CC BY
46
БСН 10.15393/]9.ай.2016.4042 УДК 821Л61Л.09"17"
Елена Викторовна Глариантова
Петрозаводский государственный университет (Петрозаводск, Российская Федерация) fetia2006@yandex.ru
ЖАНР КОММЕНТАРИЕВ А. Д. КАНТЕМИРА К ЕГО ПЕРЕВОДУ «ПОСЛАНИЙ» ГОРАЦИЯ*
Аннотация. Работа посвящена проблеме жанра комментариев А. Д. Кантемира к сделанному им переводу «Посланий» Горация. В частности, в статье рассматривается жанровая структура примечаний. При подготовке перевода и комментариев к нему Кантемир пользовался западноевропейскими изданиями Горация, в основном, изданием А. Дасье. Но, в отличие от западноевропейских издателей, он составлял примечания к собственному переводу, а не к латинскому тексту, поэтому его комментарии не копируют примечания Дасье: часть из них Кантемир сократил, часть, наоборот, расширил. Комментарии делятся на исторические, которые содержат множество сведений об античном мире — от названия римских блюд до разъяснения философских концепций античности, — и филологические, включающие толкование горацианских образов и трудных оборотов латинского текста. Отдельный пласт составляют примечания, относящиеся к русской исторической действительности, а также самые разные сведения энциклопедического характера. Так, комментарии Кантемира к переводу составили своеобразную энциклопедию не только древнего мира, но и современных ему знаний и представлений. Ключевые слова: А. Д. Кантемир, поэтический перевод, античная поэзия, XVIII век, жанр, примечания, комментарии
Ли тературное наследие А. Д. Кантемира включает большое количество разных переводов, но самыми значительными и завершенными из них являются переводы произведений античных авторов — Горация и Анакреонта.
С наибольшей ясностью переводческие принципы Кантемира обозначились в переводе им на русский язык «Посланий» Горация, над которыми поэт работал в Париже в течение нескольких лет. Поскольку сам Кантемир указывает, что «Письма <...> переведены съ латинскихъ на русск1е стихи и примЪчашями изъяснены въ ПарижЪ», то, вероятно, переводить он начал в конце 1730-х годов, когда в качестве
французского посла приехал в Париж в сентябре 1738 года. К 1740 году Кантемир закончил перевод десяти писем первой книги «Посланий». В скобках заметим, что в нынешней переводческой традиции Ер1зШ1ае Горация принято называть «Посланиями», исходя из их жанровой природы. У Кантемира же это «Письма», что соответствует буквальному переводу с латинского ер1зШ1ае. Некоторые исследователи, например, Н. Ю. Алексеева, употребляют название в духе стихотворных посланий XVIII века — «Эпистолы». Нам же представляется более правильным обозначить их словом «Послания». Весь перевод: 22 письма (около 2000 стихов) — полностью был завершен в 1742 году. Неизвестно, успел ли Кантемир отправить беловой вариант рукописи2 перевода в Санкт-Петербург. Б. А. Градова предполагает, что рукопись появилась в России уже после смерти поэта . В 1744 году в Петербургской Академии Наук вместе со стиховедческим трактатом Кантемира «Письмо Харитона Макентина» были изданы в его переводе десять «ер18Ш1ае» под названием: «Квинта Горащя Флакка десять писемъ первой книги. Переведены съ Латинскихъ стиховъ на Руск1е и примЪчашями изъяснены отъ знатнаго нЪкотораго охотника до стихотворства съ прюбщеннымъ при томъ письмомъ о сложенш Ру-скихъ стиховъ. Печатаны въ СанктпетербургЪ при Императорской Академш Наукъ 1744 года». Издание производилось по рукописи, присланной Кантемиром в мае 1740 года Хр. Гроссу (она совпадает с редакцией списка РНБ). Перевод вышел анонимно. Переиздание было осуществлено в 1788 году. Полностью, помимо десяти упомянутых писем, этот переводческий труд Кантемира остался неизвестен его современникам и по этой причине не оказал влияния на развитие поэтического перевода XVIII века. Однако некоторые исследователи, например, Э. Д. Фролов, полагают, что даже этих двух первых неполных изданий Кантемира было достаточно, чтобы он оказался значимым для последующих переводов произведений Горация в России: «Все же не следует недооценивать значение кантемировского перевода Горация: из переводов Кантемира, относящихся к древности, это был единственный, опубликованный еще в XVIII в. Его чи-
тали (недаром он выдержал два издания), и он несомненно оказал влияние на последующие русские переводы Горация» [15, 31].
В Публичную библиотеку рукопись полного текста перевода поступила лишь в 1813 году от законоучителя 2-го кадетского корпуса иеромонаха Феофила. По ней в 1867 году была осуществлена полная (и по сей день единственная) его публикация в издании под общей редакцией П. А. Ефремова. В настоящей работе мы пользовались именно этой публикацией текста перевода. В классическое собрание стихотворений Кантемира в «Библиотеке поэта»4 вошло только четыре письма (Писем книга I: Письмо I. К Меценату; Письмо VI. К Нумицию; Письмо XX. К своей книге. Писем книга II: Письмо I. К Августу), причем примечания поэта к ним оторваны от текста (помещены в конец тома), что не соответствует исходному замыслу переводчика.
Перевод «Посланий» Горация почти не привлекал внимание исследователей. Между тем выявление его особенностей важно не только для понимания теоретических взглядов Кантемира на перевод и определения личного уровня его переводческого мастерства, но и помогает уяснить вопросы становления ранней русской филологической науки в связи с первыми русскими комментированными изданиями. Как верно замечает Н. Ю. Алексеева, «филологическая наука начинается с работы по подготовке издания автора. Не вышедшие в свое время подготовленные Кантемиром издания переводов анакреонтических од и эпистол Горация принадлежат к первым памятникам русской филологической мысли и уже поэтому требуют самого внимательного к себе отношения» [1, 6].
Свой переводческий труд Антиох Кантемир адресует в виде стихотворного посвящения императрице Елизавете Петровне: «Елисавете Первой, августейшей императрице и самодержице всероссшской, государыне всемилостивейшей» (1, 384). «Посвящение» было приписано к переводу не сразу, а лишь в марте 1743 года в связи с последней попыткой автора издать свои сочинения. Однако в единственном прижизненном издании 1744 года его нет. Уже в этом
«Посвящении» Кантемир определяет морально-этическое содержание переведенных им «Посланий»:
Къ нравовъ исправлешю творецъ писать тщался, Искусно хвалитъ везде красну добродетель И гнусное везде онъ злонрав1е хулитъ: Ты и добродетели лучшая защита. (1, 384)
Далее, обращаясь к Елизавете:
Сильнее, пр1ятнее венузинца звоны, Но я твоимъ говорю языкомъ счастливымъ, И хоть сладость сохранить не могли латинскихъ, Будутъ не меньше стихи руссюе полезны. (1, 385)
Эту дидактическую направленность своего перевода Кантемир подчеркивает и в особом, предпосланном переводу Предисловии, где также подробно поясняются выбор переводимого текста и принципы перевода: «Для того и я желая дать на нашемъ языке опытъ перевода латин-скихъ стихотворцевъ, чаялъ, что не могъ бы сыскать луч-шаго, а изъ его сочиненш выбралъ я его Письма, для того что оне больше всехъ его другихъ сочиненш обильны нравоучешемъ. Почти всякая строка содержитъ какое либо правило, полезное къ учрежденш жит1я» (1, 385). За Предисловием следует краткое «Жит1е Квинта Горащя Флак-ка» — «едва ли не первый опыт критико-биографического портрета в новой русской литературе», по замечанию З. И. Гершкович [6, 488], — а также «Таблица писемъ Горащевыхъ» (1, 388) с перечислением переведенных посланий и кратким (в 2-3 строчки) их содержанием.
При подготовке своего перевода Кантемир пользовался, как он сам указывает, готовыми западноевропейскими изданиями Горация как источниками латинского текста для перевода и для работы над примечаниями: «Для того примечашя большую часть труда моего составляютъ, хотя оныя отъ большой части я занялъ у Дасаера и другихъ толкователей Горащевыхъ» (1, 386). Таким образом, один из источников примечаний — издания Андре Дасье, наиболее авторитетного в то время издателя и комментатора Горация. Имена других толкователей, с которыми мог сверяться Кантемир, прояснить крайне сложно, поскольку в это и более
раннее время во Франции и других странах Западной Европы выпускалось огромное количество комментированных изданий Горация, с которыми мог быть знаком сатирик.
К концу 1730-х годов (предполагаемое время начала работы Кантемира над переводом) в западноевропейской филологии сложилось несколько типов изданий античных авторов, в том числе и Горация. Первый тип предполагал издание с публикацией текста и комментариями на латинском языке. Ко второму относились издания латинского текста оригинала с примечаниями на национальном языке издателя. Еще один тип, новейший, быстро распространявшийся, воспроизводил латинский текст в паре с переводом на национальный язык и, как правило, тоже комментировался на языке переводчика и предполагаемого читателя (издание in regards). Особенно много выходило таких изданий во Франции. Французские переводы римских авторов были все прозаические, независимо от исходной формы латинского оригинала, а комментарии содержали максимально подробное толкование исторических реалий древности, а также необычно употребленных латинских выражений. Такие издания отражали быстрое развитие филологической науки, стремящейся к возможно более полному пониманию древних текстов, и были очень объемными. Например, парижское издание Горация Дасье включало 9 томов (в формате in octavo, карманный формат). Однако были публикации отдельных жанров Горация (од, сатир, писем) и специальные школьные издания. Во все эти типы изданий непременно входил латинский текст, и он считался основным, а перевод на национальный язык, если он был, являлся приятным дополнением.
Разделы, с которых Кантемир начинает свой перевод: посвящение, предисловие, жизнеописание Горация, — тради-ционны для европейских изданий античных авторов. Однако Кантемир, замышлявший свое издание как отдельную книгу, намеренно не помещает здесь текст подлинника. Это приводит к тому, что, в отличие от западноевропейских предшественников, он делает примечания не к латинскому тексту, а к собственному переводу, поэтому они не копируют комментарии Дасье и включают большой пласт реалий,
относящихся к русской исторической действительности. Трудно сказать, почему Кантемир решил отступить от общепринятой практики изданий того времени, подготовив только перевод и комментарии к своему переводу. Тем более что потенциальными читателями перевода были и те, кто обучался латинскому языку: «.я предпрiялъ переводъ сей и не только для техъ, которые довольствуются просто читать на русскомъ языке Письма Горащевы, по латински не умея; но и для техъ, кои учатся латинскому языку и желаютъ подлин-никъ совершенно выразуметь» (1, 386). При таком читателе, казалось бы, латинский текст необходим. Н. Ю. Алексеева выдвигает интересную версию в духе философии языка. Она предполагает, что Кантемиру была близка идея «идеального текста», существующего, подобно вечному идеальному миру Платона, над языком, вне конкретного его воплощения. Согласно этой идее, эквивалентный перевод абсолютно синонимичен оригиналу и даже допускает некую правку, очищение первоначального текста: «Идеальный текст, находящийся как бы вне, над языком, мог для Кантемира не быть чуждой идеей. Ведь сам его перевод, выполненный стихами без рифм с установкой "поблизку держаться первоначального" латинского текста и стремящийся к буквальности, как бы воспроизводил текст Горация» [1, 12]. Иногда Кантемир действительно позволяет себе править текст Горация, например, вслед за Дасье он исправляет 31 стих VII Письма: вместо т еишегаш йишепИ (в корзину зерна) он читает т еашегаш £гишепИ (в комнату с зерном), переводя: «Въ житной вкрала-ся амбаръ» (1, 439). Заметим, что подобная установка на равноправие перевода и оригинала сразу же невероятно повышала планку переводчика, требуя от него высочайшего уровня мастерства. По нашему мнению, причиной того, что Кантемир оставляет и комментирует только свой перевод, помимо установки на «идеальный текст», является еще и то, что поэт в Кантемире оказался сильнее филолога-ученого. Таким образом, он больше следует европейской литературной традиции перевода Горация, нежели научно-издательской. Переводя поэтический текст Горация стихами, Кантемир чувствует себя сотворцом римского классика. Об этом
отношении к переводу как к искусству и творчеству уже в XVIII столетии прекрасно писал Н. Любимов: «Художественный перевод, как поэтический, так и прозаический, — искусство. Искусство — плод творчества. А творчество несовместимо с буквализмом. Это уже отчетливо осознавала литература XVIII века. Она отграничивала точность буквальную, подстрочную, от точности художественной. Она понимала, что только художественная точность дает возможность читателю войти в круг мыслей и настроений автора, наглядно представить себе его стилевую систему во всем ее своеобразии, что только художественная точность не приукрашивает и не уродует автора» [11, 5]. К тому же Кантемир делал стихотворный перевод именно для широкого круга тогдашних русских читателей, из которых далеко не все владели языком оригинала. Поэтому, несмотря на длительное пребывание за границей и некий внутренний космополитизм (под которым мы подразумеваем обращенность к разным культурам одновременно), поэт ощущал себя все-таки частью русской культуры и предпринимал переводы «по должности гражданина». В этом соединении нет парадокса. М. М. Бахтин так пишет об этой возможности понимания чужой культуры сквозь призму своей: «Существует очень живучее, но одностороннее и потому неверное представление о том, что для лучшего понимания чужой культуры надо как бы переселиться в нее и, забыв свою, глядеть на мир глазами этой чужой культуры. Такое представление, как я сказал, односторонне. Конечно, известное вживание в чужую культуру, возможность взглянуть на мир ее глазами, есть необходимый момент в процессе ее понимания; но если бы понимание исчерпывалось одним этим моментом, то оно было бы простым дублированием и не несло бы в себе ничего нового и обогащающего. Творческое понимание не отказывается от себя, от своего места во времени, от своей культуры и ничего не забывает. Великое дело для понимания — это вненаходимость понимающего — во времени, в пространстве, в культуре — по отношению к тому, что он хочет творчески понять» [3, 334].
Итак, замечательную часть перевода, которая сама по себе заслуживает отдельного исследования, составляют
подробнейшие примечания Кантемира, обозначившие глубоко филологический подход к переводу. Обширные и детальные (буквально к каждой строчке) комментарии представляют толкование трудных мест, исторических реалий и мифологических образов, значение новых слов. Объясняя ту или иную мысль Горация, Кантемир во многих случаях подробно высказывает и свои нравственно-этические взгляды, и общественно-научные идеи. А. А. Дерюгин так пишет об этой удивительной черте перевода: «С момента своего появления стихотворный перевод вышел за пределы дилетантских экспериментов и поднялся до научной филологической работы» [10, 28].
Сам Кантемир в «Предисловии» к переводу объясняет необходимость подобных примечаний заботой о читателях, об их «услаждении и просвещении»: «Нужнее еще было изъяснить обычаи древше, обряды и друпя вещи, и имена лицъ, о которыхъ въ Письмахъ Горащевыхъ упоминается, понеже безъ того не только мало бы услаждеше читатель отъ нихъ получить могъ, но часто были бы и совсемъ не вразумительны. Для того примечашя большую часть труда моего состав-ляютъ...» (1, 386). Рассуждая о толковании использованных им новых и не совсем понятных читателю слов, он замечает: «.я не оставилъ оныхъ силу изъяснить въ приложенныхъ примечашяхъ, такъ чтобъ всякому были вразумительны, нужны были теперь те примечашя; современемъ оныя новизны, можетъ быть, такъ присвоены будутъ народу, что никакого толку требовать не будутъ» (1, 386). Такое соединение задач перевода и комментирования — «услаждения и просвещения» — отвечает горацианскому принципу utile dulci («полезное и сладкое»). В предисловии к переводу «Таб-лицы Кевика-философа» (1729) Кантемир упоминает это «усладительное» и «полезное»: «Кевикъ-философъ чудныя премены жиля человеческаго первый изъ древнихъ новымъ видомъ писашя такъ искусно изобразилъ, что за темъ у всехъ чрезъ столько вековъ таблица ая въ великомъ была почтенш. Въ ней онъ усладительное соединялъ полезному, и правило жиля такъ совершенное показалъ, что можно его въ нраво-учителяхъ иметь не за последняго»6.
Просветительский характер перевода соответствовал духу времени. Как пишет А. А. Дерюгин, «авторы многочисленных "предисловий" и "предуведомлений" к переводам непременно указывали, что ими двигало желание "оказать услугу отечеству", "принести пользу согражданам"» [9, 9]. Стремление Кантемира к распространению знаний, к передаче опыта, накопленного человечеством, как нельзя лучше раскрывалось в переводах и тщательных примечаниях к ним. Об этой особенности литературы XVIII века замечательно пишет М. Л. Гаспаров: «Бывают эпохи, когда комментарий — самое надежное просветительское средство. Так, Кантемир снабжал свои переводы Горация (а Тредиаков-ский — Роллена) примечаниями к каждому слову, из которых складывалась целая подстраничная энциклопедия римской литературы и жизни» [5, 313].
Подробные комментарии Кантемира к собственным произведениям и к переводам составили своеобразную энциклопедию не только древнего мира, но и современных ему знаний и представлений, воплотили идею энциклопедич-ности, общего свода знаний о мире, столь привлекательную для самого комментатора и характерную для европейского интеллектуального мышления XVIII века.
Любопытно, что Кантемир частично достиг своей цели как комментатор, желающий представить подробный свод знаний о мире своим потенциальным читателям. Мы имеем ретроспективное свидетельство этого: Василий (Добрынин) Крашенинников при составлении «Описания земноводного круга» (Государственный архив Ярославской области, № 60 (1053), 1747-1761 гг.) пользовался в том числе и произведениями Кантемира, о чем он пишет в «Предувещании» к своему сочинению [13, 20].
Однако, вероятно, были и объективные причины обращения Кантемира к жанру комментариев. Е. Э. Бабаева полагает, что идея комментирования текстов могла возникнуть, с одной стороны, под влиянием европейской, прежде всего французской издательской традиции начала XVIII века [2, 17]. Дело в том, что в это время французская Академия Наук предложила начать издание комментированных образцовых текстов
французских авторов. Согласно мнению Академии, текст должен был сопровождаться помещенными внизу страницы комментариями, посвященными особенностям стиля и языка («sur le style et le langage»), основаниям и правилам поэтики («sur le fond, et sur les règles de l'art»), а также разбору мыслей и чувств («sur les pensées et les sentiments») [16, 886]. С другой стороны, учитывая, что Кантемир снабжал свои произведения комментариями уже с конца 1720-х годов, когда он еще был в России, на их появление могли повлиять «Примечания» на «Санкт-Петербургские Ведомости» (первый том назывался «Месячные исторические, генеалогические и географические примечания в Ведомостях», по сути это был первый отечественный журнал с 1728 г.), которые составлялись как обширный комментарий к текстам, публиковавшимся в газете «Санкт-Петербургские Ведомости». Комментарии к переводу «Речи королю» Буало были составлены Кантемиром в 1727-1729 гг. В известном нам списке перевода «Речи королю» [7, 122] всего пять примечаний, и они уже включают типы комментариев, в дальнейшем широко используемые Кантемиром как в оригинальных, так и в переводных произведениях. Одно из них поясняет исторические детали, прочие разбирают поэтические выражения, использованные Буало. В предисловии к переводу «Посланий» Горация Кантемир сам разделяет свои комментарии на эти два рода: одни служат для пояснения употребленных им при переводе «новых слов и речений» (собственно филологический комментарий), вторые объясняют «обычаи древше, обряды и друпя вещи, и имена лицъ, о которыхъ въ Письмахъ Горащевыхъ упоминается» (1, 386) (исторический, реальный комментарий).
Идея комментирования текстов была очень важна для Кантемира. Он неоднократно и подробно возвращается к ней в предисловиях к разным переводным текстам. Так, в предисловии к переводу «Разговоров о множестве миров» Б. Фон-тенеля (1730) он так объясняет необходимость примечаний:
Приложилъ я къ ней <книжке> кратюя прим"Бчашя, для изъяснешя такъ чужестранныхъ словъ, которыя и не хотя при-нужденъ былъ употребить, своихъ равносильныхъ не имея,
какъ и для русскихъ, употребленныхъ въ иномъ разуменш, нежели обыкновенно чинится. Въ нихъ же вместилъ нужное историческое извест1е особъ, поминаемыхъ въ сихъ разгово-рахъ, чтобъ читатель имелъ все нужные способы для совер-шеннаго разумешя сея книги. Расположилъ я все примечашя на каждую речь такъ, что где оная въ самомъ разговоре находится, тамъ же и то на нее на нижнемъ поле подъ чертою; а дабы знать примечаемое слово, то какъ оно, такъ и примечаше, темъ же однимъ цифирнымъ числомъ означены. И такъ я надеюся, что въ сихъ примечашяхъ всемъ невразумительнымъ словамъ сея книги довольной толкъ сыскаться имеетъ (2, 391).
Кантемир настолько беспокоился о правильности составления примечаний, что к переводу «Песен» Анакреонта даже оставил особые указания типографскому наборщику («Известие наборщику»): примечания набираются более мелким шрифтом, чем сам текст, должны быть соотнесены со стихом, к которому относятся, и размещены внизу страницы (см.: [1, 340]).
Среди примечаний Кантемира к переводу есть и комментарии прямо лингвистического характера, они возникают при введении им новых слов и заимствований. Введение новых слов и понятий в язык перевода вписывалось в концепцию переводчика как просветителя: переводчик должен обогащать родной язык путем изобретения новых слов или приспособления к нормам своего языка заимствований. В предисловии к переводу «Истории Филиппа» М. Ю. Юсти-на читаем: «Все те народы <греки, римляне, итальянцы, англичане, французы, немцы> один другого книги переводили от чего нетолко знание наук и художеств размножилось, но и язык их обогащен многими новыми словами» . В этом Кантемир признает «конец», одну из целей перевода. Так, извиняясь перед читателем, что в переводе «Писем» Горация он использовал новые «и потому не вовсе вразумительные читателю» слова, он пишет: «Да еще и другая польза отъ того произойдетъ, ежели напоследокъ те новыя слова и речешя въ обыкновеше войдутъ, понеже чрезъ то обогатится языкъ нашъ, который конецъ въ переводе книгъ забывать не должно» (1, 386).
Тщательно комментируя перевод как лингвист, Кантемир ставит русский и латинский текст в замечательную взаимосвязь: русский язык им мыслится как возможная проекция на латинский. Это мысль смелая и удивительная для того времени, поднимающая только складывающийся еще литературный русский язык на высоту классической латыни. Таким образом, перевод должен был помочь пониманию латинского текста Горация, а знание латинского текста помогало понять перевод. Эта установка на калькирование латинского языка привела, например, к уподоблению синтаксиса не только перевода, но также и оригинальных сатир латинскому строю предложения. Об этом, в частности, подробно пишет С. И. Николаев: «Видимая простота стиля сатир Кантемира — это элитарная простота, которой нельзя достичь иначе, как штудируя римских классиков. <...> Если предварительно суммировать наблюдения над поэтическим синтаксисом Кантемира, а именно над теми его чертами, которым он сам в комментариях придавал значение, то вывод можно сформулировать примерно следующий. Кантемир создает в сатирах принципиально новый поэтический синтаксис, ориентированный на классическую поэзию и использующий ее средства, благо именно славянские языки позволяют это осуществить. Имитируя латинский стих, Кантемир с небывалой в предшествующей истории русского стиха интенсивностью использует инверсии, переносы и другие приемы (оборот асс. + inf., одно отрицание или нечастые ранее риторические фигуры, как хиазм и гипербат), сознательно усложняя от редакции к редакции свой стиль. Он не только пишет "с трудом", но и трудно — чтение его поэзии это труд, требующий интеллектуальных усилий» [14, 3-8].
Множество комментариев знакомит читателя с особенностями поэтики Горация: композицией его произведений, образными выражениями, даже синтаксисом. Например, замечания по морфологии: «Напоенной вместо напоенною, творительной падежъ, котораго окончаше ою часто въ простомъ языке переменяется на ой, такъ обыкновенно говоримъ: махнуть рукой вместо рукою и проч.» (кн. I, письмо X, комм. к ст. 34 «Съ волною напоенной.» (1, 453)); «Повелительное,
вместо станешь пользоваться оба. His utere mecum. Сими пользуйся вмп>стп> со мною» (кн. I, письмо VI, комм. к ст. 87 «Пользуемся» (1, 435)). Или, например, истолкования тропов Горация: «Тяжело, неискусно скакать. Медвтдемь пля-шеть говоримъ о такихъ неискусныхъ танцовщикахъ. Латинское Solias terre gravis, скакать тяжель землт, изрядно изображаетъ грубые и неопрятные танцы крестьянсюе» (кн. I, письмо XIV, комм. к ст. 36 «Скакать тяжекъ медведемъ» (l, 468-469)).
Комментарии Кантемира к переводу содержат множество сведений об исторических реалиях древнего мира. Приведем некоторые из них. Поясняя слово «addictus» (кн. I, письмо I, комм. к ст. 22), вот как подробно пишет переводчик:
Въ латинскомъ стоитъ: Tullius addictus jurare in verba Mâgis-tri. Аддикты въ сродномъ знаменанш называлися должники, которыхъ преторъ отдавалъ во власть заимодавцамъ. Называли также аддиктами воиновъ, которые, вписываяся въ войско, присягу чинили своему воеводе; и въ семъ последнемъ разуменш Горацш то слово употребляетъ, чему поводъ подала речь вождя въ предъидущемъ стихе, которая принадлежитъ къ военной службе. Слово Mâgister кажется больше приличествовать учителю чемъ военному человеку; но известно, что римляне называли коннаго воеводу Mâgister Equitum» (1, 393).
Или же, говоря о социальном устройстве, поясняет непонятную для читателя обязанность «номенклатора» (книга I, письмо VI, комм. к ст. 63):
Римляне, которые чиновъ добивалися и желали достать себе благосклонность народа, держали всегда при себе рабовъ, которыхъ вся должность въ томъ состояла, чтобъ знать всехъ римляновъ имена и оныя господину своему сказывать, дабы сей могъ всякаго, своимъ именемъ и прозвищемъ называя, поздравить, понеже такое поздравлеше у римлянъ и у грековъ значило особливое почтеше. Рабы те называлися номенкла-торы (1, 432-433).
Объясняя стих: «Четыре иль больше часовъ занавеска опущена...» (кн. I, письмо I, ст. 250), — Кантемир для лучшего
понимания смысла этого выражения, описывает устройство занавеса в римском театре:
Aulaea называлася занавеска, которая закрывала зрелище, пока комед1я не начиналася, равно какъ и теперь делается, но съ тою разницею, что когда у насъ комедш начинаются, занавеска подымается вверхъ, а у римлянъ спускалася внизъ, на полокъ зрелища; а по окончанш комедш, или после всякаго действ1я, для пр1уготовлешя украшенш, подымали ее вверхъ, вместо того, что мы внизъ опускаемъ. И потому значитъ опустить занавеску, чтобъ начать комедш, a tollere aulaea. Premere aulaea, поднять занавеску, кончая игру. Следовательно, Горацш здесь говоритъ, что часто живало, что среди комедш тотъ, кто ту народу давалъ, вываживалъ толпу действителей изображать тр1умфъ (сиречь въездъ победный, торжество победное), которой продолжался чрезъ четыре часа и больше, такъ что между темъ комед1я переставала и действители немы стаивали (1, 534).
Поясняя строчку: «Напротиву же, кого Терпенье одело / Въ удвоену епанчу.», — Кантемир дает справку о видах греческой одежды и ее пошиве:
Симъ описашемъ Дюгена Горацш означаетъ. Гречесюя епанчи были гораздо велики и широки, для того два края подолу нашивали подобраны и завязаны за плечьми пряжкою, такъ что спереди виденъ бывалъ полукафтанъ. Киничесюе философы, которые всякой украсы убегая, иногда полукафтанья не нашивали, но епанчу вздевали сверхъ одной рубашки, удвоивали эпанчу на плечахъ, то есть дважды въ нее обвивалися (1, 489).
Такое подробное описание быта римского мира может объясняться еще и тем, что его работа над переводом совпала с новым этапом изучения древности во французской словесности, а именно с повышенным интересом к быту и обиходу древних. Например, историк Ш. Ролен присоединил к своей «Римской истории» (1738) специальные статьи, которые содержали описание быта римлян: их обычаев, досуга, одежды, блюд и т. д. Кантемир вполне мог отразить новейшее направление изучения античности в своих комментариях.
По примечаниям переводчика читатель может даже представить географию Рима времен Горация. Например, из толкования слова porticus, портик (кн. I, письмо VI, комм. к ст. 31), мы узнаем:
Porticus, портикъ, латинское слово не значитъ прямо ворота, но предворотню, которая обыкновенно составляетъ сБни нБкои на столбахъ. Два такихъ портиковъ Агриппа въ Рим-состроилъ: портикъ Нептуновъ, и другой портикъ Агрипповъ, который названъ еще Портикомъ счастливой удачи, Porticus boni eventûs, лежащш близъ Панееона, при входБ Марсова поля. Горацш здБсь говоритъ о семъ послБднемъ, понеже во всемъ Рим- на то мБсто больше сходбища людей бывало за смежностш съ Марсовымъ полемъ, на которое, какъ на большую римскую площадь, обыкновенно схаживалися всБ тБ, кои себя казать желали (1, 429-430).
Особую трудность для Кантемира представлял перевод названий римских блюд и трав. Порой он не находил русских обозначений для латинских названий «зелий» и честно в этом признавался (кн. I, письмо XII, комм. к ст. 29): «Прасы, родъ суть лука, гораздо простаго но больше, и меньше остра-го вкуса. Я русскаго имени того зелiя не знаю» (1, 463). Отчасти поэтому изысканный римский стол, «забавы столовыя», вызывают насмешки переводчика, в особенности непонятные северной ментальности деликатесы из трав:
Буде можешь возлежать на старинныхъ кроватяхъ, и буде смБешь ужинать однимъ блюдцомъ зелш. Правду сказать, не весьма жирной ужинъ, на которомъ одно блюдцо зелш представлено, и къ съБдешю такого пира не много храбрости нужно; для того рБчь смеешь въ смБхъ отъ Горащя употреблена. А таюе изъ травъ умеренные пиры у благоразсудныхъ римлянъ были въ обыкновенш (1, 422).
Заметим, что в произведениях Горация, в том числе и в «Посланиях» действительно упоминается большое количество овощей и средиземноморских трав, труднопереводимых даже сейчас, например: порей и лук, луговой щавель, разные виды оливок, люпин, разные виды капусты, цикорий, дикая горчица, бобовые и т. д. Как пишет В. С. Дуров,
«Гораций — знаток изысканной кухни, чтобы в этом убедиться, достаточно взглянуть на его так называемые гастрономические сатиры (2, 2 и 2, 4), в которых он со знанием дела излагает тонкости кулинарного искусства» [10, 23].
В комментариях к переводу Горация, помимо историко-филологических сведений, затрагивается масса возбуждаемых текстом вопросов морального, научного, общественного характера, в которых особую роль отвел Кантемир философским рассуждениям. Как замечает А. А. Веселовский, «galant [Гораций] Дасье обратился у Кантемира в учителя-моралиста» [4, 8]. Восторгаясь мудростью Горация, переводчик комментирует ее по-своему, стремится сделать ее полезной для читателя. Так, рассуждая о добродетели, Кантемир пишет: «Добродетель въ умеренности состоитъ и отбегаетъ крайности, въ которыхъ злонрав1я заседаютъ» (1, 495). Или: «.напрасно мы ищемъ истинное свое благополуч1е въ зна-менитыхъ достоинствахъ и въ богатстве; <...> боязнь и желаше рождается отъ того, что мы легко чудимся, легко всякимъ вещамъ дивимся <. > следовательно, кто хочетъ быть истино счастливымъ, долженъ отложить то удивлеше, которое совсемъ противно добродетели, которая въ томъ состоитъ, чтобъ иметь умъ покойный и постоянный, ничемъ подвижный, ни устрашаемый, ни удивляемый» (1, 426). Вслед за Горацием Кантемир говорит о пагубности страстей: «...напоследокъ начинаетъ уже здесь нравоучеше, советуя отдаляться страстей и прилежать любомудрш <...> Ибо страсти суть болезни душевныя, гораздо телесныхъ опаснее» (1, 411). Сообщая, что во времена римского поэта «народъ философовъ <был> на разныя ватаги <секты> разделенъ» (1, 393), переводчик разъясняет их учения, попутно высказывает известные афоризмы-назидания о жизни и счастье: «. какъ человекъ совершенно добродетели преданный, не забывай сиречь должность честнаго, безко-рыстливаго и безпристрастнаго человека, однимъ словомъ, какъ строгой стоикъ»; «.секта аристипова и эпикурская то всего лучшее въ себе имела, что можно было по ихъ науке все употреблять, но ничему надъ собою власть не дая» (1, 394, 395).
Обширными примечаниями, часто иронического характера, переводчик сопровождал упоминания римского классика о богах и божестве:
У многобожцевъ не одно только небо было богами набито, и адъ своихъ имелъ боговъ, каковъ Плутонъ и Вулканъ, Про-серпина, и мнопе друпе»; «Чудесный язычниковъ вымыслъ столько къ размноженш боговъ былъ плодовитъ, что и собственно всякаго человека духъ богомъ сделалъ. Греки называли того бога daimon, римляне Genius, и его ведомству препоручали естество и жизнь человеческую (1, 527-528).
Лаверна. Богиня покровительница воровъ и обманщиковъ; потому безъ сумнешя она больше всехъ другихъ боговъ служителей им^ла (1, 483).
Какъ скоро стихотворцы произошли и Бахусъ ихъ причис-лилъ къ своему двору и самыя музы, богини наукъ, пьянству предалися (1, 507).
Сирены были блудницы, лицемъ весьма красныя, кои жили на трехъ островахъ Средиземнаго моря близъ Капреи, насупро-тивъ Сурента. Песнями и волшебствами своими мимоходящихъ къ себе привлекали и погружали въ сластолюбiе. Стихотворцы, по своему обыкновешю истину басенными обстоятельствами прикрывая, сделали изъ нихъ уродовъ, которыхъ отъ головы до пояса видъ прекрасной жены, а внизъ того рыба (1, 410).
Иногда Кантемир сближает мифологические существа античности с персонажами русских верований: «Сатиры и фавны. Родъ лесныхъ полубоговъ, Бахусу подвластныхъ; мы чаю лешими называемъ. Стихотворцы даютъ имъ до пояса человеческш видъ, отъ пояса внизъ козлиныя ноги, на лбу рога, много склонности къ женамъ и къ вину» (1, 507); «Духа твоего я употребилъ вместо латинскаго per Genium. Гетусъ есть богъ язычниковъ, который имелъ надзирательство надъ рождешемъ и жипемъ человека. Всякой человекъ имелъ своего такого божка, какъ мы въ православной вере иметь веримъ всякой своего ангела» (1, 444). Последнее сближение римского Гения и православного Ангела оригинально, у французского переводчика его нет (латинское Genius Дасье переводит французским Génie). Однако далеко
не всегда Кантемир ироничен в рассуждениях о божествах: «Небесная мудрость. Древные философы, какъ мы, уверены были, что истинная мудрость отъ Бога съ небесъ прихо-дитъ» (1, 418); «Древше генш или духу то правительство препоручали, понеже въ самомъ деле умъ, духъ человека всю жизнь его правитъ больше чемъ сила положешя звездъ при рождеши» (1, 557). Наконец, в примечаниях находим сокровенные размышления и признания переводчика: «Тщетные были труды естествословцовъ въ решенш сего вопроса. Ихъ толковашя всегда будутъ не удовольствительны и всегда будетъ неизбежно признавать, что Богъ, собравъ воды и оградивъ ихъ землями, пределъ имъ положилъ, его же не прейдутъ» (1, 462).
Комментарии вмещают в себя даже астрономические сведения, которые Кантемир умело добавляет к толкованию го-рациевых стихов. Здесь мы находим замечания о вращении вокруг солнца, о движении звезд и других небесных тел, о лунных затмениях, о свойствах четырех элементов (воздуха, воды, огня и земли): «Блудятъ относится къ планетамъ, которыя за собственнымъ своимъ и земнымъ движешемъ кажутся иметь течеше весьма безпорядочное»; «Отъ чего бываютъ четыре различныя года времени? Солнце то произ-водитъ своимъ приближешемъ и отдалешемъ отъ экватора; зимою находится оно въ крайнемъ отдаленш; летомъ въ крайнемъ къ намъ приближенш. Астроном1я тому насъ пространно учитъ»; «Можно такъ же разуметь то о затмешяхъ лунныхъ, когда тень земли отымаетъ ей светъ солнечный, и те затменш иногда больше, иногда меньше по разстоянш луны отъ земли и по углубленш ея въ тень земли» (1, 462).
В комментарии Кантемир включает даже описания болезней и способов их лечения (!), пользуясь удобным для этого случая стихом. Вот, к примеру, описание «подагры» (кн. I, письмо II, комм. к ст. 64): «Подагра, болезнь знакомая, которая чувствительна жестокимъ ломомъ и опухолью въ но-гахъ. Терпеше и теплота лучшее противъ нея лекарство, все проч1я мало пользуютъ» (1, 413).
По примечаниям можно также судить о том, как Кантемир переосмысливал поэтические образы Горация, некоторые
толкования особенно интересны неожиданной трактовкой горацианских сравнений. Например, в комментарии к 3 стиху первого письма, поясняя сравнение Горацием самого себя с гладиатором, переводчик уподобляет поэтов не только борцам, но и подвижникам:
Изрядно Горацш соравняетъ лирическое стихотворство боевому позорищу, и Стихотворцовъ единоборцамъ или под-вижникамъ. Какъ единоборцы не должны были стареть въ позорищи, понеже за истощешемъ силъ никакого увеселешя зрителямъ тогда подать бы не могли, такъ и лирической стихо-творецъ долженъ заблаговременно отъ своего ремесла отстать, чтобъ не потерялъ въ старости славу, которую прежнихъ летъ удача ему доставила (1, 391).
Толкование горациева гладиатора как подвижника кажется смелым, поскольку слово подвижник в русском языке употреблялось прежде всего в духовном значении. В словаре И. И. Срезневского читаем: «Подвижьникъ — совершитель великаго и труднаго дела» . Однако словоупотребление проясняется, если иметь в виду, что Кантемир перевел таким образом примечание Дасье: «...et les Poètes à des Athlètes, à des Gladiateurs»10. В неоконченном «Русско-французском словаре Антиоха Кантемира» к слову подвижник дается перевод: Athlète11. При подобном переводе Кантемир мог ориентироваться на французскую традицию осмысления христианской аскетики. Сравнение христианских подвижников с языческими атлетами восходит к французскому переводу Лувенской Библии (1550) стиха апостола Павла: «.всяк под-визаяйся отъ всехъ воздержится» (1 Кор. 9:25) — «tous les athlètes gardent en toutes choses». Схожим образом во французско-русском «Лексиконе» И. И. Татищева к статье Athlètes приводится французский оборот «Les athlètes de la foi» с переводом: «поборники по вере, мученики» . Показательно, что в комментарии к следующему, 4 стиху, Кантемир добавляет, что по аналогии хотел бы передать латинское ludus (публичные зрелища, игры) словом «подвиг», но все-таки «позорище нравнее»: «Въ прежнее позорище Antiquo Ludo. Ludus называлося место, площадь та, где единоборцы отправляли
бой свой. Подвигомъ чаю можно бы назвать, буде позорище ненравнЪе» (1, 391). К слову сказать, греческое слово dywv означает место собрания, место состязания или игр, равно как и труд, исполненный борьбы13. От него произошло и греческое dytoviat^c — состязающийся на общественных играх, защитник в суде, борец на сцене, актер (в латинской Вульгате — qui in agone contendit), передающее упомянутый выше стих апостола Павла. Так, употребив в комментариях слово подвижник в сопряжении с участью поэта, Кантемир сразу расширил жестокое горациево сравнение поэта с гладиатором, внеся в него духовную составляющую.
Сложно с достоверностью сказать, каким именно изданием произведений Горация пользовался Кантемир при переводе. Однако, согласно описанию Е. Э. Бабаевой, перечислившей состав библиотеки А. Кантемира, это могло быть переиздание 1727 года, предпринятое известным французским переводчиком и комментатором Андре Дасье. По крайней мере, оно есть в библиотеке сатирика: «Как полагает Г. Грасгоф, исследовавший состав библиотеки А. Кантемира, большую часть книг А. Кантемир приобрел по пути в Англию, в Гааге. А. Кантемир имел в своем распоряжении комментированное издание сочинений Горация, подготовленное секретарем французской Академии наук Андре Дасье» [2, 18]. Это было издание en regards, с параллельными французским и латинским текстом и историко-критическими комментариями . Исторический комментарий к переводу Кантемир почти буквально переносит из примечаний Дасье, целыми фрагментами. Однако нельзя говорить о полном их копировании, поскольку, во-первых, он значительно их сокращает, а, во-вторых, разбавляет собственными рассуждениями и сведениями. Это сокращение дает возможность поместить примечания под текстом русского перевода в конце страницы, тогда как в изданиях Да-сье примечания концевые и огромны по сравнению с самим текстом (1:70 по соотношению слов). Интересно, что комментарии к оригинальным своим произведениям (например, к «Сатирам») Кантемир помещал в конец, а вот к переводным («Разговор о множественности миров», к переводу Анакреонта) делал подстрочные примечания.
Рассмотрим, какие сокращения делает переводчик в используемых им комментариях Дасье. Первым примечанием Кантемира перед каждым Письмом является так называемая преамбула, краткий пересказ содержания. Идею краткой статьи переводчик заимствует у Дасье, но существенно сокращает это вступление: у французского издателя оно занимает до нескольких страниц, у Кантемира, — как правило, один абзац. Некоторые преамбулы совсем короткие, в несколько строк, однако достаточные, чтобы выразить содержание и нравственную идею послания. Например, вступление к Письму III таково:
Горацш пишетъ къ Юлш Флору, какъ бы желая ведать, что делается при дворе Тибер1евомъ, которой по указу Августову отъехалъ было къ востоку съ сильнымъ войскомъ. Но прямое его намереше есть изъяснить, сколь ему предосудительны сребролюб1е и высокомысл1е, и увещавать его, чтобъ жилъ въ согласш съ братомъ своимъ (1, 415).
Следующее, что сокращает Кантемир, это длинный ряд ссылок на предшествующих комментаторов Горация, которых у Дасье очень много. Но сам он очень часто ссылается на Дасье и даже как будто подчеркивает правильность его толкований в таком духе: «Связность сего места съ предъидущимъ не легко усмотреть. Дааеръ изрядно изъясняетъ, говоря, что Горацш...» (1, 457). Сокращение ссылок на прочих комментаторов Горация, вероятно, можно объяснить снисхождением к русскому читателю, мало знакомому с европейской традицией толкования Горация. Не совсем ясно другое сокращение, а именно, намеренное умолчание имен других древних поэтов и цитат из них. Ведь имя Вергилия, например, должно было быть известно, по крайней мере, ученикам Славяно-греко-латинской академии. Единственное исключение составляет имя Эзопа, вероятно, потому что был хорошо известен на Руси еще по рукописной традиции. Достаточно вспомнить, что Эзоп упоминается еще в древнерусском памятнике «Пчела» (XII в.), а наиболее ранний перевод его басен — «Притчи, или баснословие, Езопа Фриги» — выполнен уже в 1607 году15. Имена древних философов Кантемир
сохраняет, но только тех, которые упоминаются у самого Горация, прочие имена из комментариев Дасье опущены.
Однако Кантемир, перенося примечания Дасье, не только сокращает, но и наоборот, иногда распространяет их объяснениями исторических имен, которые, по мнению переводчика, мало известны русскому читателю. В этом смысле показательны пространные комментарии Кантемира о Меценате (кн. I, письмо I, комм. к ст. 1) и Лукулле (кн. I, письмо VI, комм. к ст. 51). О Лукулле он пишет так:
Кто желаетъ быть богатымъ, не довольно ему иметь все вещи нужныя и ничего не лишиться; нужно всего иметь въ такомъ обильстве, чтобъ не мало того было и про себя и про воровъ, и чтобъ и самому техъ своихъ вещей счоту не знать. Такова здесь Горацш показываетъ Лукулла, который прошенъ будучи, чтобъ ссудить для одной комедш сто багряницъ, или багряныхъ епанчей, чаялъ, что не можно ему иметь у себя такое великое число, но потомъ нашолъ у себя пять тысячъ. Лукуллусъ былъ благород1емъ, сладкореч1емъ и богатствомъ знатный римскш воевода, надъ Африкою правительствовалъ правосудно и надъ Митридатомъ не одну победу одержалъ (1, 432).
Подробные объяснения Кантемира, отсутствующие у Да-сье, с одной стороны, и усечение чересчур сложных комментариев французского издателя — с другой, по мнению Н. Ю. Алексеевой, показывают нам уровень образованности русского читателя начала XVIII века: «В незаимствовании Кантемиром у Дасье можно увидеть фигуру умолчания, красноречиво говорящую об уровне русского читателя (студента), к которому адресовался Кантемир, или о его мнении о русском читателе. <.. .> Уровень образованности русского читателя, во всяком случае, каким он виделся Кантемиру, угадывается не только по изъятым им местам из примечаний Дасье, но и по его нередким дополнениям к ним» [1, 17-18].
Кроме переноса комментариев Дасье, при составлении примечаний Кантемир добавлял, конечно, свое, почерпнутое, по мнению А. А. Веселовского, в том числе и из старинных Азбуковников и Космографий [4, 8], распространял
примечания философско-моральными рассуждениями, сведениями из разных областей науки.
По свидетельству А. А. Веселовского, обширное издание Дасье не избегло обычного недостатка изданий того времени, когда возможно было самое вольное отношение переводчика к оригиналу. Во французском переводе Гораций трактовался как galant, philosophe courtisan, l'homme du monde, завсегдатай французских салонов. Римская жизнь соответственно освещалась с этой точки зрения и, видимо, отражала жизнь парижских салонов и французского общества. А. А. Веселовский саркастически замечает: «Еще со времен ложно-классиков классический Рим стал городом преимущественно французским: принцы, короли, министры, генералы, пажи, лейтенанты, grandes dames и куртизанки, напудренные, завитые, больше все в костюмах Людовика XIV-го, населяли его; осталась одна чернь не у места, искони презираемая — indignabile vulgus. Это был Рим, условный, литературный, одержавший, однако, победу над мировой литературой» [4, 4]. Можно предположить, что указанная черта французского перевода могла косвенно повлиять и на особенность перевода Кантемира, поскольку текст перевода дает множество примеров «русификаций» латинского автора. Кантемир, следуя принципу, который позже, в 60-х годах XVIII века назовут «теорией склонения на наши нравы», сближает горацианский мир с чертами русского быта. На страницах перевода возникают самые пестрые костюмы и уборы, принадлежащие разным эпохам и странам.
При всем стремлении к соответствию перевода оригиналу, перевод «Писем» не эквилинеарен и по объему значительно превышает латинский текст. Превышение может достигать до 1/з объема подлинника. Например: в Письме I соотношение оригинала с переводом Кантемира составляет 108 строк к 147, в Письме XIII — 19 к 29 стихам. Важно отметить, что расширение текста перевода происходит не по причине намеренных «украшений» и перифраз. Перевод увеличивается за счет разъяснений, своеобразных поэтических комментариев внутри самого текста. Можно сказать, что
Кантемир напряженно стремится к избыточности перевода, заботясь, видимо, о доступности его для читателя.
А. А. Дерюгин предположил, что, стремясь к дословному переводу, Кантемир мог ориентироваться также и на издания немецких переводчиков, практиковавших публикацию буквальных переводов как пособий для изучающих иностранные языки [9, 29-30]. Подобная утилитарно-педагогическая цель подтверждается самим переводчиком:
Въ многихъ местахъ я предпочелъ переводить Горащя слово отъ слова, хотя самъ чувствовалъ, что принужденъ былъ къ тому употребить или слова или образы речешя новые и потому не вовсе вразумительные читателю, въ латинскомъ языке не искусному <...> я предпр1ялъ переводъ сей не только для техъ, которые довольствуются просто читать на русскомъ языке Письма Горащевы, по латински не умея; но и для техъ, кои учатся латинскому языку и желаютъ подлинникъ совершенно выразуметь (1, 386).
Перевод «Посланий» Горация может представлять интерес и с точки зрения жанра. Дело в том, что выполненный перевод и, возможно, даже сам выбор переводимого сочинения, равно как и оригинальные стихотворные «Письма» сатирика, способствовали возникновению классицистического жанра стихотворной эпистолы, ориентированной на античную эпистолярную традицию. М. Ю. Люстров справедливо полагает, что, выполняя перевод «Посланий» Горация, Кантемир сознательно вводит в русскую литературу эпистолярные правила античности: «Переводя эпистолы Горация, Кантемир прививает российской поэзии эпистолярные правила античности, делает произведения римского поэта фактом русской литературы» [12, 156].
В целом, комментарии Кантемира включают разные типы примечаний. Во-первых, это собственно филологический комментарий, то есть толкование образов и художественных оборотов латинского текста, лингвистические объяснения не только латинских трудных мест, но и оборотов и новых русских словосочетаний, вводимых Кантемиром для перевода. Во-вторых, примечания содержат реальный (исторический) комментарий, полно раскрывающий для русского
читателя картину античного мира. Интересный пласт комментариев относится к русской исторической действительности: он вводится Кантемиром для пояснения античных реалий с помощью соответствий из русской жизни постпетровского времени. Кроме того, в примечания Кантемир поместил множество сведений энциклопедического характера, от новейших сведений по астрономии до способов лечения болезней. Наконец, особый вид комментариев составляют рассуждения Кантемира философско-этического характера, которые он умело присоединяет к разъяснениям, например, античных философских учений.
Таким образом, переведенные А. Д. Кантемиром «Послания» Горация — одно из первых в русской литературе XVIII века комментированных изданий этого античного автора. Комментарии русского сатирика к переводу «Посланий» Горация — выдающийся памятник переводческой практики начала XVIII века, обозначивший глубоко научный, филологический подход к переводу.
Примечания
*
Исследование выполнено по гранту Министерства образования и науки России «Новые источниковедческие и текстологические исследования русской словесности XIX-XX вв.» (№ 34.1126).
1 Сочинешя, письма и избранные переводы князя Антюха Дмитр1евича Кантемира. Съ портретомъ автора, со статьею о Кантемира и съ примЪчашями В. Я. Стоюнина / ред. изд. П. А. Ефремова. Т. I: Сатиры, мелюя стихотворешя и переводы въ стихахъ. СПб.: Изд-е И. И. Глазунова, 1867. С. 384. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте статьи с указанием тома и номера страницы в круглых скобках.
2 Авторизованная беловая рукопись перевода «Посланий» хранится в Российской национальной библиотеке (РНБ. Q XIV. Л. 1).
3 О рукописях Кантемира см.: [8].
4 Кантемир А. Собрание стихотворений. Л.: Сов. писатель, 1956. 544 с.
5 Oeuvres d'Horace en latin et en français avec des remarques critiques et historique par André Dacier: V. 1-9. A Hambourg, De l'Imprimerie d'A. Vandenhoeck, libraire à Londres, 1733.
6 Сочинешя, письма и избранные переводы князя Антюха Дмитрiевича Кантемира. Съ портретомъ автора, со статьею о Кантемира и съ примЪчашями В. Я. Стоюнина / ред. изд. П. А. Ефремова. Т. II: Сочинешя и переводы въ прозЪ, политичесюя депеши и письма. СПб.: Изд-е И. И. Глазунова, 1868. С. 384. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте статьи с указанием тома и номера страницы в круглых скобках.
7 Марк Юниан Юстин — римский историк III века, автор «Эпитомы сочинения Помпея Трога "История Филиппа"» — извлечения из не дошедшего до нас обширного исторического труда в 44 книгах более раннего римского историка I века Помпея Трога «Historiarum Philippicarum».
8 РНБ. Q. IV.382. Л. 2 об.
9 Срезневский И. И. Материалы для исторш словаря древнерусскаго языка по письменнымъ памятникамъ. СПб.: Типографiя Императорской Академш Наукъ, 1902. Т. 2. Стб. 1033.
10 Oeuvres d'Horace en latin et en français. Vol. 8. P. 30.
11 Русско-французский словарь Антиоха Кантемира. М.: Азбуковник, Языки славянской культуры, 2004. Т. 2: П-У. С. 889.
12 Полной французской и россшской лексиконъ, съ послЪдняго издашя Лексикона Французской академш на Россшской языкъ переведенный. Второе издаше, рачительнМше сличенное съ фран-цузскимъ оригиналомъ, исправленное и дополненное статскимъ совЪтникомъ И. Татищевымъ. СПб.: Имп. тип. у И. Вейтбрехта, 1798. Т. 1: А-К. С. 120.
13 Вейсман А. Д. Греческо-русский словарь. Репринт V-го издания 1899. М.: Изд-во «Греко-латинский кабинет Ю. А. Шичалина», 2006. С. 16.
14 Oeuvres d'Horace en latin et en français.
15 См.: Тарковский Р. Б., Тарковская Л. Р. Эзоп на Руси: век XVII: Исследования. Тексты. Комментарии. СПб.: ДМИТРИЙ БУЛАНИН, 2005. 545 с.
Список литературы
1. Алексеева Н. Ю. Примечания Антиоха Кантемира к «Письмам Горация» // XVIII век. Сб. 27: Пути развития русской литературы XVIII века. — СПб.: Наука, 2013. — С. 5-25.
2. Бабаева Е. Э. Кантемир-энциклопедист: к постановке вопроса // Русский язык конца XVIII — начала XIX века. Вопросы изучения и описания. Сб. 3 / отв. ред. В. М. Круглов. — СПб.: Наука, 2009. — С. 7-38.
3. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. — М.: Искусство, 1979. — 423 с.
4. Веселовский А. А. Кантемир — переводчик Горация (Классический мир в представлении русского писателя первой половины XVIII века) // Отдельный оттиск из Известий отделения русского языка и словесности Императорской Академии наук. Т. XIX. Кн. 1. — Петроград: Типография Императорской Академии наук, 1914. — 17 с.
5. Гаспаров М. Л. Записи и выписки. — М.: Новое литературное обозрение, 2001. — 416 с.
6. Гершкович З. И. Примечания // Кантемир А. Д. Собрание стихотворений. — Л.: Сов. писатель, 1958. — С. 431-525.
7. Глаголева Т. М. Материалы для полного собрания сочинений А. Кантемира // Известия отделения русского языка и словесности Императорской Академии наук. — 1906. — Т. XI. — Кн. I. — С. 177-217.
8. Градова Б. А. Рукописи А. Д. Кантемира // Источники по истории отечественной культуры в собрании и архивах отдела рукописей и редких книг. — Л., 1983. — С. 17-33.
9. Дерюгин А. А. Тредиаковский-переводчик: становление классицистического перевода в России. — Саратов: Изд-во Саратовского университета, 1985. — 189 с.
10. Дуров В. С. Незнакомый Гораций. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2015. — 108 с.
11. Любимов Н. Перевод-искусство. — М.: Сов. Россия, 1982. — 128 с.
12. Люстров М. Ю. А. Д. Кантемир и рождение эпистолярной традиции в русской поэзии XVIII века // Антиох Кантемир и русская литература. — М., 1999. — С. 154-163.
13. Моисеева Г. Н. Спасо-Ярославский хронограф и «Слово о полку Иго-реве». — Л.: Наука, 1977. — 96 с.
14. Николаев С. И. Трудный Кантемир. (Стилистическая структура и критика текста) // XVIII век. Сб. 19. — СПб., 1995. — С. 3-14.
15. Фролов Э. Д. Русская наука об античности: Историографические очерки. — СПб.: ИЦ «Гуманитарная Академия», 2006. — 608 с.
16. Brunot F. Histoire de la Langue française dès origines à 1900. T. VI. Le XVIIIe siècle. Deuxième partie. La langue postclassique. — Paris, 1932. — P. 886-895.
Elena V. Glariantova
Petrozavodsk State University (Petrozavodsk, Russian Federation) Fetia2006@yandex.ru
THE GENRE OF COMMENTARIES OF A. D. CANTEMIR ON HIS TRANSLATION OF "THE EPISTLES" BY HORACE
Abstract. The article is devoted to the problem of the genre of commentaries on the translation of "The Epistles" of Horace made by A. D. Cantemir. In particular, a genre structure of remarks is studied in the article. In preparation of the translation and commentaries on it Cantemir used West-European editions of Horace's works, prevalently A. Dacier's edition. But compared to West-European editors he wrote notes not on the Latin text but on his own translation. Therefore, his commentaries do not copy Dacier's notes. He cut some of them and extended others. His comments are divided into historical that contain a variety of details on the ancient world among others the names of Roman dishes, explanations of the philosophic ideas of the Antiquity, and philological ones that comprise the interpretation of Horatian images and complicated expressions of the Latin text. The notes on Russian historical reality and various encyclopedic data constitute a separate category of the commentaries. Thus, Cantemir's commentaries on his translation form
a kind of encyclopedia both of the Ancient world and of contemporary
knowledge and ideas.
Keywords: A. D. Cantemir, poetic translation, Ancient poetry, 18th century,
genre, notes, commentaries
References
1. Alekseeva N. Yu. Primechaniya Antiokha Kantemira k «Pis'mam Goratsiya» [The Notes of Antiochus Cantemir to "The Letters of Horace"]. XVIII vek. Sbornik 27: Puti razvitiya russkoy literatury XVIII veka [The 18th Century. Digest 27: Ways of Development of Russian Literature of the 18th Century]. St. Petersburg, Nauka Publ., 2013, pp. 5-25.
2. Babaeva E. E. Kantemir-entsiklopedist: k postanovke voprosa [Cantemir-Encyclopedist: More on the Presentation of a Problem]. Russkiyyazyk kontsa XVIII — nachala XIX veka. Voprosy izucheniya i opisaniya. Sbornik 3 [The Russian Language of the Late 18th — Early 19th Century. Issues of Study and Description. Digest 3]. St. Petersburg, Nauka Publ., 2009, pp. 7-38.
3. Bakhtin M. M. Estetika slovesnogo tvorchestva [Aesthetics of Verbal Art]. Moscow, Iskusstvo Publ., 1979. 423 p.
4. Veselovskiy A. A. Kantemir — perevodchik Goratsiya (Klassicheskiy mir v predstavlenii russkogo pisatelya pervoy poloviny XVIII veka) [Cantemir as a Translator of Horace's Works (Classical World in the Eyes of a Russian Writer of the First Half of the 18th Century)]. Otdel'nyy ottisk iz Izvestiy otdeleniya russkogo yazyka i slovesnosti Imperatorskoy Akademii nauk [An Extract of Bulletin of the Department of the Russian Language and Literature of the Imperial Academy of Sciences]. Petrograd, Tipografiya Imperatorskoy Akademii Nauk Publ., 1914, vol. 19, book 1. 17 p.
5. Gasparov M. L. Zapisi i vypiski [Notes and Extracts]. Moscow, Novoe literaturnoe obozrenie Publ., 2001. 416 p.
6. Gershkovich Z. I. Primechaniya [Comments]. Kantemir A. D. Sobranie stikhotvoreniy [Kantemir A. D. Collection of Poems]. Leningrad, Sovetskiy pisatel' Publ., 1958, pp. 431-525.
7. Glagoleva T. M. Materialy dlya polnogo sobraniya sochineniy A. Kantemira [Materials for the Complete Works of A. Kantemir]. Izvestiya otdeleniya russkogo yazyka i slovesnosti Imperatorskoy Akademii nauk [Bulletins of the Department of the Russian Language and Literature of the Imperial Academy of Sciences]. 1906, vol. 11, book 1, pp. 177-217.
8. Gradova B. A. Rukopisi A. D. Kantemira [Manuscripts of A. D. Cantemir]. Istochniki po istorii otechestvennoy kul'tury v sobranii i arkhivakh otdela rukopisey i redkikh knig [Sources of History of National Culture in the Collections and Archives of the Rare Books and Manuscripts Department]. Leningrad, 1983, pp. 17-33.
9. Deryugin A. A. Trediakovskiy-perevodchik: stanovlenie klassitsisticheskogo perevoda v Rossii [Trediakovsky as a Translator: The Formation of Classical Translation in Russia]. Saratov, Saratov State University Publ., 1985. 189 p.
10. Durov V. S. Neznakomyy Goratsiy [Unfamiliar Horace]. St. Petersburg, Saint Petersburg State University Publ., 2015. 108 p.
11. Lyubimov N. Perevod-iskusstvo [Translating as an Art]. Moscow, Sovetskaya Rossiya Publ., 1982. 128 p.
12. Lyustrov M. Yu. A. D. Kantemir i rozhdenie epistolyarnoy traditsii v russkoy poezii XVIII veka [A. D. Cantemir and the Birth of the Epistolary Tradition in Russian Poetry of the 18th Century]. Antiokh Kantemir i russkaya literatura [Antioch Cantemir and Russian Literature]. Moscow, 1999, pp. 154-163.
13. Moiseeva G. N. Spaso-Yaroslavskiy khronograf i «Slovo o polku Igoreve» [Spaso-Yaroslavsky Chronicle and the "Tale of Igor's Campaign"]. Leningrad, Nauka Publ., 1977. 96 p.
14. Nikolaev S. I. Trudnyy Kantemir. (Stilisticheskaya struktura i kritika teksta) [Difficult Cantemir. (A Stylistic Structure and Criticism of the Text)]. XVIII vek. Sbornik 19 [The 18th Century. Digest 19]. St. Petersburg, 1995, pp. 3-14.
15. Frolov E. D. Russkaya nauka ob antichnosti: Istoriograficheskie ocherki [Russian Science About the Antiquity: Historiographical Essays]. St. Petersburg, Izdatel'skiy tsentr "Gumanitarnaya akademiya" Publ., 2006. 608 p.
16. Brunot F. Histoire de la Langue française dès origines à 1900 [History of the French Language from its Formation till 1900]. Paris, 1932, vol. 6: The 18th Century, part 2: Postclassical Language, issue 1, pp. 886-895.
Дата поступления в редакцию: 18.11.2016
© Е. В. Глариантова, 2016
