CC BY
0
ИСТОРИЯ И ТЕОРИЯ ПОЛИТИКИ HISTORY AND THEORY OF POLITICS
5.5.1 История и теория политики (политические науки)
History and Theory of Politics
5.1.2 Публично-правовые (государственно-правовые) науки
(юридические науки)
Public Law (State Law)
DOI: 10.33693/2223-0092-2024-14-2-15-23 УДК: 321.01 ГРНТИ: 11.01.67 EDN: GBTLPQ
Ценностная политика и права человека: опыт политико-философского анализа
В.В. Зубов ©
Финансовый университет при Правительстве Российской Федерации, г. Москва, Российская Федерация
E-mail: [email protected]
Аннотация. В предложенной публикации автор, пользуясь философской рефлексией, диалектическим методом, дискурсивным подходом, формально-правовым методом, политико-правовой компаративистикой, аналитическим и описательным приемами, проводит осмысление доктринального и фактического соотношения ценностно ориентированного курса с правами человека в рамках текущего состояния российской внутриполитической системы. Очерчивается политико-правовая конструкция прав человека в российском политическом поле, вскрываются философские основания, лежащие в основе доктрины прав человека, определяются пределы и возможности духовной рецепции идеи прав человека в неевропейский социум, раскрывается метафизический и аксиологический базис ценностно ориентированной российской политики как последовательного проведения ме-тафилософской идеи патриотизма, проводится интеллектуальный синтез доктрины прав человека с ценностными нарративами. Утверждается отчетливая связь институции прав человека с направлениями политической мысли и политическими практиками, отстаивающими или проводящими идею постепенного снижения государственного вмешательства в частную жизнь индивидов и функционирование социальных образований в рамках гражданского общества. Проводится мысль о том, что дальнейшее развитие ценностно ориентированного курса в Российской Федерации неизбежно поставит вопрос о замене буржуазно-индивидуалистического подхода к институту прав человека на подход нравственный, где свободы и правомочия оркеструются духовным каркасом российской цивилизации. Обосновывается необходимость пересмотра используемых в политико-правовой теории подходов к определению ведущих государственных полномочий путем их замены на определение государства через ракурс суверенной власти, которая может отходить от нормально действующих формул права в экстраординарных ситуациях. В заключении делается вывод о том, что ценностная политика задает нравственный фокус трактовки, осмысления и подходов к реализации конституционно закрепленных прав и свобод человека и гражданина, выступает своего рода экспликацией действующих нормативных правовых установлений общего порядка.
Ключевые слова: ценностная политика, права человека, конституционный порядок, суверенитет, философская рефлексия, позитивная и негативная свобода, политическая теология
DOI: 10.33693/2223-0092-2024-14-2-15-23
Value Policy and Human Rights:
Experience of Political and Philosophical Analysis
V.V. Zubov ©
Financial University under the Government of the Russian Federation, Moscow, Russian Federation
E-mail: [email protected]
Abstract. In the proposed publication, the author, using philosophical reflection, the dialectical method, the discursive approach, the formal legal method, political and legal comparative studies, analytical and descriptive techniques, comprehends the doctrinal and factual relationship of the value-oriented course with human rights within the framework of the current state of Russian domestic political systems. The political and legal structure of human rights in the Russian political field is outlined, the philosophical foundations underlying the doctrine of human rights are revealed, the limits and possibilities of spiritual reception of the idea of human rights in a non-European society are determined, the metaphysical and axiological basis of value-oriented Russian politics as a consistent implementation of the metaphilosophical idea of patriotism is revealed, an intellectual synthesis of the doctrine of human rights with value narratives is carried out. A clear connection between the institution of human rights and the directions of political thought and political practices that defend or pursue the idea of gradually reducing state interference in the private lives of individuals and the functioning of social entities within civil society is affirmed. It is suggested that the further development of a value-oriented course in the Russian Federation will inevitably raise the question of replacing the bourgeois-individualistic approach to the institution of human rights with a moral approach, where freedoms and warrants are orchestrated by the spiritual carcass of Russian civilization. The necessity of revising the approaches used in political and legal theory to defining leading state powers by replacing them with a definition of the state through the perspective of sovereign power, which can deviate from normally operating formulas of law in extraordinary situations, is substantiated. In conclusion, an inference is drawn that value policy sets the moral focus of interpretation, comprehension and approaches to the implementation of constitutionally enshrined rights and freedoms of man and citizen, and acts as a kind of explication of existing normative legal institutions of a general order.
Key words: value policy, human rights, constitutional order, sovereignty, philosophical reflection, positive and negative freedom, political theology
FOR CITATION: Zubov V.V. Value Policy and Human Rights: Experience of Political and Philosophical Analysis. Sociopolitical Sciences. 2024. Vol. 14. No. 2. Pp. 15-23. (In Rus.). DOI: 10.33693/2223-0092-2024-14-2-15-23. EDN: GBTLPQ
V_/
ВВЕДЕНИЕ
Актуальность выбранной темы настоящего исследования обуславливается наличествующими трендами мировоззренческой и практико-политической повестки последних лет, связанными с конституированием ценностно ориентированного политического курса и беспрецедентным со времен «холодной войны» ухудшением отношений западноевропейских стран и Соединенных Штатов Америки с Российской Федерацией.
С одной стороны, происходит последовательное распространение патриотических интенций в качестве основополагающей идейной основы российского общества. Президент Российской Федерации В.В. Путин еще в феврале 2016 г. заявил, что «у нас нет никакой и не может быть никакой другой объединяющей идеи, кроме патриотизма»1. Данное изречение главы государства с течением времени было воспринято как
1 Путин назвал единственно возможную для России национальную идею [Электронный ресурс]. URL: https://www.rbc.ru/pol itics/03/02/2016/56blf8a79a7947060162a5a7 (дата обращения: 14.04.2024).
руководство к действию при обновлении Конституции Российской Федерации, которое было поддержано 77,92% россиян2 в ходе Общероссийского голосования 1 июля 2020 г. Принятые конституционные новеллы углубили и расширили горизонты ценностного наполнения Основного закона, о чем свидетельствует, в частности, введение ст. 67.1, где закрепились положения о признании преемственного курса в развитии Российского государства, тысячелетней истории нашей страны, сохранении памяти предков, почитании памяти защитников Отечества, охране исторической достоверности и недопустимости совершения действий, направленных на умаление подвига народа при защите Отечества3.
2 За поправки к Конституции РФ проголосовало 77,92% россиян [Электронный ресурс]. URL: https://www.garant.ru/news/1390943/ (дата обращения: 14.03.2024).
3 Конституция Российской Федерации (принята всенародным го-
лосованием 12 декабря 1993 г.) // Официальный интернет-портал правовой информации (www.pravo.gov.ru). 6 октября 2022 г. №0001202210060013.
В.В. Зубов
С другой стороны, агрессивный милитаристский курс блока НАТО во главе с США породил вынужденную меру в виде проведения Российской Федерацией с 24 февраля 2022 г. специальной военной операции на территории Донбасса, что активизировало дальнейшее развитие ценностной политики внутри Российской Федерации. Фактическая включенность ряда европейских стран и Соединенных Штатов Америки в эскалацию российско-украинской конфронтации показала, что речь идет не только о защите русского населения на исконных исторических землях российского государства от необандеровской агрессии киевского режима, но и о противостоянии более глубокого, ценностного порядка. Стало очевидным, что в ходе проведения специальной военной операции Россия окончательно и бесповоротно оформляется как идейный антипод западноевропейскому образу мысли, поощряющему индивидуализм, нигилизм, попрание семейных столпов, эгоизм, презрительное отношение к жертвенности, бездуховность. Таким образом, актуализируется и приобретает особую важность направление артикуляции и разработки общенационального ценностного базиса, отражающего генетическую связь, историческую преемственность и трансцендентальное сцепление Российской Федерации с укоренившейся в культурном коде каждого россиянина героической идеей российской государственности и способного приобрести статус идеологической основы современного политического порядка. Итогом осознания и реализации данной потребности стал Указ Президента РФ от 9 ноября 2022 г. № 809 «Об утверждении Основ государственной политики по сохранению и укреплению традиционных российских духовно-нравственных ценностей»4, где, как мы заметили в одной из последних публикаций, санкционируются ценности общечеловеческие (жизнь, достоинство, права и свободы человека), гуманитарные (приоритет духовного над материальным, гуманизм, милосердие, справедливость), гражданские (патриотизм, гражданственность, служение Отечеству, историческая память и преемственность поколений, единство народов России) и коммунитарные (крепкая семья, созидательный труд, коллективизм, взаимопомощь и взаимоуважение)» [9:44].
Вместе с тем инкорпорация ценностного курса интерферируется с признаваемым в нашей стране институтом прав человека, который имеет свои истоки в либерально-буржуазном правопонимании. Следовательно, надлежит провести осмысление доктриналь-ного и фактического соотношения таких явлений, как ценностно ориентированный курс, с одной стороны, и права человека, с другой стороны, в рамках текущего состояния российской внутриполитической системы, что и будет являться целью настоящей публикации.
Для достижения поставленной цели необходимо решить несколько задач:
• очертить политико-правовую конструкцию прав человека в российском политическом поле;
4 Указ Президента РФ от 9 ноября 2022 г. № 809 «Об утверждении Основ государственной политики по сохранению и укреплению традиционных российских духовно-нравственных ценностей» // Собрание законодательства Российской Федерации. 14.11.2022. №46. Ст. 7977.
• вскрыть философские основания, лежащие в основе доктрины прав человека;
• определить пределы и возможности духовной рецепции идеи прав человека в неевропейский социум;
• раскрыть метафизический и аксиологический базис ценностно ориентированной российской политики как последовательного проведения метафилософ-ской идеи патриотизма;
• провести интеллектуальный синтез доктрины прав человека с ценностными нарративами.
Методологическую базу исследования составляют метод философской рефлексии, диалектический метод, дискурсивный подход, формально-правовой метод, политико-правовая компаративистика, анализ и описание.
КОНСТРУКЦИЯ ПРАВ ЧЕЛОВЕКА В РОССИЙСКОЙ ПОЛИТИКЕ
Едва ли необходимо доказывать тот факт, что категория прав человека прочно встроилась в политический и правовой фундамент ведущих государств мира, к числу которых, безусловно, относится Российская Федерация. Права человека - это основа государственного строя, а их обеспечение признается в текущих реалиях одним из ведущих направлений политического администрирования.
В российском правовом поле не дается легальное определение прав человека, несмотря на то что сам институт прав и свобод человека и гражданина, бесспорно, считается элементом, определяющим конституционное право и государственный порядок. В российской политико-правовой доктрине под правами человека понимается «совокупность действующих на определенной территории легальных свобод (соматических, гражданских, экономических, социальных, политических, культурных, экологических и других), гарантируемых тем или иным государством не только юридически, но и фактически» [10: 318]. Впрочем, подобный подход кажется нам неоднозначным и весьма дискуссионным, так как содержит в себе отпечаток позитивистской парадигмы: права человека стыкуются именно с государственной волей, исключая воздействие на них иных акторов или социальных связей.
Действительная политическая история прошлого столетия показывает, что гарантом восстановления базисных личных прав может быть в том числе международное сообщество, о чем свидетельствует опыт создания СССР, США, Великобританией и Францией Международного Военного Трибунала5 для преследования и наказания военных преступников нацистского, фашистского и милитаристского режимов Германии, Италии и Японии соответственно. Данный орган, вынесший по итогам Нюрнбергского трибунала приговор высокопоставленным должностным лицам некогда гитлеровской Германии за военные преступления и преступления против человечности, стал экстраординарным институтом пресечения беспрецедентных
5 Устав Международного Военного Трибунала суда и наказания главных военных преступников европейских стран оси от 8 августа 1945 г. Ц Действующее международное право. В 3 т. М.: МНИМП, 1996. Т. 3.
по своей жестокости нарушений и, по возможности, восстановления фундаментальных прав личности и целых социальных групп, попранных экспансионистскими устремлениями империалистических стран.
В качестве еще одного примера, подтверждающего правомерность нашей точки зрения, можем взять Всеобщую декларацию прав человека6, где отражаются те основополагающие правомочия личности, которые должны соблюдаться на уровне государств всех государств-членов ООН. Генеральной Ассамблеей Организации Объединенных Наций предписывается, что Всеобщая декларация прав человека провозглашается «в качестве задачи, к выполнению которой должны стремиться все народы и государства с тем, чтобы каждый человек и каждый орган общества, постоянно имея в виду настоящую Декларацию, стремились путем просвещения и образования содействовать уважению этих прав и свобод и обеспечению, путем национальных и международных прогрессивных мероприятий, всеобщего и эффективного признания и осуществления их как среди народов государств - членов Организации, так и среди народов территорий, находящихся под их юрисдикцией»7. Потому нам представляется, что одним из регуляторов обеспечения прав человека, помимо национальных правопорядков, может выступать международное сообщество.
Не имея необходимости освещать принятые в политической и конституционно-правовой науках подходы к классификации прав человека (данная тема является, с нашей точки зрения, довольно разработанной, до той степени, что попытки привнесения новизны будут считаться не более чем симуляцией активности, на поверку оказывающейся бесплодным занятием), обратим внимание на особенности интерпретации категории «свобода», которая суть неотъемлемое условие возникновения прав человека.
Политико-философская рефлексия касательно человеческой свободы в европейской мысли отталкивается от двустороннего восприятия самого феномена свободы в ее сопоставлении с индивидом. На аверсной стороне анализа располагается индивидуальность как автономная самодостаточная целостность, обладающая волей, интенцией и потенцией к преобразованию окружающего мира. Реверсная сторона представлена внешней действительностью, которая неизбежным образом сковывает социальный атом в виде отдельно взятой личности набором ограничений, барьеров и нормативов. Иными словами, речь идет о двуликой конфигурации свободы, ее развертывании в позитивном и негативном ключах.
В западноевропейской политико-философской традиции наиболее обстоятельная разработка концепта позитивной и негативной свободы, по нашему убеждению, связывается с именами И. Берлина и М. Хайдеггера.
Попытки осмысления взглядов И. Берлина предпринимались нами в предыдущих работах [8]. Проведенные исследования позволили заключить, что «позитивная свобода - это «свобода быть хозяином себе»
6 Всеобщая декларация прав человека (принята резолюцией 217 А (III) Генеральной Ассамблеи ООН от 10 декабря 1948 г.) [Электронный ресурс]. URL: https://www.un.org/ru/documents/ decl_conv/declarations/declhr.shtml (дата обращения: 10.03.2024).
7 Там же.
[2: 137] (свобода «для» - для реализации своих потребностей, намерений и желаний), негативная свобода -это ограничение от сознательного вмешательства «других людей в ту область, где я без такого вмешательства совершил бы какое-то действие» [Там же: 126] (свобода «от» - от произвольного и нежелательного вмешательства кого бы то ни было в личное пространство индивида)» [8: 131]. Что касается воззрений М. Хайдеггера, то они, в целом, сходятся с разработками И. Берлина. В части негативной свободы выдающийся немецкий философ пишет: «Саморазвязывание (ЗкЫовЬМеп), сбрасывание оков, оттеснение себя от притесняющих властей и сил становится основным опытом человека, вместе с которым ясность знания вступает и свобода в ее негативном понимании» [5: 35]. В свою очередь, «свобода же в позитивном смысле подразумевает не прочь-от, а направленность к чему-то (Нт-ги); позитивная свобода означает бытие-свободным для..., держание себя открытым для..., следовательно, держание себя открытым для..., определение себя самого через..., определение себя самого к... Это значит: всецело из себя, т.е. самому определять собственные поступки, самому давать им закон» [Там же: 36].
Важно понимать, что двуединство позитивной и негативной свободы сочетается исключительно с либеральным направлением политики. Данная позиция подкрепляется тем, что свободная автономная личность, действующая позитивно, - это фетиш приверженцев просвещенческого курса (в широком смысле), предполагающего либерализацию политического поля и введение институциональных и нормативных ограничений государственной власти, раскрывающих существо и механизм негативной свободы. Причем принципиально важно в данном контексте фокусировать внимание на диалектическом единстве двух разнонаправленных свобод. Диалектика позитивной и негативной свободы предполагает, что преобразовательный функционал личности и властно-принудительные возможности государства ограничиваются в одном случае интересами сообщества, а в другом случае - потребностями личности.
При этом апофеоз позитивной свободы в принципиальном разрыве со свободой негативной присущ антилиберальным течениям, которые легитимируются в тоталитарных учениях. В этой связи интересно обратить внимание на ведущие признаки тоталитаризма, которые выделяет видный зарубежный исследователь Э. Джентиле. Автор предлагает развернутое определение тоталитаризма, эксплицитно включающее признаки данного политического явления: «Под «тоталитаризмом» я понимаю опыт политического господства, осуществляемого тем или иным революционным движением и утверждаемого посредством партии с военной дисциплиной (демократический централизм большевистской партии, вождизм нацистов. - В.З.); во главу угла ставится идея народного единства, предполагающая монополию на власть (что выражалось, например, в идее диктатуры пролетариата, которую применял к своим задачам И. Сталин. - В.З.) и после завоевания этой власти предусматривающая радикальное преобразование прежнего режима, достигаемое законными и незаконными путями, или полное его упразднение и затем создание нового государства, основанного
В.В. Зубов
на господстве одной партии, основная задача которой - полное завоевание общества, то есть установление строгой социальной иерархичности и даже формирование однородного и целостного общественного единства, достигаемого с помощью идеологических понятий, мифов и ценностей, исповедующих идею народного возрождения и формирующих своеобразную политическую религию, цель которой - радикальное «антропологическое» преобразование индивида и общество путем «антропологической революции» («классовое сознание», «расовое сознание». - В.З.), создание нового человека, душой и телом преданного революционным идеям и замыслам тоталитарной партии, стремящейся к созданию новой цивилизации, сверхнациональной по своей природе» [3: 135].
В этом смысле совсем не важно, о какой исторической разновидности тоталитаризма идет речь, существенно другое: тоталитаризм утверждается как прямое и риторическое отрицание прежнего порядка и, следовательно, прежних ограничителей (негативных свобод), порождаемых предыдущим политическим кризисом. Соответственно, конституирование нового уклада, определяемого не в последнюю очередь корпусом негативных свобод, предполагает доминирование позитивной, слабо или вовсе не сковываемой свободы, которая раскрывается как творчество народных масс и харизматических лидеров.
Надо понимать, что для некоторых неевропейских политических традиций проблематика прав и свобод человека является несвойственной и во многом чужеродной, что фактически снимает с данного концепта претензию на универсальность. В качестве примера возьмем японский политический порядок, где на протяжении нескольких столетий идефиксом были не права и свободы, а идеал долга, что говорит о деонтической ориентации культурного кода японцев в противовес консеквенциальным нарративам европейцев. А.Р. Филиппов и О.Г. Новиков со ссылкой на известную работу американского антрополога Р. Бенедикт «Хризантема и меч: Модели японской культуры» в этой связи пишут: «В отношениях между собой они (японцы. - В.З.) руководствуются долгом, который подразделяется на гиму и гири. Гиму - это неоплатный долг, он не имеет как срока давности, так и количественного выражения (долг перед императором, страной, родителями и предками), гири - это долг, выплата по которому «производится с математической точностью эквивалентно полученному одолжению» [1: 156] (к примеру, встречное равнозначное представление за ранее сделанный кем-либо подарок)» [12: 23].
Трудно спорить с тем, что современная Япония, вобравшая в себя плоды вестернизации Мейдзи и последствий американской военной оккупации 1945-1952 гг., приняла либерально-демократические постулаты и перестроила политический процесс сообразно с западноевропейскими и американскими стандартами. Однако данная трансформация является привнесенной в японскую политию извне и не отражает то признание незыблемости социально-политической иерархии, которое по праву считается стержневым элементом японского политического этоса и основывается не столько на разумных, сколько на этических началах. В этой связи уместно вспомнить важнейшие постулаты
конфуцианских этико-политических принципов, суть которых сводилась «к упорядочению отношений между подчиненными и подвластными преимущественно через категорию добродетельного правления» [11: 39], а не к рационалистическим апелляциям, присущим европейским мыслителям Нового времени.
Очевидно, что интерес к правам человека коррелирует с общим массивом теоретических положений об ограниченности государственной власти, из которых впоследствии усилиями Б. Констана и А. де Ток-виля выродилась классическая либеральная доктрина. В этом отношении права человека - это данность про-тополитического (как естественные права) и политического общества (как признание со стороны государства незыблемости естественных прав, дарованных человеку Богом или природой вещей). Эволюция прав человека развивается в полном соответствии с логикой перехода от естественного состояния социума к состоянию гражданскому, предусматривающему делегирование гражданским обществом части своих свобод универсальному и всеохватывающему политическому образованию во имя обеспечения физической безопасности и сохранности частной собственности на основе общественного договора. Постулируется, что государство не может вторгаться в сферу естественных прав и тем более умалять такие права, кроме того, считается, что государство - это не более чем инструмент для комфортной реализации атомарными индивидами своих потребностей и интересов.
Теоретические предпосылки и положения подобного рода нашли свое отражение в важнейших источниках, где закреплены результаты политических преобразований в духе ограничения государственной власти. В частности, речь идет о Декларации прав человека и гражданина 26 августа 1789 г., провозглашенной по итогам Великой французской революции и носящей отчетливо выраженный либеральный характер. В данном акте закрепляются положения о равноправии всех людей по факту рождения (ст. 1), обеспечении естественных прав человека как цели политического союза (ст. 2), народном суверенитете как источнике власти (ст. 3), свободе как возможности осуществления естественных прав в тех пределах, в которых собственная активность не вступает в конфронтацию с интересами других людей и сообщества в целом (ст. 4), возможности граждан истребовать отчет у государственных служащих о своей деятельности (ст. 15), которая де-факто признает подчиненный статус государственного аппарата по отношению к гражданскому обществу8.
В контексте универсализации либерально-демократических интенций, которая была мейнстримом в прошлом столетии и в некоторой степени остается им до сих пор, важно заметить следующее: история отдельных политических режимов показывает, что попытки включения института прав человека в недемократические по своему духу и методам властвования государственные системы смотрятся неорганичными. В некотором смысле такие кейсы демонстрируют имплицитное признание авторитета западноевропейской
8 Декларация прав человека и гражданина, 26 августа 1789 г. [Электронный ресурс]. URL: https://pnu.edu.ru/ru/faculties_old/ full_time/isptic/iogip/study/studentsbooks/histsources2/igpzio35/ (дата обращения: 17.03.2024).
гуманитарной мысли и свидетельствуют о том, что буржуазно-демократические модели подспудно считаются образцовыми даже несмотря на демагогическое отрицание их ценности и полезности. Мало того, признание ценности прав человека, пусть даже и мнимое, способно идти вразрез с основными положениями господствующих в недемократических обществах политических теорий, а подчас и законодательных положений. Так, в структуре «сталинской» Конституции 1936 г. имела место гл. X под названием «Основные права и обязанности граждан». В данной главе, помимо прав социалистической направленности, закреплялись правомочия либерального толка, такие, как «свобода слова, свобода печати, свобода собраний и митингов, свобода уличных шествий и демонстраций», что явствует из ст. 125 Конституции СССР 5 декабря 1936 г. Также в Конституции признавались неприкосновенность личности, а также неприкосновенность жилища и тайна переписки, что, согласно ранее изложенному, следует квалифицировать как негативные права. Вместе с тем в ст. 2 того же акта сказано, что «политическую основу СССР составляют Советы депутатов трудящихся, выросшие и окрепшие в результате свержения власти помещиков и капиталистов и завоевания диктатуры пролетариата»9. Значит, режим политической власти в Советском Союзе можно определить как длящуюся диктатуру пролетариата. Но здесь возникает вопрос о том, а каково существо диктатуры пролетариата, где обеспечиваются некоторые либерально-демократические права?
Архитектор Советского Союза В.И. Ленин в своей известной политической работе «Государство и революция» однозначно пишет, что диктатура пролетариата представляет собой особую силу для подавления буржуазии пролетариатом [4: 17]. При этом видится очевидным, что обеспечение политических свобод явно контрастирует с направленностью диктатуры пролетариата на описанное Лениным «подавление буржуазии пролетариатом». Более того, фактическая реализация таких свобод привела бы к легализации буржуазии и иных несогласных социальных слоев в качестве законно действующего политического противника большевицкой власти, а их подавление (что является самоцелью пролетарской диктатуры) воспринималось бы как антиконституционный акт.
Та же проблема характерна и для «брежневской» Конституции 1977 г. В преамбуле говорится об установлении диктатуры пролетариата, которая последовательно трактовалась в ленинском ключе на всем протяжении советовластия, а в ст. 50 - о свободе «слова, печати, собраний, митингов, уличных шествий и демонстраций»10.
Таким образом, можем констатировать отчетливую связь институции прав человека с направлениями политической мысли и политическими практиками, отстаивающими или проводящими идею постепенного
9 Конституция (Основной Закон) Союза Советских Социалистических Республик (утв. Постановлением Чрезвычайного VIII Съезда Советов СССР от 05.12.1936) //Известия ЦИК СССР и ВЦИК 06.12.1936. № 283.
10 Конституция (Основной закон) Союза Советских Социалисти-
ческих Республик (принята на внеочередной седьмой сессии Верховного Совета СССР девятого созыва 7 октября 1977 г.) // Ведомости Верховного Совета СССР. 1977. № 41. Ст. 617.
снижения государственного вмешательства в частную жизнь индивидов и функционирование социальных образований в рамках гражданского общества. Идея прав человека, будучи продуктом либерализации политических отношений, наметившейся в связи с капиталистической трансформацией и кардинальным изменением социальной структуры на фоне укрепления позиций экономической элиты, остается наиболее жизнеспособной в западноевропейских странах, а попытки ее рецепции в ряде случаев подрывают исконные устои политической культуры или носят сугубо декоративный характер.
ЦЕННОСТНАЯ ПАРАДИГМА В РОССИЙСКОМ ПОЛИТИЧЕСКОМ ЛАНДШАФТЕ
Ценностная парадигма как самостоятельное направление современного политологического анализа в настоящее время находится на стадии разработки и наполнения доктрины важнейшими исследовательскими достижениями. Объектом ценностной парадигмы служит часть политической реальности, именуемая ценностной политикой, под которой мы понимаем «артикуляцию и правовое облечение государством социально значимых идей и смыслов непреходящего толка в сочетании с разработкой и имплементацией юридических, организационно-распорядительных и коммуникативных механизмов соблюдения ценностей» [9: 39].
Идеологическим основанием российского ценностного курса является патриотическое мировоззрение, которое в существующих реалиях приобретает мета-политическое значение. И хотя патриотизм в упомянутом выше Указе Президента РФ от 9 ноября 2022 г. № 809 «Об утверждении Основ государственной политики по сохранению и укреплению традиционных российских духовно-нравственных ценностей» фиксируется как одна из традиционных духовно-нравственных ценностей, фактически он выступает в роли каркаса, на котором зиждутся иные основополагающие госу-дарствообразующие смыслы и постулаты.
Согласно Большой российской энциклопедии, патриотизм - это «осознанная любовь к родине, своему народу, его традициям»11. Данную трактовку патриотизма, уверены, разделяет неисчислимое множество наших сограждан и коллег-политологов. Однако с точки зрения последовательного проведения метода политико-философской рефлексии подобное определение нуждается в раскрытии и развертывании. Связывается данное обстоятельство с тем, что предложенная дефиниция вводит имманентные ограничения на содержание патриотического мировоззрения, что, по нашему убеждению, противоречит оценке патриотизма в качестве духовной ценности, которая неизбежно несет на себе отпечаток трансцендентного. Вместе с тем философское вопрошание, которое внутренне присуще рефлексии, предполагает вместе с тем ответ на вопрос о том, почему патриотическая идея трансцендентна.
Отвечая на данный вопрос, обратим внимание на генетическую связь патриотизма с идеалом Родины.
11 Патриотизм. Большая российская энциклопедия 2004-2017 [Электронный ресурс]. URL: https://old.bigenc.ru/philosophy/text/ 2324213 (дата обращения: 17.03.2024).
В.В. Зубов
В свою очередь, последнюю ни в коем случае нельзя рассматривать в натуралистическом ключе - как территорию, совокупность индивидов, действительные социальные связи и отношения, государство, его законы и институты политического управления. Если же понимать Родину утилитарно, окажется, что она может выступать в роли объекта, в части которого действуют компромиссы, торги, взаимовыгодные лишения и пр., что противоречит самой сути осознанной любви: подлинная любовь разворачивается там, где материализованные субъект-объектные связи отсутствуют в принципе. Следовательно, Родина есть идеальная категория, выражающая квинтэссенцию не определяемых в терминах материального мира ноуменальных (в терминологии И. Канта) моментов бытия. В общефилософском плане, таким образом, патриотизм выражает интрап-сихическое отношение самоидентификации индивида с лежащими вне пределов сущего трансцендентными идеями, влияние которых посредством практических действий, таких, как жертвенность, героизм, созидательный труд и взаимопомощь, покрывает политическую материю и задает абрис ее существования.
Из написанного ранее вытекает важный промежуточный вывод. Одна традиция, отталкивающаяся от фактического культа прав и свобод человека как объекта гражданской квазилитургики, восходит к материалистическому восприятию мира и социальных отношений, где интеракции государства и индивида трактуются в механистическом и индивидуалистическом ключе: существует четкая номенклатура прав и ограничений, очерчены широкие пределы личностной автономии, допускающие разрыв с преемственностью и пренебрежение к исконным ценностям прошлого. В свою очередь, когда во главу угла помещаются традиционные ценности, настолько очевидные и признаваемые подавляющим большинством граждан, вектор смещается в сторону метафизической традиции, где вневременные идеи и идеалы приобретают самостоятельное значение и обладают доминантой над сугубо материализованными потребностями.
Стало быть, одновременное проведение ценностного курса и политики признания прав человека в их либеральной интерпретации как выражения господства индивида над обществом порождает фундаментальное противоречие, корни которого лежат в извечном противостоянии двух традиций философствования - натуралистической и метафизической. Разрешение данного противоречия не предполагает компромиссов, поскольку одна традиция исключает другую. Следовательно, перспектива дальнейшего развертывания ценностного курса в нашей стране сделает неизбежностью отход от буржуазно-индивидуалистических нарра-тивов в части прав человека к этической парадигме, в лоне которой свободы и правомочия оркеструются духовным каркасом российской цивилизации.
АКТУАЛЬНЫЙ СИНТЕЗ
ПРАВ ЧЕЛОВЕКА И ЦЕННОСТНОГО КУРСА
Установленное в предыдущем абзаце противоречие между взаимоисключающими приоритетами в определении политического курса особенно актуализируется в связи с проведением Российской Федерацией
специальной военной операции по защите населения присоединенных территорий от агрессивной политики киевского режима. Не будет преувеличением охарактеризовать данную ситуацию как экстраординарную, заметно отличающуюся от привычного, стабильного течения политических процессов.
При этом основополагающие правовые акты общегосударственного значения, по-прежнему построенные на безусловном примате прав и свобод, способны действовать в полном объеме в рамках большей определенности. В том контексте, когда идет борьба за экзистенциальное будущее России как суверенного передового государства, фактический приоритет, вне всяких сомнений, должен быть отдан государствен-ническим консолидирующим идеям, пусть даже они и не признаются высшей ценностью конституционного порядка в достаточной степени. Как было справедливо замечено в учении политической теологии, «всеобщая норма, как ее выражает нормально действующая формула права, никогда не может в полной мере уловить абсолютное исключение и, следовательно, не способна также вполне обосновать решение о том, что данный случай - подлинно исключительный» [6:15-16].
В свете сказанного в предыдущем абзаце необходимо пересмотреть используемые в политико-правовой теории подходы к определению ведущих государственных полномочий. Распространенное представление о государстве как социальной организации, санкционирующей общеобязательные нормы социального общежития, должно уступить место более подходящему в данном контексте определению государства через ракурс суверенной власти. По мнению видного немецкого юриста К. Шмитта, сущность государственного суверенитета должна определяться «не как властная монополия или монополия принуждения, но как монополия решения» [7: 16], причем «исключительный случай выявляет сущность государственного авторитета яснее всего...здесь решение обособляется от правовой нормы и (сформулируем парадоксально) авторитет доказывает, что ему, чтобы создать право, нет нужды иметь право» [7:16].
Предложенная трансформация абстрактно-теоретических парадигм нуждается в преломлении сквозь призму отдельно взятых политических ситуаций и явлений, на основе которых можно проследить смену вектора восприятия существа государственной власти. С одной стороны, на территории Российской Федерации действует режим свободы слова, свободы распространения информации и свободы деятельности средств массовой коммуникации. С другой стороны, контролирующий орган в лице Федеральной службы по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций в день начала проведения специальной военной операции обращается с сообщением, в котором закрепляет обязанность российских СМИ и иных информационных ресурсов «использовать информацию и данные, полученные ими только из официальных российских источников»12.
12 Информация Федеральной службы по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций от 24 февраля 2022 г. «Вниманию средств массовой информации и иных информационных ресурсов» [Электронный ресурс]. URL: https://www.garant.ru/products/ipo/prime/doc/403466686/ (дата обращения: 17.03.2024).
Если пользоваться ограниченной трактовкой прав и свобод человека, то смысл подобного обращения Ро-скомнадзора установить довольно сложно. Однако, если выйти за рамки буквы закона и поместить данный кейс в более широкое исследовательское поле ценностного плана, смысл предписания контролирующего органа станет более чем понятен. В условиях беспрецедентной концентрации усилий сил и средств, направленных на решение задачи витальной значимости, необходимо не только обеспечить консолидацию единого многонационального российского народа, но и превентивным путем ограничить социум от возможного дестабилизирующего воздействия тех соображений и вредоносных мыслей, которые способны замедлить достижение поставленных задач.
Аналогичная ситуация имеет место в случае с ин-ституционализацией лиц, находящихся под иностранным влиянием, в качестве иностранных агентов. В Российской Федерации гарантируется политический плюрализм, что предусматривает свободное исповедание идей, их распространение и действие в соответствии с ними. Однако на практике имеют место ситуации, когда ангажированные Западом и США политические и социальные активисты занимаются нарочито вредоносной и дестабилизирующей деятельностью, которая по формальным признакам не образует состав административных или уголовно-правовых деликтов, используя права и свободы человека и гражданина исключительно с намерением причинить вред государству, социальной стабильности и общественной нравственности. Соответственно, становится необходимым введение ряда ограничительных мер на свободную деятельность иностранных агентов с тем, чтобы ограничить распространение деструктивных мировоззренческих конструкций и поддержать консолидацию общества вокруг правящего курса, с полной отдачей исповедующего традиционные духовно-нравственные ценности.
Тот же подход адаптивен и в случае анализа мер и мероприятий, нацеленных на пресечение оказания финансовой помощи противнику в ходе проведения Россией специальной военной операции. Уголовное законодательство закрепляет в качестве одного из принципов принцип справедливости, который следует понимать как соразмерность назначаемого наказания характеру и степени общественной опасности совершаемого деяния. При этом финансирование антироссийских сил в лице киевского режима или аффилированных с ним структур гражданами Российской Федерации вне зависимости от масштаба такого финансирования квалифицируется как государственная измена, максимальное наказание за которую - пожизненное лишение свободы.
Очевидно, что определение степени общественной опасности как количественной характеристики пре-
ЛИТЕРАТУРА
1. Бенедикт Р. Хризантема и меч: Модели японской культуры. СПб.:Наука, 2016. 360 с.
2. Берлин И. Философия свободы. Европа. М.: Новое литературное обозрение, 2014.448 с.
3. Джентиле Э. Фашизм. История и истолкование. СПб.: Владимир Даль, 2022. 558 с.
ступного деяния заметно меркнет перед характером общественной опасности, который в условиях проведения специальной военной операции приобретает исключительное значение. Оказание финансовой помощи противнику в контексте экстраординарного противостояния нашей страны с деструктивными западными силами и их сателлитом в лице необандеровского киевского режима справедливо считается одним из самых общественно опасных преступлений, за которое злоумышленники должны понести самое суровое наказание. Стало быть, мы видим, как уголовно-правовая оценка справедливости воздаяния виновным выходит за рамки буквы уголовного права и за пределы классической теории уголовного права, где количественная оценка преступления является неизбежной в процессе всестороннего осмысления преступного действия. Вектор смещается в сторону понимания справедливости по ее сути, которая не статична и механистична, а, напротив, динамична и связана с социальным контекстом, который, очевидно, изменился ввиду перехода от привычного государственного уклада к укладу экстраординарному.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Ценностная политика задает нравственный фокус трактовки, осмысления и подходов к реализации конституционно закрепленных прав и свобод человека и гражданина, выступает своего рода экспликацией действующих нормативных правовых установлений общего порядка. Предлагаемые в актах подзаконного нормотворчества традиционные российские духовно-нравственные ценности, таким образом, призваны сгладить влияние либеральной традиции правопони-мания, которая довлеет во второй главе Российской Конституции, посвященной правам и свободам человека и гражданина. С этой точки зрения, проведение нравственного курса посредством юридико-поли-тической воли главы государства решает две задачи. Во-первых, происходит приведение правовой базы в соответствие с действительными общественными настроениями, во-вторых, становится возможной существенная коррекция политического курса без инициирования процедуры разработки проекта нового Основного закона, что предусматривается согласно ч. 1 ст. 135 действующей Конституции в случае пересмотра ее положений из второй главы.
Впрочем, помимо юридического целеполагания, имеет место реализация кооперирующих задач, сопряженных с необходимостью сплочения различных слоев российского общества на базе общепризнанных и базисных ценностей в условиях нарастания геополитической напряженности и международного давления на Российскую Федерацию со стороны «недружественных» стран.
REFERENCES
1. BenedictR. Chrysanthemum and the sword: Models of Japanese culture. St. Petersburg: Nauka, 2016. 360 p.
2. Berlin I. Philosophy of freedom. Europe. Moscow: New Literary Review, 2014.448 p.
3. Gentile E. Fascism. History and interpretation. St. Petersburg: Vladimir Dal PublishingHouse, 2022. 558 p.
В.В. Зубов
4. Ленин В.И. Государство и революция. Учение марксизма о государстве и задачи пролетариата в революции. М.: Госполитиздат, 1953.120 с.
5. Хайдеггер М. О существе человеческой свободы. Введение в философию. СПб.: Владимир Даль, 2018.415 с.
6. Шмитт К. Политическая теология: сборник. М.: КАНОН-пресс Ц, 2000. 336 с.
7. Шмитт К. Понятие политического. СПб.: Наука, 2016. 567 с.
8. Зубов В.В. Свобода как философско-правовая и политическая категория: история вопроса // Пробелы в российском законодательстве. 2022. Т. 15. № 3. С. 124-133.
9. Зубов В.В. Ценностная политика в Российской Федерации: правовой аспект//Пробелы в российском законодательстве. 2024. Т. 17. № 1. С. 038-047.
10. ФилипповА.Р. Аксиоматический метод познания природы прав человека // Пробелы в российском законодательстве. 2017. №3. С. 318-322.
11. Филиппов А.Р. Религиозная политика Японии ХУ-ХУН вв. в контексте централизации власти и зарождения реалистического авторитаризма // Социально-политические науки. 2023. Т. 13. № 2. С. 36-43.
12. Филиппов А.Р., Новиков О.Г. Теоретические подходы к исследованию общественного согласия // Социально-политические науки. 2023. Т. 13. № 5. С. 13-28. ХХЩБУ.
4. Lenin V.I. The state and the revolution. The doctrine of Marxism about the state and the tasks of the proletariat in the revolution. Moscow: Gospolitizdat, 1953.120 p.
5. Heidegger M. About the essence of human freedom. Introduction to philosophy. St. Petersburg: Vladimir Dal Publishing House, 2018.415 p.
6. Schmitt K. Political theology. Collection. Moscow: CANONpress C, 2000. 336 p.
7. Schmitt K. The concept of the political. St. Petersburg: Nauka, 2016. 567p.
8. Zubov VV. Freedom as a philosophical, legal and political category: The history of the issue. Gaps in Russian Legislation. 2022. Vol. 15. No. 3. Pp. 124-133. (In Rus.)
9. Zubov VV. Value policy in the Russian Federation: a legal aspect. Gaps in Russian Legislation. 2024. Vol. 17. No. 1. Pp. 038-047. (In Rus.)
10. Filippov A.R. Axiomatic method of cognition of the nature of human rights. Gaps in Russian Legislation. 2017. No.3. Pp. 318-322. (InRus.)
11. Filippov A.R. Religious policy of Japan XV-XVII centuries, in the context of the centralization of power and the emergence of realistic authoritarianism. Sociopolitical Sciences. 2023. Vol. 13. No. 2. Pp. 36-43. (InRus.)
12. Filippov A.R.,Novikov O.G. Theoretical approaches to the study of social harmony. Sociopolitical Sciences. 2023. Vol. 13. No. 5. Pp. 13-28. (In Rus.) EDN: XXUJSY.
Статья проверена программой Антиплагиат. Оригинальность - 76,59%
Рецензент: Курюкин А.Н., кандидат политических наук; старший научный сотрудник, Центр комплексных социальных исследований; Институт социологии Федерального научно-исследовательского социологического центра Российской академии наук
Статья поступила в редакцию 01.04.2024, принята к публикации 23.04.2024 The article was received on 01.04.2024, accepted for publication 23.04.2024
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРЕ
Зубов Вадим Владиславович, кандидат исторических наук; доцент, департамент политологии, факультет социальных наук и массовых коммуникаций; Финансовый университет при Правительстве Российской Федерации; г. Москва, Российская Федерация. ORCID: 0000-00016446-3221; Scopus ID: 57211342801; Author ID: 328437; SPIN-код: 1747-1789; E-mail: [email protected]
ABOUT THE AUTHOR
Vadim V. Zubov, Cand. Sci. (Hist.); associate professor, Department of Political Science, Faculty of Social Sciences and Mass Communications; Financial University under the Government of the Russian Federation; Moscow, Russian Federation. ORCID: 0000-0001-6446-3221; Scopus ID: 57211342801; Author ID: 328437; SPIN-code: 17471789; E-mail: [email protected]
