CC BY
50
Д. Малышева,
политолог, доктор политических наук ЦЕНТРАЛЬНАЯ АЗИЯ В ФОКУСЕ РЕГИОНАЛЬНОЙ ПОЛИТИКИ
Центральная Азия (ЦА) с ее богатейшими сырьевыми ресурсами и выгодным стратегическим положением оказалась сегодня в фокусе борьбы глобальных и региональных сил. В этой части постсоветского пространства, наряду с Россией и другими влиятельными внешнеполитическими игроками (Китай, США, Евросоюз), действуют государства регионального значения - Турция, Иран, Афганистан, имеющие особые, исторически обусловленные отношения с ЦА. Растет интерес к региону со стороны Индии, Пакистана, ближневосточных стран, Японии. О стратегии в ЦА крупных игроков и традиционных соперников России - США и Евросоюза - уже известно достаточно; менее изученными остаются вопросы, связанные с конкурентной борьбой за государства ЦА их азиатских соседей. Освещение этой проблемы было бы неполным без анализа фактора Китая, значительно активизировавшего в последние годы борьбу за влияние в Центральной Азии.
По мере становления в качестве мировой державы Китай успешно использует в своей внешней политике американское ноу-хау - soft power, что обычно переводят как «мягкое влияние». В рамках этой стратегии поставлена задача сделать Китай и его культуру максимально притягательными не только для руководства других государств, но и для целых народов. Не стала исключением и географически приближенная к Китаю Центральная Азия. Здесь Пекин стремится стать активным участником экономических и политических процессов; кроме того, он намеревается расширить доступ к природным богатствам региона и его инфраструктуре, формируемой в основном западными компаниями. За последние десять лет Китай создал свои торговые представительства во всех центральноазиатских странах и осуществил значительные инвестиции в инфраструктурные и энергетические проекты, призванные связать с ЦА континентальный Китай, крайне нуждающийся в поставках нефти и газа для своих западных провинций. Традиционно Китай предпочитает действовать в условиях так называемой информационной тишины, и потому многие аспекты его политики в отношении государств ЦА остаются в тени. Тем более что Пекин преждевременно не демонстрирует своих амбиций и стратегиче-
89
ских интересов в ЦА, что вовсе не означает отсутствия таковых. Эти интересы, согласно китайскому исследователю Чжао Хуашэ-ню, сводятся в основном к следующему: борьба с терроризмом, сепаратизмом и экстремизмом; обеспечение безопасности в приграничных районах; поддержание стабильности во всем регионе; содействие его экономическому развитию; недопущение монопольного контроля над ЦА со стороны государств, враждебных Китаю, а также создания в регионе военных союзов, имеющих антикитайскую направленность; создание условий для доступа к энергетическим ресурсам региона.
Ослабление в первой половине 90-х годов позиций России в ЦА и возникновение после 2001 г. реальной угрозы заполнения этого геополитического пространства американо-натовскими силами - вот в основном те факторы, которые побудили Пекин к более активным действиям. Их стимулирует и такое немаловажное обстоятельство, как готовность США все более жестко противостоять в глобальном и региональном масштабах усиливающемуся Китаю, где уверены, что именно с этой целью США укрепляются в сопредельных с Китаем Афганистане и ЦА. В США учитывают, что «ахиллесовой пятой» КНР являются энергоресурсы, и Вашингтон прикладывает усилия, чтобы усложнить доступ Китая к центральноазиатской «кладовой». Этой цели служит и отрежиссированная США кампания (в России и странах ЦА она тоже имеет много сторонников в политическом истеблишменте и экспертном сообществе) по раздуванию угрозы «китайского гегемонизма». Впрочем, такого рода угроза, если отталкиваться от центрально-азиатских реалий, не является пустым звуком: капиталу государств региона и даже такой динамично развивающейся страны, как Казахстан, трудно противостоять экономической экспансии Китая, бизнес которого уже получил закалку в процессе глобализации, а также благодаря участию в ВТО.
Особенно впечатляющих успехов добился Китай в отношениях с Казахстаном, взаимодействие с которым в энергетической сфере носит поступательный динамичный характер. 17 мая 2004 г. между казахстанской компанией «КазМунайГаз» и «Китайской национальной нефтяной корпорацией» (КНК) было заключено Соглашение об основных принципах строительства нефтепровода «Атасу-Алашанькоу». В том же году корпорация приобрела за 4,18 млрд. долл. крупнейшую нефтяную компанию Казахстана «Петроказахстан» и инвестировала 700 млн. в строительство тру-
90
бопровода, по которому нефть будет идти к китайской границе. В том же году «Китайская инвестиционная компания» приобрела право на разработку богатого нефтяного месторождения Каражан-бас на западе Казахстана, находящегося на полуострове Бузачи в Каспийском море (его разведанные запасы составляют 340 млн. барр. нефти, и добываемая здесь нефть транспортируется на морские терминалы в Черном и Средиземном морях). Было завершено также строительство первой очереди трубопровода, соединяющего западноказахстанские нефтепромыслы в Атасу (Карагандинская область Казахстана) с терминалом на китайско-казахстанской границе в Алашанькоу (Синьцзян-Уйгурский автономный район КНР (СУАР)). 21 декабря 2006 г. в ходе состоявшихся в Пекине переговоров президент Н. Назарбаев согласовал с председателем КНР Ху Цзиньтао вопрос о сооружении второй очереди нефтепровода «Атасу-Алашанькоу», которая соединит казахские прикаспийские территории с Западным Китаем. Пуск этого нефтепровода выгоден обеим странам. Китай в таком случае сможет восполнить дефицит энергии, а Казахстан получит долгосрочный рынок сбыта. Стороны договорились о расширении участия компаний КНР в разработке нефтегазовых месторождений в Казахстане и обсудили также перспективы создания трансграничного газопровода. Это позволяет Китаю решить важную стратегическую задачу: он заполняет свой внутренний газопровод «Запад-Восток» за счет газа из ЦА и не использует ряд собственных месторождений, сохраняя их для будущих поколений.
Не меньшие надежды в Пекине возлагают на Узбекистан как на поставщика ценного сырья и как на транзитное государство для трубопроводных систем. Так, 30 апреля 2007 г. по итогам встречи президента Узбекистана И. Каримова и председателя Государственного комитета КНР по делам развития и реформ М. Кая было подписано межгосударственное соглашение о строительстве и эксплуатации 530-километрового газопровода пропускной способностью в 30 млрд. куб. м. Второе соглашение, подписанное позже в Ташкенте между руководством государственной компании «Уз-бекнефтегаз» и КНК, предполагает совместную разведку газовых месторождений в Наманганской области. С Туркменистаном Китай установил контакты еще при президенте С. Ниязове. Во время его визита в КНР в апреле 2006 г. был подписан пакет документов, в числе которых особое место заняли два: Совместная декларация и Генеральное соглашение о реализации проекта газопровода «Турк-
91
менистан-Китай» и продаже природного газа из Туркменистана в КНР. По соглашению, Туркменистан брал на себя обязательства поставлять Китаю 30 млрд. куб. м газа ежегодно в течение ближайших 30 лет. Новый президент Туркменистана К. Бердымухам-медов обещает продолжить курс своего предшественника. В интервью китайскому информационному агентству «Синьхуа» турк-менистанский лидер сказал, что развитие и укрепление отношений с дружественным Китаем занимает особое место во внешнеполитических приоритетах Туркменистана. «Мы гордимся дружественными отношениями между Туркменистаном и Китаем, считая укрепление и расширение наших связей фактором исторического значения», - заявил Бердымухаммедов. Рамочное соглашение о строительстве экспортного трубопровода из Туркменистана в Китай, трасса которого должна пройти через Казахстан, способно нанести болезненный удар по российским интересам. Ведь в отличие от центральноазиатской нефти, которую Россия поставляет на внешние рынки только как страна-транзитер, газ из этого региона не просто прокачивается через территорию России, но он перепродается российскими компаниями на Украину и в Европу по значительно более высоким ценам, чем закупается. В этой ситуации Москва может только надеяться на то, что стоимость энергетических маршрутов из Туркменистана в Китай окажется слишком высокой и потому невыгодной для проектировщиков или же что строительство этих трубопроводов натолкнется на сопротивление других заинтересованных стран, Узбекистана например.
Но отношения Китая с центральноазиатскими государствами не ограничиваются только энергетической сферой, они затрагивают взаимопересекающиеся проблемы безопасности. Так, президент Таджикистана Э. Рахмон, прибывший в Китай 15 января 2007 г. с недельным государственным визитом, заключил с китайской стороной Договор о добрососедстве, дружбе и сотрудничестве. Ранее, еще в период президентства А. Акаева, аналогичное соглашение (Договор о добрососедстве, дружбе и сотрудничестве) было подписано с Киргизией, от которой китайская сторона добилась еще и принятия очень ценных для нее документов - «Протокола о демаркации линии киргизско-китайской государственной границы» и «Карты государственной границы» в качестве приложения к Протоколу. В соответствии с этими документами Китаю отошел огромный кусок спорной киргизской территории, что спровоцировало в самой Киргизии острейший политический кризис, кульми-
92
нацией которого стали так называемые Аксыйские события 2002 г., когда власти расстреляли вышедших на демонстрацию сторонников оппозиционного депутата парламента, протестовавшего против заключенной с Китаем сделки. И хотя позднее, во время визита в Китай в июне 2006 г. президента Киргизии К. Бакиева, официально было заявлено, что эти договоренности знаменуют собой «окончательное решение двумя государствами пограничного вопроса, что открывает более широкие перспективы для развития киргизско-китайских отношений в новом веке», напряженность в киргизском обществе по проблеме взаимоотношений с Китаем сохраняется.
Политика «одного Китая» и интересы безопасности стран ЦА предполагают не допускать создание и деятельность организаций и объединений, представляющих угрозу суверенитету, безопасности и территориальной целостности. На этих принципах строит свои отношения с Китаем Узбекистан. Еще в июне 2004 г. на саммите «Шанхайской организации сотрудничества» (ШОС) в Ташкенте Председатель КНР Ху Цзиньтао и президент Узбекистана И. Каримов подписали «Соглашение о сотрудничестве в борьбе с терроризмом, сепаратизмом и экстремизмом» - документ, важный не столько для Узбекистана, сколько для Китая, потому что своим острием он направлен против «уйгурского национализма». Тем не менее в Узбекистане, где исторически сложилась значительная уйгурская диаспора (о ее численности официальная статистика страны, правда, умалчивает), наряду с ограничениями политического и культурного характера для уйгур, был введен запрет на создание уйгурских организаций, выступающих за независимость СУ АР. Единственное исключение узбекские власти сделали для Уйгурского культурного центра, но только потому, что он является неполитической организацией. В своем отношении к уйгурской проблеме Узбекистан занял позицию, отличную от соседей - Казахстана и Киргизии, которые не препятствуют уйгурским объединениям, действующим на территории этих республик. Более того, в торгово-экономическом сотрудничестве Киргизии с Китаем, например, товарооборот с СУ АР КНР составляет 80% всего объема торговых отношений между двумя странами. И тем не менее принятые официальным Ташкентом меры против «уйгурских сепаратистов» были тщательно просчитаны. С одной стороны, узбекские власти, учитывая крайне болезненную реакцию Китая на любые действия, способные поставить под сомнение его территориальную целостность, постарались нормализовать таким путем межгосударствен-
93
ные отношения с могучим азиатским соседом. С другой - Ташкент надеялся получить от своих китайских партнеров поддержку в борьбе с собственными «экстремистами», особенно с Исламским движением Узбекистана (ИДУ). И этот расчет в целом оправдался. Когда в мае 2005 г. в узбекском Андижане произошли известные события, вызвавшие громкий международный резонанс и повлекшие за собой санкции со стороны США и Евросоюза, Китай, как и Россия, поддержал Узбекистан, что было неудивительно. Для КНР, с точки зрения ее национальных интересов, малозначимыми являются такие факторы, как общественно-политический строй в государствах Центральной Азии и используемые там местными властями методы борьбы со своими оппонентами. Китаю важно, чтобы в ЦА не создавались базы уйгурских сепаратистов, чтобы оттуда не шли потоки наркотиков, нелегальных мигрантов и оружия. В целом Китай рассчитывает, что образовавшиеся после распада СССР независимые государства ЦА станут для него буфером и спокойным тылом. Определенные гарантии сохранения стабильности в регионе существуют для Китая в рамках ШОС. Однако в случае возникновения новых вызовов, в том числе и тех, что рождают свершившиеся и потенциальные «цветные» революции, межэтнические конфликты и пр., Китай едва ли останется в роли стороннего наблюдателя. Какие шаги он предпримет, сказать трудно, но то, что он будет действовать, если угрозы его безопасности станут серьезными, сомнения не вызывает.
Япония в ЦА учитывает не только российско-американское соперничество и непростые российско-японские отношения. Это государство принимает также во внимание намного опередившие ее темпы продвижения Китая в ЦА. По этой проблеме между Японией и США существует определенное совпадение позиций. Оно наблюдается и в подходах этих двух государств к решению проблем региональной безопасности в ЦА. Было бы, однако, упрощением рассматривать Японию лишь как младшего партнера Соединенных Штатов; она имеет в ЦА вполне конкретные интересы и преследует здесь собственные цели, связанные, в частности, с тем, что Япония вплотную занялась диверсификацией своего энергетического комплекса с уклоном на ядерную составляющую. В рамках этой политики Япония активизировала в 2006-2007 гг. двустороннее сотрудничество с Казахстаном и Узбекистаном в сфере гражданских ядерных разработок и поставок урана в Японию. Эти договоренности предполагают также передачу мирных
94
ядерных технологий Казахстану. Еще одним направлением японской политики в ЦА является инициированный с 2004 г. проект «Диалог Япония - Центральная Азия» (ДЯЦА), который предусматривает проведение ежегодных встреч на уровне министров иностранных дел и другие совместные мероприятия. В своем нынешнем виде эта неформальная организация превратилась в политический форум для обсуждения проблем, согласования позиций, определения направлений сотрудничества и продвижения конкретных проектов и предложений в Центральной Азии. Япония, в частности, активно поддержала проект «Большой Центральной Азии» (БЦА), и на второй министерской встрече ДЯЦА в июне 2006 г. в Токио присутствовал глава МИД Афганистана. На этой встрече была достигнута договоренность о подключении к ДЯЦА и Пакистана. Налицо попытка противопоставить ДЯЦА Шанхайской организации сотрудничества, которая в известной мере нейтрализует влияние Японии и стран Запада в ЦА. Обращает на себя внимание и идея, запущенная бывшим послом Японии в Узбекистане и Таджикистане А. Кавато, о создании «паназиатской организации», которая действовала бы на тех же принципах, что и ОБСЕ. Подобная структура, по предложению Кавато, могла бы объединить ДЯЦА, ШОС и другие региональные организации безопасности в одну широкую организацию разных государств. Другой достойной подражания многосторонней моделью является, по мысли Кавато, АСЕАН. Таким образом, Токио нацеливается на размывание структур безопасности, патронируемых и направляемых в Центральной Азии Россией. Расчет при этом делается на то, что Япония, в отличие от США, несколько подпортивших свой имидж в ЦА вследствие поддержки «оранжизма», имеет здесь больше шансов. Она обладает, во-первых, неограниченными финансовыми возможностями. Во-вторых, неоспорим ее демонстрационный эффект как азиатской страны, добившейся впечатляющих успехов и сумевшей войти в ареопаг ведущих промышленно развитых государств мира. В-третьих, японцы не столь чувствительны, как европейцы и американцы, к проблемам прав человека. И, наконец, главное: Япония выглядит в глазах центральноазиатских политиков более предпочтительным противовесом Китаю, нежели Россия или США.
В сравнении с Китаем Турция слишком слаба, чтобы занять в Центральной Азии лидирующие позиции. В то же время исторически тесно связанная с тюркоязычными странами региона Анкара являет для них пример успешного функционирования светской по-
95
литической системы с элементами демократии западного типа. Неудивительно, что модель турецкого государства, сумевшего осуществить глубокие политические и экономические реформы в условиях доминирования в местном обществе приверженцев ислама, имеет в регионе множество сторонников. Сразу же после распада Советского Союза Анкара выдвинула идею более тесной интеграции тюркоязычных государств, делая упор при этом на культурно-этническую близость с тюркскими народами региона и одновременно пытаясь параллельно занять лидирующее положение на местном рынке. В то время как в западных столицах этот турецкий курс по отношению к ЦА восприняли весьма благосклонно, в Москве и Тегеране к нему отнеслись более чем прохладно, расценив его как очередную попытку «переиздания» в сильно усеченном виде Османской империи. Сами же центральноазиатские государства вовсе не горели желанием обрести в лице Турции нового Большого Брата, предпочитая проводить сбалансированную и по возможности равноудаленную от мировых и региональных «центров силы» политику, поскольку только она и позволяла им беспрепятственно распоряжаться собственными ресурсами, экспортировать на внешние рынки нефть и газ.
В 2000-е годы Турция вновь обратилась к идее создания Содружества тюркоязычных государств: о нем речь шла, в частности, 18 сентября 2006 г. в Анталье на 10-м съезде тюркоязычных государств и народов, в котором приняли участие казахстанский, киргизский и азербайджанский президенты. Самым горячим сторонником объединения тюркоязычных народов оказался президент Н. Назарбаев, отметивший, что тюркские государства имеют уникальный шанс использовать свое географическое положение и транзитный потенциал для более тесной экономической интеграции. Назарбаев предложил также создать Межпарламентскую ассамблею тюркоязычных государств и Совет аксакалов, куда были бы включены самые известные деятели тюркоязычного мира - в их числе бывший президент Турции С. Демирель. Подобная позиция казахстанского лидера объясняется его желанием играть большую роль в международных делах, а также расчетом на поддержку этих амбиций со стороны турецкого руководства, ныне относящегося весьма благосклонно и к продвижению Казахстана на пост председателя ОБСЕ, и к вступлению этой центральноазиатской страны в ВТО. Об особом уважении к Турции должно было свидетельствовать заявление президента Казахстана о постепенном переходе
96
страны с кириллицы на латинский алфавит (перевод на него был осуществлен впервые именно в Турции). Напомним, что в Казахстане, согласно Конституции, государственным языком является казахский, русский же считается официальным и употребляется наравне с казахским. Теперь президент Казахстана намерен исправить это упущение, невзирая на то, что готовящаяся языковая реформа наносит удар именно по русским гражданам Казахстана.
Не отстают от Казахстана Киргизия с Туркменистаном. Что касается последнего, то он вообще претендует на особые связи с Турцией. По примеру Кемаля Ататюрка - «отца всех турок» - покойный президент Туркменистана С. Ниязов с 1993 г. именовался «отцом всех туркмен» (Туркменбаши). По его указанию алфавит был переведен на латиницу в ее турецком варианте, и инвестиции на это привлекались именно из Турции. Там же в основном готовились кадры для молодого туркменского государства. Сегодня Турция, несмотря на упреки со стороны европейских правозащитных организаций, помогает Туркменистану выйти из международной изоляции и улучшить свой имидж за рубежом. В ответ Турции в Туркмении отдается предпочтение перед крупными иностранными державами, зависимости от которых Ашхабад стремится избежать. За последние годы турецкий бизнес в Туркменистане расширился; в Ашхабаде работают около 20 турецких школ, и некоторые из них признаны лучшими в стране. В отличие от Казахстана и Туркменистана, в Узбекистане, тоже подпадающем под определение тюрко-язычной страны, энтузиазма по поводу стремления Турции активнее влиять на ситуацию в их регионе не наблюдается, и вообще узбекско-турецкие отношения можно охарактеризовать в целом как прохладные. Это объясняется тем, что на протяжении нескольких лет турецкое правительство поощряло деятельность непримиримой узбекской оппозиции на территории своей страны. Турция, всеми силами стремящаяся стать членом Евросоюза, демонстрирует в этом столь деликатном для официального Ташкента вопросе принципиальность, невзирая на то, что под угрозу ставятся дальнейшие политические контакты с Узбекистаном. В целом признание неоспоримых успехов турецкой «светской демократии», относительная устойчивость которой помогла Турции в 90-е годы занять свою собственную нишу в глобализирующейся мировой системе, вовсе не означает, что эта ближневосточная страна имеет шанс стать региональным лидером в ЦА. Да и свое время Турция в известном смысле уже упустила.
97
На протяжении 90-х годов Анкара в наибольшей степени была занята подготовкой своего вступления в ЕС, и на этом фоне отношения с центральноазиатскими странами не были для Турции приоритетными. К тому же она приобрела в ЦА имидж противника России, поскольку была стратегическим партнером США. В свою очередь, Вашингтон стал рассматривать ЦА как регион, важный для обеспечения его собственных стратегических интересов в Южной Азии и на Ближнем Востоке. Другим важнейшим составным компонентом американской политики в отношении ЦА стало продвижение альтернативных России энергомаршрутов с целью подорвать ее монополию на поставки нефти и газа из ЦА на мировые рынки. Наконец, третья составляющая американской стратегии в отношении ЦА - сдерживание Китая. После 2001 г. Турция обнаружила новое направление, по которому она могла бы реализовы-вать свои амбиции в регионе - борьба с терроризмом и религиозным экстремизмом. И здесь турецкая модель «светской мусульманской демократии» по многим параметрам хорошо вписывалась в планы американской администрации по демократизации и реконструкции Ближнего Востока и ЦА. Начавшееся с 2002 г. охлаждение отношений Анкары и Вашингтона (в первую очередь из-за того, что, как подозревают в Турции, США поощряют курдский сепаратизм) внесли коррективы в региональную политику Анкары: ее власти претендуют на проведение менее проамериканского и более проевропейского курса. Турция позиционирует себя как проводник европейских ценностей в ЦА и как единственное в мусульманском мире светское государство, способное стать «мостом» между Европой и ЦА. Активные усилия были предприняты Турцией и в продвижении контролируемых западными компаниями энергомаршрутов. Этой новой роли Турции благоприятствовал успешный запуск в 2005 г. нефтепровода «Баку-Тбилиси-Джейхан», который должен был дать, по замыслу западных стратегов, старт очередным и альтернативным российским энергетическим проектам.
Между тем внутриполитическая ситуация в Турции создает довольно неблагоприятный фон для ее активизации на централь-ноазиатском направлении. Приход к власти в Анкаре умеренных исламистов, победивших в 2002 г. на выборах в турецкий парламент, насторожил правящие господствующие группы в ЦА, ориентирующиеся на светское развитие и борющиеся со своей исламской оппозицией. Ранее светская и прозападная Турция служила им мо-
98
делью для подражания, ориентиром на пути строительства и развития собственной государственности. Однако итог турецких парламентских выборов как бы показывал, что светская прозападная модель на самом деле весьма неустойчива даже в условиях относительно либерального турецкого ислама, а баланс между сторонниками светского пути развития и умеренными исламистами довольно хрупок. Это подтвердили и майские события в Турции в 2007 г.: тогда президентские выборы в этой стране были фактически сорваны. Генеральный штаб Вооруженных сил Турции, выступающий, как правило, в роли основного политического арбитра в момент национального кризиса, пригрозил переворотом в случае, если ставленник правящей происламской Партии справедливости и развития и действующий министр иностранных дел А. Гюль станет кандидатом в президенты. Впрочем, противодействие военных не помешало Гюлю выиграть 28 августа 2007 г. третий тур выборов и стать новым президентом страны. Другое дело, что это может только подхлестнуть жесткое противостояние как в политическом пространстве страны, так и в ее общественных кругах по вопросу возможного усиления позиций политического ислама. Оно затрагивает не только внутриполитическое положение Турции, но и ее внешнеполитические перспективы, так как влияет на позиции в Евросоюзе, куда большинство турок хотело бы вступить по вполне конъюнктурным соображениям, но где шансы Турции остаются все более неопределенными. Европейские политики, от которых зависит принятие этого решения, разделились в своих подходах к этому вопросу: французский президент Н. Саркози, например, заявляя, что Турция принадлежит Азии и Европа должна строить стратегическое партнерство с Анкарой без интеграции с ней, неоднократно подтверждал свое намерение противостоять принятию Турции в ЕС. С ним солидарна и канцлер Германии. Есть основание полагать, однако, что и сама Турецкая Республика с приходом там к власти «умеренных исламистов» не будет рассматривать вступление в ЕС своим приоритетом. Едва ли, впрочем, влияние Турции в ЦА выйдет за рамки участия в энергетических проектах, где Анкаре к тому же отведена всего лишь вспомогательная роль - энергетического коридора, связывающего ЦА и Кавказ с Европой. Турция сама нестабильна, здесь сохраняется угроза противостояния светского государства и исламизма, и это ослабляет ее позиции в ЦА, особенно учитывая страх лидеров государств перед угрозой исламизма.
99
Если главный козырь политики Турции в ЦА - ее светская модель, то Исламская Республика Иран (ИРИ) питала как раз большие надежды на распространение своего религиозного влияния в этом обширном регионе, считающемся мусульманским. Однако со временем Тегерану пришлось эту сторону своей деятельности держать в тени. Учли власти ИРИ и негативное отношение центральноазиатских лидеров к попыткам навязать их странам религиозную парадигму, и роль в регионе России, поддерживавшей курс на построение в ЦА светских государств. Тем более, что с Россией Иран с середины 90-х годов тесно сотрудничал в решении многих проблем, затрагивавших безопасность Центральной Азии и Афганистана. Так, эффективное российско-иранское взаимодействие помогло правительству и оппозиции в Таджикистане прийти в 1997 г. к мирному соглашению. В 1997-1998 гг., а также и в 2001 г. военные ведомства и секретные службы России и Ирана координировали оказание помощи Северному альянсу, воевавшему в Афганистане против талибов. В самом общем виде стратегия Ирана в ЦА нацелена на усиление позиций в зонах его традиционного влияния и на ослабление там позиций США. Таким же образом действует Тегеран в шиитских районах Афганистана и Ирака. Руководство ИРИ ведет в регионе сложную игру. Оно прилагает огромные усилия, чтобы убедить центральноазиатских лидеров, которые как огня боятся исламизма, что ИРИ не собирается инициировать в странах региона исламскую революцию. И напротив, из страха, который власти центральноазиатских стран испытывают перед демократизацией по-американски, Иран извлекает немалую пользу. В том числе и потому, что эти самые лидеры, которые боятся Америки, во-первых, будут всячески стремиться уменьшить ее влияние в регионе, и во-вторых, у них не будет причин сотрудничать с ней против Ирана, если Иран не будет угрожать им самим.
Особое внимание в ЦА Тегеран уделяет газовому гиганту региона - Туркменистану, с которым Иран входит в первую пятерку стран мира по запасам природного газа. Газовые месторождения Ирана находятся вблизи Персидского залива, а весь север страны практически полностью зависит от экспортного сырья. Поэтому Тегеран заинтересован в налаживании бесперебойной поставки туркменского природного газа в северные районы своей страны. Туркменистан совместно с Ираном построил газопроводную трубу и дал понять, что он намерен продлить трубопроводный маршрут до Пакистана. Официальный Ашхабад сделал, таким образом, за-
100
явку на проведение вполне самостоятельной политической и экономической линии. Отметим, что сегодня Туркменистан стабильно поставляет на иранский рынок 8 млрд. куб. м природного газа, объемы поставок которого он намеревается увеличить уже в самое ближайшее время до 13 млрд. куб. м. При этом ирано-туркменские отношения трудно назвать идиллическими, поскольку между этими двумя государствами существуют серьезные разногласия, в том числе и по каспийским проблемам. Однако по ряду принципиальных международных вопросов их позиции и при Ниязове были схожими. Так, Туркменбаши поддержал иранскую ядерную программу. Важным для Тегерана стало и зафиксированное в совместном коммюнике по итогам официального визита иранского президента в Ашхабад в июле 2006 г. положение о том, что лидеры Туркмении и Ирана «не позволят использовать территории своих стран друг против друга», кроме того, они подтвердили курс на невмешательство во внутренние дела друг друга. У Туркменистана и Ирана есть также много совпадающих позиций в отношении разведки и эксплуатации каспийских энергоресурсов.
Но особый интерес Иран проявляет к Таджикистану как к языково родственному государству. По объему инвестиций в его экономику Иран уступает только России и Китаю. Активизация ирано-таджикского сотрудничества говорит о стремлении Тегерана найти себе в ЦА надежного стратегического партнера. В конце июля 2006 г. Таджикистан с официальным визитом посещал президент Ирана М. Ахмадинежад. А 2 мая 2007 г. завершился трехдневный визит в Таджикистан министра обороны Ирана. Между военными ведомствами двух стран был подписан Протокол о дальнейшем сотрудничестве в военно-технической сфере. В мае 2007 г. Исламскую Республику Иран с официальным визитом посетил президент Таджикистана. Иран обещает построить в Таджикистане горный тоннель, который соединит таджикскую столицу с юго-восточными районами страны, а заодно с Афганистаном и Китаем. Кроме того, ИРИ взял на себя обязательства завершить строительство второй очереди Сангтудинской ГЭС, вложив в проект 220 млн. долл. США, и инвестировал 31 млн. долл., в том числе 10 млн. безвозмездно, в строительство Анзобского тоннеля - единственной автотрассы в Таджикистане, связывающей его север и юг. Таджикистан, весьма заинтересованный в сотрудничестве с ИРИ, поддерживает его и на международной арене. Так, после прозвучавшего весной 2005 г. угрожающего заявления президента Буша о
101
возможной силовой акции против Ирана, лидеры всех партий Таджикистана - и правящей, и оппозиционных - в один голос заявили о своей полной поддержке руководству и народу Ирана и осудили заявление американского лидера. При посредничестве Таджикистана в ходе саммита ШОС в 2005 г. Иран был приглашен в эту организацию в качестве наблюдателя. Пока активно продолженное в 2007 г. президентом Э. Рахмоном сближение с США и НАТО не сказалось на уровне экономического и культурного взаимодействия Таджикистана с Ираном. Учитывая, однако, что США (в отличие от всепрощающей России) строго следят за тем, чтобы их партнеры действовали в рамках установленного внешнеполитического курса, есть основания полагать, что в случае усиления американо-таджикского взаимодействия связи Таджикистана с ИРИ будут размываться (и наоборот, если по каким-то причинам американо-таджикская «дружба» «завянет», ирано-таджикские контакты получат новое дыхание).
Присматривается Иран и к Киргизстану с Узбекистаном, учитывая, что в последнее время у этих стран не складываются отношения с Соединенными Штатами, и это обстоятельство официальный Тегеран пытается использовать. Иран сохранял спокойствие и не предпринимал попыток вмешательства во время «тюльпановой революции» в Киргизии и андижанских событий в Узбекистане. Но ирано-узбекское взаимодействие было достаточно оживленным и в 2002-2004 гг., т.е. до Андижана. Тогда же состоялись визиты президента И. Каримова в Тегеран и президента М. Хатами в Ташкент. По времени они совпали с корректировкой курса узбекского руководства в отношении ислама, который И. Каримов использовал в сугубо популистских целях. Однако религиозный компонент государственного строя ИРИ всегда был серьезным ограничителем для более углубленных узбекско-иранских контактов, ибо для светского режима И. Каримова, активно
борющегося с местной исламской оппозицией, сотрудничество с теократической республикой, каковой является ИРИ, не всегда желательно. А потому власти Узбекистана ограничивают контакты с Тегераном в культурной сфере, опасаясь духовно-религиозной экспансии Ирана, чему немало способствовал и способствует исламский фактор. Особую озабоченность узбекского руководства вызывает возможность роста проиранских настроений в Самарканде и Бухаре, населенных в основном родственными иранцам таджика-
102
ми. И хотя пропаганда радикального ислама или экспорта исламской революции не входит в планы иранской политики в регионе, гипертрофированная оценка узбекским руководством «исламской угрозы» породила особое отношение к диалогу с Ираном. Именно по этой причине узбекская сторона в течение долгого времени воздерживается от согласия на открытие генерального консульства ИРИ в Самарканде. Что касается Казахстана, то иранские власти, оценивая тесные связи, установленные между Астаной и Вашингтоном, не видят для себя возможности разыгрывать антиамериканскую политическую карту в этой республике. К тому же Казахстан, с финансовой точки зрения, выглядит вполне самодостаточным, он не слишком нуждается в иранских кредитах, инвестициях или финансировании каких-либо объектов на территории республики.
Иран пытается не только противостоять геополитическому давлению США на регион ЦА, но и перехватить у них инициативу в вопросе интеграции ЦА и Афганистана. Американскому проекту «Большой Центральной Азии» иранцы противопоставляют собственный проект, во многом базирующийся на общности культурных и исторических связей народов, населяющих регион. Так, главным моментом визита Ахмадинежада в таджикскую столицу в 2006 г. стала его встреча с президентами Афганистана и Таджикистана. Лидеры этих трех государств, имеющих во многом общую историю, культуру, язык и традиции, высказались в пользу экономической, культурной и социальной интеграции как естественного процесса, отвечающего интересам народов трех стран. Но хотя Ахмадинежад и делает ставку на персидские корни в их историческом развитии, он не может игнорировать того, насколько Таджикистан зависим от России, а Афганистан - от США. Тегерану, несмотря на предпринятые дипломатические усилия, не удалось стать полноправным членом ШОС и пришлось довольствоваться, подобно другим соискателям (Индии, Пакистану, Афганистану, Монголии), только статусом наблюдателя. Проблема не только в том, что ШОС пока не готов к расширению: участники этой организации, не заинтересованные в нагнетании конфронтации в регионе, не хотят портить отношения с США и Евросоюзом демонстративным принятием в свои ряды государства, занимающего непримиримую и достаточно вызывающую позицию и по своей ядерной программе, и по ряду других международных проблем.
Масштабы своего проникновения в ЦА стремятся расширить в наши дни и новые региональные игроки - Афганистан, Индия,
103
Пакистан и Саудовская Аравия в их числе. Афганистан, согласно американскому проекту «Большой Центральной Азии», наделен ныне функцией локомотива (или связующего «моста») интеграции Центральной и Южной Азии, что теоретически должно придать больший вес в регионе ЦА этому государству. Фактически же Афганистан должен облегчить проникновение Запада к природным ресурсам ЦА, государства которой подвергают себя при такой геополитической трансформации совершенно конкретным рискам. Уверения американской администрации, что Афганистан умиротворен и вполне способен участвовать и в экономических проектах, и в процессах поддержания региональной безопасности - всего лишь политическая риторика. Правительство Х. Карзая даже не контролирует полностью страну. В Афганистане нет условий для инвестиций, нет потенциальных точек роста, и страна выживает только за счет западных доноров и постоянных финансовых вливаний с Запада. Сам Афганистан представляет угрозу, оставаясь одним из очагов международного терроризма, а также из-за того, что является главным производителем и транспортером наркотиков в мире. Ведь при всех заявлениях международных коалиционных сил в Афганистане о борьбе с наркотиками явных улучшений в противодействии производству и обороту наркотиков не наблюдается. Более того, многие центральноазиатские эксперты отмечают странную закономерность: площади выращивания наркотического сырья растут именно в тех областях Афганистана, которые контролируются войсками США и Великобритании. В случае обострения ситуации в Афганистане эта страна может создать своим ближайшим соседям еще более серьезную угрозу, если иметь в виду распространение наркотиков в больших объемах, укоренение религиозного экстремизма на большей территории и потоки беженцев, которые одним своим появлением могут доставить немало хлопот и без того не вполне благополучным центральноазиатским государствам. Так что центральноазиатским лидерам, если они стремятся избежать «наркозависимости» экономик своих государств, есть о чем серьезно задуматься.
А вот Индия, которая установила торговые и культурные связи со всеми странами региона, способна содействовать именно модернизации постсоветской ЦА. В пользу Индии говорит и то, что этому многонациональному и мультиконфессиональному государству удалось построить устойчивую политическую систему, базирующуюся на демократических принципах. Как заверял своих
104
центральноазиатских партнеров министр обороны П. Мукерджи, Индия не занимается «экспортом идеологий», она своим примером способствует продвижению ценностей демократии в этот регион, является фактором его модернизации. Политический вес Индии во всем Азиатском регионе значительно возрос вследствие ее участия в эксплуатации авиабазы Айни (Республика Таджикистан). Индия может теперь быстрее реагировать на угрозы ее безопасности, включая и терроризм; база дает Дели ограниченные, но существенные возможности доставки специальных сил на театр военных действий в случае необходимости; наконец, Индия может активнее участвовать в создании системы энергетической безопасности в регионе; вырисовывается перспектива успешных переговоров с центральноазиатскими экспортерами нефти и газа о поставках этих энергоносителей в Индостан. Некоторые из индийских внешнеполитических интересов в ЦА совпадают с американскими, другие отвечают императиву укрепления связей с Россией. Так, курс индийского правительства на углубление отношений центральноази-атских государств с их южными соседями поддерживается американской администрацией. Но он же рождает подозрение в Москве, где не приветствуют проекты, способные подорвать экономическое и политическое влияние России в регионе. В то же время у Индии и России есть много точек соприкосновения: терроризм в религиозном обличии является врагом для обеих стран; Индия нуждается в российских энергоносителях так же, как Россия - в дипломатической поддержке, которую Дели мог бы оказать российским внешнеполитическим инициативам; Индия, кроме того, интересует Россию как рынок сбыта оружия. Стратегия Индии по расширению своего присутствия в ЦА вызвала неоднозначную реакцию у ее традиционных региональных соперников. В Исламабаде такая активность Дели была расценена как очередная попытка «окружить» Пакистан недружественным кольцом; Китай посчитал индийские амбиции вызовом его интересам, что подтолкнуло Пекин к еще большему расширению экономических и военных контактов со странами ЦА, и в частности с Таджикистаном, на который Индия сделала особую ставку. Кроме того, Китай, по слухам, ведет интенсивные поиски стран, где он мог бы обозначить свое военное присутствие, и в качестве вероятных кандидатов чаще всего называют Киргизию и Узбекистан. В ЦА на Индию смотрят куда более благосклонно, нежели на Китай, и она привлекает государства региона как выгодный экономический партнер, имеющий к тому же огром-
105
ный рынок. У Индии большой военно-морской флот, использующий военное вооружение советских времен, которое ранее выпускали заводы Казахстана. Так что к расширению сотрудничества есть взаимный интерес. Внешняя политика Индии отличается сбалансированностью, и нет оснований предполагать, что Дели даст себя вовлечь на пространстве ЦА в создание вместе с Россией и Китаем «треугольников», которые могли бы иметь антиамериканскую направленность. В то же время она едва ли станет, как, например, Турция, проводником американских или европейских интересов в регионе. А вот повышение в ЦА роли и авторитета Индии как крупной региональной державы более чем вероятно.
Менее заметна в ЦА политика Пакистана, который старается, с одной стороны, не афишировать своей заинтересованности в природных ресурсах региона, а с другой - стремится не допускать усиления своего вечного соперника - Индии. Пакистанские политики пытаются представить свою страну как надежное звено той части исламского мира, которое не поддерживает радикальные политические течения ислама и ведет с ними борьбу, что для ЦА имеет особое значение. Однако же между Пакистаном и центрально-азиатскими государствами до недавнего времени отношения были непростые. На них главным образом влиял факт длительной поддержки движения «Талибан» пакистанскими секретными службами. В ЦА такая связь части пакистанского истеблишмента с талибами и чрезмерная, как считали в центральноазиатских столицах, терпимость пакистанских властей к присутствию талибов в соседних с Афганистаном провинциях Пакистана рассматривалась как прямая угроза безопасности региона. Разгром талибов в Афганистане способствовал нормализации пакистано-центральноазиат-ских отношений, но не снял полностью недоверия к региональной политике Пакистана, что, в частности, предопределило подход центральноазиатских государств к прокладке энергетических маршрутов через территорию Пакистана. Подписанное в мае 2002 г. туркменистано-пакистанское соглашение о строительстве газовой «трубы» оставалось на бумаге во многом по причине этого недоверия. Сдвинуть проект с мертвой точки не помогло ни заключенное в декабре того же года тройственное соглашение между Туркменистаном, Афганистаном и Пакистаном, ни то, что к этому соглашению присоединился в качестве координирующего партнера Азиатский банк развития, взявшийся финансово и технически содействовать проекту. В последние годы Пакистан стремится нала-
106
дить отношения с тремя центральноазиатскими государствами, более всего пострадавшими от исламистского экстремизма, - Узбекистаном, Киргизией и Таджикистаном. Своей поездкой в Узбекистан и Киргизию в марте 2005 г. президент П. Мушарраф попытался сломать барьер недоверия и убедить власти этих государств в том, что Пакистан, как и они, озабочен проблемами обеспечения безопасности в регионе. Возможно, именно этот шаг, на который пошло пакистанское руководство, помог ему добиться в 2006 г. присоединения Пакистана - пока в качестве наблюдателя - к ШОС. Особенно тесными стали отношения Пакистана с Узбекистаном после событий в Андижане. Тогда Исламабад счел для себя важным поддержать Ташкент, чтобы тот не попал исключительно под российское или китайское влияние. Частично это удалось, и узбекский президент активизировал связи с правительством генерала Мушаррафа, поддержавшего своего коллегу в трудный момент. Примечательно, что по итогам двухдневного визита в Узбекистан президент Пакистана подписал 6 марта 2005 г. со своим узбекским коллегой соглашение о борьбе с терроризмом: речь шла об узбекских антиправительственных и террористических движениях, нашедших убежище в Афганистане и Пакистане. Позитивный отклик в Узбекистане получило известие о ликвидации весной 2007 г. в пакистанской провинции Южный Вазиристан укрывавшихся там военизированных отрядов, сформированных из узбеков - участников ИДУ.
Саудовская Аравия, как и остальные государства арабского мира, пока мало проявила себя в сравнении с азиатскими соседями ЦА в экономической и политической жизни региона. Не способен Эр-Рияд и реально соперничать здесь с Россией и Китаем. Поэтому королевство даже не претендует на экономическое или политическое лидерство в ЦА, а направляет свою деятельность в первую очередь на обеспечение духовного влияния на местное суннитское население. И осуществляется такое влияние по различным каналам - через организацию паломничества в Саудовскую Аравию, обучение там центральноазиатской молодежи, строительство мечетей и религиозных школ в республиках региона, финансовую поддержку исламских благотворительных и религиозно-политических организаций. Таким образом, саудовцы стремятся создать противовес культурному и экономическому влиянию Турции на тюркские народы Центральной Азии и политическому и культурному влиянию Ирана на родственных ему таджиков. Одновременно увеличивается саудовское участие в региональных проектах по добыче и
107
транспортировке энергоресурсов. Примечательно, что свой первый официальный визит новый президент Туркменистана Бердыму-хаммедов нанес в Саудовскую Аравию, которую он посетил в апреле 2007 г. после вступления в свою должность в феврале 2007 г. Бердымухаммедов посетил святыни ислама в священной для мусульман Мекке, где совершил обряды малого хаджа (умры). В Джидде он провел с королем Абдаллой ибн Абдель Азизом Аль Саудом переговоры «по вопросам перспектив двусторонних отношений, а также ряду международных проблем». Их итогом стали соглашения о сотрудничестве в торгово-экономической и гуманитарных областях, которые способны поднять отношения между двумя странами на более высокий уровень. В силу специфики и традиций саудовской внешней политики Эр-Рияд избегает контактов по региональным вопросам с другими крупными игроками. Представители королевства предпочитают действовать не напрямую, а используют каналы влияния в третьих странах или организации, официально не связанные с саудовскими властями. В целом же присутствие в регионе такого крупного внешнеполитического игрока, каким является Саудовская Аравия, было бы не столь заметно, если бы не усилия королевства по распространению религиозного влияния на суннитское население ЦА.
Подводя итоги, можно сказать, что населяющие ЦА народы больше всего хотели бы, чтобы их регион превратился в площадку для сотрудничества, а не соперничества. Вероятно, этого можно достичь после устранения основной угрозы, которая исходит из Афганистана. Внутриполитическая ситуация в России и Китае будет оказывать воздействие на их активность в ЦА. Общая тенденция складывается пока не в пользу Москвы. Однако даже в случае ослабления российского политического влияния в ЦА Пекин вынужден будет поддерживать позиции РФ в регионе, поскольку она облегчает задачу по недопущению сюда других, более сильных и опасных для Китая внешних игроков. Центральноазиатские государства заинтересованы в развитии отношений с ведущими региональными и азиатскими державами в первую очередь на экономической основе и особенно, когда такое сотрудничество сопровождается соответствующими инвестициями. Но государства региона постараются при этом не нанести ущерба своим отношениям с европейскими государствами, Россией и США.
«Мировая экономика и международные отношения»,
М., 2007 г., № 12, с. 55-65.
108
