CC BY-NC-ND
40
П.А. Плютто
ИСТИНА АУТЕНТИЧНОГО МИФА И «ЛОЖЬ» КУЛЬТУРЫ
В статье рассмотрены значения истинности и ложности, присущие аутентичному мифу и культуре. Определена в контексте отношения к аутентичному мифу «ложная» ситуация культуры, в которой реальность ускользает от собственной аутентичной реализации: слово теряет аутентично-мифическое единство с делом, теория - с практикой, мышление - с бытием.
Ключевые слова: аутентичный миф, культура, истина, ложь, иллюзия, парадокс.
1. Введение: характеристики аутентичного мифа
Наша идея аутентичного мифа1 позволяет провести различие между мифом-как-сказом, бытующим в культуре, и мифом-как-реальностью, тем, в чем существуют. «Миф - это музыка, которую не слышат, потому что в ней существуют»2. Аутентичный миф принципиально а-культурен, т. е. в нем тождественно всё то, что в культуре различено, а значит, в культуре он никогда не воспроизводится без искажений. Это позволяет, в частности, прояснить природу Великих утопий, постоянно возникающих попыток обрести такую небывалую еще форму культуры, в которой эти различия были бы сняты. В постоянных устремлениях такого рода, возникающих изнутри самой культуры, и сказывается реальность действия в ней аутентичного мифа. Рассмотрим его характеристики более подробно.
А-культурность. Аутентичный миф как таковой отсутствует в культуре. О его существовании в самой мифической первобытности (скажем, в эпоху собирательства, длившуюся до начала позднего палеолита) можно, конечно, только строить догадки. Однако в конечном счете, для нас не так уж и важно, существовал ли аутентичный миф на самом деле. Действительно важным
является лишь то, что, не присутствуя в культуре как таковой, миф действует на нее своим отсутствующим присутствием.
Тождество различенного в культуре. Для описания аутентичного мифа в культуре мы, конечно, тоже вынуждены прибегать к тому или иному языку инкультурированных дескрипций. Учитывая эту неизбежную в культуре искаженность - истолко-ванность/«изолганность»3 - мифической аутентичности, сразу отметим, что вторая характеристика аутентичного мифа, прямо связанная с первой, может звучать, например, на языке философии как тождество (единство) мышления и бытия.
Говоря в целом о дескрипциях аутентичного мифа в культуре, можно отметить, что различные инкультурированные языки его описаний обладают смысловой взаимопереводимостью и, соответственно, смысловой взаимодополнительностью. Пользуясь языком Платона, можно сказать, например, что в аутентичном мифе одно действительно - а не только умозрительно - было многим, а переходя на язык лингвистики, можно заметить, что означающее и означаемое в аутентичном мифе еще не различены. Всё это вместе взятое означает, что аутентичный миф чреват потенциальной культурой, но культурой в привычном смысле слова не является.
Суть нашей идеи состоит в том, что доисторическая культура, которая - в нашей интерпретации - с какого-то момента своего существования (в обратном историческому отсчете времени) переходит в а-культурный аутентичный миф, характеризуется совсем не теми различиями, к которым мы привыкли в культуре, но, наоборот, тождеством (изначальным единством) всего того, что в культуре различено принципиально.
Итак, говоря о «тождестве всего, различенного в культуре» мы пользуемся неким привычным инкультурированным языком. Вместе с тем аутентичный миф представляет собой по сути изначальное единство, в котором будущие культурные различения и тождества присутствуют только потенциально. Лишь Великие утопии - Работающие в культуре Иллюзии аутентичного мифа - характеризуются именно тождеством того, что культурно различено, т. е. совмещением культурно несовместимого. Аутентичный миф, строго говоря, не является подобным тождеством потому, что тождество предусматривает предварительное различение, отсутствующее в а-культурном аутентичном мифе.
Великая утопия (Утопический идеал) отличается от аутентичного мифа так, как сказка отличается от того, о чем она, т. е. в той мере, в какой сказка отличается от самой отсутствующей в
культуре сказочной реальности, о которой идет сказ. Идеал (сказание об аутентичном мифе) по самой своей у-топической сути не может быть реальностью: когда Утопический идеал реализуется, он перестает быть Утопическим идеалом. С другой стороны, аутентичный миф, согласно нашим предположениям, вполне вероятно, когда-то был той реальностью, которую еще «помнит» культурный геном человека.
Утопический идеал - это стремление к аутентичному мифу в культуре, выражающееся в попытках имитировать в ней аутентичный миф, чтобы «снять» присущую ей отчужденность, опосредования или разрывы культуры. Таким образом, в попытках реализации Утопического идеала культура пытается «снять» саму себя. Аутентичный миф подобного стремления не знает, поскольку принципиально а-культурен: един, непосредственен и лишен культурных различий.
Неизбежность культурных искажений. Третья характеристика аутентичного мифа предстает как принципиальная неизбежность искажения его аутентичной сущности культурой. Поскольку Великие утопии пытаются достичь аутентичного мифа в форме культуры, сам аутентичный миф можно представить как тот невидимый (в силу его отсутствия в культуре) «математический предел», ехШтит, к которому все Утопии стремятся и в котором все культурные разрывы/различения отсутствуют. (Иначе говоря, аутентичный миф - это а-культур-ный инвариант всех артикулированных в культуре Великих утопий, подражающих ему.)
Мы полагаем, что сама сущность культуры состоит в разрывах. Принципиальные разрывы между мышлением и бытием, формой и содержанием, единым и многим и т. д., характеризующие культуру теоретически, практически можно рассматривать как разрывы между человеком и природой, красотой и безобразием, богатством и бедностью, индивидуумом и коллективом и даже между нашими телами, поскольку они отчуждены друг от друга культурой4. Утопическая задача, о которой мы говорили выше (найти такую небывалую еще культуру, форма которой полностью была бы тождественна аутентичному мифу как не отличимому от нее содержанию), а также ее разнообразные решения (завоевание, строительство, открытие и иные формы культуры аутентичного а-культурного мифа) лежат в области поисков «деревянного железа» или «жареного льда», в области поисков совмещенного несовместимого. Все попытки достижения аутентичного мифа в форме культуры раз за разом ведут не к его достижению, но лишь к созданию новой культуры.
2. Два вида мистификаций
Среди множества различных откликов на творчество одного из самых известных в наше время «борцов с иллюзиями» британского биолога Ричарда Докинза нас привлекло восклицание нашей соотечественницы, обнаруженное нами на одном из вебсайтов: «...а Докинз вообще пишет, что вокруг нас одни иллюзии!». Отбросив - в качестве непринципиальной - небольшую вероятность ошибки с нашей стороны, заметим, что это восклицание принадлежит человеку, который каждое утро с помощью карандаша и кисточки делает себе глаза «выразительней и больше», чем они есть на самом деле. Додумывая этот пример до конца, позволим себе такую «социобиологическую» (Докинз нас простит) метафору: мы все, подобно паукам, днем и ночью бегаем по невидимой паутине наших иллюзий, которую продуцируем из самих себя. В своей последней книге «Иллюзия Бога»5 Докинз задумал порвать эту паутину в одном, вполне конкретном месте, обозначенном заглавием его книги. Хотя в целом этот - достаточно старый - проект выполняется Докинзом убедительно и остроумно, можно заметить, что если бы паук захотел порвать свою паутину в одном месте, он при этом должен был бы опереться на другую ее часть, для него, соответственно, невидимую.
Как бы там ни было, бесспорным для нас остается следующее. С одной стороны, существуют иллюзии, которые люди не слышат, не видят и не сознают: Иллюзии «с большой буквы», которые мы толкуем как Работающие в культуре Иллюзии. С другой стороны, есть иллюзии, которые мы, соответственно, слышим, видим и сознаем в качестве таковых: разоблаченные иллюзии «с маленькой буквы». Получается, что те иллюзии, которых мы «не слышим», потому что «на них стоим и не можем иначе», и есть сама истина. Иначе говоря, с точки зрения классификации культурных иллюзий, истина культуры есть пока еще не разоблаченное - пока еще работающее в культуре - будущее культурное заблуждение.
Пытаясь осмыслить аутентичный миф в этом направлении, мы можем вычленить, например, из текста «Диалектики Просвещения» М. Хоркхаймера и Т. Адорно довольно плохо поддающуюся детерминации суть эстетики: миметически (культурно) эстетика недостаточна по отношению к аутентичному мифу. «Со времен гнева Ахилла и скитаний Одиссея пение является ностальгической стилизацией того, что уже более не позволяет себя спеть»6. Именно в этом и состоит, на наш взгляд, завораживающая загадка эстетики: эстетика - ностальгическая стилизация
того, что уже более не позволяет себя спеть в культуре, но за счет чего эстетическая культура только и существует.
Если доисторический миф есть предел того, что «не понимают, потому что в нем существуют», то «понимающий» исторический эпос есть разрыв (эпос - «Слово о») в сплошной пелене доисторического аутентично-мифического пения, а эстетика -не как дисциплина, но как онтологическая сфера культуры -одна из областей искаженного («больного») существования аутентичного мифа: «Со времени счастливо-несчастливой встречи Одиссея с сиренами все песни больны и вся западноевропейская музыка в целом страдает от той абсурдности пения, которой в то же время любому музыкальному искусству вновь возвращается движущая его сила»7. Как ясно из вышесказанного, эта сила является силой стремления к аутентичному мифу.
Если все песни культуры больны аутентичным мифом (его присутствующим отсутствием), то смысл его искаженного в культуре(-ой) бытования в свою очередь можно назвать симптоматическим. Работающая в культуре Иллюзия аутентичного мифа есть его симптом, если принять сам аутентичный миф за ту Реальность/Истину, которая представляет собой изначальное единство данного симптома (культурного символа, формы или Иллюзии) и того, о чем он. Так, в частности, аутентичный миф есть сама Реальность/Истина в том смысле, что профанное в нем еще не существует как отличное от сакрального. Отсутствие про-фанного означает в свою очередь отсутствие и самого сакрального в привычном нам, инкультурированном смысле этого слова. Истина аутентичного мифа обладает, следовательно, статусом неоспоримости: об этой Истине, совпадающей с реальностью, невозможен спор, поскольку она (мечта философии!) просто есть.
Так, Хоркхаймер и Адорно отмечали: «Чем более вникали мы в суть стоящей перед нами задачи, тем отчетливее обнаруживалась диспропорция между ее масштабами и нашими силами. Мы, по сути дела, замахнулись ни больше, ни меньше как на то, чтобы дать ответ на вопрос, почему человечество, вместо того чтобы прийти к истинно человеческому состоянию, погружается в пучину нового типа варварства» (курсив наш. - П. П.)8. Стремление к некому - до конца не ясному самим его неутомимым искателям -истинно человеческому состоянию и означает здесь, на наш взгляд, выразившее себя стремление к аутентичному мифу. В нем всё, что потом в культуре (Хоркхаймер и Адорно характерным образом собирают всю культуру, начиная со времен Одиссея, под наименованием «буржуазной культуры») будет ложным/профанным, является еще Истинным в аутентично-мифическом смысле.
Это стремление (по-гречески filo-) представляет собой не сам аутентичный миф (погружение в него как в Истину его культурным искателям определенно бы не понравилось), но именно его Работающую в культуре Иллюзию (реализовавшуюся, в том числе, и в виде текста «Диалектики Просвещения»). Пытаясь понять Работающую в культуре Иллюзию аутентичного мифа в качестве его симптома (или фетиша), мы тем самым вводим тему мистифицированного мышления: аутентичное мифическое мышление оказывается мистифицированным культурой. Такое мистифицированное мышление, устремленное за пределы культуры, способно активно продуцировать культуру именно благодаря своей а-культурной интенциональности.
Итак, «ложь» культуры прежде всего заключается в том, что культура оказывается «заблуждением» в качестве мистификации аутентичного мифа с точки зрения его безусловной Истинности. Далее, однако, «ложь» культуры можно разделить по более практическому критерию: помогают ли иллюзии - «ложь» культуры - человеку (а) решать его проблемы в мистифицированной форме или (б) они скорее мистифицируют решение этих проблем?
3. «Ложь» культуры
Решение проблем культуры в мистифицированной форме предусматривает определенную метафоризацию мышления. Эта способность к метафоризации может быть отмечена маркером, на который обратил внимание еще Кант: «как если бы». О том, что всю культуру можно увидеть «als ob» - как метафоризацию буквальной Истины аутентичного мифа - свидетельствует, например, (не подозревая о том) Славой Жижек, цитирующий, в свою очередь, одного из «попутчиков» франкфуртской школы: «В акте обмена индивиды ведут себя так, как если бы товар не был подвержен физическим, материальным изменениям, как если бы он был исключен из природного цикла возникновения и разрушения; хотя на уровне своего "сознания" они "очень хорошо знают", что на самом деле это не так»[курсив С. Жижека. - П. П.]9
В аутентичном мифе (эпохе, как мы уже отмечали выше, безусловного преобладания собирательства) обмен - экономический метафоризм культуры - практически «близок к нулю». Это значит, что экономическое мышление и бытие в аутентичном мифе еще не различены, и человек не попадает в ложное положение, когда он «очень хорошо знает» одно, а «на самом деле» делает другое. В экономике, сколько-нибудь серьезно основанной на
обмене, речь идет, как видим, именно о Работающей в культуре Иллюзии/Метафоре аутентичного мифа, в то время как сам аутентичный миф является по отношению к этой Работающей Метафоре не-метафорической буквальностью. Поскольку, таким образом, аутентичный миф всегда заранее-буквален, буквализи-роваться он не может: он - не Утопия, он - сплошная Истина единства мышления и бытия.
Итак, «ложное сознание» культуры способно решать ее проблемы в мистифицированной форме именно за счет своей метафоричности. Эта метафоричность достигается в результате накопления ее опыта - опыта ложных состояний культуры - в качестве неотъемлемых от нее. Соответствующим примерам, если начинать их перечисление с первых шагов инкультурации человека, нет конца.
«Используемую ситуацию называют ложным представлением, и она требует, чтобы ребенок заключил, что другому человеку известно, а что не известно. <...> Салли и Энн находятся в одной комнате; Салли прячет стеклянный шарик в корзинку и выходит из комнаты; Энн перекладывает шарик в коробку; Салли возвращается. Затем экспериментатор задает ребенку главный вопрос: "Где Салли будет искать шарик?". Ребенок должен понять, что Салли будет действовать, исходя из своего представления, несмотря на то, что оно более не соответствует действительности (т. е. является ложным: на самом деле шарик уже не в корзинке. - П. П.). Правильный ответ показывает, что ребенок отличает то, что известно ему, от того, что известно [другому] (то есть знакомится с ложными представлениями культуры. - П. П.)»10
От другого человека скрыто то, что различаю я просто потому, что я занимаю свою - другую, чем он - позицию в мире культуры (фундаментальная идея, на которой построен «Автор и герой в эстетической деятельности» М.М. Бахтина). Вспоминая опыт научения ребенка языку, можно утверждать, что опыт «ложных состояний» мира культуры действительно накапливается у человека с его культурного детства. При этом речь идет о постепенном повышении сложности когнитивной обработки «ложной» реальности ребенком. Избавление от этой с-ложности можно трактовать как избавление от метафорического сознания, как реверсную буквализацию культурного маркера «как если бы».
Итак, разрушение условий накапливания имплицитного опыта «ложных состояний» мира культуры означает движение в сторону аутентичного мифа. Более конкретно это может означать движение в сторону использования денситивного невербального языка. Например, языка жестов, который понимают
даже те люди, чье мышление работает на «маргинальных полях» культуры. Речь здесь может идти, например, о детях, больных аутизмом: «Дети с аутизмом не хуже, чем дети с умственной отсталостью, узнают простые инструментальные жесты, такие как указание на что-то или движение пальцем, показывающее: "Поди сюда", или прикладывание пальца к губам, означающее: "Молчи"»11. Вместе с тем, денситивные ячейки «сети» буквального жестового языка, по существу тождественного действию, не дают возможности уловить сколько-нибудь тонкие феномены мира культуры. Для этого нужен инкультурированный метафорический язык и соответствующее ему мышление.
Можно сказать, что вся культура шаг за шагом может быть разоблачена как «ложная» с позиции того, что открывается/скрывается дискриминирующими различениями метафорически «ложного» сознания. Эта когнитивная стратегия разоблачения «лжи» культуры своими честными действиями по блокировке решения проблем культуры в мистифицированной форме делает проблемным существование самой культуры и человека в ней: «Давайте посмотрим, - пишут психопатологи Ч. Венар и П. Кериг, - как "ложные представления" связаны с [той] характеристикой детей с аутизмом, которую мы выделили, а именно с их тенденцией быть буквальными в своем мышлении. Например, если за обеденным столом родитель говорит ребенку с аутизмом: "Можешь ли ты передать мне соль?", тот часто отвечает: "Да", интерпретируя «можешь» как «способен ли ты». Подобный буквализм может пугать; девочка с аутизмом пришла в ужас, когда нянечка обратилась к ней с просьбой: "Дай мне свою руку", так как подумала, что той в буквальном смысле нужна ее рука»12.
Душевная болезнь - граница культуры и аутентичного мифа. Внутри этой границы всё то, что в культуре (например, врачу-психиатру) видится всего лишь как симптом болезни, денсифи-цируется в единство симптома и того, о чем он. Обратный процесс транспарации предстает как научение ребенка/больного симптоматическому мышлению в качестве «здоровой ложности» культурного сознания. Примером такой «здоровой ложности» является необходимая для нормального функционирования сознания в культуре «ложная константность» определенных объектов и эмоций: «Так, можно гневаться на заботящегося, но продолжать его любить, быть недовольным собой, но продолжать верить, что "я стоящий человек". Понятие "константность объекта" [предложенное Малер] соотносится с предложенным Пиаже понятием постоянства объекта <...> Они схожи в том, что константность объектов, как и постоянство объ-
ектов, зависит от когнитивной способности осознавать, что объект, который скрылся из виду, существует. Однако константность объектов идет дальше, требуя признания того, что эмоция, которую мы в данный момент не испытываем, - например, чувство любви к человеку, который только что вывел нас из себя, -продолжает существовать»13. В контексте нашего исследования признание истинности положения о константности эмоций дает возможность интерпретировать проблему инкультурации человека как проблему искусства актера, который учится работать с отсутствующе присутствующими у него эмоциями. Не составляет труда продолжить перечень «ложных» констант культуры, указав на «ложную» константность некоторых наших фундаментальных представлений, убеждений и верований: речь идет о константности наших Работающих в культуре Иллюзий.
Можно предположить, что «здоровая ложность» инкультури-рованного мышления развилась из буквального аутентично-мифического мышления как процесс его транспарации. Речь идет об уже упоминавшейся нами самоинкрустации в культуре(-ой) Истины присутствующего присутствия аутентичного мифа. Поскольку аутентично-мифическая Истина скрылась под собственной самоинкрустацией (культурой), «ложь», с точки зрения аутентичного мифа, является неизбежной сущностью культуры.
4. Парадокс Тезея
Парадоксально, но пик работы саморефлексии Работающей в культуре Иллюзии аутентичного мифа - т. е. момент ее перехода в раз-облаченную этой рефлексией иллюзию «с маленькой буквы» - приходится именно на мгновение ее сбывания (хотя понятно, что это «мгновение» может быть неоднократным). Иными словами, Иллюзия аутентичного мифа разрушается путем ее достижения.
Нетривиальный момент этого трюизма - мы губим Иллюзию тем, что сознательно реализуем ее (или, если попытаться мыслить по-французски, «желание, сбываясь, не сбывается») -можно продемонстрировать на примере мифа о греческом герое Тесее. Известно, что Ариадна спасла Тесея, когда он со своими спутниками был заключен в лабиринт на Крите, и тайно бежала с ним, поскольку любила его, а Тесей обещал на ней жениться. Застигнутый бурей у острова Наксос, Тесей, не желавший везти Ариадну в Афины, покинул ее, когда она спала. Наше предположение, вытекающее из обстоятельств самого мифа, состоит в
том, что до своего спасения Тесей действительно хотел жениться на Ариадне, однако найти этого Тесея можно только на входе в лабиринт. Тесей выходит из лабиринта в новую реальность, хотя у «стороннего наблюдателя» может создастся впечатление, что он выходит в ту же реальность, из которой он входил в лабиринт. Реальность, измененная в результате прохода через лабиринт, ускользнула от Тесея (и Ариадны) путем ее реализации. Поясним это подробнее.
Смысл действий Тесея - классического обманщика - состоял в том, чтобы спастись. Для этого он обещал, изначально - в обстоятельствах смертельной опасности для него и его спутников - вполне искренне, жениться на Ариадне. Иначе Ариадну «обмануть» ему бы ни удалось. Слово «обмануть» мы берем в кавычки потому, что Тесей, согласно нашей гипотезе, ее не обманывал (хотел жениться на ней), хотя все-таки, в итоге. обманул. Итак, обмануть Ариадну можно только, если. ее не обманывать. Для этого, однако, Тесею нужно было неким хитрым - невидимым для себя - образом обмануть самого себя: здесь, конечно, невольно вспоминается гегелевская Хитрость Разума, которую в нашем контексте мы понимаем как Хитрость Культуры.
Парадокс Тесея позволяет предположить, что именно благодаря реализации потенций аутентичного мифа (в виде культуры) этот миф был утрачен. В.С. Библер когда-то нащупал похожую мысль в своих «Заметках впрок»: «Реализация возможностей действительности есть изменение самой этой действительности (появление новых ее возможностей) и, в этом смысле, - формирование абсолютно нового. <...> Это не до конца понятно, это - продумать»14.
Нашу собственную попытку «продумать»15 можно подытожить в следующем утверждении: реализация возможностей культурной реальности есть такое изменение этой реальности, которое можно интерпретировать как способ ее ускользания от ее аутентичной реализации, как способ ее «лжи». Это и означает, что с тех пор как Истинный - аутентичный - миф «переродился» в культуру, реальность культуры ускользает от нас путем своей реализации: после реализации некоторых возможностей культуры появляется новая культурная реальность с новым веером культурных возможностей и т. д. Она предстает как бесконечное ветвление проблем: решение одной влечет за собой рождение новых.
Обманщик Тесей, например, уже после своего спасения мог бы все-таки жениться на Ариадне просто потому, что ей не спалось на Наксосе, или не жениться на ней - даже если бы ей не
спалось - ни при каких обстоятельствах, сославшись на то, что обещание давалось им в «некорректных условиях угрозы для его жизни». Как бы там ни было, то, что Тесей не женился на Ариадне, сбежав от нее на Наксосе, есть всего лишь одна возможность из набора тех, которые открылись перед ним после реализации его - совместной с Ариадной - культурной реальности.
Именно так прошлое культуры, реализуясь в виде современности и оставаясь (согласно парадоксу Тесея) всё же не реализованным, преобразуется в Идеал: мы никогда не можем реализовать потенции культуры до конца и полностью так, чтобы в следующий момент после этой реализации нам осталось только повторение этих уже реализованных возможностей. Но именно так было в аутентичном мифе, который, не зная свободы культурного выбора, не знал «лжи» культуры. Примерно то же - хотя, конечно, уже в искаженной, ослабленной культурной форме - происходило в архаической традиционной общине. У несбывшегося однажды должным - абсолютно рекуррентным - образом аутентичного мифа (в какой-то момент он сбылся как культура с ее Хитростью: возможностью обмана и самообмана) появляется «прошлое» в виде этой общины, а значит и будущее, в котором аутентичному мифу отныне всегда только еще предстоит сбыться.
В архаической традиционной общине - которую можно принять за одну из первых инкрустаций аутентичного мифа в куль-туре(-ой) - Тесей, конечно, не смог бы столь легко нарушить данного им обещания, поскольку в этой общине реализуются -почти как в аутентичном мифе - все заранее известные возможности. Ни один Тесей не может в ней позволить себе роскошь какой-то новизны и свободы выбора. Архаическая традиционная община монотонно воспроизводит саму себя, имея в этом смысле предел в виде аутентичного мифа, первым культурным искажением которого она является. Ее самовоспроизведение многие тысячи лет не означало никакого сколько-нибудь заметного «ускользания» реальности «путем ее реализации», никакого «веера новых возможностей». Тесею буквально просто в голову не пришло бы практиковать культурный обман в пространстве архаической традиционной общины.
Всему виной путешествия Тесея. В собственной архаической традиционной общине Тесей постоянно находился бы в замкнутой на себя локальной среде, где данное им слово сразу становилось бы его неотменяемым действием. Путешествия за границу общины «подтачивают устои» бытования аутентичного мифа в культуре, искажая его былую абсолютную локальность.
5. Заключение
5.1. Часть культуры, устремленная к аутентичному мифу, может апеллировать к культурным идеалам прошлого (традиционного общества) потому, что у самого а-культурного аутентичного мифа нет ни идеалов, ни прошлого (нет культурного времени). Но даже эти идеалы прошлого - апеллирующие, в конечном итоге, к аутентичному мифу - обычно подвергаются в культуре дальнейшему искажению/«шифровке», получая статус идеалов будущего. «Опрокидывание» прошлого на будущее (которое, при желании, можно рассматривать в качестве проявления общего принципа человеческого мышления «мыслить неизвестное через уже известное») представляет собой распространенный способ идентификации будущего. Поскольку о будущем, по большому счету, никто ничего точно сказать не может, данный способ его осмысления не хуже и не лучше другого, хотя, конечно, представление о будущем - открыто или тайно смоделированное по образцам прошлого - имеет лишь весьма относительную познавательную (и достаточно явную идеологическую) ценность.
Здесь мы сталкиваемся с особым видом a priori: нечто является a priori не потому, что оно - как и положено a priori - существует до опыта, но потому, что оно существует после опыта, которого, однако, в культуре не было, и который присутствует в ней лишь в виде своего отсутствия. Цель - впереди, но она уже была и потому «подталкивает» нас «в спину», находясь за пределом культурного горизонта.
5.2. Но почему - пусть даже в виде понятного культуре прошлого - аутентичный миф предстает именно как должная реальность? Ответ на этот вопрос вытекает из предыдущего рассмотрения Истины аутентичного мифа и «лжи» культуры. Аутентичный миф - это реальность, полностью совпадавшая сама с собой, лежавшая вне «ложной» ситуации культуры, в которой реальность ускользает от собственного аутентичного сбывания: культура - это реальность, в которой слово теряет свое абсолютное единство с делом, теория - с практикой, мышление - с бытием.
Движение мышления, естественно стремящегося в «изолган-ной» культуре к Истине аутентичного мифа, можно представить себе не просто в виде «пробрасывания» человеком себя вперед, когда он - благодаря мышлению - оказывается наполовину уже там, куда только собирается идти. Дело здесь осложняется тем, что мышление, устремленное к аутентичному мифу, наполовину еще там, куда оно только собирается двигаться. Культура, устремленная к аутентичному мифу, стремится, таким образом, «вперед, к прошлому».
Примечания
1 См.: Плютто П.А. «Гуманистический натурализм» как Работающая в культуре Иллюзия аутентичного мифа // Вестник РГГУ. Серия «Философия. Социология». 2007. № 2-3; Плютто П.А. Концепция аутентичного мифа: герменевтический подход // История философии и герменевтика. М., 2007; Плютто П.А. Иллюзия аутентичного мифа: революция и литература // Вопросы философии. 2007. № 12.
2 Ахутин А.В. Поворотные времена. Статьи и наброски. СПб., 2005. С. 12.
3 Здесь мы по-своему интерпретируем мысль Хайдеггера, говорившего о неизбежной истолкованности/«изолганности» человеческой жизни (добавим: в культуре). Если основной опыт человеческой жизни, вслед за Хайдеггером, действительно принять как интерпретативный, то маргинальный опыт должен, соответственно, приближаться к неопосредованной культурой особой Истине аутентичного мифа. Это - человеческий опыт детства, душевной болезни, первобытной архаики и всего того, что имитирует эту архаику в более развитой культуре: опыт тюрьмы и лагеря, войны и масштабных стихийных бедствий, голода и массовых эпидемий.
4 Если в аутентичном мифе нет культурных различий, это вовсе не означает, что в нем нет различий аутентично-мифических. Такое различие не разделяет, например, человека и природу (возьмем главный разрыв культуры). Разлом проходит по непривычным для нас линиям единых для мифочеловека и природы мифоприродных ритмов, которые, возникнув в природе, продолжаются в мире человека, соединяя одно с другим в нераздельное целое. Здесь разрывы - это границы спадов и подъемов единого мифоприродного ритма.
5 См.: Dawkins R. The God Delusion. L., 2007.
6 Хоркхаймер М., Адорно Т.В. Диалектика Просвещения. Философские фрагменты. М.; СПб., 1997. С. 61.
7 Там же.
8 Там же. С. 8.
9 Жижек С. Возвышенный объект идеологии. М., 1999. С. 25.
10 Венар Ч., Кериг П. Психопатология развития детского и подросткового возраста. М.; СПб., 2004. С. 91.
11 Там же.
12 Там же. С. 92.
13 Там же. С. 29.
14 Библер В.С. На гранях логики культуры. Книга избранных очерков. М., 1997. С. 14.
15 Эта попытка оформлена у нас, конечно, иначе, чем у В.С. Библера: ближе к тому, о чем пишут Хоркхаймер и Адорно, когда они говорят о «расторжении договора» с мифом «посредством неукоснительного следования его букве» (Хоркхаймер М, Адорно Т.В. Диалектика Просвещения. Философские фрагменты. М.; СПб., 1997. С. 81; курсив наш. - П. П.).
