CC BY
36
ВЫСТУПЛЕНИЯ НА КРУГЛОМ СТОЛЕ
М.П. Поляков
Поляков Михаил Петрович — доктор юридических наук, профессор, заместитель начальника по научной работе Нижегородская академия МВД России
Влияние культурно-исторического контекста на формирование ключевых идей уголовного судопроизводства
Пролог. Когда-то, много лет назад, скорее из вежливости, чем из любопытства, я поинтересовался у отца одного из адъюнктов: «Есть ли в Вашем доме приметы того, что ребенок работает над диссертацией?» И услышал восторженный, преисполненный гордости ответ родителя: «Пишет! Пишет! Вокруг ни одной книжки... Все из головы пишет!» Признаюсь, тогда я воспринял этот ответ с иронией, отметив про себя, что мой собеседник, вероятно, не очень близко знаком со спецификой научного труда. Однако сегодня эта ситуация видится мне несколько иначе: ведь писать «из головы», писать без дословных цитат, без явных подпорок из чужих мыслей — это тоже научный метод, тоже стиль, любопытное путешествие в себя в поисках недомысленного, недопонятого и недодуманного.
И вот я тоже сажусь за пустой стол с намерением писать «из головы», в которой пока нет ни одной «пойманной мысли», а есть лишь намерение написать короткое эссе о том, как возникают в лоне древней античной культуры, как продираются сквозь «тернии» культуры средневековой, как обретают новую жизнь в современном культурном контексте две ключевые идеи, веками управляющие уголовным процессом, — идеи инквизиционности и состязательности.
Понимаю, что в угоду современным веяниям юридической науки следовало бы эти идеи презентовать в обратном порядке, начав с состязательности. Но полагаю, что от подобной перемены мест суть этих идей совсем не изменится. Сама же эта суть заключается в очень непростой природе названных субстанций, рассматриваемых как по отдельности, так и во взаимодействии друг с другом; природе, которая обнаруживается лишь при помощи культурологического и идеологического подходов.
Суть. Думаю, что разговор о сути необходимо начать не с описания самих этих идей, а с разъяснения вопроса о том, а что я собственно понимаю под культурологическим и идеологическим подходами. И есть ли прямая методологическая связь между двумя этими подходами.
Культурологический подход можно объяснить предельно просто: инквизиционность и состязательность1 в рамках этого подхода рассматриваются как элементы культуры, причем культуры не только юридической, но и культуры в самом широком ее понимании, включающем в себя в том числе и скрытые, и явные мировоззренческие аспекты. Культурологический подход нацелен на поиск культурных истоков (как материальных, так и нематериальных) инквизиционности и состязательности, на объяснение их зарождения и бытия через общий социально-культурный контекст, присущий той или иной эпохе, в которой эти идеи доминируют или, напротив, подавляются.
Идеологический подход тоже можно представить как элемент подхода культурологического, с той лишь обязательной оговоркой, что он предлагает смотреть на состязательность и инквизиционность как на сугубо «интеллектуальные произведения» культуры, то есть смотреть как на идеи, как на концептуальный проект, как на некий замысел, абстрагируясь от нюансов последующей материальной их реализации в продуктах культуры и социальных институтах.
Мой ученик А.Ю. Шуров предлагает трактовать идеологический подход в контексте уголовного судопроизводства как средство историко-технологической реконструкции всякого процессуального явления до уровня первоначальной идеи («материнской идеи»), из которой оно (явление) и вырастает как растение из семени. Однако при подобном взгляде само название подхода — «идеологический» — представляется не совсем соответствующим исследовательским намерениям, поскольку «идея» и «идеология» — понятия родственные, но не равные. Однако мне представляется, что А.Ю. Шуров движется в верном направлении, он просто пока еще не завершил своих размышлений об этом предмете. И то обстоятельство, что он применяет этот подход не ко всем идеям, а только к двум — инквизционности и состязательности, — красноречиво говорит о том, что название «идеологический подход» интуитивно выбрано им вполне верно, поскольку подход этот призван выявлять не просто любые судопроизводственные идеи, а только те идеи, которые располагаются в основании масштабных процессуальных идеологий.
1 Далее термины «инквизиционность» и «состязательность» используются как равные терминам «идея инквизиционности» и «идея состязательности».
Юридическая техника. 2016. № 10
ВЫСТУПЛЕНИЯ НА КРУГЛОМ СТОЛЕ
Современная наука совсем не изобилует знаниями ни об этих идеях, ни о построенных на них идеологиях. Правда, сегодня много пишут о борьбе состязательной и инквизиционной идеологий, оперируя этими понятиями как чем-то самим собой разумеющимся. Однако основания этих идеологий, как правило, пытаются отыскать в самой уголовно-процессуальной форме, что не совсем верно, а точнее, совсем неверно. Подобный поверхностный подход не может дать нужного понимания. Истоки идеологий нужно искать не в праве (во всяком случае, не только в нем одном), а в общей культуре и мировоззрении, интерпретируемыми в свою очередь с поправками на специфику конкретного исторического момента.
Как видим, идеологический подход в таком его понимании трудно оторвать от подхода культурологического. Путь к процессуальному замыслу, к «материнской идее», скрывающейся в основании идеологической конструкции, не может быть проложен в обход культуры, в рамках которой эти идеи приобретали свои интеллектуальные и материальные очертания.
Таким образом, можно говорить о том, что культурологический и идеологический подходы образуют единую поисковую конструкцию, позволяющую пробраться к сущности явления, к первоначальному концепту, из которого это явление и выросло. Эту методологическую конструкцию я попытался применить к этим двум известным «по имени» и в то же время неизвестным «по духу» феноменам — инквизиционности и состязательности.
И именно эта конструкция помогла понять очень важную вещь: состязательность и инквизицион-ность являются продуктом культуры, культурным детищем западной цивилизации. С вершины сегодняшнего дня, допуская поправку на пару веков в ту или иную сторону, можно говорить о том, что эти идеи возникли в одну историческую эпоху. И существовали они всегда бок о бок: то параллельно, то пересекаясь, то «обнимаясь», то «сражаясь». И обе эти идеи не противоречат друг другу, а дополняют друг друга. И в культурном контексте это как раз очень хорошо видно. Впрочем, последние заявления — всего лишь гипотеза, к проверке которой я и приступаю.
Начнем с места и времени рождения. С некоторыми оговорками можно сказать о том, что идеи состязательности и инквизиционности зарождаются в недрах античной полисной цивилизации. По моим соображениям, именно в греческом полисе зародился юридический процесс. Однако ни состязательность, ни инквизиционность изначально не являлись идеями сугубо юридическими. Это — идеи, приспособленные к юридическим нуждам. Если мы переведем эти идеи на обыденный язык, то они могут быть представлены в форме двух социальных устремлений — «во всем соревноваться» (состязательность) и «все доказывать» (инквизиционность).
Древним грекам приписывают агональный (соревновательный) дух. Все сферы деятельности жизни древнего эллина были подчинены этому духу. Лучших из лучших выявляли путем состязания. Это касалось и спорта, и музыки, и театрального искусства. Не мудрено, что и сфера судопроизводства не осталась не охваченной этим принципом. Судебные арены также были превращены в место состязаний. И среди этих состязаний можно было заметить появление не простых силовых единоборств, а единоборств интеллектуальных, состязаний в умении доказывать и убеждать публику. В таких единоборствах уже проявляла себя другая идея — инквизиционность.
Таким образом, состязательность по своему происхождению и предназначению является идеей более универсальной, чем инквизиционность. Можно вполне уверенно говорить о том, что идея состязательности была подсмотрена человеком у самой природы. Взять, к примеру, брачные игры животных. Поэтому идея состязательности могла быть применена и к турниру животного и человека, животных между собой. Не случайно, что идея состязательности нашла свое применение и в обосновании главных методологических принципов. Например, в естествознании состязательность превратилась в теорию естественного отбора; в экономике — в теорию рынка.
В свою очередь идея инквизиционности, на мой взгляд, — это чисто социальное изобретение. Во всяком случае, позаимствовать эту идею в готовом виде у природы едва ли получится. В русском языке есть понятие «умное животное». Однако несмотря на осмысленное поведение, на экстраординарные поступки, ни одно животное специально не упражняется в уме, не формирует понятий, не развивает свои интеллектуальные инструменты. Ум как специфическое средство постижения реальности есть исключительная способность человека. Не случайно именно разумность положена в основу квалификации человеческого вида «Г омо Сапиенс» (человека разумного).
При всех возможных допущениях существования «животного ума» идея инквизицонности опирается не на «животное» в человеке, а на сугубо человеческое, на социальное, на рациональное. Инквизиционность — это идея, возникающая исключительно в ходе человеческого общения. И в процессе культурной эволюции человечества эта идея, подобно состязательности в греческом полисе, начинает претендовать на статус универсального принципа...
Я не случайно поставил многоточие в конце предыдущего абзаца, поскольку понял, что для большей ясности собственного замысла я должен провести читателя по дополнительному смысловому коридору, связанному с пониманием сущности идеи инквизиционности. Но прежде, чем коснуться сути этой идеи, сделаю ряд требующихся пояснений, касающихся необходимости обращения именно к
Поляков М.П. Влияние культурно-исторического контекста на формирование...
ВЫСТУПЛЕНИЯ НА КРУГЛОМ СТОЛЕ
этому термину, а не к какому-либо другому, не вызывающему раздражения, например к термину «разыскная идея».
Термин «инквизиционность» избран не случайно. Сегодня в юридической науке наметилась тенденция реабилитации данного термина; точнее даже не реабилитации, а «нейтрализации» — возвращения ему исходного интеллектуального смысла. Представляется, что изначально смысл этого термина был связан с доказательствами, с поиском фактов. Именно эта идея вселяла в древних греков страсть все доказывать, обосновывать. В этом же смысловом («доказательственном») употреблении слово «inquisitio» можно встретить и в древнем римском праве. Именно тогда начал формироваться прообраз «поисковой» концепции уголовного судопроизводства, и имя ему было подобрано соответствующее, вмещающее в себя деятельность, связанную с поиском доказательств, с исследованием.
Используя термин «инквизиционность» для обозначения ключевой уголовно-процессуальной идеи, мы (здесь я говорю уже от имени своей научной школы) участвуем в восстановлении нейтрального звучания данного слова, а также возвращаем ей (идеи) изначальное имя. Заметим, что затея с возвращением этого имени не является исключительно инициативой нашей школы. Не скроем, было время, когда нам казалось, что только мы берем на себя эту благую миссию. Однако очень скоро выяснилось, что в списке защитников инквизиционности есть исследователи, находящиеся не только за пределами Нижнего Новгорода, но и за пределами России. Впрочем, вне нашего Отечества особых терминологических опасений по поводу инквизиционности, как правило, не возникало. За рубежом достаточно давно и без всякого смущения сущность разыскного типа процесса обозначают словосочетанием «принцип инквизиционности».
Кроме того, термин «инквизиционность» показался интересным в связи с его мощным культурным и идеологическим потенциалом. В настоящее время этот потенциал воспринимается преимущественно в негативном смысле. Инквизиционность пытаются связать не с древней эпохой больших интеллектуальных прорывов человечества (где она и зародилась), а непосредственно со средневековой инквизицией, и соответственно весь темный ореол, который современная культура создала вокруг этой страшной инквизиции, перенести на разыскной тип процесса в целом. Причем делается это с таким усердием и эмоциональным подтекстом, что слово «инквизиционный» воспринимается современным сознанием едва ли не как «фашистский», «садистский» и т. д.
Используя термин «инквизиционность», мы еще раз создаем повод для того, чтобы задуматься над многими историческими наслоениями, прилипшими к этому имени и к самой идее. Мне представляется, что идея инквизиционности незаслуженно «забрызгана грязью», вылетевшей из-под «колес» истории, а точнее из-под «маховиков» культуры. Подчеркну — незаслуженно: идее инквизиционности досталось не из-за неприемлемости ее сути; ей досталось из-за того, что она оказалась в руках специфического субъекта, который искренне пытался преобразовать эту идею в особую познавательную технологию, но несколько переусердствовал в нюансах.
Чтобы понять это историческое обстоятельство, необходимо задать себе один вопрос: а за что была ошельмована инквизиция? А точнее — почему она была ошельмована? Казалось бы, что я задаю вопрос неприличный для цивилизованного человека... «Как за что»? «Как почему»? Это же все знают: за зверства, за пытки, за костры, наконец. Но вот именно эта констатация — «все знают» — и смущает меня. Всеобщее восприятие лично непознанных фактов как фактов очевидных говорит о том, что «бесспорный факт» — «инквизиция есть абсолютное зло» — это скорее не признак объективной истины, а примета целенаправленной пропаганды. Поэтому публичная установка на исключительный негатив инквизиции — это, по всей видимости, образ, сформированный (а точнее сфабрикованный) культурой, а не объективно установленный наукой срез истории.
Изучение общего исторического контекста позволяет сделать предположение о том, что шельмование инквизиции как церковного органа потребовалось идеологам набирающего силу класса буржуазии в качестве прелюдии к идеологической диверсии против самого института церкви. Но и церковь была лишь промежуточной мишенью их критики. В конечном счете идеологами буржуазии двигала совсем иная идеологическая задача — дискредитация самой идеи Бога и снос религиозного мировоззрения. Да-да, отрицание Бога было придумано вовсе не советскими «воинствующими безбожниками». Эта идея была движущей силой идеологии Просвещения, расчищавшей дорогу классу буржуазии к безраздельной власти. И в этой просветительской идеологии угадывается весьма прагматический смысл, поскольку в итоге она создала теоретические основания для смены священного принципа государственной власти, поскольку если Бога нет, то отсутствуют и мистические основания для монаршей власти с ее наследственной традицией, с божьим помазанием. Основополагающая идея государственной власти — «власть от Бога» — представляется этими идеологами объективно несостоятельной. Идея божьей избранности власти заменяется идеей демократии, предполагающей, что истинная власть даруется народом. Таким образом, получается, что именно в борьбе за власть и рушатся мировоззренческие основы прежней социальной организации: мало просто свергнуть монарха, важно изменить мировоззрение таким образом, чтобы недопустимой оказалась сама мысль о монархии.
Юридическая техника. 2016. № 10
ВЫСТУПЛЕНИЯ НА КРУГЛОМ СТОЛЕ
И в этой мировоззренческой схватке институт инквизиции стал очень удобной мишенью и не случайно: органы, имеющие отношение к правосудию, всегда первыми подвергаются идеологическим атакам. Однако сегодня появляется немало апологетов инквизиции, которые пишут о том, что масштабы зверств этого органа в разных странах Европы очень сильно преувеличены. В том числе значительно преумножены цифры, отражающие количество «аутодафе», вызывающих наибольший эмоциональный отклик у современников. Дело в том, что сожжение на костре было очень дорогостоящим видом казни ввиду необходимости изрядного количества дров, являвшихся для средневековой Европы дефицитом. Несчастных жертв (никто не отрицает, что таковые были) просто душили или вешали. Однако и количество удушенных и повешенных тоже сильно преувеличено. И преувеличено, как мне представляется, не по безалаберности исследователей инквизиции, а намеренно, в целях пропаганды идеи о том, что и инквизиция, и церковь (как хранитель религиозного мировоззрения и основ монаршей власти) — это очень и очень негативные явления.
И в этой критике постепенно (а может быть и резко) утонули все рациональные основания создания инквизиции, интеллектуальная подоплека ее деятельности, рациональный характер следственной работы. А ведь именно церковь и внедряла в уголовный процесс принцип инквизиционности в его изначальном методологическом понимании и способствовала созданию особых процессуальных форм жизненного воплощения этого принципа. Это для современного человека церковь является символом иррационального подхода к бытию. В свое же время именно церковь была активным проводником рациональных идей, местом совершенствования интеллектуальных практик.
Как это ни парадоксально, но церковь ранних христиан, в свое время изничтожавшая зародыши науки, в Средние века эту науку стала активно возрождать и внедрять в различные направления своей деятельности. Наука, возникнув в недрах западной цивилизации, на несколько веков была этой цивилизацией утрачена. Достижения древней науки сохранились и преумножились на Востоке, откуда потом и были «импортированы» в Европу. Первые университеты были созданы церковью; первые профессора были тоже служители церкви. Так что наука и религия — это вовсе не антиподы, как мы привыкли считать еще с советских времен.
Не случайно, что именно церковь взращивала научные зерна. На это у нее были, в том числе и мистические, основания. Сама идея, что человек создан по образу и подобию Бога, давала человеку право на познание и в первую очередь на познание самого Бога. Таким образом, в церкви сформировался некий познавательный принцип, в котором прорастала идея инквизиционности, проклевывался исследовательский дух. И этот исследовательский дух был поставлен на борьбу с ересями. Для этой борьбы и замышлялась инквизиция как определенный церковный институт. Задача инквизиции заключалась в выявлении вероотступников и в возвращении их в лоно истинной веры.
Понятно, что мое описание представляет собой слишком упрощенное представление об инквизиции. Но для меня здесь главное не нюансы и очные исторические совпадения; главное, что основу деятельности этого органа составляла именно идея инквизиционности. Иными словами, основа деятельности инквизиции была создана на рациональных принципах получения знаний, на доказательствах (в их существовавшем тогда понимании).
Если абстрагироваться от многих исторических сюжетов, то с высоты сегодняшнего дня можно говорить о том, что в идее инквизиционности нашла выражение идея научного подхода к доказыванию и судопроизводству в целом; идея, поставившая во главу угла один важнейший культурный концепт — истину. Вокруг этого не самого нового слова «истина» постепенно сложилось новое мировоззрение, впоследствии мировоззрение научное. Можно вполне допустить, что в контексте средневековой культуры идея Истины тоже пришла через Церковь, поскольку в церковных преданиях Христос говорил, что он и есть Истина. Впрочем, это только мои догадки.
Связь идеи инквизиционности с идеей научности, их общие корни позволяют еще раз аргументированно говорить о том, что родина этой идеи та же, что и родина теоретической науки — Древняя Эллада. Несмотря на то что имя «инквизиция» родилось в Древнем Риме и прославило себя на обломках Римской империи, культура доказательства зародилась именно в Греции: культура доказательства логического, геометрического. В Риме эта культура трансформировалась в культуру юридического доказательства. Хотя возможно, что последовательность была иная, что юридическое доказательство дало путевку в жизнь доказательству логическому и математическому. Известно, что юриспруденция наложила на культуру свой мощный отпечаток, и на науку в первую очередь. Такое понятие, как «закон природы», может быть обязано своим появлением именно юристам, из числа которых вышли известные гении естествознания.
Но если влияние юристов на естествознание может быть оспорено, то воздействие древнегреческой культуры доказательства на возникновение идеи инквизиционости представляется достаточно убедительным. В греческом полисе имени для этой идеи не нашлось. Но это упущение было успешно устранено в Римской империи. Там же идея получила не только имя, но и плотную привязку к судопроизводству.
Но здесь важно подчеркнуть, что корни инквизицонности уходят именно в культуру. Идея инквизиционности возникает как идея культуры без изначальной привязки ее к судопроизводству. Однако сама
Поляков М.П. Влияние культурно-исторического контекста на формирование...
ВЫСТУПЛЕНИЯ НА КРУГЛОМ СТОЛЕ
эта идея совершенствуется именно под влиянием судопроизводства. Судебные тяжбы оказали неоценимую услугу оттачиванию искусства доказательства. На этом искусстве выросла школа софистов. Последние преуспели не только в упражнениях с абстрактными понятиями, но и в прикладной юриспруденции, к примеру, обучая граждан навыкам успешного судебного противостояния кредиторам
Инквизиционность находится в латентном состоянии во времена преобладания иррационального мировоззрения, допускающего судопроизводство без доказательств. Там, где нет нужды в рациональных доказательствах, там очень неуютно инквизиционной идее. Культурным примером такой формы судопроизводства являются судебный поединок и ордаль (суд Божий). В подобном судопроизводстве тоже есть доказательства, но это доказательства магического свойства, опирающиеся на идеологическую установку, согласно которой Бог всегда на стороне правого. По сути, в этой системе правосудия Бог и есть настоящий судья, а земные судьи лишь констатируют волю небес. Состязательность в рамках такого подхода чувствует себя более чем комфортно, а инквизиционности там места почти не остается.
Но перенесемся из древних времен в наше время. Сегодня имеет место атака на «инквизиционную идеологию» уголовного процесса. Так как некогда идеологи выбрали в качестве «козла отпущения» инквизицию, современные противники «целят» в разыскной тип процесса. Его главный недостаток, по мнению противников, заключается в том, что он несостязательный. И в угоду идеи состязательности предлагается принести все досудебное производство в целом, поскольку оно полностью построено на принципе инквизиционности. Но это, опять же, всего лишь идеологическое прикрытие для того, чтобы ликвидировать следственный аппарат. Все, что предлагается взамен, — лишь иные формы реализации идеи инквизиционности.
Все очень просто: можно долго экспериментировать с формой, но суть остается неизменной. Уголовным процессом сегодня управляет идея инквизиционности. И состязательность — лишь ритуальное приложение к этой идее. Если мы посмотрим, какие претензии выдвигаются сегодня современному уголовному процессу, то увидим, что за этими идеями стоит замысел разрушения государственной монополии на уголовно-процессуальное познание. Но еще более пристальный взгляд на проблему позволяет понять, что состязательная идеология вовсе не преследует идею свободного доступа всех субъектов к познанию и доказыванию. На состязательную арену рвутся не частные субъекты, а корпорации. В частности, корпорация адвокатов. Именно представители этой корпорации являются ярыми противниками инквизиционности по той лишь причине, что не они эту идею в уголовном процессе реализуют, они лишь в определенной мере ревизуют результаты ее применения...
И снова абзац заканчивается многоточием. Но на этот раз оно означает, что я хочу остановить свое повествование. Трудно долго писать «из головы», не ссылаясь на чужие мысли, но тут и там активно используя их. Поэтому я ставлю точку в надежде, что какая-то часть моего эссе содержит в себе рациональное зерно и сможет принести пользу тем исследователям, которые серьезно интересуются проблемой современной идеологии уголовного судопроизводства. И еще несколько слов в качестве эпилога.
Эпилог. Читателю может подуматься, что в этой статье я не к месту оригинальничаю, не по делу умничаю; что все эти прелюдии и лирические отступления вполне могли остаться за кадром без всякого ущерба для той самой сути, которую я втиснул между прологом и эпилогом.
Наверное. Наверное, оригинальничаю; наверное, могли остаться за кадром. Наверное. Но есть одно «но», которое может извинить и стиль, и манеру автора. Это «но» — сама культура в ее широчайшем разноцветном понимании. Здесь и сейчас, в этом уникальном научном сборнике мы рассуждаем о культуре. И этот «культурный импульс» волей-неволей формирует желание творческого самовыражения. Хочется, чтобы последующим поколениям исследователей достались в наследство не просто сухие научные тексты, но и прилипшие к этим письменам капельки нашей интеллектуальной культуры, вкрапления наших жизненных подходов, застывшие между строк, не всегда успешные и не всегда скромные попытки одухотворить написанное и сказанное. Наука построена на принципе сомнения, на постулате опровержения теорий и отрицании старых знаний новыми интеллектуальными достижениями. Но новая теория сама по себе не отменяет старого теоретика, не перечеркивает его самобытность, не выбрасывает на свалку «портрет» его мышления. Напротив, личность ученого становится еще более живой и интересной, прирастая уникальными заблуждениями, поисками не там и не того, ненаучными заметками на полях, зигзагами стиля.
Поэтому статья эта написана так, как написана, исходя из соображений культуры. И сделано это в первую очередь для моих учеников, последователей, ревнителей и преследователей. Для тех неравнодушных людей, которые не дозволяют засохнуть мысли, не дают зачахнуть исследовательскому духу; для тех уникальных искателей, которые искренне ждут от меня чего-то этакого, в надежде и в себе пробудить яркую творческую кривизну. В конце концов и появилась эта статья лишь потому, что в пылу учительских наставлений была обещана очень творческому и научно неугомонному Ученику.
254
Юридическая техника. 2016. № 10
