CC BY
0Ю. И. Бойцов, В. И. Смирнов
Духовное сиротство
В статье рассматривается проблема духовного одиночества. Особое внимание уделено экзистенциальным понятиям одиночества, заброшенности, оставленности, которые характеризуют отчуждение. Духовное сиротство рассматривается как категория, характеризующая самосознание сироты. При этом «сирота» определяется не только в социальном контексте. Ключевые слова: сиротство; духовность; одиночество; отчуждение.
Yu. I. Boitsov, V. I. Smirnov
Spiritual Orphanhood
In article the problem of spiritual loneliness is considered. The special attention is given existential concepts of loneliness, abandonment, which characterise alienation. Spiritual orphanhood it is considered as a category characterising consciousness of the orphan. Thus «orphan» is defined not only in a social context. Key words: orphanhood; spirituality; loneliness; alienation.
Дом относится к числу основополагающих, всеобъемлющих ар-хетипических образов, с незапамятных времен функционировавших в человеческом сознании. Семантические множители славянского слова «дом» обозначали широкий круг понятий: кров, семью, жилище, строение, некое определенное место, а также явления, связанные с культурной организацией жизни: хозяйство, быт семьи или
народа, наследство, иерархию, порядок. Понятие дома связывалось также со своим народом. Он осмыслялся как мир, приспособленный к масштабам человека и созданный им самим. Жилище было по преимуществу носителем признака «внутренний»: оно оберегало человека от невзгод внешнего мира, создавало атмосферу безопасности, определенности, организованности, противостоящей внешнему хаосу. Дом сравнивался с матерью, которая кормит и охраняет дитя, а также с материнским чревом. Закрытое, обжитое пространство, где главенствовали такие атрибуты дома, как постель, печь, тепло, издавна осмыслялось как женское, в отличие от неуютного холодного внешнего мира, в котором главную роль играл мужчина - землепроходец, строитель, завоеватель.
Постоянно подчеркивались такие признаки дома, как прочность, неподвижность («полна горница людей»), одушевленность. Человеку нужен был дом, соединяющий небо и землю. Он крепко стоит на земле и является для его жителя центром посюстороннего, горизонтального мира. С другой стороны, он возвышается над землей, стремится к небу; он выпускает человека вовне и в этом смысле связан с внешним миром и с верхом. Поэтому возникла необходимость создания в доме некоего сакрального пространства, напоминавшего о связи домашней организации и защищенности с божественным миропорядком и защитой от потусторонних сил.
Русские народные представления о доме в целом совпадали с вышеописанными. Об этом свидетельствует «Толковый словарь живого великорусского языка» В. И. Даля и приведенные в нем многочисленные пословицы и загадки, относящиеся к дому. «Мило тому, у кого много в дому», «Дом вести - не лапти плести», «Худу быть, кто не умеет домом жить», «На стороне добывай, а дому не покидай» - эти и подобные изречения говорят о том, что дом рассматривался народом как осязаемое воплощение своего, родного, безопасного пространства, а привязанность к нему считалась добродетелью. Словарь Даля отмечает также, что слово «дом» означает в русском языке не только «строение для жилья» или «избу со всеми ухожами и хозяйством», но и «семейство, семью, хозяев с домочадцами». Однако и в этом, и в позднейших толковых сло-
варях у лексемы «дом» отсутствует значение, соответствующее английскому home или немецкому Heim (домашний, семейный очаг, семя): дом в значении «семян» в русском языковом сознании означает не духовное пространство «родного угла», а группу людей, связанных кровными узами.
Подобно библейскому ковчегу, такой дом призван был спасать укрывшихся в нем людей от враждебных сил - природных и общественных, от непогоды, поветрий, недугов, от смуты и от сопутствующей прогрессу нестабильности. В жилище этом зачастую неудобно, «тесно», комфорту не придается особого значения - зато, как говорят пословицы, «хотя тесно, да лучше вместе», «в тесноте люди живут, а на простор навоз возят», «в тесноте, да не в обиде».
В христианстве дом рассматривается как вселенная, устроение которой - как домостроительство. Храм - место встречи человека с Богом, место соединения сакрального и профанного. Не случайно в культурно-идеологическом смысле дом понимается во многих культурах как корабль, способный перемещать из одного пространства в другое. Сам дом, как и храм, символически несет в себе два значения: привязанности к земле и устремленности вверх, возвышения над земным.
Продолжая метафору корабля, скажем, что дом, проплывая в бурном потоке жизни, сохраняет кровные связи живых и мертвых, видимого и невидимого миров. Это традиции, обычаи, связь поколений. Приведем пример древнегреческой культуры. Харон перевозит в ладье (в сакраментальном доме, где обитает алетейя) тело оставившего этот мир. Река называется Лета (забвение). В Аиде нет мертвых в современном значении. Слово алетейя, которое мы по привычке переводим как «истина», дословно означает - «незабываемое».
Таким образом, Дом в культурно-идеологическом контексте означает единство традиций, обычаев, связи поколений, навыков жизнеустройства, этно-национального и общечеловеческого единства, всеединства Божеского мира, где человек, по ап. Павлу, поставлен быть соработником у Бога, Дух.
Способ, каким осуществляется это единство, и называется духовностью. Единение строится на любви и понимании. Вот те
два высших нравственных начала, с их разносторонней семантикой, благодаря которым и осуществляется домостроительство. Это непрерывное и вечное расширение внутреннего (Царствие небесное внутри нас).
«Ад есть страдание о том, что нельзя уже больше любить», -говорит Зосима у Достоевского. Это потеря способности любить, жить вне себя, то есть вообще способности жить. А мучение в том, что человек в этом состоянии продолжает сознавать свою нелюбовь, не-жизнь. И если мы хотим представить себе величайшее страдание в истории мира, вспомним о страданиях Христа. А вершина этих страданий испытана Им в тот горький, недоступный нашему воображению момент полного последнего одиночества - Богооставленности: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?»
Мы не созданы для одиночества. Одиночество вызывает преувеличенное сосредоточение на себе, постоянное рассуждение о себе, вращение вокруг собственной оси (рефлексия), самомнение, которое может привести к мании величия; или, наоборот, чрезмерное самоуничижение, которое рождает манию преследования, боязнь людей, даже ненависть к людям (мизантропия); в телесном же отношении чрезмерное одиночество приводит к неврастении. Ибо быть здоровым значит быть цельным в самом себе и в общении со всем и со всеми.
Сиротство - это детская и подростковая недолюбленность (и вообще нелюбимость). Это незащищенность и прозябание в душераздирающем пространстве социальных сквозняков, где тоскливые звуки эоловой арфы - единственное утешение. Это зябкость и неуютность, стесненность и неприкаянность, покинутость и одинокость, отщепенство и нелюдимость, брошенность и забытость, отчаянность и блуждание, это и вызов, и зов смерти.
Обычно различают сирот по следующим категориям:
- собственно сироты: дети, чьи родители рано умерли;
- «лишенцы»: дети, чьи родители почему-либо лишены родительских прав;
- «отказники»: дети, чьи родители сами отказались от своих родительских прав;
- интернатские сироты: дети, воспитывающиеся в интернате далеко от родителей, так что родители физически не могут участвовать в их воспитании;
- домашние сироты: родителей полный «комплект», и ребенок живет с ними, но им почему-либо не до ребенка. Родители и дети, в лучшем случае, чужие друг другу, а в худшем - находятся в антагонистических отношениях.
В духовном значении сиротство - это одиночество. Оно может вынудить становящуюся личность к самозащите. В таком случае личность, принимая вызов судьбы, может, спасаясь от одиночества, уединиться для интенсивного труда души, продолжая саморазвиваться (самосовершенствоваться), и, вопреки сиротству, даже ускоренными темпами. Если же механизмы самозащиты не вырабатываются, сиротство, как и всякое одиночество, может привести к глубокому недоразвитию личности.
Мысль об одиночестве всегда ходит недалеко от мысли о смерти. Более того, смерть порой представляется столь абсолютным одиночеством, что мы воспринимаем ее как абсолютное слияние со всем. Именно смерть порождает наиболее безысходные формы одиночества. Одна из самых сильных - сиротство. Сиротой является человек, оставшийся без родителей в возрасте, когда он очень нуждается в них. Между ним и родителями пролегает пропасть смерти. Его одиночество окружено этой пропастью, и ему необходимо строить мосты через нее, чтобы попасть в мир. Сиротство есть раннее постижение тайны смерти всей полнотой бытия.
Сиротство часто приводит к странности человека, раскрывает те способности, которые в обычных условиях остались бы спящими. Обычный ребенок говорит с бытием при помощи родителей, сирота вынужден говорить с ним один на один. Одиночество сироты есть одиночество наедине с бытием. И он должен либо подняться, чтобы овладеть бытием, либо сдаться перед его напором и выйти из течения. Сирота обречен стать либо победителем жизни, либо отстраниться от нее. Среднего не дано.
Однако сиротство может охватить человека не только в детском возрасте. Привязанный к родителям способен ощутить в зрелые
годы то, что другие переживают лишь в детстве. И от родившегося одиночества его порой не спасают ни дети, ни жена. Такое сиротство может быть результатом не только физической смерти родителей. Ощущение сиротства в юные и зрелые годы часто возникает вследствие отчуждения от родителей, и оно еще глубже, ибо не окрашено очищающим таинством смерти.
Сиротство - оторванность от рода, которая может быть и проклятием, и благословением. Его положительная кенотичность раскрывает себя там, где происходит антропологический переворот, совершенный Христом. Личность выше племени, расы, государства. Отсутствие земного отца - необходимый минимум свободы на пути к Отцу Небесному (для Него и только для Него можно оставить и отца земного). Сиротство сродни бедности и нищете, оно в идеале выходит из чистой трансценденции и фантастической Инаковости настоящего бытия. Но именно по этой фантастичности мы и узнаем, что сиротство - основа и воздух нашей жизни. Конечно, сиротство как движение, как полет, паломничество, вздох, дерзновение, тоска, алкание. Сиротство, ставшее памятником самому себе, называется иначе, например, «пробивная сирота». Бывает сиротство-безродство, сиротство окаменелое, бесчувствие, сиротство-варварство, не умеющее щадить ни своего, ни чужого -из таких «сирот» выходят нигилисты и опричники.
В древнерусском, да и вообще, в русском традиционном менталитете, понятия «воли» и «свободы» не синонимичны, как в западной культуре Нового времени, а скорее противоположны по значениям. Свобода - это включенность человека в структуру рода и социального мира, его социальная устойчивость: свободен тот, кто живет в пределах собственного мира, в своем кругу, руководствуясь своим мерилом ценности и красоты, пусть даже этот мир будет в каком-либо отношении и не очень хорош. Свобода в традиционном понимании всегда сочетается с зависимостью, подчиненностью. Слово «воля» этимологически связано с «властью»; одной из основных категорий традиционной культуры является «Божья воля».
Поэтому желание «воли» неизбежно связано с попыткой личного (своевольного) присвоения власти, с посягательством на уста-
новленный по Божьей воле порядок. Воля - асоциальна. «Вольный» человек несвободен, он исключен из мира не только общественных, но и нравственных связей. В фольклорной традиции парадоксально сочетаются противоположные оценки понятия «воля». Воля желанна, она поэтизируется в молодецкой лирике, но в то же время путь воли - это путь греха. В пословицах: «Вольному воля, спасенному рай»; «Воля хуже неволи». Воля в русском сознании ассоциируется с простором, раздольем, пространственной широтой, а во внутреннем мире души этому соответствует понимание своей социальной несвободы, скованность и «связанность» греховности. Не случайно в поэтической образности молодецкой лирики за космической широтой метафорического родства скрывается духовная «теснота» сиротства, бесприютности.
Интересно, что и в «Капитанской дочке» Пушкина подчеркивается одиночество Пугачева. Слова самозванца в его разговоре с Гриневым: «Улица моя тесна; воли мне мало. Ребята мои умничают. Они воры. Мне должно держать ухо востро; при первой неудаче они свою шею выкупят моею головою». «Теснота», о которой говорит Пугачев, обусловлена не нехваткой воли, а есть неизбежное внутреннее ощущение человека, идущего этим путем «воли». Это внутреннее одиночество обусловлено также ожиданием суда и возмездия. Осознание своей греховности глубоко личностно. Согласно традиционным представлениям, человек сам должен нести ответ за выбранный им путь греха, ответ - перед высшим небесным судом. Евангелие высоко ставит образ истинного сиротства, защищая блудного сына притчей о «несправедливой» (и поэтому абсолютной) любви Отца. Блудный сын дороже того, кто никогда не уходил из дому, кто не отрывался от Истины. Возвращение к истине - избавление от духовного сиротства.
Разъединение есть проявление и интрига зла. Если объективное выражение этого зла, его проявление вне нас, часто не ощущается нами так остро, то всякий знает из опыта его субъективную сторону, именно то личное переживание, которое вызывается фактом всемирного разъединения, - это наше одиночество, или, по выражению Достоевского, наше «великое сиротство». Мы одиноки,
очень одиноки. Мы разорвали свою связь с тем, что выше нас, -с Высшим началом в жизни; мы потеряли дорогу друг к другу, от сердца к сердцу, мы утратили пути к природе, к ее душе, к любовному общению с тварью, к цельному мироощущению, к космическому, вселенскому восприятию жизни. Так воспринимают себя духовные сироты.
Что же конкретно испытывает человек, оставшийся сиротой? Прежде всего - чувство заброшенности, оставленности всеми, чувство одиночества, беззащитности, когда нет рядом родной души, которая примет на себя все его боли и горести без остатка. Нет «мамы», которая любит тебя такого, как ты есть, которая всегда все поймет и пожалеет.
Известно много случаев, когда человек чувствует себя сиротой, живя в благополучной семье, при живых родителях, а чувство «инвалидства» и «уродства» часто возникает и у вполне здоровых людей. В чем здесь дело? А что ощущает тот, кого мы обычно называем «инвалидом» (неполноценным)? Чувство ущербности, неполноценности из-за своей неспособности самому делать то, что делают другие «нормальные», неспособность делать самому самые простые вещи даже для себя (обеспечивать себя и свою жизнь самым необходимым). Понимание, что один ты просто не выживешь, постоянно кто-то должен быть рядом и тебя обеспечивать, поддерживать твои элементарные жизненные функции. «Несамостоятельность» - сам по себе, без поддержки, «стоять» не можешь. А уж участие на равных в каком-то общем деле или помощь другим людям, когда у тебя есть нечто такое, чего у них нет, а ты можешь им это дать - это вообще является для тебя недостижимой мечтой. Это состояние, в некотором смысле обратное состоянию «сиротства», поскольку «инвалид» всегда вынужденно «не один», состояние одиночества и самостоятельности для него в принципе недоступно.
Мир, в котором находится «сирота» или «неполноценный» -это мир безысходности, пойманности в ловушку: тоска и отчаянье, уныние и пассивность, состояние депрессии и упадка сил, сознание своей «малости» и никчемности. Потеря смысла существования -
для чего жить дальше? Постоянно возникающий, мучительный вопрос - почему это случилось именно со мной, чем я провинился перед судьбой и Богом? Но разве такие психические состояния (состояния души) и такое видение мира не возникают временами и у «нормальных» людей, у которых, казалось бы «все есть»? Разве не приходится, казалось бы, «нормальному» человеку ощущать себя в этих состояниях «неполноценным», когда все что-то могут, а он - нет, у них что-то есть, а у него нет? Или «сиротой», когда не с кем поделиться наболевшим, нет рядом того, кто поймет тебя целиком, со всеми твоими слабостями и недостатками, когда некому «поплакаться в жилетку»?
Одиночество, брошенность, покинутость - негативное состояние. Покинутость означает, что вы жаждете других. Покинутость означает, что вы печальны, унылы, в отчаянии. Покинутость, одиночество означает, что вы испуганы. Покинутость значит, что вы чувствуете, что вас забыли, что вы никому не нужны. Она причиняет боль. Покинутость подобна ране.
Если попросить человека, который жалуется на одиночество, поточнее определить причины своих тревог и депрессий, то он, скорее всего, назовет оставленность, забытость, покинутость, незамеченность, невнимание. Но одиночество и покинутость совсем не одно и то же. Чувство покинутости - нечто вроде болезни, мешающей осознанию одиночества.
Одиночество - еще один неотъемлемый компонент духовного кризиса. Оно может переживаться в широком диапазоне - от смутного и неопределенного чувства своей отделенности от других людей и от мира до глубокого и полного поглощения экзистенциальным отчуждением. Некоторые из ощущений внутренней изоляции связаны с тем, что люди во время переживания духовного кризиса сталкиваются лицом к лицу с необычными состояниями сознания, которые отличаются от повседневных переживаний их друзей и членов семьи, и они никогда не слышали, чтобы кто-то описывал что-либо подобное. Однако экзистенциальное одиночество кажется чем-то таким, что имеет очень мало общего с какими-либо личностными или иными внешними влияниями.
Многие люди, переживающие процесс трансформации, чувствуют свою изоляцию от других из-за самой природы тех переживаний, с которыми сталкиваются. Поскольку внутренний мир становится в это время более активным, то человек чувствует потребность временно отвлечься от повседневной деятельности, будучи озабоченным своими интенсивными чувствами, мыслями и внутренними процессами. Значимость отношений с другими людьми может угаснуть, и человек может даже чувствовать нарушение связей с привычным для него ощущением того, кем он является. Когда это происходит, человек переживает полностью поглощающее его чувство отделенности от самого себя, от других людей и от окружающего мира. Для тех, кто находится в таком состоянии, недоступны обычное человеческое тепло и поддержка.
Во время экзистенциального кризиса человек чувствует оторванность от своей глубинной сущности, от высшей силы, от Бога. Но человек, как бы то ни было, зависит именно от того нечто, которое находится за пределами его индивидуальных ресурсов и обеспечивает его силой и вдохновением. Результатом этого является наиболее опустошительный вид одиночества, тотальное и полное экзистенциальное отчуждение, которое проникает во все бытие человека.
Те, кто сталкивается с экзистенциальным кризисом, не только чувствует свою изолированность, но чувствует и свою совершенную незначительность, подобно бесполезным пылинкам в огромном космосе. Вся Вселенная кажется абсурдной и бессмысленной, а любая человеческая деятельность кажется тривиальной. Эти люди могут воспринимать все человечество как погруженное в ничтожное, подобное мышиной возне, существование, не имеющее ни пользы, ни смысла. Когда эти люди находятся в таком состоянии, им кажется, что не существует никакого космического порядка, и у них отсутствует всякий контакт с духовной силой. Они могут погрузиться в глубокую депрессию и отчаяние, что иногда приводит к попыткам самоубийства. Часто к ним приходит понимание, что даже самоубийство не сможет разрешить их проблем; им кажется, что нет никакого выхода из их ничтожного состояния.
Одиночество в известном смысле слова есть явление социальное. Одиночество есть всегда сознание связанности с инобытием, с чуждым бытием. И самое мучительное одиночество есть одиночество в обществе. Такое социальное одиночество и есть одиночество по преимуществу. Одиночество возможно именно в мире и обществе. Это и есть «один-очество» в мире объектов, в объективированном мире. Выход в «не-я», в мир, в объект совсем не означает преодоления одиночества. Одинокий постоянно совершает такой выход в объект, ежедневно пробует его совершить, и от этого одиночество только усиливается, а не ослабляется. Это основная истина, что никакой объект не ослабляет одиночества.
Одиночество преодолевается лишь в плане существования, оно преодолевается не встречей с «не-я», а встречей с «ты», которое тоже есть «я», не встречей с объектом, а встречей с субъектом. После того как «я» выпало из первоначального коллективного быта и пережило боль сознания, раздвоения, одиночества, оно не может обрести цельности, гармонии, общности с другими через возврат к объективированному коллективному быту. Нужно выйти из мира объектов. Никакое отношение к объектам не есть общность и общение.
Одиночество есть противоречие. Можно установить четыре типа соотношений между одиночеством «я» и социальностью.
1. Человек не одинок и социален. Это самый элементарный и распространенный тип. В этом типе «я» вполне приспособлено к социальной среде. Сознание наиболее объективировано и социализировано. «Я» не пережило еще разрыва и одиночества. «Я» чувствует себя дома в социальной обыденности, может занять в ней высокое положение и даже быть в ней великим человеком. Но преобладают в этом типе люди подражательные, не оригинальные, средние, живущие «общим», превратившимся в наследственную традицию, причем безразлично, будет ли эта традиция консервативная, либеральная или революционная.
2. Человек не одинок и не социален. В этом случае «я» тоже приспособлено к социальной среде, находится в соответствии и гармонии с жизнью коллективной, сознание социализировано,
но «я» не имеет социальных интересов, не проявляет социальной активности, равнодушно к судьбам общества и народа. Это очень распространенный бытовой тип. В нем нет конфликта, так же как его нет и в первом типе. Этот тип распространен в эпохи установившейся социальной жизни, и он очень затруднен в эпохи революционные, в эпохи переломов.
3. Человек одинок и не социален. Это тип, не приспособленный или очень мало приспособленный к социальной среде, переживающий конфликты, не гармонический. Сознание в этом типе в малой степени социализировано. Этот тип не склонен делать революцию против окружающего социального коллектива, что означало бы социальный интерес и взволнованность, он просто уединяется от социальной среды, уходит от нее, отвлекает от нее свою духовную жизнь и свое творчество. Люди этого типа часто переживают одиночество небольшими группами элиты. Они легко идут на компромиссы с социальной средой, когда этого требует их существование. Это не борцы, не инициаторы.
4. Наконец, человек может быть одинок и социален. Это случай, который на первый взгляд может показаться странным. Как соединимо одиночество с социальностью? Но это есть профетический тип. Ветхозаветные пророки дают его вечные прообразы. Но этот профетический тип возможен и совсем не в религиозной сфере. Такими бывают творческие инициаторы, новаторы, реформаторы, революционеры духа. Этот профетический тип переживает конфликт с религиозным или социальным коллективом, он никогда не находится в гармонии с социальной средой, с общественным мнением. Пророк, как известно, не признан, он побивается камнями. Пророк в сфере религиозной обычно находится в конфликте со священником, с жрецом, выразителем религиозного коллектива. Пророк переживает острое одиночество и покинутость, он может подвергаться преследованию всего окружающего мира. Но менее всего можно сказать, что профетический тип не социален. Наоборот, он всегда обращен к судьбам народа и общества, к истории, к своему личному будущему и будущему мировому. Он обличает народ и общество, судит его, но всегда поглощен судьбой этого народа и общества.
Проблема одиночества представляется основной философской проблемой, с ней связаны проблемы «я», личности, общества, общения, познания. В предельной же своей постановке проблема одиночества есть проблема смерти (мы снова к этому пришли). Прохождение через смерть есть прохождение через абсолютное одиночество, через разрыв со всеми. Смерть есть разрыв со всей сферой бытия, прекращение всех связей и общений, абсолютное уединение. Смерть в общении, в связях с другим и с другими не была бы смертью. Смерть и значит, что больше ни с чем нет связей и общений, что одиночество стало абсолютным.
Но проблема смерти в том, есть ли это одиночество окончательное и вечное или это есть момент в судьбе человека, в судьбе мира, в судьбе Бога. Вся жизнь человека должна быть подготовкой таких связей и общений с другими людьми, с космосом и Богом, которые преодолевают абсолютное одиночество смерти. Смерть, в сущности, не есть совершенное уничтожение «я» (легче «мир» уничтожить, чем «я»), а есть момент совершенного его уединения, т.е. разрыв всех связей и общений, выпадение из Божьего мира. И весь парадокс смерти в том, что это уединение, разрыв и выпадение есть результат выброшенности существования в падший мир, в социальную обыденность.
Однако проблема духовного сиротства не столь прямо связана с проблемой социального сиротства. Вместе с тем, механизм возникновения духовного сиротства один и тот же. Это механизм отчуждения. Отчуждение - категория, описывающая парадоксальность человеческого бытия, процессы и ситуации, в которых человек становится чужд своей собственной деятельности, ее условиям, средствам и результатам и самому себе.
В условиях социальной действительности материально-предметная деятельность не может не принимать пассивные формы проявления; экстериоризация не ведет к самоутверждению, она проявляется как отчуждение. Важно установить, каково различие и связь экстериоризации и отчуждения. Это чрезвычайно важно как для выяснения того, почему экстериоризация - опредмечивание сущностных сил человека - проявляется в виде враждебного
индивиду отчуждения только таким путем, так и для выяснения различия и связи всеобщих форм человеческой деятельности, а также ее исторических форм, в которых она выступает в определенных социальных условиях.
Быть чужим чужому, чуждым чуждому - это обычно, это -в рамках жизненных норм. Странность ощущения, понимания чуждости своей чему-либо, кому-либо возникает из переживания своего как чужого, становления своего чужим. Нечто, принадлежащее вам или созданное вами, превращается в не ваше, а в чье-то или в какое-то самостоятельное бытие, да еще и заявляет права на вас: на ваше время, деятельность, силы, имущество. Здесь отчуждение становится утратой чего-то своего. Причем в подтексте этой утраты нечто напоминающее потерю собственности, власти, силы.
Отчуждение человека может фиксироваться и как отрыв от какого-то большого мира или процесса: от космоса, от природы, от истории, культуры, общества, племени, семьи. Или, как иногда говорят: отчуждение человека от собственной природы и сущности, подразумевая под природой и сущностью человека принадлежность его к широкой системе связей и закономерностей, толкуя отчуждение в этом случае как отклонение человека от того пути, который был предписан ему природой или сущностью.
В такой трактовке отчуждения присутствует явно или скрыто понятие об изначальной определенности человеческой сути, нормы человеческого бытия. Дело представляется так, что есть некая универсальная человеческая норма; живя в рамках этой нормы, человек действует по природе своей, перейдя границы этой нормы, он утрачивает свои собственно человеческие черты, превращается в нечто человеческое только по виду, но не по сути.
Это традиционно гуманитарная позиция, трактующая гуманизм как идею универсальных и неотчуждаемых качеств человека, отчуждение которых посредством политики, экономики или техники фактически означает деградацию человека или его исчезновение. Отчуждение определяется тогда как утрата человеком контроля над результатом своей деятельности, над процессом собственной деятельности, над самим собой, и в этом смысле утрата человеком самого себя.
Отчуждение раскрывается не только как утрата человеком себя в деятельности, оно воспроизводится как постоянное растворение личности в абстрактных социальных качествах. Тогда человек в совокупности практических актов выступает лишь персонификациями абстрактных социальных качеств. Тогда и сама личность кажется такой персонификацией, и в науке надолго устанавливается взгляд на личность как на персонального представителя группы, совокупности отношений, культуры, социализации и т.п.
С этой точки зрения индивид отчужден всесторонне и многократно: и в результатах деятельности, и в ее процессах; и в непосредственно личностном бытии, и в образовании, и в культуре. Парадоксально, но оно не кажется таким с точки зрения общества. Общество не заинтересовано в тотальном отчуждении личности. Его, конечно, может не интересовать конкретный человек, но сама личностная форма ему необходима, ему важно, чтобы она воспроизводилась и даже развивалась. Без культивирования личностной формы общество не может существовать.
Итак, отчуждение оказывается одной из сторон процесса, другой стороной которого является освоение или присвоение людьми условий, форм деятельности, ее результатов, разнообразных качеств, явленных и скрытых в природных и общественных вещах. Освоение этих качеств представляет собой особую проблему; особенность ее, однако, в том, что это уже проблема личности. Какие бы практические и духовные абстракции ни господствовали над людьми, они не могут сами собой реализовываться и т.п. Для того чтобы действовать, они должны переводиться на язык личностного бытия, на язык личностных форм человеческого существования. Нельзя из простых функций скомбинировать сколь угодно сложную деятельность, где личность фактически будет ненужной.
Исторически сложившаяся внутренняя дихотомия самого термина «отчуждение», вытекающая из немецких Entfremdung - «отдаление», «отрыв» и Anomie - «отклонение от закона», предполагает в первом случае наличие интерсубъектных отношений, когда личность чувствует свою разобщенность с другой личностью, группой или обществом в целом. В результате отчуждаемый субъект
принимает различную степень чуждости по отношению к другим, вплоть до враждебности. Во втором значении отчуждение выступает как отвержение, отрицание закона (в широком смысле), т.е. как отрицание норм морали, жизненного уклада, социально одобряемых целей, общественного строя и т.п. Эти два значения понятия оказались основными и относительно самостоятельными.
В контексте культурно-исторической психологии понятие отчуждения может быть нами определено как проявление таких жизненных отношений субъекта с миром, при которых продукты его деятельности, он сам, а также другие индивиды и социальные группы как носители норм, установок и ценностей представлены в сознании субъекта различной степенью противоположности ему самому (от несходства до неприятия и враждебности), что выражается в соответствующих переживаниях субъекта (чувства обособленности, одиночества, отвержения, потери «я» и пр.)
Если принять за точку отсчета самого субъекта, то его полная центрированность на собственном «я» является одновременно отчуждением от других и может проявляться в эгоцентризме, эгоизме, негативизме. Если же мы говорим об уподоблении другому человеку, проникновении в его внутренний мир, уподоблении ему, это означает, что при этом субъект отчужден в той или иной степени от собственных нужд. Здесь имеются в виду эмпатия, альтруистическое поведение. Целостный анализ понятия отчуждения приводит к необходимости вычленения противоположного элемента психологической конверсивы, это - идентификация.
Ребенок сначала научается отличать себя от окружающего мира, затем он приходит к отличению человеческих существ от других объектов, потом себя от других. Синкретизм нерасчлененности «я» и «не-я» у ребенка сменяется отношениями противопоставления себя сначала миру, потом другим людям, затем установления различной степени согласованности или оппозиции, взаимности или разобщенности. Недифференцированная идентификация, берущая начало от состояния общности с матерью, постепенно уступает место более дифференцированной, включающей свою противоположность - отчуждение, когда индивид может не только принимать,
но и отвергать, не только любить, но и ненавидеть, сострадать или злорадствовать.
Отсюда идентификация как уподобление, согласование, солидарность обеспечивает усвоение способов поведения, норм конвенциональных ролей. Возникновение отчуждения (обособления, отстранения, противопоставления) обусловлено развитием у ребенка начальных форм самосознания, потребностью утверждать и завоевывать свою самостоятельность, критически относиться к требованиям взрослых. Способность ребенка к идентификации - отчуждению можно представить двуединым процессом, включающим одновременно ассимиляцию социального опыта (в широком смысле) и последующую селекцию, отбор, принятие или отвержение для его реализации в практике общения с миром вещей и миром людей. Здесь отчуждение приобретает позитивный смысл, подобный тому, какой вкладывается в отчуждение как процесс опредмечивания и овеществления.
Одна тенденция к идентификации как механизму уподобления переживаниям другого и тем самым как бы превращения их в свои собственные проявляется в поведении, направленном на устранение неблагополучия товарища. Другая - к отчуждению, которое может принимать различные формы: от равнодушия к переживаниям другого до активных форм злорадства и «злодейства» (действия по усугублению его неблагополучия), а также своеобразного «одергивания» слишком успешного ребенка.
Идентификация в нашем понимании выступает как механизм уподобления, приводящий к соучаствованию индивида в нравственно-психологических переживаниях другого, в переживании состояния другого как своего собственного. Отсюда действенно-практическое устранение неблагополучия и содействие радости другого индивида, как если бы этим другим был он сам (чужое как свое). Отчуждение же выступает как своеобразный антипод идентификации, как противоположная гуманной тенденция отношения к другому. В этом случае другой является как бы однородным объектом, поэтому происходит отстранение от него, и его переживания не вызывают отклика у субъекта (чужое как чужое) или вызывают про-
тивоположную гуманистической активность: допустим, злорадство при неудаче другого, действие по усугублению его неблагополучия, зависть в ответ на его успех (чужое как враждебное).
Таким образом, единый механизм идентификации - отчуждения высвечивает один из аспектов интериоризции культурных ценностей в ходе развития личности. В основе этого двуединого механизма лежит процесс уподобления установкам и личностным смыслам другого человека, социальных групп и т.д., прежде всего установок, смыслов и норм, связанных с формированием я-кон-цепции и нравственной сферы личности.
В сфере духовности процесс возвышения всегда является двуполярным, где обе противоположности взаимосвязаны, взаи-модополнительны.
БИБЛИОГРАФИЯ
Абросимов Б. Н. Духовность личности в контексте русской идеи ХХ века [Текст] / Абросимов Б. Н. Кафедра гуманитарных наук Технологического института СГТУ, 12 с. URL: http://joumal.seun.ru/ j2000_2r/phil/AbrosimovBN.htm.
Бердяев Н. А. Философия свободного духа [Текст] / Бердяев Николай Александрович. М. : Наука, 1994. 480 с. ISBN 5-02-008117-5.
Лещук И. И. Лабиринты духовности / [Текст] / Лещук И. И. Одесса : Христианское просвещение, 2001. 217 с. URL: http://rus-baptist.narod. m/dop/labQ.htm.
Новиков Ю. Духовное развитие - что это и для чего? [Текст] / Ю. Новиков. 2006. 15 с. URL: http://proza.ru/2006/10/06-05. Свидетельство о публикации № 1610060005.
Чипикова Н. Ф. Духовность будущих учителей: сущность, структура и содержание [Текст] / Наталья Федоровна Чипикова; ШГПИ. 180 с. URL: http://www.rusk.ru/st.php?idar=114671.
