CC BY
48
Единодушие в выводе о неуважении населения к местным чиновникам, с одной стороны, и неоднозначность решения проблем обратной связи центра и периферии, с другой стороны, показывает заинтересованность участников в стремлении увидеть причины краха имперской системы власти в начале XX в. (с. 481-482). Это и было, по-видимому, одной из эвристических составляющих парадигмы эффективности власти, начало формированию которой, думаю, было положено благодаря изданию рецензируемого сборника.
Кроме того, сложность структуры империи и взаимодействие центра и местных элит явились теми слабыми местами во внутренней политике империи, которые позволили участникам дискуссии говорить, что правящие круги России не смогли до конца стабилизировать ситуацию с конструированием оптимальной и эффективной управленческой модели (с. 483-485). Обмен мнениями показал, что во многих случаях разные исследователи пришли к сходным выводам.
В завершение участники дискуссии сосредоточили внимание на так называемых внутренних перифериях, каковым, в частности, выступает Урало-Поволжский регион. Был отработан в целом единый взгляд на «управленческую специфику» данного региона, обусловленную его пограничным положением между европейской и азиатской частями Империи (с. 399-460). Несмотря на то, что имеются некоторые различия в конкретной терминологии или в отдельных выявленных признаках, было определено, что только максимальное приближение между имперскими и традиционными институтами власти способствовало эффективности управления и лояльности населения.
Несомненным достоинством сборника является присутствие в нем материалов из уже изданных работ, особенно зарубежных авторов. Переведенные на русский язык и опубликованные здесь, получившие при этом своеобразную оценку, они стали таким образом достоянием отечественной историографии.
Безусловно, подобные формы сотрудничества ученых весьма перспективны. Отрадно, что начало положено на базе одного из важных регионов России. Хочется выразить надежду на то, что столь удачный опыт будет развит на примере других
регионов, также с выходом на всероссийской и международный уровень.
А.А. Борисов, доктор исторических наук, главный научный сотрудник ИГИиПМНС СО РАН
Политическая теология в case study: теория и практика (попытка рецензии на книгу священника А. Гупало «Духовное поле Аркаима»)
В 2009 г. вышла небольшая книга клирика Кизильского женского монастыря Андрея Гупало «Духовное поле Аркаима»
[1]. Она, вероятно, осталась бы незамеченной в потоке литературы, которой завалены наши «эзотерико-духовные» прилавки, если бы не была написана на злободневную тему, своеобразно отражающую реальность современного духовного кризиса. Рассмотрение некоторых идей, представленных в книге, начнем, пожалуй, с теории.
Политическая теология: теория
Религиозные нормы, догмы, правила, мифология с самого своего появления являлись величайшим соблазном для «людей во власти» в аспекте подтверждения своего «священного», «божественного» права на обладание этой властью. Такое «доказательство» своего исключительного и подтвержденного «высшими силами», «богом» права на власть требовало дополнительного теоретизирования, системы доказательств. Эту задачу отчасти и выполняла теология, преимущественно теология на основе постулатов социогенной религиозности1 -
иными словами, политическая теология.
Сам термин «политическая теология» был впервые употреблен М. А. Бакуниным в работе «Политическая теология Маззини и Интернационал» в 1871 г. Однако принято считать, что впервые его использовал Карл Шмитт, немецкий профессор юриспруденции, опубликовавший работу «Политическая теология: четыре главы к учению о суверенитете» в 1922 г., где он заявляет, что «все точные понятия современного учения о государстве представляют собой секуляризированные теологические понятия» [2]. В 1933 г. в предисловии ко
второму изданию он упоминает о политическом как тотальном, а также о том, что решение о признании чего-то неполитическим само по себе является политическим решением независимо от того, кто принимает это решение и какими аргументами руководствуется. Это же верно и для вопроса о том, является определенная теология политической или нет [3].
Коллега Шмитта, Э. Петерсон, в своей книге «Монотеизм как политическая проблема» однозначно отрицал возможность существования «христианской политической теологии», которая может существовать, как он считает, только в язычестве, а также в иудаизме. Христианское же понимание триединого бога не совмещается с язычеством, а доктрина троичности бога противоречит идее политического абсолютизма [4].
В свою очередь Шмитт в своей работе
[5] ответил на претензии Петерсона, обвинив того в иллюзорной вере в то, что есть некая область, или убежище, где теология могла бы существовать сама по себе, не вступая в контакт с политическим, а также в том, что Петерсон умышленно не заметил его четкого разграничения того, что является, а что не является политическим. Ведь еще до выхода упомянутой работы Петерсона Шмитт опубликовал работу «Понятие политического» [6], в которой уточнил, что можно считать политическим. Следуя его мысли, политическое можно определить, обнаружив и установив специфически политические категории. Оно должно основываться на особых, свойственных лишь ему предельных различениях. Так, в области морального последние, или предельные различения, - это «доброе» и «злое»; в области эстетического - «прекрасное» и «безобразное», в экономической - «полезное» и «вредное» или, к примеру, «рентабельное» и «нерентабельное». По Шмитту, специфически политическое различение, к которому можно свести политические действия и мотивы, -это различение «друга» и «врага».
Как только мы приобретаем такой критерий, или индикатор, присутствия политического, мы сразу понимаем, что вслед за этим в нашем восприятии мира могут последовать некоторые «переоценки ценностей». К примеру, в жизни «друг» не обязательно может оказаться «добрым», а «враг» -злым. Не нужно, считает Шмитт, чтобы по-
литический враг был морально зол, эстетически безобразен, он не должен обязательно быть конкурентом в бизнесе, может так оказаться, что с ним выгодно будет вести дела. Шмитт считает, что бытийственная предметность и самостоятельность политического проявляются в возможности отделить специфическую противоположность «друг - враг» от других различений и понимать ее как нечто самостоятельное.
В религиозной сфере для нас интересно следующее замечание Шмитта: религиозное сообщество, которое ведет либо войны против членов другого религиозного сообщества, либо иные, представляет собой (вместе с тем, что оно является религиозным сообществом) еще и политическую целостность. Это религиозное сообщество является политической единицей даже тогда, когда может препятствовать войнам путем решительного отрицания за противостоящей стороной качества врага. Реальное разделение на группы друзей и врагов бытийственно настолько сильно и имеет такое определяющее значение, что любая неполитическая противоположность в момент разделения на группы друзей и врагов, начинает считать все свои предшествующие критерии и мотивы вторичными. Эти мотивы, чисто религиозные, чисто хозяйственные, чисто культурные и пр., оказываются в подчинении у политических мотивов, которые с точки зрения всех предыдущих могут казаться совершенно непоследовательными и «иррациональными», т. е. имеющими собственную, автономную логику. Поэтому политическое, вопреки мнению Петерсона, возможно и в теологическом дискурсе. Более того, именно в современном теологическом дискурсе, изобилующем латентными и манифестируемыми определениями врагов, политическое сохраняется, сливается и превалирует над собственно теологическим2. Поэтому критерием политичности теологии будет не принадлежность ее к монотеизму или политеизму, христианству, язычеству, или к какой-то определенной религии, а заложенный в ее сути актуализированный и работающий концептуальный принцип разделения на «друга» и «врага».
В этом отношении нам следует различать политическое содержание религиозных документов (священных текстов) и политику религиозных сообществ. Свя-
щенные тексты, в которых проповедуется любовь к ближнему, но концептуально заложено разделение людей на друзей и врагов (теологических), фактически являются политическими текстами. Однако даже если текст неполитический и не несет в себе такого деления, то религиозная организация, которая почитает этот текст, может сама трактовать его и определить друга и врага, т. е. стать политической, и таким образом проповедовать не религиозные истины, а определенную идеологию.
Политическая теология: практика
Рассмотрим теперь теорию политической теологии применительно к практике на примере книги священника А. Гупало «Духовное поле Аркаима» [7] (далее приводятся страницы по этому изданию). Эта книга, по словам автора, является исследованием. К тому же оно предпринято с целью дать оценку феномену Аркаима с «точки зрения Православия» (с. 3). Мы не будем обсуждать саму проблему Аркаима, духовности «истинных арийцев» и пр. Это всё находится вне нашей компетенции. Мы постараемся рассмотреть язык, которым написано исследование.
В истории есть прекрасный пример того, как объявление учения «партийным», т. е. выражающим и защищающим интересы не всего общества, а определенного класса (в нашем случае - интересы и определенной организации, и определенного учения), сказывалось на качестве и уровне идей. Именно такая «партийность» «исследования» А. Гупало и диктует употребление на страницах брошюры в адрес своих идеологических противников таких выражений, как, например, «мутная вода»,
«ложные представления», «сектантская оккупация», «оккультная нечисть», «оккультно-эзотерический сброд», «тьма язычества», «тьма сектантских лжеучений», «каждый момент их вероучения есть ложь», «ре-лигии-наизнанку», «лжерелигии», «учения -бесполезная и вредная жвачка», «оккультно-эзотерическое месиво», «массовое оболванивание», «вакханалия», «бред», «мрачные времена язычества» (с. 5-30), что совершенно нехарактерно для исследования, претендующего на объективность. Очевидно, такая резкость высказываний автором считается позволительной потому, что «отношение Православия к происходящему резко отрицательное» (с. 16). Массированное употребление негативной лек-
сики формирует образ врага в сознании не только православного человека, но любого другого человека, в руки которого попадет данное исследование. К сожалению, автор, видимо, не может понять, что такое бездумное и эмоциональное употребление негативной лексики по отношению к теологическим противникам свидетельствует как об отсутствии у автора религиозной терпимости, так и о субъективности исследования, за которой стоит попытка навязать читателю свое отношение к проблеме, что сводит данное исследование к уровню политико-теологической агитки.
Очевидна неразборчивость автора при сравнении политических систем, построенных на основе определенной идеологии, и религии. Это характерная черта социогенной религии, обладающей двойственной природой, религиозной и политической, иными словами, политикорелигиозного симбиоза, диверсифицирующего дискурс, в котором предполагается поиск врага. К примеру, коммунизм и фашизм называются автором книги «человекобожническими религиями», которые, будучи «религиозными суррогатами», были «не в состоянии заполнить тот духовный вакуум, в бездну которого погружалась душа человека[,] покалеченного атеизмом» (с. 7). Иными словами, атеизм полагается автором несовместимым с духовностью (которая, очевидно, понимается как православная духовность), а также пустым и бессмысленным (с. 9). В противоположность своим антиподам, новые религии обнаруживают разительное отличие от православия, которое по мнению автора, заключается еще и в том, что «в Церкви все имеет вполне конкретную божественную санкцию, исходящую от конкретного Божественного Лица, в реальном существовании Которого не усомнится сегодня ни один человек». Здесь очевидна попытка легитимизации притязаний на монополию определения друзей и врагов. Однако апелляция к «Божественному Лицу» в аспекте его божественности не совсем правомерна, так как основана на определенной трактовке событий Первого Вселенского собора (Никея, 325 г.), на котором это Божественное лицо было объявлено Божественным в результате демократического голосования (см.: [8]).
Все эзотерические движения, малые религиозные группы и прочие инсургенты
и несогласные, да и вообще не имеющие к церкви и к религии никакого отношения3, автор зачисляет в раздел «секты». Секта -основное понятие «языка вражды» с совершенно размытым значением, «секта» в дискурсе языка вражды означает ‘враг’. Это слово употребляется настолько часто, что возникает подозрение, что его используют для психологического программирования. Читатель книги, вероятно, должен привыкнуть к такому частому употреблению этого слова, но здравый смысл заставляет нас искать ответ на вопрос о том, почему, собственно, автором развернута такая травля теологических противников? И некоторые высказывания автора наводят на мысль, что за теологическими и идейными разногласиями скрываются совершенно земные и материальные.
Дело в том, что еще в 2004 г. все туристические маршруты на Аркаим имели обязательный пункт - посещение православного храма в селе Кизильском, где, особо не распространяясь о своих целях, незваные «прихожане», помимо прочего, «приобретали большое количество свечей». После издания обитателями монастыря антисектантского буклета и предложения его всем посетителям храма автобусы с экскурсиями на Аркаим «проносятся мимо монастыря с завидной скоростью» (с. 1819). Однако вопрос, который, исходя из этой ситуации, было бы логичнее задать монашкам, автор направляет не им, а ученым: «Может быть, учеными движет чисто меркантильный интерес, страх потерять статью доходного бизнеса?» Из этой ситуации видно, что приоритеты политического дискурса превалируют над приоритетами Евангелия (Мф. 7, 1-5). Помимо этого, А. Гупало, предполагая, что «вряд ли кто-то из ученых подпишется под таким обвинением» (с. 19), фактически сам признает, что обвиняет их в этом.
В книге присутствует завуалированное описание двойных стандартов, присущих сфере политического. К примеру, с одной стороны, автор приводит слова Патриарха Кирилла о том, что «Русская православная церковь должна помочь государству и обществу в координации научных, творческих и просветительских усилий», а с другой - автор заявляет, что «Церковь, как бы и кто её в этом ни обвинял, вовсе не собирается контролировать или направлять интеллектуальную или
творческую деятельность» (с. 76). Сотрудничество религии и науки должно происходить в сфере нравственной жизни, только при этом может быть соблюден между ними принцип невмешательства. Подобные сентенции напоминают описание пакта о ненападении, в котором содержится странная логическая задача: возможна ли координация без контроля и направления?
Возможно, исследование проблемы Аркаима, проведенное А. Гупало, оригинально, и с его оценкой процессов и событий, происходящих вокруг Аркаима, можно было бы полностью согласиться, если бы при пристальном рассмотрении оно не оказывалось подчиненным одной цели - унижению своего теологического оппонента, созданию страшного образа того, что будет, если читатель не примкнет к мнению автора, выражающего позицию православия. Поэтому упомянутая выше «координация» научных и прочих усилий в тексте книги проявляется в виде намеков-пожеланий: «маловероятно и то предположение, что кто-то из числа ученых является скрытым последователем одной их аркаимских сект». Однако, как оно ни маловероятно, это все-таки предположение, сделанное как бы невзначай, с пониманием того, что любой здравомыслящий человек, боясь оказаться «сектантом», постарается от этих «сектантов» отмежеваться. Но если ученые захотят отмежеваться, то им предписывается предпринять шаги, которые предлагает автор: «отнестись серьезно к рассматриваемой проблеме» (иными словами, читай: отнестись правильно), «решительно отмежеваться», повесить на дверях в музей объявление предлагаемого автором содержания (с. 19-20). Помимо этого, администрация музея имеет полное право (читай: должна) предъявить продавцам сувенирного ларька требование изъять сектантскую литературу из своего ассортимента. За этим следует прямая угроза: «если ничего из этого не будет сделано, научное сообщество Аркаима в глазах православной общественности так и останется под подозрением в потворстве сектантской деятельности». Следовательно, можно понимать: раз останется, значит, уже подозревается. И не только подозревается, но напрямую обвиняется в сотрудничестве, и это сотрудничество до-
казывается с помощью книги А. Кураева «Сатанизм для интеллигенции» (с. 72-73).
К сожалению, автор в своем порыве заклеймить теологических противников допускает совершенно выходящие за рамки здравого смысла высказывания. К примеру, он клеймит «древних пошляков» (!) (с. 48), тем самым давая современную нравственную оценку фаллическому культу древних жителей Аркаима, и «древнеарийский сатанизм» (!) (с. 56), таким образом демонстрируя пренебрежение и недооценку интеллектуального уровня читателей своего исследования.
В заключение следует сказать, что язык вражды, представленный в цитатах, мало что имеет общего с исследованием, тем более с «высокой духовностью», предлагаемой православием вместо «духовности» «сектантов» и ученых. Можно ли доверять такому «партийному» исследованию? Ответ остается за читателями. Но одно ясно, что религиозный дискурс, предлагаемый автором книги «Духовное поле Аркаима» А. Гупало, содержит полный набор элементов, идентифицирующих религиозный дискурс как политический. Здесь присутствует разделение на друга и врага, стремление очернить и опорочить своего противника, приписать ему свои отрицательные качества, запугать его, сформировать коалицию. Налицо манипулирование, попытки психологического программирования, конформизм, логика двойных стандартов - и всё это, к большому сожалению, под прикрытием «истин веры и нравственности».
ПРИМЕЧАНИЯ
Социогенной мы называем религиозность, имеющую истоки в социальности, порожденную социальной необходимостью, социальным заказом, предназначенную для выполнения определенных идеологических и политических задач, определенным образом структурирующую общество, его идеи, ценности, мораль в интересах отдельной группы лиц, отдельного класса.
2 По поводу отношений теологии и политики следует привести слова немецкого социолога религии Я. Таубеса: «как не существует теологии без политического подтекста, так не существует и политической теории без теологической составляющей». Даже та теология, которая объявляет себя совершенно аполитичной и полагает божественное абсолютно чужеродным, совершенно иным по отношению к миру и человеку, может иметь политический смысл и подтекст. Более того, Таубес цитирует Прудона, который, будучи атеистом и анархистом, всегда
считал, что на дне политики всегда находится теология (см.: Taubes J. Op. cit. p. 57-58).
3 В «сектантское движение» зачисляются скопом харизматики, Рерих и Блаватская, общины «Сознание Кришны», «Белое братство», «Аум Сенрике», лжехристы, лжепророки, кашпировские, чумаки, маги, колдуны, хироманты, астрологи и пр. По тексту становится ясно, что к ним или в их покровителям, фактически причисляются и ученые, ведущие в Аркаиме свои исследования.
ЛИТЕРАТУРА
[1] Гупало А., свящ. Духовное поле Аркаима. Магнитогорск : ООО рИц «Твой шанс», 2009. 82 с.
[2] Schmitt C. Political Theology, Four Chapters on the Concept of Sovereignty. Chicago : University of Chicago Press, 2005. P. 36.
[3] Ibid. P. 2.
[4] Peterson E. Monotheismus als politisches Problem // Theologische Traktate. Munich, 1935; Kosel, 1951. S. 45-147.
[5] Schmitt C. Politische Theologie II: die Legende von der Erledigung jeder politischen Theologie. MQnchen: Duncker, 1970.
[6] Taubes J. Theology and Political Theory // Social Research. Spring, 1955. Vol. XXII.
[7] Гупало А., свящ. Духовное поле Аркаима. Магнитогорск : ООО рИц «Твой шанс», 2009. 82 с.
[8] Карташев А. В. Вселенские Соборы. М. : Республика, 1994.
Ю.Ю. Першин, кандидат философских наук, доцент кафедры философии ОмГУ им. Ф.М. Достоевского
Первая Международная научно-практическая конференция «Медиадискурс и проблемы медиаобразования» (Омск,
27-29 сентября 2010 г.)
Организаторами конференции выступили кафедра стилистики и языка массовых коммуникации ОмГУ им. Ф.М. Достоевского, Главное управление по делам печати, телерадиовещания и средств массовой коммуникации Омской области и Омское областное отделение Союза журналистов России.
Конференция объединила ученых из Омска, Москвы, Санкт-Петербурга, Екатеринбурга, Перми, Кемерово, Братска и других городов России. Среди них такие известные исследователи и специалисты-практики, как Г.Н. Манаенко (Ставрополь), В.И. Коньков (Санкт-Петербург),
