CC BY
30
Установления и практики в «Приготовлении к профессорскому званию»
Рец. на: Иванов А. Е. Ученое достоинство Российской империи. XVIII — начало XX века: Подготовка и научная аттестация профессоров и преподавателей высшей школы. М.: Новый хронограф, 2016. — 656 с.: ил.
Prescriptions and Routines in Preparing for Professorship
Review on: Ivanov A. E. Uchenoe dostoinstvo Rossiiskoi imperii. 18 — nachalo 20 veka: Podgotovka i nauchnaia attestatsiia professorov i prepodavatelei vysshei shkoly. Moscow, 2016. — 656 p.: il.
Фундаментальное исследование известного московского историка А. Е. Иванова, продолжающее серию его работ по истории российской университетской системы и истории высшего образования в XVIII — начале XIX в., посвящено рассмотрению формирования и развития системы аттестации научно-педагогических кадров отечественной высшей школы вплоть до октября 1918 г., когда прежняя система степеней была отменена декретом СНК. Ценность данного исследования — прежде всего в систематизации огромного материала (опирающейся на осуществленный Г. Г. Кричевским библиографический свод всех диссертаций, за исключением медицинских, защищенных в России в 1805—1919 гг.): собранные вместе не только новые, но и хорошо известные по предшествующим публикациям сведения обретают новое звучание, становясь элементами в объемном изображении процесса подготовки российской профессуры1.
1 В работе, помимо университетских и институтских, рассматриваются также ученые степени духовных академий Российской империи, однако с этой стороны очерк носит весьма поверхностный характер, причем подчеркиваются слабые, в сравнении с университетскими, условия подготовки магистров и докторов богословия, церковной истории и канонического права — при этом автор, как нам представляется, не всегда учитывает то обстоятельство, что обучение в духовных академиях велось для студентов, в подавляющем большинстве случаев бывших выпускниками семинарий, то есть уже получивших специальную подготовку. Суждения фактического порядка в рассматриваемой работе по теме ученых степеней духовного ведомства носят, в отличие от прочего материала, вторичный характер, опираясь на исследование Н. Ю. Суховой [Система научно-богословской аттестации в России в XIX — нача-
Говоря об этапах развития системы на основании выделенных в исследовании особенностей, правомерно подразделить проблему на два аспекта: во-первых, юридической фиксации; во-вторых, в выработке новых правил и обыкновений, которые закрепляли, устанавливали или которым стремились противодействовать нормативно-правовые акты. В юридическом плане впервые вопрос присуждения ученых степеней сделался предметом специального рассмотрения в 1819 г., когда было принято Положение о производстве в ученые степени — до этого, по уставам 1803—1804 гг., данное право предоставлялось университетам без подробного регулирования порядка. До этого времени академия и университеты Российской империи (Московский и Дерптский) действовали, опираясь, с одной стороны, на практику европейских университетов (в первую очередь германских), с другой — удовлетворяя собственные потребности, поскольку ученые степени не влекли за собой непосредственным образом чиновных преимуществ и были одной из форм выстраивания внутренней иерархии, вызываемой в том числе стремлением соответствовать европейским обыкновениям, поскольку большинство академического сословия были или иностранцами, поступившими на русскую службу, с последующим принятием подданства или без оного, или, будучи урожденными подданными монархии, имели опыт образования за рубежом. Применительно к Дерптскому университету подобной проблемы не было, поскольку он был включен в немецкую систему университетов и сохранял особенный статус в российском образовательном пространстве вплоть до царствования Александра III, когда подвергся стремительной русификации с переименованием в Юрьевский.
Проблема, которая была осознана как в высшей степени актуальная к 1820-м гг., — создание нового, соответствующего изменившимся представлениям об университетском преподавании и, соответственно, о качествах, которыми должен был обладать профессор, корпуса университетских наставников в империи. Профессор Дерптского университета Паррот, в 1827 г. давая оценку положению дел во «внутренних» университетах империи (Санкт-Петербургском, Московском, Казанском и Харьковском), предлагал первый вовсе закрыть, а в трех остальных произвести фундаментальную кадровую перемену — отобрав более 150 молодых людей, способных к ученым занятиям, которых направить на обучение сначала в Дерптский университет, а затем в европейские научные центры, дабы, по завершении обучения, они заменили прежних профессоров. Для сохранения порядка в ведении дел Паррот предлагал оставить в должности на некоторое время лишь ректоров, пока новые профессора не освоятся со своим положением и обязанностями. При обсуждении этих предложений возражающих было не очень много (хотя к числу защитников наличных наставников принадлежало столь авторитетное лицо, как М. М. Сперанский), однако среди согласных в принципе с подходом Паррота существенное, и, как показал дальней-
ле XX в. — М., 2009] — к сожалению, без внимания остались сюжеты, связанные со взаимодействием университетов и духовных академий как центров подготовки научно-педагогических кадров, вопросы введения в состав университетов православных богословских факультетов с правом присуждения степеней и т.п. Позволим себе высказать надежду, что в дальнейших работах почтенного автора эти и подобные им сюжеты найдут себе достойное место.
ший ход дел, вполне обоснованное сомнение вызывала возможность отобрать столь большое число молодых людей. Компромиссным результатом обсуждения предложения, выдвинутого Парротом, стало создание Профессорского института в Дерпте, в который для прохождения первого этапа обучения были командированы отобранные внутренними российскими университетами молодые люди. Отбор последних подтвердил обоснованность выдвинутых на обсуждении сомнений — если первоначально предполагалось зачислить в институт наиболее одаренных выпускников университетов, то на практике Санкт-Петербургский университет, например, не смог командировать ни одного выпускника, рекомендовав двух студентов с третьего курса и шесть первокурсников. Московский университет оказался не в столь экстраординарной ситуации, однако и из него были направлены студенты (в том числе будущий великий Н. И. Пирогов, на тот год достигший 17 лет, в своих воспоминаниях выразительно рассказывавший, как профессор М. Я. Мудров целый лекционный час посвятил описанию достоинств зарубежных путешествий, прежде чем объявить о наборе в Дерпт), тогда как все три первоначально рекомендованных магистранта отказались от предложения. Причиной нежелания относительно «возрастных» и прошедших уже ряд университетских ступеней молодых людей отправляться в Дерпт было опасение потерять несколько лет на обучение, за которые они могли бы продвинуться в университете, и оказаться наравне со студентами, и, как показало последующее, они были правы: в скором времени все трое (Н. С. Васильев, Н. Е. Зернов и М. П. Погодин) сделались профессорами Московского университета.
Профессорский институт в Дерпте (1828-1838) и Курс кандидатов правоведения при Санкт-Петербургском университете (1828-1835), созданный усилиями II (кодификационного) отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, ради подготовки академически образованных юристов стали двумя основными институциями в деле быстрого обновления профессорского состава — обе институции2 были нацелены на подготовку квалифицированных специалистов, способных в ближайшее время взять на себя работу по подготовке себе подобных. Обучение в этих институциях было выстроено таким образом, что служило подготовкой к длительной заграничной командировке, долженствовавшей завершить процесс перехода из числа учащихся в число учащих. По возвращении первой волны командированных в империю министерство пошло в 1836 г. на единовременное повышение чинов прежних профессоров на три ранга для выхода их в отставку (с достаточным пенсионным обеспечением) и тем самым освобождением мест для новых профессоров и одновременно для смягчения конфликтов, неизбежных при столь значительном обновлении ученой корпорации, к тому же членами, прямо покровительствуемыми центральной властью (с. 98).
В целом, однако, политика 1827-1830-х гг. оказалась не настолько удачной по своим результатам, как ожидалось — если большинство новых профессоров достойно заявили себя на кафедрах, то создания стабильно работающей системы воспроизводства научно-педагогических кадров соответствующего достоин-
2 Наряду с Главным педагогическим институтом, просуществовавшим с 1828 по 1859 г., но гораздо более скромным по значению в интересующем нас отношении.
ства не произошло. Этому препятствовала как относительная малочисленность «новых кадров», так и ситуативный характер министерского регулирования — практика «подготовки к профессорскому званию» находилась в процессе складывания, к тому же 1848 г. и последовавший резкий «охранительный поворот» в отечественной образовательной политике ликвидировал систему научных командировок. Вполне проблему воспроизводства удалось решить уже в рамках следующего поколения, научных «детей» первого поколения «молодых профессоров», когда с 1856 г. возобновилась практика длительных зарубежных командировок, которая с 1861 г. (в министерство А. В. Головина) приобрела феноменальный размах одновременно с созданием практик командировок в пределах империи, особенно актуальных в связи с образованием сначала Новороссийского, а затем, в 1869 г., и Варшавского университетов (к которым уже в следующее царствование добавился Томский). Важным обстоятельством, влиявшим на воспроизводство профессуры, стало быстрое увеличение в 1860-е гг. числа кафедр, что на время снизило конкуренцию внутри сообщества, но в то же время способствовало росту плотности научной среды.
Следует отметить, что характер связей с зарубежными (в первую очередь с немецкими, но также и с австрийскими, и, в существенно меньшей степени, британскими, итальянскими и французскими) университетами имел весьма определенную специфику — не столько министерство, сколько российские университеты в лице своих советов делали все, чтобы затруднить с 1820-х гг. возможность вступления на российские кафедры как иностранных ученых, так и российских, которые имели иностранные степени. Оберегая монополию на имперское образовательное пространство, российские профессора отстаивали — и министерство в целом следовало за ними — свое право на переаттестацию и приравнивало докторские дипломы, полученные в немецких университетах, к российским магистерским, требовало дополнительных испытаний и т. п. Зарубежные университеты становились центрами подготовки, но итоговая аттестация с 1830-х гг. без всяких исключений закреплялась как исключительно внутреннее право: для выпускников Профессорского института это были испытания перед министерством, для последующих магистрантов и докторантов действовал общий порядок, независимо от того, получали ли они длительную зарубежную командировку, командировались из своего родного университета в иной российский или же проходили подготовку к профессорскому званию в пределах alma mater.
По мере того как российские университеты все в большей степени становятся научными центрами, возрастает роль диссертационных исследований. Как показывает А. Е. Иванов, в первой половине XIX столетия основное внимание уделялось экзаменам, магистрантским и докторским, диссертации рассматривались как письменное испытание, подтверждающее квалификацию соискателя, но не имеющее решающего значения — требования к ним были, в свете последующего, не очень высоки с научной точки зрения, их адресатом зачастую выступало не только и не столько ученое сообщество, сколько образованная публика в целом, и, в соответствии с этим, назначение их мыслилось в демонстрации, с одной стороны, умения владеть слогом, а с другой — в знакомстве
публики с современными научными идеями и представлениями. Становление исследовательского университета в Российской империи вело к тому, что теперь на передний план выходила диссертационная работа — если при получении магистерской степени огромную роль играла сложная система экзаменационных испытаний, служившая индивидуализированной научной подготовке специалиста, то для докторантов с 1863 г. экзамены были отменены, и в фокусе оказывалась уже итоговая научная работа соискателя. Соответственно менялся и характер диспутов: в 1830-е гг. в российских университетах во многом воспроизводилась модель, ориентированная на немецкие образцы предшествующих времен, когда диспут вслед за первым словом диссертанта начинали студенты, и далее прения шли по линии повышения статуса выступающих, вплоть до финальных слов официальных оппонентов (то есть прения имели во многом характер обучающий, как отмечал М. П. Погодин, в 1850-е гг. сожалея об ушедших в прошлое временах и сетуя на то, что современные диссертации превратились в монографии). Уже характер защит в 1840-е гг. в Московском университете, из российских наиболее авторитетном в научном плане, демонстрирует иной характер. Так, С. М. Соловьев представляет на соискание магистерской степени обстоятельное исследование «Об отношении Новгорода с великими князьями» (1845), а два года спустя — в качестве докторской — монографический труд «История отношений между русскими князьями Рюрикова дома», объемом почти в 700 страниц. Хотя защита остается публичным событием и нередко привлекает многочисленную публику, а репортажи с защит будут регулярно публиковаться газетами в 1860— 1910-х гг., однако теперь главными действующими лицами оказываются, помимо диссертанта, официальные оппоненты — оппоненты неофициальные в некоторых случаях играют заметную роль, но теперь все сфокусировано на научном значении работы, иные цели и соображения воспринимаются сообществом как явное и заслуживающее осуждения отклонение от цели и смысла действа.
По сложившейся за последние полвека императорской России практике официальные оппоненты назначались факультетами исходя из близости научных интересов, независимо от научной номенклатуры полученных ими степеней. А. Е. Иванов обращает внимание на наблюдение, сделанное Г. Г. Кричев-ским относительно практики диспутов: «Назначение официальным оппонентом не требовало наличия у последнего ученой степени того же калибра, на которую претендовал соискатель. Официальными оппонентами могли стать назначенные факультетом младшие преподаватели, даже не обладавшие учеными степенями. В 1901 г. М. В. Довнар-Запольский оппонировал на докторском диспуте М. К. Любавскому... а В. Э. Ден — на магистерском диспуте по диссертации С. Н. Булгакова.» (с. 472—473). Иными словами, и это подтверждает отмеченную выше практику назначения оппонентов, для факультетов оказывалась решающей фактическая, известная в неформальном порядке компетентность избираемых для оппонирования лиц, которая была способна решительно перевесить соображения формального порядка. Разумеется, о случаях, когда оппонентом докторанта выступал ученый без степени, приходится говорить лишь в качестве редчайших исключений, к тому же отчасти объяснимых весьма ограниченным
кругом университетских специалистов в России конца XIX — начала XX в., когда найти специалиста со сходной областью научных интересов, готового взять на себя труд научного оппонирования и достойно с ним справиться, было не всегда легко, однако такие случаи показательно оттеняют иные, гораздо более распространенные, когда разрыв был не столь велик.
Примечательно, что в ходе дискуссий конца 1890-х — 1900-х гг. вырисовываются контуры будущей, созданной в 1934 г. советской системы научных степеней. В 1897 г. профессор Казанского университета, специалист в области гражданского и торгового права Г. Ф. Шершеневич начинает публичную дискуссию, высказавшись за кардинальное изменение существующей системы, при которой присуждение степеней (по уставам 1863 и 1884 гг.) производилось советами университетов3. Он предлагал фактически создать нечто подобное Высшей аттестационной комиссии при Министерстве народного просвещения или Академии наук. При этом функция экспертных заключений на текст диссертации возлагалась на факультеты, с формализованной системой оценки по их итогам (три отрицательных отзыва против двух положительных или четыре против трех автоматически должны были вести к неутверждению степени (с. 493)). Впрочем, большинство академического сообщества выступило против как этого, так и иных радикальных предложений Г. Ф. Шершеневича, выступавшего, в частности, за отмену публичных диспутов и т. п. Так, в ходе совещания, созванного министром народного просвещения в кабинете С. Ю. Витте гр. И. И. Толстым, профессора в целом сошлись во мнении, что право присуждения степеней — «одна из основных функций автономного университета» (с. 494). Отметим, что в ходе «стихийного» возрождения ученых степеней в 1920-х гг., введенных сначала в Азербайджане, а затем на Украине, в обоих случаях вводилась единая степень, однако в 1934 г., по постановлению Совнаркома СССР от 19 января, устанавливалась, как и в императорской России, двухуровневая система (теперь магистерская степень именовалась «кандидатской»). Выдающийся петербургский антиковед С. А. Жебелев в неопубликованной при жизни статье (1935) также высказывался за сохранение системы двух диссертаций, выдвигая в ее пользу соображения поощрения продуктивности «ученой литературы» (с. 83). Если в ходе продвижения по ступеням ученой иерархии современники были щедры на критические замечания в адрес системы, то, достигнув вершины, они оказывались склонны позитивно оценивать этот опыт. Соответственно, наиболее кри-
3 Подписи на дипломах магистра и доктора ставили: ректор, декан соответствующего факультета и секретарь совета университета. Диплом выдавался от имени университета, содержа уточнение о выдерживании «надлежащего испытания в [соответствующем] факультете».
В 1907 г., при обсуждении проекта нового устава, было выработано положение, по которому эту функцию предполагалось передать факультетам (т. е. приблизить законодательную норму к фактическому положению, когда решающий голос принадлежал именно факультетской коллегии), однако данная новелла осталась нереализованной, вследствие неутверждения проекта устава в целом. Следует отметить сомнительность подобного предложения, поскольку в этом случае, вопреки сложившейся практике (здесь согласной с нормами германских университетов), диссертант оказывался бы возводимым в степень не университетом, а факультетом — т. е. частью, а не целым, в то время как за факультетом никогда не утверждалась академическая автономия, в отличие от университета, мыслимого как корпорация.
тичными в своих оценках оказывались те, кто, как П. Н. Милюков, вынуждены были по тем или иным причинам сойти с дистанции, не достигнув докторской степени.
В целом работа А. Е. Иванова убедительно подтверждает устоявшееся мнение, что российская университетская система воспроизводства научно-педагогических кадров достигла зрелости в 1860-е гг. — последующие изменения были частичными, не затрагивавшими основных контуров системы. Единственная радикальная попытка изменения системы была предпринята в министерство Л. А. Кассо в 1911 году. Согласно плану министра стипендиаты должны были готовиться к профессорскому званию в зарубежных научных центрах. Однако эта инициатива оказалась провальной и в силу малого срока на ее реализацию (начало Первой мировой войны), и по причине ее недостаточного финансирования. Следует отметить, что в своем радикализме Кассо во многом исходил из личного опыта — будучи замечательным цивилистом, происходя из румынской аристократической семьи из Бессарабии и получив образование в парижском лицее Кондорсе, а затем в университетах Гейдельберга и Берлина, он весьма критически оценивал состояние российской цивилистики и стремился расширять опыт зарубежных русских научных центров, возродив Берлинский семинарий для юристов, действовавший в 1887—1896 гг. (с. 283) и с работой которого он был знаком4, учредив Филологический институт в Лейпциге (преемник филологического семинария для русских студентов, существовавшего там в 1873—1890 гг.), а также «профессорские курсы» в Тюбингене — по биологии и физике, Париже — по математике и юриспруденции, Карлсруэ — по механике и прикладным наукам (с. 329). Оппоненты Кассо, в частности В. И. Вернадский, в ответ активно использовали патриотическую риторику, атакуя министерство указанием на противоречие между националистическим курсом правительства и планами обучениям «азам у "немцев"» (с. 330), тем не менее министерству удалось провести свои предложения, и в период 1912—1915 гг. число стипендиатов, обучавшихся по этой программе, составило 51, поглотив 2/3 средств, отпущенных министерству на «профессорские стипендии». Как бы то ни было, подобная попытка принципиального изменения системы подготовки к профессорскому званию осталась эпизодической по причине начавшейся Первой мировой войны, а в последующие годы линии изменений и попыток радикальной перестройки системы комплектования научно-педагогических кадров проходили совсем иначе.
Из значимых новаций в последние десятилетия существования Российской империи были подступы к формированию системы научных степеней для прикладных областей знания, в первую очередь технических. Однако здесь вплоть до конца империи университетское сообщество вполне последовательно отстаивало теоретический характер университетской науки, и поскольку присуждение степеней осуществлялось высшими учебными заведениями, то прикладные дисциплины оставались изъяты из общей номенклатуры двояко: во-первых, по ним решения принимались иными институциями (напр., политехникумами, институтами инженеров путей сообщения), а во-вторых, степени ими не могли при-
4 См.: Ем В. С., Рогова Е. С. Доктор права — Лев Аристидович Касса // Кассо Л. А. Понятие о залоге в современном праве. М.: Статут, 1999. С. 4—5.
сваиваться, а лишь ученое звание — «адъюнкта», для получения которого надо было сдать экзамены «по программе наук, одобренных отделением (факультетом) применительно к "испытаниям на степень магистра российских университетов"», защитить диссертацию и прочесть пробную лекцию. Вопрос об изменении положения вещей возбуждался неоднократно, соответствующие законопроекты вносились в Государственный совет в 1912 г. и затем (после одобрения Государственной думой) в 1914 г., однако оба раза отклонялся. Положительное решение первый опыт такого рода получил 12 апреля 1917 г., когда Временное правительство своим постановлением предоставило Петроградскому политехническому институту право присуждать ученые степени магистра и доктора политической экономии и статистики, а также финансового права.
Тесля Андрей Александрович, канд. филос. наук,
ст. науч. сотр. Института гуманитарных наук Балтийского федерального университета (БФУ) им. Иммануила Канта
Российская Федерация, 236041, Калининград, ул. Александра Невского, дом 14. [email protected]
Teslia Andrei Alexandrovich, Candidate of Science in Philosophy, Senior Researcher of Institute for the Humanities of Immanuel Kant Baltic Federal University (IKFBU) Aleksandr Nevskiy st. 114, Kaliningrad 236041,
Russian Federation [email protected]
