CC BY
77
ЭПИСТЕМОЛОГИЯ & ФИЛОСОФИЯ НАУКИ, Т. XXI, № 3
двух модусах сознания
П. А. ПЛЮТТО
В данной статье мы постараемся обосновать тезис о двойственности феномена сознания, о его жизни на границе культуры и того, что культурой уже не является. Это -природа во вне- или а-культурном смысле этого слова. Речь здесь идет не о той природе, которая дана нам изнутри культуры (скажем, в естествознании и не только в нем), но о ней как о свободной от какой-нибудь культурной обусловленности и опосредованности. В сущности, вся сложность феномена сознания в его независимом от культуры рождении и одновременно в его культурной насыщенности и обусловленности, побуждающей рассматривать его как исключительно культурную реальность (и приписывать ему, соответственно, исключительно культурную природу).
Двойственная сущность сознания, рождающегося на границе (или, иначе говоря, образующего собой эту границу, - границу культуры и а-культуры), должна сочетать в себе разность двух «сред». Это может быть предметом различных интерпретаций. К примеру, такой: сознание передает через себя, «мета-форируя» в культуру -
или «моделируя в культуре» - эту свою а-культурность. Смысл «модели» трактуется при этом предельно широко: модель - как и само сознание - обязательно должна быть о чем-то, быть моделью чего-то. Речь идет, таким образом, о том, что двойственность куль-турно-а-культурного сознания
выражает себя, в частности, в том, что оно способно моделировать (и моделирует) в культуре само себя во всей своей двойственности.
Это обнажает природу того ускользания сознания от его внятной артикуляции в культуре (и отвечающего этой артикуляции анализа): ведь сознание не просто лежит на границе («на поверхности») культуры (и а-культуры), но является самой этой границей / поверхностью. Потому и в обыденной жизни сознание представляется человеку чем-то само-собой-рзуа-
меющимся: здесь речь идет о такой поверхности, которая является собственной глубиной.
ДВА МОДУСА СОЗНАНИЯ
Ф
1
а
0)
и
1
а
л
X
2 о т ь о ю
(О
[работаем над диссертацией
Проанализируем двойственность сознания, представив исследуемые нами две стороны единого в своей двойственности сознания в качестве двух отдельных его модусов. Речь, соответственно, пойдет об инкультурированном и а-куль-
турном модусах сознания.
Заметим, что об а-культурном модусе сознания уже давно говорят философы. В предисловии ко второму изданию «Символа и сознания» А.М. Пятигорский писал: «Мышление философа будет <...> мышлением о другом мышлении об (определенном) объекте. Здесь формальный, конвенциональный объект первого мышления есть не объект, а «мышление об (определенном) объекте». Последнее обстоятельство исключительно важно, поскольку мы здесь не имеем дела и с «мышлением о мышлении», с отсылкой к мыслящему, то есть здесь мы не имеем дела с рефлексией (в смысле (Subjektive) Reflexion (auf Einsicht)) в собственном смысле этого слова. Что, однако, никак не исключает того, что философия сознания в других случаях может иметь дело с рефлексией, но как уже объективированным фактом сознания»1.
Наша интерпретация данной мысли Пятигорского состоит в том, что борьба с опосредованием, объективацией, рефлексией представляет собой борьбу с самой
«мешающей философу думать» культурой (тема Сократа). Иначе это может быть понято как утверждение особого способа пребывания
в сознании/культуре, в их особом -предельном - состоянии, которое «устоявшейся» рефлексией («здравым смыслом») и тем, что обычно понимается под культурой, никак не назовешь. Можно сказать, что Пятигорский (как и ушедший из жизни ко времени написания этого предисловия М. К. Мамардашвили) хотели быть в качестве философов - людей предельного сознания -вне обыденной рефлексии и культуры. В этом они видели смысл философии: философ - а-культур-ное, «циничное» существо в изначальном киническом смысле этого слова2.
Известную тему «борьбы с сознанием», предложенную Ма-мардашвили и Пятигорским в «Символе и сознании», можно, таким образом, понять двояко. С одной стороны, речь идет о борьбе с инкультурированным сознанием (напоминаем, что мы по-прежнему думаем лишь об инкультуриро-ванном «лике» единого в своей двойственности сознания) с помощью... самого сознания, но сознания а-культурно-предельного. С дру-гой стороны, соответственно, можно говорить о борьбе, которую ве-
1 А.М. Пятигорский. Заметки об одной из возможных позиций философа. Предисловие ко второму изданию «Символа и сознания» // М.К. Мамардашвили, А.М. Пятигорский. Символ и сознание. Метафизические рассуждения о сознании, символике и языке. 2-е изд. М., 1997. С. 10.
2 Мысль о философе как об а-культурном существе является достаточно общим местом. Л. Воронина в предисловии к первому изданию «Символа и сознания» писала: «Если у человека нет свободы слова, то его свобода мысли нуждается в культуре, цепляется за социальное, тонет в духовности. Все это справедливо для интеллектуалов, или духовных лидеров, или идеологов
- но не для философов, точнее, не для философского мышления, которое, по природе своей, а-социально и а-культурно» (Л. Воронина Предисловие // М.К. Мамардашвили, А.М. Пятигорский. Символ и сознание. С.19.
дет само «устоявшееся» инкульту-рированное сознание с предельным сознанием как таковым. При этом получается, что инкультурирован-ное сознание начинается с первым актом саморефлексии а-культурно-предельного сознания как такового.
На языке эпистемологии это, видимо, должно означать, что «истины» инкультурированного модуса сознания есть пока еще не «развеянные», еще работающие в культуре иллюзии, и будущее за-свидетельствует их именно в этом качестве, поскольку «истины» ин-культурированного модуса сознания могут (и рано или поздно начинают) отличаться от «истин» а-культурно-предельного сознания как такового. Таким образом, разговор о двойственности сознания вполне естественным образом перетекает в плоскость разговора об отсутствующе присутствующей в культуре а-культурной природе, которая выявляется с помощью - уже приведенного нами выше - способа «от противного». Повторим: речь идет не о той природе, которая увидена - понята, познана, помыслена - человеком изнутри культуры, не об инкуль-турированной природе, но об аутентичной
а-культурной природе. Ее отсутствие в культуре, не влечет за собой тотального освобождения от нее, являя собой известный феномен отсутствующего присутст-вия3.
Сказанным, по сути дела, мы лишь утверждаем, что в культуре человеческое сознание соответствует человеческому бытию (это
подтверждает человеческая способность справляться со вторым при помощи первого), со всеми вытекающими отсюда следствиями. Одним из таких следствий и является отсутствие в культуре неизменного и совершенного -абсолютного - тождества (а точнее, единства) сознания и бытия. Сознание никогда не покрывает собой всю область, вовлеченных в преднамеренный культурный проект человеческих действий уже в силу того, что преднамеренность призвана обеспечить определенность («ограниченность»)
результатов таких действий. Это столь же характерно и для собственно теоретических акций сознания (в науке и в других видах интеллектуальной и духовной деятельности человека), не менее избирательных в замысле и воплощении. В культуре человеческая деятельность всегда выходит за пределы сознания чего-то или сознания о чем-то. Поэтому соответствие сознания бытию естественным образом сменяется открывающимся их несоответствием.
Иное дело - а-культурный модус сознания. В нем сознание и бытие (форма и содержание, сакральное и профанное и т.д.) еще не существуют как нечто культурно-различенное. «Истина» а-куль-турного модуса сознания обладает, следовательно, статусом неоспоримости. О ней невозможен спор, поскольку она (мечта философии!) просто есть та (неоспоримая) реальность, в которой существуют, не зная ее (в культурном смысле слова «знать»).
В целом, однако, истины единого в своей двойственности соз-
[работаем над диссертацией
[работаем над диссертацией
нания включают в себя как истины со-инкультурированного модуса
3 Анализ феномена отсутствующего присутствия представлен нами в работе: П.А. Плютто. Иллюзия аутентичного мифа: революция и литература // Вопросы философии. 2007. № 12. С. 28-40.
знания, так и истины а-культурного его модуса. Эти два вида «истин» могут, совпадая, накладываться друг на друга, но могут и различаться. В первом случае мы говорим, что «понимаем» нечто, а в последнем - наше понимание затруднено (сознание начинает как бы «расщепляться» между двумя истинами, - культурной и а-культурной). Оставляя в стороне патологию сознания, можно сказать, что вся культура искусственно «изготавливается» сознанием по его собственному - единому в своей двойственности - образцу. Таким образом, любая вещь культуры может стать сама себе «укором», сама себе «вопросом» и «самоотрицанием» с точки зрения истин
а-культурного модуса того же сознания, по «лекалам» которого данная культурная вещь изготовлена.
Граница в границе
Особенно интересными с точки зрения единого в своей двойственности сознания являются те истины (и модели их воплощения в культуре), в которых сознание явным образом моделируется как граница не только а-культурной природы и какой-либо одной области культуры (например, эстетики), но одновременно и другой/других областей культуры (например, религии, философии и/или идеологии). Понятно, что в таком случае эстетическое созна-
ние, например, начинает быть одновременно философским, религиозным и/или идеологическим. Граница определенной культуры и а-куль-
турной природы как бы «проводится» двойной (тройной и т.д.) «жирной» чертой, в результате чего становится особенно отчетливо видна двойственность сознания, запечатленная в соответствующих культурных моделях.
Так, например, идея Вечной Женственности разрабатывалась в конце XIX - начале XX века одновременно и в русской религиозной философии, и в русской литературной эстетике. Вечная Женственность - понятие/образ, которое имеет ярко выраженную двойственную, пограничную природу телесной Красоты вне тленного тела: природу «бестелесного тела», погранично совмещающего несовместимое в культуре. Именно такое наглядное совмещение несовместимого (в пределе - культуры и а-культурной природы) лучше всего передает двойственность сознания.
В принципе совмещение несовместимого может эксплицироваться в любой - ведь речь идет о самом человеческом сознании -области культуры. Так, Вечная Женственность может быть не только эстетической, религиозной или философской, но и идеологической и даже - кто знает? - математической моделью единого в своей двойственности сознания.
Итак, в случае нетленной телесности Вечной Женственности
наглядно видно, что сознание моделирует в культуре свою собственную культурно-а-культурную двойственность. Употребляемое здесь нами и знакомое всем понятие «модель» содержит в себе двойственность изначально: модель в определенных ситуациях культуры может быть оригиналом (самой реальностью культуры), а сама реальность культуры (оригинал) в определенных условиях может быть моделью.
Поясним это с помощью интересных замечаний Ю. Гастева. «В силу вытекающей из определения модели симметричности отношения между каким-либо объектом (системой) и его моделью, -писал Гастев, - любую из попарно изоморфных систем мы в принципе с равным основанием можем называть моделью другой. Например,
в живописи и скульптуре моделью называют изображаемый объект»4. Здесь можно было бы, например, усомниться: «Живой натурщик
или греческая ваза, - какая же это модель? Ведь это - оригинал!». Именно благодаря возможности такой инверсии становится видна двойственность сознания, в ней -в этой инверсии - лишь более наглядно проступающая. В конечном итоге именно двойственность сознания позволяет нам менять местами разные модусы сознания (в пределе - культуру и а-культур-ную природу), наделяя статусом модели/оригинала то одно, то другое.
В связи с этим нам хотелось бы далее сослаться на Платона, который (здесь А.Ф. Лосев, видимо,
с нами бы согласился) именно эстетизировал философию: предложенная им инверсия видения си-
туации модель/оригинал сводится к тому, что «виды-идеи» всех вещей (как они видятся изнутри культуры) становятся оригиналами, а сами эти вещи - моделями собственных «видов» (это можно понять на таком примере: картина «Вид гавани...» - это оригинал, а сама гавань, с которой писалась эта картина - лишь модель). В этом контексте спор о том, какой из двух тезисов более верен - «Искусство лишь подражает природе!» или «Природа лишь подражает искусству!», - теряет смысл, поскольку искусство/культура, с одной стороны, и природа (в пределе - а-куль-
турная природа) - с другой, есть лишь модусы единого в своей двойственности сознания. Можно сказать, что граница между а-куль-турой и культурой в текстах Платона проведена дважды: кистью художника и стилом философа. Мир идей - а-культурен; вещи -копийные «слепки» идей - культурны, но в сознании (в разумной душе философа) и то, и другое (несовместимое) совмещается.
Мы можем успешно «забыть» об оригинальной природе культурных моделей (или наоборот: о модельной природе оригиналов культуры) именно потому, что меняющиеся своим статусом модели/оригиналы создаются сознанием по образцу его собственной двойственности. Именно благодаря культурно-а-культур-ной двойственности сознания любые его артефакты легко становятся как моделями, так и оригиналами. «Какая из двух моделирующих друг друга систем <...> будет выбрана в качестве объекта исследования, а какая в качестве его модели, зависит от встающих перед исследователем
Ф
І
а
ф
и
1
а
л
X
2
ф
л
ь
о
ю
л
[работаем над диссертацией
<...> задач» . Как только в культуре перестает быть актуальной задача поддержания идеи са-кральности мира - как только Высокое искусство трансформируется в технику (его сущность-
технэ позволяет ему это сделать) - бывшие произведения искусства становятся моделями, а бывшие модели - оригиналами: «Сравнивая же между собой ка-
Ю. Гастев. Модель // Философская энциклопедия. В 5 т. Т.3. М.,
1964.
С. 481.
5 Там же.
кой-либо предмет и его фото-гра-фию, мы (в нашей техногенной цивилизации. - П.П.) считаем моделью именно фотографию»6. В той мере, однако, в какой фотография по-прежнему претендует на роль Высокого искусства, она по-прежнему будет считать моделью «натурщика», а не его снимки. Переход искусства в технику и наоборот - пример проявления двойственности единого сознания.
Тем самым получается, что даже «а-культурная природа» -наш маркер для а-культурного модуса сознания - есть всего лишь модель, созданная нами в самой культуре, по ее интенциям, для лучшего ее - культуры - понимания. Тонкость здесь состоит лишь в том, что эта точка зрения все же конструируется нами как бы вне культуры, и с этой точки зрения, которую мы
(в этом - сложность) сами же сконструировали по «наитию» вполне определенных интенций культуры, вся культура может быть увидена как «искажение» чего-то иного, что известной нам культурой не является, то есть увидена как за-блуждение а-культурной природы.
Наиболее важным для понимания культуры с точки зрения двойственности сознания является, на наш взгляд, то, что истины -совпадающие/расходящиеся -
обоих модусов сознания навсегда уже «вплетены» в общую «ткань культуры»: культуре от них, по большому счету, уже не избавиться.
Заключение
противопоставление
Наше культуры и а-культурной природы, совмещение которых образует двойственность сознания, напоминает известную философскую антитезу - принципиально важную, например, для Франкфуртской школы - культуры и природы. Мы действительно ее принимаем, но только с одной оговоркой: если «природу» понимать как ту «а-культурную природу», которая инкультурированным образом не сознается нами как «природа» изнутри культуры. Речь идет именно об аутентичной а-культурной природе.
Мы построили модель этой «аутентичной а-культурной природы» как своеобразное «зеркало» культуры, в котором надеялись увидеть саму культуру в новом ее ракурсе. О самой реальности а-культурной природы можно, конечно, только строить предположения (по-гречески «гипотезы», ипо-0єаі^). Однако в конечном итоге для нас не так уж и важ-
но досконально знать эту реальность. Действительно важным - во всяком случае, пока - является лишь то, что а-культурная природа представляет собой противоположность культуре: а-культура
«предположена» культурой.
Это взаимное «предположение» а-культуры и культуры легко понять: оно подобно противостоянию «левого» и «правого». Люди
Там же.
условная «левая сплошность» окажется явно неполна без отсутст вующе присутствующей в ней «правости», то есть без отсутствующей в ней (но на ней невидимо сказывающейся) ее собственной противоположности. Точно так же и культура противостоит не природе, увиденной изнутри культуры,
а тому, что ей (культуре) предшествует и из чего она вырастает.
Учитывая неизбежную иска-женность а-культурной природы в культуре, можно понять впечатление об истолкованности/«изол-ганности» культурной человеческой жизни. Работающие в культуре истины двойственного сознания пытаются «снять» присущую культуре отчужденность, культурное опосредование или разрывы культуры. Таким образом, в реализации двойственных истин сознания культура как бы (поскольку это ей раз за разом не уда-
уже давно проживают свои жизни в особом мире сплошной культуры, в рамках которой даже нетронутая (культурой) природа оказывается по большому счету ин-культурированной: увиденной/понятой изнутри культуры. Если представить себе теперь (конечно, вполне условно) сплошность культуры как сплошность всего «левого», то эта
ется) пытается «снять» саму себя. Сама а-куль-
турная природа просто не нуждается в этой операции «снятия» недолжной - буржуазной, этнически и/или религиозно чуждой и т. д. - культуры, поскольку она принципиально а-культурна: едина, непосредственна и лишена культурных различий.
Главная наша мысль состоит в том, что сознание стремится воспроизвести в культуре - смоделировать - само себя. Это означает, что культурно-а-культурное сознание моделирует в культуре свою собственную двойственность: инкультурированный модус сознания моделирует в культуре свой собственный а-культурный модус (ср. у Фрейда: «Где было Оно, должно встать Я»), это легко понять, если помнить о двойственном единстве человеческого сознания.
6
[работаем над диссертацией
Здесь мы по-своему интерпретируем мысль М. Хайдеггера, говорившего о неизбежной истолкованности/«изолганности» человеческой жизни. Мы добавляем для ясности только два слова: в культуре. Если основной культурный опыт человеческой жизни, вслед за Хайдеггером, действительно принять как интерпретативный, то маргинальный культурный опыт должен, соответственно, бесконечно приближаться к непосредственной (неопосредованной культурой) буквальной Истине а-куль-турной природы. Это - человеческий опыт детства, душевной болезни, первобытной архаики и всего того, что имитирует эту архаику в развитой культуре: опыт тюрьмы и лагеря, войны и масштабных стихийных бедствий, голода и массовых эпидемий.
9^
<и
I
О.
0)
и
I
ч
ш
2
о
(0
ь
о
ю
(0
