CC BY
50
Сер. 9. 2007. Вып. 4. Ч. I
ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
И.И. Бурова
ДИСКУССИЯ ОБ АНГЛИЙСКОЙ ПОЭЗИИ И ОБЩЕСТВЕННОЙ РОЛИ ПОЭТА В ТЮДОРОВСКОЙ АНГЛИИ
Одним из критериев зрелости национальной литературы можно считать появление теорий поэтического творчества, возникающих из стремления обобщить накопленный опыт и выработать оптимальные каноны в помощь современникам и грядущим поколениям поэтов. В Англии теоретические аспекты поэзии затрагивались еще Чосером: в знаменитых рассуждениях поэта о природе снов (первый пролог к «Книге о герцогине», история о Шантеклере и Пертелот в «Кентерберийских рассказах») он не просто проявил свою осведомленность относительно классификации снов по Макробию, но явно попытался создать своеобразную палитру жанровых разновидностей видений, провести параллель между поэтическим творчеством и сном как порождениями фантазии. Однако лишь два столетия спустя, в елизаветинскую эпоху, английские поэты начали выражать свои литературные взгляды не только в художественном творчестве, но и в трактатах. Достаточно привести примеры лирика и драматурга Джорджа Гаскойна, автора трактата «Некоторые замечания о том, как слагать вирши или рифмованные стихи на английском языке» (1575), переводчика двух первых эклог Вергилия Уильяма Уэббе, опубликовавшего «Рассуждение об английской поэзии» (1586), драматурга Томаса Лоджа с его «Защитой поэзии, музыки и театральных пьес» (1579 или 1580), поэта Абрахама Фраунса, автора «Аркадийской риторики» (1588), не говоря о том, что в этот период появились такие серьезные труды, как «Защита поэзии» (ок. 1580; два первых издания вышли в 1595 г. под разными названиями: «А Defence of Poesie» (издатель Уильям Понсонби) и «An Apologie for Poetrie» (издатель Генри Олни)) Филипа Сидни, а также «Искусство английской поэзии» (1589), предположительно принадлежащее перу Джорджа Патэнэма.
Одной из наиболее актуальных тем эстетической полемики, развернувшейся в Англии середины - второй половины XVI в., стала проблема статуса самой поэзии и поэта. Эта дискуссия приобрела особенно жаркий характер, поскольку разворачивалась в период, когда английской поэзии еще предстояло утвердить свое могущество, а доминирующая в ней придворная традиция вступила в непримиримый конфликт с концепцией поэтического творчества, предложенной гуманистами.
При первых Тюдорах культурные запросы и вкусы королевского двора заметно изменились. Тюдоры принадлежали к одному из самых просвещенных семейств Англии, и не случайно уже при Генрихе VII в придворных кругах возрос интерес к античной и ренессансной культуре. Валлийские корни Тюдоров не в последнюю очередь способствовали и театрализованной реанимации и модернизации в придворной среде времен
© И.И. Бурова, 2007
молодости Генриха VIII обычаев в духе легенд о Камелоте, оживлению куртуазного культа Дамы в контексте современного понимания вежества. Одним из важнейших руководств для аристократической элиты XVI в. стал трактат Б. Кастильоне «Книга придворного» (1528), в соответствии с которым идеальному джентльмену надлежало сочетать высокую мораль, интеллект, военную и турнирную доблесть, проворство охотника и многие другие добродетели с беззаботностью и изяществом. К числу обязательных относилось и умение слагать стихи и песни, позаимствованное из рыцарского кодекса куртуазности, однако, этому таланту не следовало придавать самоценного значения. Вероятно, он воспринимался лишь как признак остроты ума - достойного всех похвал, культивируемого в гуманистической среде качества.
Между тем гуманизм, особенно в той форме, которую он принял в Англии после церковной Реформации 1530-х гг., наложил на поэта среднетюдоровской эпохи чувствительные ограничения. Гуманистический идеал деятельной жизни был несовместим с возможностью посвятить жизнь поэтическому творчеству. Наиболее категорично эта мысль была озвучена наставником королевы Елизаветы I Роджером Эскемом, убежденным, что поэты - это суетные молодые люди, которые не становятся счастливыми от того, что расходуют свои силы на создание литературных произведений, и «пользы особой общему благу не приносят»1.
В таких условиях актуальным становился вопрос о статусе поэта. Если поэтическое искусство является мерилом интеллекта, а интеллект нужен государству, то не нуждается ли общество и в поэте как носителе интеллекта, который можно поставить на службу этому обществу? Классический прецедент, пользовавшийся большим уважением трактат Платона «Государство», заставлял весьма скептически оценивать общественную роль поэта. Согласно Платону, поэты повинны в том, что насаждают в обществе вредные мысли - например, «Илиада» Гомера создает пугающий образ смерти (описания Аида), убеждает, что смерть друга или родственника заставляет сокрушаться, стенать и даже «кататься по грязи» не только героев, но и богов, а это мешает правильно воспитывать защитников государства, «стражников», которые не должны бояться ее: «достойный человек не считает чем-то ужасным смерть другого, тоже достойного человека, хотя бы это и был его друг»2, почему необходимо, чтобы «те, кого мы воспитываем для охраны страны, считали бы возмутительным прибегать к этому»3.
С точки зрения Платона, поэты также наносят непоправимый ущерб обществу, сея сомнения в вопросах морали, утверждая, что сотворенная тайно несправедливость может принести выгоду тому, кто ее сотворил, что справедливость - это выигрыш одного человека и проигрыш другого («.. .ты советуешь несправедливому человеку таиться и соглашаешься с Фрасимахом, что справедливость - это благо другого, что она пригодна сильнейшему, для которого пригодна и целесообразна собственная несправедливость, слабейшему не нужная»4); «Нельзя также позволить нашим воспитанникам быть взяточниками и корыстолюбцами... Нельзя, чтобы они слушали, как воспевается, что "Всех ублажают дары - и богов и царей величайших"»5). Поэтому великий философ считал, что поэтам нет места в идеальном государстве6, необходимо запретить им проповедовать вредные для нравственности общества вещи, а приказать говорить и петь противоположное: «...мне кажется, нам придется сказать, что и поэты, и те, кто пишет в прозе, большей частью превратно судят о людях; они считают, будто несправедливые люди чаще всего бывают счастливы, а справедливые - несчастны; будто поступать несправедливо - целесообразно, лишь бы это оставалось в тайне, и что справедливость - это благо для другого человека,
а для ее носителя она - наказание. Подобные высказывания мы запретим и предпишем и в песнях, и в сказаниях излагать как раз обратное»7.
Положения Платона стали теоретической платформой для елизаветинского драматурга Стивена Госсона, известного как автор памфлета «Школа оскорблений» (1579), ответом на который стала «Защита поэзии» Филипа Сидни - трактат, ставший точкой отсчета истории английской литературной критики.
Госсон яростно обвинял поэтов в злонамеренной лжи, в том, что они умышленно вводят людей в заблуждение. «Вся их деятельность заключается в том, чтобы своими баснями способствовать распространению пороков, без затей являть зло, демонстрировать то, что постыдно, порочить себя и выливать свой яд на весь мир»8. Чтобы доказать объективность своего суждения, автор памфлета приводит несколько примеров из самых знаменитых классических произведений. Достается даже самым, казалось бы, главным литепратурным авторитетам гуманистов. Госсон, в частности, негодует на Вергилия, который потратил много труда на недостойные предметы изображения, в частности, чтобы «описать мошку» (имеется ввиду поэма «Мошка» («Culex»), которую в эпоху Возрождения считали произведением Вергилия и которая была переведена на английский язык Спенсером, включившим ее в сборник «Жалобы» (1591) под названием «Вергилиева мошка») или же «изобразить похоть Дидоны»9.
Госсон признает, что поэты обладают остроумием, но оно - «смесь меда и желчи, причем одно трудно отделить от другого»10. Поэты - это общественное зло, они отвлекают людей от достойных занятий и благих помыслов, и правы были те древние (Платон и Катон), кто скептически относились к целесообразности присутствия в обществе «отцов лжи»11. Отождствление поэзии с искусством лжи возмутило Сидни.
Вступив в полемику с Госсоном, Сидни, опираясь на Аристотеля, говорит о поэзии как об искусстве подражания12 (ср. «Сочинение эпоса и трагедий, а также комедий и дифирамбов, большая часть авлетики и кифаристики - все это, вообще говоря, подражания... Подобно тому как некоторые подражают многим вещам при их воспроизведении в красках и формах, одни - благодаря искусству, другие - по навыку, а иные - благодаря природному дару, так и во всех только что упомянутых искусствах подражание совершается в ритме, слове и гармонии, отдельно или вместе»13), имеющем своей целью развлечение и наставление. Соответственно, поэт - не лжец, а его «золотое» слово должно цениться выше, чем «бронзовое» слово историографов14, и это положение согласуется с утверждением Аристотеля о том, что поэзия философичнее истории («.,,задача поэта - говорить не о действительно случившемся, но о том, что могло бы случиться, следовательно, о возможном по вероятности или необходимости. Ибо историк и поэт отличаются друг от друга не тем, что один пользуется размерами, а другой нет: можно было бы переложить в стихи сочинения Геродота, и тем не менее они были бы историей как с метром, так и без метра; но они различаются тем, что первый говорит о действительно случившемся, а второй - о том, что могло бы случиться»15). Однако истинным поэтам дано творить новые миры и населять их невиданными существами, что отнюдь не является ложью. В сущности, поэт ничего не утверждает, а поэтому его невозможно назвать лжецом. Напротив, ко лжи предрасположены как раз историки, потому что они берут на себя смелость утверждать истинность событий минувшего, возможно, не располагая необходимыми для этого познаниями и рискуя впасть в вольную или невольную ошибку16.
Не менее аргументированно Сидни опровергает тезис Платона-Госсона о том, что поэзия способствует падению нравов. Напротив, поэты всегда были созидателями: они
были первыми философами, они несли людям первые знания, и даже далеко не самые одаренные из них способны изображать красоту добродетели17.
Во многих елизаветинских формальных «защитах» поэзии содержатся напоминания о том, что «Гомер был не менее совершенен, чем Нитапш с1еш»18, что короли и принцы, великие и знаменитые люди всегда поощряли, поддерживали и материально обеспечивали поэтов19. Воспитанные на «Поэтическом искусстве» Горация ценители поэзии не могли не ссылаться на авторитет классика, утверждавшего цивилизующую роль поэзии:
Вестник священный богов, - Орфей обитателям дебрей Отвращенье внушил к убийствам и мерзостной пище. Вот почему говорят, что львов укрощал он и тигров. И Амфион, говорят, фиванских стен основатель Звуками лиры каменья сдвигал и сладостным даром Их размещал, как хотел.
(«К пизонам», ст. 391-396. Пер. А. Фета20).
Приведенная цитата из Горация буквально дословно повторяется в «Искусстве английской поэзии» Дж. Патенэмом: «Амфион сам строил города, и камни сами приходили к нему, чтобы послушать звуки его арфы, и его искусство смягчало самые жестокие, каменные сердца... на звуки музыки Орфея стекались звери, которые делались ручными, а грубых людей-дикарей эта музыка вела к более упорядоченной, цивилизованной жизни»21.
Характеризуя ту роль, которую сыграла поэзия в истории человеческого общества, Патенэм вступал в полемику с платоновским видением поэтов как лжецов и невежд, искажающих и без того смутную картину мира ради поверхностных смысловых красот. Он указывал, что поэзия заставляла людей собираться вместе, тогда как до ее появления они были разрозненными и «почти ничем не отличались от животных»22.
Патенэм больше других своих современников уделял место общественной роли поэта. Поэт - существо особое, «богоподобное»23, наделенное способностью созидания. Он силой своего ума творит и содержание, и стихи поэм, в чем заключается его отличие от переводчиков, которые творят по чужому образцу, - но в то же время является и своего рода подражателем, «потому что может правдиво и живо изобразить все, что находится перед ним», ибо поэзия - это не только искусство созидания, но и искусство подражания»24.
Патенэм утверждал, что поэты были первыми учеными и жрецами, первыми пророками, первыми законодателями и политиками, музыкантами и ораторами в мире, В изложении елизаветинского теоретика одна благая общественная роль поэтов плавно вытекает из других: поэты первыми стали наблюдать природу, особенно движение небес, ища перводвигатель, и это сделало их жрецами открытых ими божеств. Они стали первыми пророками, потому что «добродетельный, праведный образ жизни, постоянное стремление к знаниям, размышления и воздержание (возвышавшее и облагораживавшее их души) способствовало тому, что им посылались видения, и оракулы вещали об увиденном стихами, направляя поступки людей»25.
Патенэм ни на мгновение не сомневался, что красота поэтических произведений неразрывно связана с высокими моральными качествами творческой личности, не допуская и мысли о том, что поэты и поэзия могут служить недостойным целям26- истинные поэты творят «по вдохновению свыше», которое является проявлением «величайшей милости небес», - и утверждая не только богоподобие, но и богоизбранность поэта, которая проявляется в «стремлении к всеобщему благу»27.
Даже самая страстная и агрументированная защита поэзии не мешала современникам Сидни рассматривать традиционную придворную лирику как праздное развлечение, а придворные поэты предпочитали по традиции подчеркивать несерьезный, экспромтный характер своих стихов. В русле этой доктрины автор-придворный не должен был дорожить своим авторством, а это означало, что им не следовало публиковать свои сочинения, тем более - под своим именем.
Обратившись к итальянским культурным веяниям, английская придворная лирика не могла не испытать на себе влияние со стороны петраркизма, особенно в узком смысле понимания этого термина как особого вида любовной поэзии, связанного с прославлением возлюбленной28. Переводы и подражания любовной лирике Петрарки, творческое соревнование с континентальной петраркистской любовной поэзией способствовали тому, что любовь стала ведущей темой придворной поэзии. Если в прошлом поэзию в Англии создавали преимущественно авторы, творившие для развлечения двора, подписывавшие свои произведения и предназначавшие их для обнародования (Дж. Гауэр, Дж. Чосер), то в середине XVI в. ее творцами стали, прежде всего, поэты-придворные, принципиально не афишировавшие свое творчество.
Гуманистические идеалы, накладывая жесткие ограничения на возможности поэта-придворного, ставили перед ним задачу дистанцировать свое серьезное, сознающее долг «я» от «я» заблудшего, мечтающего о временном периоде отдыха от дворцовой суеты, или же сбившегося с пути под влиянием безумств юности, или же охваченного любовным недугом. По-видимому, с этой потребностью связан феномен расцвета в Англии XVI в. пасторальной поэзии, который часто объясняют как психологическую реакцию на стремительный рост городов, усматривая в подобной поэзии своеобразную форму психологического эскапизма, выражавшую ностальгию лиц из придворных кругов, вынужденных жить в стольных градах, по безмятежной сельской жизни (свидетельство Поджо Браччолини дает основания полагать, что сельская жизнь была особо дорога именно англичанам29), хотя, безусловно, ее нельзя абсолютизировать, ибо игровая роль пастуха «представлялась одним из способов достижения идеала... универсальной личности, владеющей разными навыками и добродетелями разных сословий»30.
Вместе с тем, расцвет пасторали в елизаветинской литературе объясняется и удобством маски пастуха, которую мог носить поэт-придворный. Произведение пасторальной поэзии всегда как бы подразумевало, что поэт в конце концов сбросит с себя маскарадный пастушеский наряд и займется достойными, серьезными делами. Поэтическое творчество парадоксальным образом оказывалось занятием и обязательным, и предосудительным. Демонстрируя остроумие, придворный поэт одновременно оказывался в положении «блудного сына», сбившегося с пути истинного. В этом «комплексе неполноценности» средиетюдоровского поэта нашла свое логическое завершение та линия английской поэзии, которую с успехом разрабатывали в XV в, Дж. Лидгейт и Т. Оклив.
1 Ascham R. Schoolemaster // English Works / Ed. by W. A. Wright. Cambridge, 1904. P. 189-190.
1 Платон. Государство. Собр. соч.: В 4т. М.: Мысль, 1994. Т. 3. С. 150-151.
3Там же. С. 159.
4 Там же. С. 124.
5 Там же. С. 154.
6Там же. С. 389.
7Там же. С. 156.
8 Gosson S. The Schoole of Abuse, Conteining a Pleasaunt Inuective against Poeta, Pipers, Plaiers, Iesters and Such Like Caterpillars od a Commonwealth; Setting up the Flagge of Defiance to Their Mischievous Exercise, and Ouerthrowing Their
Bulwarkes, by Prophane Writers, Naturall Reason, and Common Experience: A Discource as Pleasaunt for Gentlemen that Fauour Learning, as Profitable for All the Wyll Follow Vertue. 1579. London, 1895. P. 2.
'Ibid.
10Ibid. P. 3.
"rbid.P. 5, 8, 10.
12 Сидни Ф. Защита поэзии // Астрофил и Стелла. Защита поэзии. М., 1982. С. 155.
13Аристотель. Поэтика// Поэтика. Риторика. СПб., 2000. С. 23.
14Сидни Ф. Указ. соч. С. 153.
15 Аристотель. Поэтика. С. 35-36.
16 Сидни Ф. Указ. соч. С. 148. Это замечание Сидни приобретает особое значение в связи с опубликованным в 1583 г. трудом выдающегося ученого-кальвиниста Жозефа (Иосифа) Юстуса Скалигера (1540-1609) «Исправление хронологии» («De Emendatione Tempore»), проложившим путь современной хронологии. Скалигер утверждал, что введенный в 1582 г. в Европе календарь чрезвычайно сложен и ведет к ошибкам в установлении хронологии событий прошлого. Скалигер вознамерился решить проблему, заменив указания, что то или иное событие произошло такого-то числа до или после Рождества Христова, на порядковый номер дня, когдаэто произошло (по моделям счет дней в Книге Пророка Даниила и в Откровении). Отсчет времени предлагалось начинать с 4713 г. до н. э., к которому, в результате сложных пересчетов с учетом солнечного и лунно-солнечного циклов, а также римского индиктиона он приурочил первый день Творения. Ревизия ранее принятой хронологии нанесла удар по авторитету историографии. Кроме того, Скалигер не определил точную дату первого дня Творения, ведь он основывал свои вычисления на современных ему значениях солнечного и лунно-солнечного циклов 1582 г., а они вовсе не всегда были такими. См. подробнее: О. Л. Вайнштейн Западноевропейская средневековая историография. М.; Л., 1964.
17 Сидни Ф. Указ. соч. С. 157.
18 Lodge Th. Defence of Poetry // Elisabethen Critical Essays / Ed. G.G. Smith: In 2 vols. Oxford, 1904. Vol. 1. P. 64.
19 Webbe W. A Discourse of English Poetrie // Elisabethan Critical Essays / Ed. G. G. Smith: In 2 vols. Oxford, 1904. Vol. 1. P. 232.
20Цит. по изданию: A.A. Фет Вечерние огни. Сер. «Литературные памятники». М., 1981.
21 Puttenham G. The Arte of the English Poesie. Menston, 1968. P. 4.
22 Ibid. P. 3.
23 Ibid. P. 2.
24 Ibid. P. 1.
25 Ibid. P. 4-5.
26 Ibid. P. 18.
27 Ibid. P. 2, 5.
24Braden G. Petrarchan Love and the Continental Renaissance. New Haven, 1999. P. 63; Соколов Д.А. Текст. Эпоха. Интерпретация: «Песни и сонеты» Ричарда Тоттела и английская эпоха Возрождения. СПб., 2006. С. 98.
19Браччолини П. Книга о благородстве // Итальянский гуманизм эпохи Возрождения: Сб. текстов: В 2 ч. / Под ред. С. М. Саратов, 1984. Ч. 1. С. 156.
30Зыкова Е. П. Пастораль в английской литературе XVIII века. М, 1999. С. 35.
