CC BY
33
размышления о возможности использования синергетики для оценки современной политической системы в аспекте самоуправления и публичной службы. Несомненно, предложенный вариант анализа позволил прийти к однозначному и весьма жесткому выводу о наличии системных просчетов в подготовке и реализации административной реформы в Российской Федерации, о нарушении принципа самоорганизации как основы системы публичного управления, о неспособности данных институтов эффективно реализовывать возложенные на них функции и полномочия. Подобные выводы носят обоснованный и взвешенный характер и, несмотря на свою полемичность (она скорее может оцениваться в качестве несомненного достоинства работы), заслуживают обсуждения в среде научного сообщества.
Авторам удалось не только переосмыслить с совершенно иных позиций современные политические процессы, но и предложить целостную концептуальную модель самоуправления в системе публичного управления, ввести в оборот политической науки понятия, используемые преимущественно в философских и социологических исследованиях (самоорганизация, диссипативная структура, парадигма, местное сообщество, социальная коммуникация и др.).
Монографию отличает научная новизна, системность, обоснованность выводов и критическое осмысление политического процесса. Научное исследование О.В. Волоха и Е.В. Безвиконной, несомненно, представляет интерес для научной общественности и вносит свой вклад в становление российской политической, науки.
И.А. Ветренко доктор политических наук, доцент кафедры политологии ОмГУ им. Ф.М. Достоевского
Рецензия на сборник сводных материалов заочной дискуссии «Местное управление в пореформенной России: механизмы власти и их эффективность»
(под общ. ред. А.Е. Загре-бина, С.В. Любичанков-ского. Екатеринбург; Ижевск, 2010. 496 с.)
Всегда приятно знакомиться с новым изданием, особенно если оно содержит материал новый не только по содержанию, но и по форме. Авторы рецензируемого сборника предложили на суд читателей плод совместных усилий большой группы исследователей, объединившихся в рамках междисциплинарного проекта, реализованного в форме заочной дискуссии. Причем, как отмечают они сами, проект, инициированный двумя региональными институтами - Удмуртским ИИЯЛИ УрОРАН и Поволжским филиалом ИРИ РАН (г. Самара), быстро вышел за первоначально обозначенные территориальные рамки, достигнув российского и международного уровня. В этом, несомненно, есть заслуга модераторов дискуссии, уловивших актуальные проблемы современной историографии истории управления России.
В ходе дискуссии всё внимание было приковано к губерниям Поволжья и Урала, «внутренним» и внешним окраинам Империи: от западных (Царство Польское) до южных (Туркестан) и восточных областей (Сибирь), включая и центральные регионы. Участники проекта, используя обширный фактический материал, свели воедино ранее не сталкивавшиеся объекты изучения - территории, народы, сословные и корпоративные локальные группы, примеряя к ним теоретико-методологические конструкции, занявшие значительную часть материалов дискуссии.
Совершенно справедливо наибольший интерес вызвали первые два вопроса анкеты, составленной модераторами (с. 473). В ответах на них участники дискуссии опробовали свои практические наработки, и в результате мы имеем некий консенсус по вопросу о таких базовых поня-
Рецензии
257
тиях, как «местное управление» и «местное самоуправление», о критериях определения эффективности управления и т. д., хотя, как показывают материалы сборника, разброс мнений достаточно широк (с. 31-87). И здесь дело не столько в разнообразии методологических подходов и разности исторических школ, сколько в самой разнородности фактологии, несводимой к какому-нибудь одному шаблону или типологии, которую дает отечественная история. Россия не только отличается обширностью территории, многообразием природно-климатических зон и многочисленностью населяюшдх ее народов - она является страной, через которую проходит цивилизационный излом между Западом и Востоком. Именно он предопределяет сложность изучения ее истории и непредсказуемость получаемых результатов.
Выявилось две группы исследователей, трактующих понятия «местное управление» и «местное самоуправление» диаметрально противоположно: одни считают, что первое поглощает второе, другие рассматривают их раздельно, противопоставляя друг другу. Как показывают участники дискуссии, история формирования этих понятий демонстрирует смешение западной и отечественной традиций трактовки лексического ядра, например, термина «самоуправление».
По всей видимости, многое зависит от конкретной ситуации. Например, интересно было бы проследить судьбу институтов власти тех государств и тех потес-тарных образований, которые в разные периоды были включены в состав России. В отношении западных (Финляндия, Прибалтика, Царство Польское) и южных территорий (Кавказ) больше ясности, так как Русское государство контактировало с ними на протяжении веков, прежде чем вовлечь под свою юрисдикцию. Если говорить о восточных регионах (Средняя Азия, Сибирь, Дальний Восток), оказавшихся в сфере влияния Империи несколько позднее, то следует отметить следующее. Очень важно обратить внимание на то, как происходил процесс встраивания бывших институтов ханской власти, обслуживающего ее аппарата, или властных органов вождеств, родов и племени, особенно средних и низовых структур управления, функционировавших преимущественно на основе норм обычного
права. Часть из них, уцелевшая в ходе присоединения или завоевания, действительно трансформировалась в своеобразную форму самоуправления, о чем было сказано, например, в «Уставе об управлении инородцев» 1822 г.
Пожалуй, наиболее эффективным среди основных достижений дискуссии является решение вопроса об определении критериев эффективности местного управления (с. 57-87, 474-475). Конкретные выводы несут в себе, помимо собственно вклада в фундаментальную составляющую, также и практические решения, которые находят применение в современной деятельности местного управления и самоуправления. Любопытными являются в этой связи выявленные новационные показатели эффективности власти: влияние обратной связи со стороны управляемых, социокультурного облика служащих, профессионализации, личного управленческого стиля на эффективность управления.
Много позитивного было высказано в ответах на вопрос о том, кто был реальным «начальником» в региональном управлении (с. 178-216, 478-479). Выявилось также единодушие специалистов, изучающих окраинное управление, в том, что там реальными «хозяевами» были первые лица - генерал-губернаторы и военные губернаторы. На наш взгляд, здесь не нужно сбрасывать со счетов и роль земских судов в тех же окраинах, когда речь идет об управлении инородцами.
Активно обсуждался вопрос и о взаимоотношениях губернской власти с органами самоуправления, в частности, в по-слереформенный период (с. 275-311, 479480). Вопрос решался на широком историческом фоне преобразований, связанных с именем П.А. Столыпина, или на частных примерах отдельных губерний. Действительно, если во взаимоотношениях короны с дворянским самоуправлением немалую роль играли личные амбиции и связи, а также корпоративные интересы, то в связке губернатор - земское/городское самоуправление превалировали отношения подчинения и контроля. Именно поэтому участники дискуссии говорили о двойственной природе земств (с. 310). По-видимому, то же можно сказать и об инородческом самоуправлении, находившемся в сходном положении, в том числе и на протяжении изучаемого исторического периода.
Единодушие в выводе о неуважении населения к местным чиновникам, с одной стороны, и неоднозначность решения проблем обратной связи центра и периферии, с другой стороны, показывает заинтересованность участников в стремлении увидеть причины краха имперской системы власти в начале XX в. (с. 481-482). Это и было, по-видимому, одной из эвристических составляющих парадигмы эффективности власти, начало формированию которой, думаю, было положено благодаря изданию рецензируемого сборника.
Кроме того, сложность структуры империи и взаимодействие центра и местных элит явились теми слабыми местами во внутренней политике империи, которые позволили участникам дискуссии говорить, что правящие круги России не смогли до конца стабилизировать ситуацию с конструированием оптимальной и эффективной управленческой модели (с. 483-485). Обмен мнениями показал, что во многих случаях разные исследователи пришли к сходным выводам.
В завершение участники дискуссии сосредоточили внимание на так называемых внутренних перифериях, каковым, в частности, выступает Урало-Поволжский регион. Был отработан в целом единый взгляд на «управленческую специфику» данного региона, обусловленную его пограничным положением между европейской и азиатской частями Империи (с. 399-460). Несмотря на то, что имеются некоторые различия в конкретной терминологии или в отдельных выявленных признаках, было определено, что только максимальное приближение между имперскими и традиционными институтами власти способствовало эффективности управления и лояльности населения.
Несомненным достоинством сборника является присутствие в нем материалов из уже изданных работ, особенно зарубежных авторов. Переведенные на русский язык и опубликованные здесь, получившие при этом своеобразную оценку, они стали таким образом достоянием отечественной историографии.
Безусловно, подобные формы сотрудничества ученых весьма перспективны. Отрадно, что начало положено на базе одного из важных регионов России. Хочется выразить надежду на то, что столь удачный опыт будет развит на примере других
регионов, также с выходом на всероссийской и международный уровень.
А.А. Борисов, доктор исторических наук, главный научный сотрудник ИГИиПМНС СО РАН
Политическая теология в case study: теория и практика (попытка рецензии на книгу священника А. Гупало «Духовное поле Аркаима»)
В 2009 г. вышла небольшая книга клирика Кизильского женского монастыря Андрея Гупало «Духовное поле Аркаима» [1]. Она, вероятно, осталась бы незамеченной в потоке литературы, которой завалены наши «эзотерико-духовные» прилавки, если бы не была написана на злободневную тему, своеобразно отражающую реальность современного духовного кризиса. Рассмотрение некоторых идей, представленных в книге, начнем, пожалуй, с теории.
Политическая теология: теория
Религиозные нормы, догмы, правила, мифология с самого своего появления являлись величайшим соблазном для «людей во власти» в аспекте подтверждения своего «священного», «божественного» права на обладание этой властью. Такое «доказательство» своего исключительного и подтвержденного «высшими силами», «богом» права на власть требовало дополнительного теоретизирования, системы доказательств. Эту задачу отчасти и выполняла теология, преимущественно теология на основе постулатов социогенной религиозности1 -
иными словами, политическая теология.
Сам термин «политическая теология» был впервые употреблен М. А. Бакуниным в работе «Политическая теология Маззини и Интернационал» в 1871 г. Однако принято считать, что впервые его использовал Карл Шмитт, немецкий профессор юриспруденции, опубликовавший работу «Политическая теология: четыре главы к учению о суверенитете» в 1922 г., где он заявляет, что «все точные понятия современного учения о государстве представляют собой секуляризированные теологические понятия» [2]. В 1933 г. в предисловии ко
