CC BY
11DOI 10.31250/2618-8600-2023-4(22)-6-38 УДК 397.4(98)
Музей антропологии и этнографии А. В. Головнёв им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН
Санкт-Петербург, Российская Федерация ORCID: 0000-0002-5716-655X E-mail: [email protected]
Д. А. Куканов Музей антропологии и этнографии
им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН Санкт-Петербург, Российская Федерация ORCID: 0000-0002-7219-4145 E-mail: [email protected]
I Трансформер в технологиях кочевников Арктики
АННОТАЦИЯ. Переходность (преобразуемость) формы, обозначаемая понятием «трансформер», — свойство динамичных явлений и многоцелевых конструкций. В социокультурной реальности трансформер обеспечивает способность и готовность адекватного ответа на внешний вызов, предполагает регулярные преобразования по набору сценариев, который составляет репертуар трансформера. В части сплетенности, преобразуемости и мобильности понятие «трансформер» перекликается с понятием «ризома». При этом в нашем исследовании мы пополняем методы номадологии, основанной на кабинетной философии, наблюдениями и рефлексиями номадографии, основанной на практиках и традиционных знаниях самих кочевников. Базовыми для нас служат ненецкая и чукотская кочевые традиции в их ситуативных (этнокультурных, исторических, локальных) вариациях на Ямале и Чукотке. Жизнь ненцев — постоянное чередование кочевья и стойбища. Кроме того, зимнее кочевье преобразуется в летнее путем смены нарт и снаряжения. Ненецкий чум — трансформер не только потому, что это складное и переносное жилище, но и потому, что он легко превращается из спальни в столовую и мастерскую. В основе ненецкой кочевой традиции лежит принцип динамичной кооперации, предполагающей объединение и расхождение семей. Мобильность и трансформность чукотской социальной организации обеспечила в свое время стойкость чукотских кочевников в столетней войне с имперскими войсками. Сегодня социальная организация чукотских оленеводов остается подвижной и изменчивой в том числе за счет ротации «тундра — поселок». Чукотское кочевье медленнее ненецкого и реже передвигается с места на место. Ненецкий вариант трансформера можно обозначать в ритме «кочевье — стойбище», чукотский — «стойбище — кочевье».
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: трансформер, технология, номадография, кочевники, ненцы, чукчи
ДЛЯ ЦИТИРОВАНИЯ: Головнёв А. В., Куканов Д. А. Трансформер в технологиях кочевников Арктики. Этнография. 2023. 4 (22): 6-38. doi 10.31250/2618-8600-2023-4(22)-6-38
A. Golovnev
D. Kukanov
Peter the Great Museum of Anthropology and Ethnography (Kunstkamera) of the Russian Academy of Sciences St. Petersburg, Russian Federation ORCID: 0000-0002-5716-655X E-mail: [email protected]
Peter the Great Museum of Anthropology and Ethnography (Kunstkamera) of the Russian Academy of Sciences St. Petersburg, Russian Federation ORCID: 0000-0002-7219-4145 E-mail: [email protected]
I Transformer in the Technologies of Arctic Nomads
ABSTRACT. The study of transitive (transformable) forms draws on the Nenets' and Chukchi's nomadic traditions in their situational (ethnocultural, historical, local) variations in Yamal and Chukotka. It introduces the concept of "transformer," understood as a property of dynamic phenomena and multi-purpose structures. In sociocultural reality, a transformer ensures the ability and readiness to respond adequately to external challenges. It involves regular transformations according to scenarios that make up the transformer's repertoire. The concept of "transformer" echoes the concept of "rhizome" as both imply interweaving, transformability, and mobility. In our research, we supplement the methods of nomadology, based on an analytical approach, with observations and reflections of nomadography based on the practices and traditional knowledge of the nomads themselves. The life of the Nenets is a constant alternation of trips and camps. The Nenets transform a winter caravan into a summer one by changing sleds and equipment. The Nenets tent exemplifies a transformer because it is a folding and portable dwelling and because it quickly turns from a bedroom into a dining room and a workshop. The Nenets nomadic tradition is based on the principle of dynamic cooperation, which involves the joining and parting of families. The mobility and transformability of the Chukchi social organization at one time ensured the resilience of the Chukchi nomads in the hundred-year war with the imperial troops. Today, the social organization of Chukchi reindeer herders remains mobile and changeable, including the "tundra-village" rotation. The Chukchi are slower than the Nenets in migration and move less often from place to place. The Nenets version of the transformer follows the "pasturing-camp" rhythm, whereas the Chukchi version is more of a "camp-pasturing" type.
KEYWORDS: transformer, technology, nomadography, nomads, Nenets, Chukchi
FOR CITATION: Golovnev A., Kukanov D. Transformer in the Technologies of Arctic Nomads. Etnografia. 2023. 4 (22): 6-38. (In Russian). doi 10.31250/2618-8600-2023-4(22)-6-38
Переходность (преобразуемость) формы, обозначаемая понятием «трансформер», — свойство динамичных явлений и многоцелевых конструкций. Если вести речь о живой природе, то первыми на ум приходят хамелеон и бабочка, однако эти аналогии не совсем корректны, поскольку хамелеон мимикрирует лишь в цвете, а трансформация бабочки из личинки и куколки представляет собой цикл преобразований, свойственный многим живым организмам (лягушка из икринки, крокодил из яйца и т. д.), но имеющий не ситуативный, а циркулярный характер. Трансформер — это то, что видоизменяется ситуативно и мобильно. Идеален в этом отношении осьминог, особенно мимический индонезийский (Thaumoctopus mimicus), который мгновенно принимает вид раковины, медузы, коралла и другие причудливые формы и оттенки. Эффектны (и эффективны) превращения глубоководной медузы, слизевика, рыбы фугу, белолицей совки; по-своему трансформны растения, реагирующие на свет или прикосновение. В самом общем плане можно сказать, что трансформность присуща всей живой природе, имея в виду череду состояний дня и ночи, лета и зимы, сезонного обновления ландшафтов. Если размышлять о мобильности с позиции вечности, то Земля предстанет трансформером в астрономическом и геологическом измерениях, поскольку климатические и тектонические сдвиги меняют ее облик, но сохраняют естество. Во всех случаях трансформер оказывается вариацией движения — в том его качестве, которое обозначается понятием феноменологии мобильности (Головнёв 2012).
В социальной сфере трансформны многие институты,— от проектных групп до государств и международных альянсов, несмотря на всеобщее стремление к стабильности. Сегодняшняя глобальная турбулентность показывает, насколько иллюзорны внушавшие еще вчера благоговение доктрины «объективных законов экономики» или «устойчивого развития»; сегодня более уместны размышления о маневренности в условиях «изменчивого развития». Несколько меняется и общий тон идеи прогресса: совсем недавно ни у кого не вызывали сомнения идеалы оседлости и стабильности, а сегодня — на волне развития коммуникаций и киберсетей — мир будто накренился и понесся в пугающую динамичную неопределенность. В моду вошел номадизм (неономадизм), еще недавно казавшийся цивилизационным тупиком. Впрочем, как показывает антропология движения, вектор динамики и мобильности не экзотичен, а изначален для человека и человечества. Соответственно сдвиг к мобильности — не эксцесс, а возвращение на круги своя. В этом смысле возрастает актуальность изучения опыта кочевников как классиков движения, сохранивших в полной мере это исконно человеческое качество и искусство.
Трансформность — одно из свойств и/или измерений движения, которое с позиции статики вызывает беспокойство своей нестабильностью,
а в динамике, напротив, обретает устойчивость. Трансформер обеспечивает способность и готовность адекватного ответа на внешний вызов, смену реакции изменчивости-изнутри на изменчивость-извне. Иначе говоря, условием динамичной устойчивости выступает изменчивость, предполагающая преобразования по набору сценариев из репертуара трансформера.
В идеале трансформер неуязвим и вечен: в цикле превращений он не только всякий раз адекватно встречает внешний вызов, но и действует как perpetuum mobile, питаясь энергией сочетания внутренних и внешних сил, — это напоминает ход корабля под парусом (преобразование силы ветра в скорость судна) или движение змеи (достигаемое изгибами формы). Трансформеру не страшна деформация (поломка), поскольку он и есть механизм деформации (по набору сценариев или заданному алгоритму).
Еще одно качество трансформера, формируемое не внешним воздействием, а внутренней потребностью, — полифункциональность. Это свойство связано с исповедуемым кочевниками принципом минимализма, когда набор вещей в караване ограничен и они применяются в разных целях (например, топор — для строгания, разрубания, защиты, шаманского камлания, нарта — для транспортировки и хранения вещей, укрепления жилища и т. д.). Обладая «необходимым и достаточным» инструментарием и оснащением, кочевник готов к реагированию на динамические изменения ситуации и окружающей среды. В кочевье не место случайным вещам, даже модным и дорогим, если в них нет практической пользы: «Тундра не терпит», — поясняют северяне.
В экономике это может быть моноресурс, используемый для разных производств и преобразуемый в разные продукты. Наши единомышленники из числа экономистов считают, что традиционные знания и навыки коренных северян следует причислить к активам современного экономического освоения Арктики, и отмечают: «Именно трансформность обеспечивала и обеспечивает сбалансированность хозяйственной деятельности человека в Арктике, ее органичность в природной среде. Трансформность вкупе с движением — перемещением на значительные расстояния в зависимости от сезонности и условий миграции зверей и птиц — задают и уклад повседневной жизни людей на Севере, и особенности их жилищ» (Крюков, Меджидова 2021: 18).
И последнее предварительное замечание: трансформер — не какой-то вновь открытый феномен или механизм; он живет в головах людей — это их способ мыслить и действовать. Неслучайно это понятие популярно в разного рода конструкциях и фантазиях, играх и практиках. Мы лишь заметили, как этот феномен работает в технологиях кочевания.
ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ НОМАДОЛОГИЯ И АРКТИЧЕСКАЯ НОМАДОГРАФИЯ
На рубеже веков в мировой антропологии обозначился теоретический сдвиг, названный «мобильным поворотом» и вызванный стремлением заместить устоявшееся в науке статичное мышление новыми подходами, основанными на динамике и мобильности. Среди ключевых концепций быстро развивающейся антропологии и философии мобильности можно назвать «ризому и номадологию» Жиля Делёза и Феликса Гваттари (Deleuze, Guattari 1987), «человека путешествующего» Эрика Лида (Leed 1991), мобильность и автомобильность Джона Урри (2013), «экологию путей» Тима Ингольда (Ingold 2011), «антропологию движения» (Голов-нёв 2009).
Этот сдвиг не только открыл новые горизонты антропологии, но и послужил апологии кочевника. В наши дни номадизм уже не рассматривается как след архаики; напротив, в высокой мобильности видится и исконное свойство человечества, и драйвер его развития, и перспектива прорывных технологий. XXI век стал свидетелем ренессанса движения, охватившего страны и народы в виде туристического бума, миграционных волн, киберкоммуникаций. Неономадизм (новое кочевничество) не только входит в моду, но и приобретает стратегический вес.
Часто номадизм смешивается с пасторализмом и кочевник рисуется пастухом лошадей, верблюдов или оленей. Это верно в том смысле, что именно прирученные животные, войдя в резонанс движения с людьми, позволили им превзойти свои физические возможности и освоить неподвластные пешеходу открытые пространства степей, пустынь и тундр. Однако пасторализм и номадизм не всегда совпадают, поскольку пастухи могут быть не кочевниками, а оседлыми животноводами; в свою очередь, к кочевникам могут относиться не только пастухи, но и воины, торговцы, ремесленники, артисты, лекари, а сегодня и различные неономады — мобильные люди бизнеса, транспорта, киберсетей, реальные и виртуальные путешественники.
Появление философской номадологии за авторством Делёза и Гваттари можно считать эпохальным событием в антропологии и философии. В их концепции наука о номадах обладает собственным номосом (nomos — 'порядок'), отличающимся от оседло-государственного логоса (logos — 'смысл'). Соотношение понятий logos и nomos выражает оппозицию между государственной и кочевой науками. Государственный логос базируется на концепции расчерченного и центрированного пространства, обозначаемого метрически множеством единиц и пунктов. Кочевой номос основан на изменчивости открытого пространства с наполняющей его множественностью, которая обходится «без подсчета» и может быть «изучена только на ходу». Государственная наука «огораживает»,
сдерживает или даже запрещает кочевую науку. При этом «все динамические кочевые понятия — становление, разнородность, неизмеримость, переходность, вариативность — должны быть уничтожены, а поверх них установлены гражданские, статичные и упорядоченные правила» (Deleuze, Guattari 1987: 363).
Однако, несмотря на все старания государства, номадизм продолжает существовать и генерировать близкие ему явления, в том числе главную угрозу государству — «машину войны»: кочевая «машина войны» была изобретением абсолютной скорости и стала «синонимом скорости»; она враждебна государству и направлена против него. Государство само по себе не обладает «машиной войны», а лишь приобретает одну из форм военной институции. Понять кочевника средствами стандартной науки невозможно; для этого нужна номадология — «кочевая наука», которая обычно (и напрасно) представляется донаукой или околонаукой. В нома-дологии заложены кочевая стихия открытого пространства и стремление к овладению этим пространством (Deleuze, Guattari 1987: 355, 359, 367-372, 418, 430).
Оставляя в стороне некоторые небесспорные суждения филосо-фов-номадологов (например, тезис об отсутствии «машины войны» у государства или сгущение красок в прорисовке мрачной стихии номадизма), отметим главное достоинство их теории: кочевничество рассматривается не с позиции статичного (государственного, оседлого) логоса, а в проекции мобильного (кочевого) номоса. В самом общем виде эти ментальные схемы различаются как «древо» и «ризома». Кроме того, достоин внимания сам по себе философский бунт против «древа в голове»:
Мы устали от деревьев. Мы больше не верим в деревья, корни и черешки. Они принесли нам слишком много страданий. На них основана вся древовидная культура, от биологии до лингвистики... Древо растет в головах многих людей, хотя мозг сродни траве, а не дереву (Deleuze, Guattari 1987: 15, 18).
«Древо» и есть государственный логос. В отличие от него, «ризома» (корневая сеть) — метафора кочевого номоса, естественная сплетенность предметов и явлений, соответствующая подвижной сети отношений, а не структурированному древу значений. Древо генеалогично, ризома — антигенеалогия, антипамять. Древо структурно, ризома вариативна, разветвляема, экспансивна; в ней нет пунктов, есть только линии. Она составлена не из единиц, а из измерений, из направлений движения (всегда броуновского). В ней нет ни начала, ни конца, а есть середина (среда), из которой она растет и растекается, оставаясь междубытием или интермедией (intermezzo от лат. intermedius). В противовес центрированным системам с иерархическим режимом коммуникаций и путей, ризома
ацентрична, антииерархична, лишена центрального управления и определяется только циркуляцией состояний. Луковицы, клубни, крысы, норы — ризомы. Амстердам — город-ризома со стволами-каналами. Нарушенная ризома может сплестись заново: вы не избавитесь от муравьев, поскольку они представляют собой самовосстанавливающуюся ризому (Deleuze, Guattari 1987: 8, 11, 21, 25).
Мы задержали внимание на ризоме, поскольку это понятие перекликается с нашим трансформером, во всяком случае в части сплетенности, преобразуемости и мобильности. Трансформер несовместим с древом, поскольку несет ему угрозу слома, зато превосходно сочетается с ризомой за счет гибкости, вариативности, самовосстанавливаемости.
Нам удобно понятие «номадология», мы им нередко пользуемся для обозначения собственных опытов кочевниковедения. Однако полевые исследования последних лет открыли новые возможности науки о кочевниках как науки кочевников. Речь идет о новой теории — номадографии, которая, в отличие от номадологии, основана не на кабинетной философии, а на живых практиках кочевников.
Честно говоря, мы не планировали выдумывать новое направление в науке, а просто использовали имеющиеся возможности записи движения кочевников. Однако результаты превзошли ожидания, и сегодня можно говорить о грандиозных ресурсах метода записи кочевого движения для изучения как собственно номадизма, так и феномена движения в целом (Головнёв 2014; Golovnev 2020).
Возможности номадографии, быстро прирастающей новыми знаниями, проецируются на трех горизонтах: (1) запись кочевого движения визуально-текстовыми средствами картографирования миграций, персональной навигации и визуализации действий (карта — путь — действие); (2) извлечение из собранных данных констант и переменных, схем и сценариев, принципов и общих характеристик кочевания; (3) соотнесение полученных номадографических схем и композиций с созвучными теориями (в том числе теорией относительности) и практиками (в том числе промышленного дизайна).
По первой части собран внушительный корпус данных, частично опубликованный в Атласе кочевых технологий Арктики (Головнёв, Куканов, Перевалова 2018). По тематике второго уровня на основе кочевого (со)знания открылся целый спектр концептуальных проекций, к числу которых относятся: слитное времяпространство, кочевой трансформер, техноанимация, мобильный модуль, эффект движения, вещный минимализм, северная эстетика (Головнёв 2017). На третьем уровне обнаружены параллели мобильного слитного времяпространства в древнейшей и новейшей версиях: «Минковский и Эйнштейн открыли в физике то, что издавна присуще ментальности кочевника и раннего человека вообще. В этом смысле теория относительности — возвращение к истокам
мироощущения, воскрешение исходной формулы нерасчлененного пространства-времени» (Головнёв 2019: 8).
Дальнейшая разработка номадографии предполагает концентрацию внимания на отдельных сюжетах вроде трансформера, которые, однако, могут оказаться порталами в новые измерения. На опыте кочевников это понятие приобретает смысл ключа к пониманию технологии движения арктических номадов, а также более общих принципов соотношения изменчивости и устойчивости. Мы опираемся на практики и знания арктических кочевников; базовыми для нашего исследования служат ненецкая и чукотская кочевые традиции в их ситуативных (этнокультурных, исторических, локальных) вариациях на Ямале и Чукотке.
ТУНДРЫ И РИТМЫ
Кочевая мобильность является прямой проекцией природной динамики Арктики с ее стремительными сезонными приливами и отливами жизни. Тундровый биоценоз отличается от таежного резкими колебаниями и значительными пространственными перемещениями; время в тундре не протекает в одном месте, а мигрирует вместе с кочевником. В тайге существуют устойчивые ценозные цепи, и промысловая культура жителей леса настроена на освоение ресурсов локальной природной ниши в ритме состояний разных видов рыб, зверей, птиц, растений. В тундре с ее сезонными перепадами жизни возможно либо эпизодическое потребление мигрирующих биоресурсов, либо следование за ними.
Арктические тундры относительно недавно — 20-30 тысяч лет назад — были заселены людьми, и именно здесь, в культурах северных кочевников-оленеводов, до сих пор сохраняется свойственный раннему человечеству высокий потенциал движения. И позднее народы Севера обладали неординарной мобильностью, позволявшей им осваивать обширные и труднодоступные пространства. Во многих культурах Арктики кочевание считалось благополучием, а оседлость — бедствием. Дизайн мобильности кочевых сообществ варьирует в зависимости от ландшафта, близости к морским берегам, горам и лесам, а также оседлым группам, административным центрам и промышленным объектам. Ненцы и чукчи пасут оленей по-разному, но одинаково видят в оленеводстве экономический стержень, а в олене — символ своей самобытности.
Ямал с его обширной равнинной тундрой, вытянутой от леса до моря на 700 км, задает сезонный ритм меридиональным миграциям оленеводов протяженностью до 1500 км с круглогодичным окарауливанием больших стад на оленьих упряжках с помощью собак-оленегонок. Масштабные перекочевки обусловлены нуждой в древостое и укрытии от ветров зимой и в северных приморских пастбищах летом, когда остальная тундра накрыта тучами комаров и оводов. Кочевья между летними и зимними
пастбищами проходят по «хребту Ямала» (Хой) — возвышенному водоразделу Карского и Обского бассейнов. Весной и осенью по нему почти сплошным потоком движутся стада оленей, расходящиеся веером на летние и зимние пастбища. В лесотундре, северной и горноуральской тундре часть оленеводов практикует круговые маршруты кочевания.
Вся ненецкая культура — кочевой трансформер, перемещающийся во времяпространстве года и тундры, вернее, по-ненецки — двух лет (года-зимы и года-лета) и двух тундр (зимней и летней). В этом двухгодичном ритме трансформация состоит в смене зимних и летних кочевий: зимой они сосредоточены в южной тундре и лесотундре, летом рассредоточены по просторам северных и приморских тундр. В точке перехода между летом и зимой (годом-летом и годом-зимой), называемой по ('дверь'; так же обозначается и 'год'), срабатывает трансформер: летний быт сменятся зимним и наоборот; кочевье переодевается и переоснащается; летом в точке по спят зимние вещи, зимой — летние. Трансформация состоит в смене нарт и снаряжения (по сути, всего каравана) при переезде из вре-мяпространства зимы во времяпространство лета и обратно. Времяпро-странство ненцев имеет облик восьмерки с переходным узлом по в условной середине (рис. 1).
Сеть тундровых кочевий — не построенные рядами или родами оленеводы, а паутина маршрутов пастушеских групп, соблюдающих согласованный порядок миграций, но нередко ситуативно их корректирующих. По разным причинам они могут сойтись, разойтись, столкнуться, смешаться, задержаться, ускориться (в этом смысле тундровая сеть действительно напоминает ризому). В основе ненецкой кочевой традиции лежит принцип динамичной кооперации. Кочевая семья на одних этапах годового хозяйственного цикла объединяется с другими семьями, на других — самостоятельно ведет хозяйство и совершает ритуалы. Она чередует состояния, называемые царава (свободная, отдельная жизнь) и цомдабава (жизнь в объединении). Семья может в любой момент, собрав своих оленей, откочевать прочь и по мере надобности присоединиться к другой кочующей группе. Этика родственных и соседских отношений исключает хаотичные миграции и обеспечивает устойчивость объединений; вместе с тем серия сезонных объединений и разъединений составляет обычный цикл хозяйственного и социального взаимодействия, а чередование состояний царава и цомдабава представляет собой ритм и репертуар социального трансформера.
В прошлом, до появления в тундре поселков, зимой все ненцы были оленеводами — пасли своих оленей на границе леса и тундры, а летом малооленные хозяева отдавали оленей на выпас владельцам крупных стад (тэта — 'оленным' богачам), оставаясь на южнотундровых водоемах в качестве рыболовов. Осенью они получали назад свои чуть подросшие после отела стада, оплачивая услуги оленеводов рыбой (Головнёв 1997).
середина лета
год-лето
по (дверь)
год-зима
спина зимы
I | сырэй (снег)
1 ] епдя (жара)
I | сыв (холодное солнце) | | сельвенянгы (дожди и чистка оленями рогов)
нара (снежный наст) | | юнуй (половодье) | | нгэрёй (осень)
Рис. 1. Ненецкое времяпространство: а) схема календаря; б) схема кочевого пути Fig. 1. The Nenets time-space: a) calendar; b) scheme of a nomadic route
В этом случае их сезонное превращение из оленеводов в рыболовов (как и в охотников на пушного и морского зверя) создавало не только баланс «разделения труда» и дополнительный ресурс пищеобеспечения, но и систему подвижной тундровой коммуникации, главную роль в которой играли многооленные вожди (ерв, тэта), вокруг которых формировались родовые и территориальные объединения, иногда (во время войн и мятежей) принимавшие облик тундровых орд. В советское время функции такого рода социальных узлов взяли на себя колхозы, совхозы и организованные под их эгидой бригады. С обрушением советской системы оленеводческая сеть во главе с тэта возродилась (поразив современников готовностью кочевников к «капитализму» и частнособственническим отношениям), хотя и в разных вариациях — с сохранением значительной
а
роли постсовхозных организаций на Ямале и подавляющим преобладанием «частников» на Гыдане. Кстати, именно динамичная трансформная система тундрового оленеводства позволила ненцам сохранить (если не нарастить) свой культурно-хозяйственный потенциал, маневрируя в условиях разных политических режимов (ненцы успешнее других народов реализовали свой традиционный этнокультурный потенциал в ситуации постсоветского коллапса).
Чукотке с ее горными и приморскими тундрами присущ пеший и упряжный выпас крупных стад, дополненный в ХХ в. вездеходным транспортом. Здесь сочетаются горизонтальные (тундра — море) и вертикальные (горы — долины) миграции: летом обдуваемые ветрами приморские и горные тундры спасают от гнуса и оводов, зимой низины и долины с их древостоем обеспечивают топливом и укрытием от холодных ветров. Годичный цикл миграций оленеводов вытянут от леса к морю или кругообразен, и сегодня пастбища Чукотки разделены на бригадные участки кочевий. Круговое движение в течение года дает возможность постоянного контроля всей осваиваемой территории силами пеших ходоков (преодолевающих до 40 км в сутки) с летним вольным отпуском оленей и осенним сбором стада.
В прошлом чукотская социальная организация была еще менее структурирована, чем ненецкая. У чукчей не было даже такой, казалось бы, обязательной (для древовидного сознания) структуры, как род: несмотря на все старания этнографов, на Чукотке не было обнаружено никаких признаков рода — ни названий, ни преданий, ни святилищ. Существовали нормы, напоминающие родовую месть, но они распространялись не на род как сообщество, а на ближайших кровных родственников (обычно родных, реже двоюродных братьев). Зато эта с виду аморфная и примитивная этническая среда породила настоящую стихию — «машину войны» — на период беспощадных и успешных войн чукчей с имперскими войсками в ХУШ в. Столетняя чукотская война привела не к поражению кочевников, а к их усилению: в ходе и после сражений чукчи нагнали страху на всех соседей, существенно нарастили поголовье оленей и освоили (захватили) новые территории к западу (до Колымы, Алазеи и Индигирки) и к югу (до Камчатки). Закончилась эта война только благодаря благоразумию некоторых русских офицеров (прежде всего майора Ивана Шмалева), предложивших чукчам мир на основе сотрудничества и взаимных даров, а не подчинения и принудительного ясака (Богораз 1934; Нефедкин 2003; Зуев 2009; Головнёв 2015: 528).
Уже в условиях мира российские администраторы пытались «организовать» чукчей, разделив Чукотку на пять «родов» во главе с ответственными за ясак лояльными вождями (тоенами), однако этот порядок был удобен для русских и условен для чукчей хотя бы потому, что ясак они платили как кому вздумается (Богораз 1934: 95-96). В ХХ в. на Чукотке
внедрялся советский порядок, включавший колхозы, города, гавани, прииски, однако и в нем чукчи сохраняли прежнюю подвижность и условное старое деление на сидячих (приморских, аукальыт) и оленных (тундровых, чаучу), а также распределение на разные «тундры» по долинам рек (вроде Колымы, Чауна, Амгуэмы, Анадыря). Искусственность привнесенной административной инфраструктуры выявилась при крушении советской системы, когда Чукотка, в отличие от устойчивого Ямала, превратилась в край хаоса и мародерства и даже оленеводство, в котором чукчи прежде не уступали ненцам, пережило нечто наподобие катастрофы.
Сегодня социальная организация чукотских оленеводов остается подвижной и изменчивой. Несколько лет назад мы были свидетелями исчезновения нескольких оленеводческих бригад в Чаунской тундре по разным причинам: уход бригадира, потеря оленей, ошибки администрирования и т. д. Две самые сильные (многооленные) бригады, 9-я и 3-я, держались исключительно за счет авторитета и энергии двух братьев-бригадиров, выдающихся лидеров оленеводства Вуквукая и Антылина. Однако и тот и другой испытывали трудности в свои соответственно 80 и 70 с лишним лет: бригады лихорадило из-за наскоков браконьеров и торговцев спиртом, капризов руководства совхоза, нападений белых и бурых медведей и т. д. Мы видели (и испытали на себе), какими усилиями Антылину удавалось удерживать в тонусе оленеводов, распределять их на группы поисковиков и караульщиков стада, собирать по лощинам разбредшиеся и полуодичавшие за лето части стада. Родственные узы помогают братьям поддерживать друг друга и обмениваться ресурсами для проведения коральных работ, для починки вездеходов и обеспечения их топливом.
Между оленеводческими стойбищами и поселками постоянно циркулируют люди: одни — с целью помочь оленеводам, другие — вдохнуть тундровой благодати и вкусить оленины, третьи задерживаются на стойбище по случаю (например, из-за поломки транспорта) или просто по пути. Работники бригады, за исключением бригадира и его ключевых помощников, приезжают из поселка и отъезжают назад, будто на вахтовых началах. Подобное броуновское движение людей на Чукотке — давняя традиция циркуляции между тундровым и морскими группами. В этом отношении на персональном уровне срабатывает трансформер «оленевод — зверобой», а бригады существуют в ротации «тундра — поселок». Когда пастух покидает бригаду и оказывается в поселке, его действия имеют мало общего с пастушеством.
Чукча — человек-трансформер и на уровне бытового персонального поведения: он владеет поразительным искусством чередования быстрого сна и быстрого действия (чукчи превосходят в этом мастерстве даже космонавтов, дальнобойщиков, йогов и кормящих матерей). Они обладают способностью мгновенно засыпать — лежа, сидя, трясясь в вах-товке или вездеходе. Так же легко они просыпаются и как ни в чем ни
бывало переходят к действию или поддерживают разговор. Пастух, только что несшийся за стадом оленей, забирается в кузов вездехода и мигом засыпает, но при очередном крике бригадира моментально вскакивает и выполняет его команду. В лютую стужу пастух согревается, бегая за оленями, а разогретый, падает на снег и спит, пока не замерзнет; затем, вскочив от холода, снова гоняет оленей и согревается; и так весь день — то бежит, то лежит. При перегреве чукчи раздеваются — зоголяют торс даже на морозе; так случается, когда пастухи ловят оленей, а женщины разделывают туши (рис. 2). Помимо предохранения от намокания одежды от пота и угрозы замерзания, это умение позволяет запасать энергию и рационально ее расходовать.
Способность пастухов чередовать состояния крайнего напряжения и расслабления связана, вероятно, не только с вечной тундровой игрой людей и оленей, но и с частыми войнами, успех в которых зависел от опережающего действия, скорости реакции и способности моментально мобилизоваться и расслабляться. Способность чукчей засыпать при первом удобном случае не имеет ничего общего с сонливостью и вялостью. Мы называем это искусством быстрого сна и быстрого действия, умением «собирать» сон по кусочкам, использовать любой миг для отдыха
Рис. 2. Северная Чукотка: пастух и швея. Фото А. Головнёва, 2015
Fig. 2. Northern Chukotka: a shepherd and a seamstress. Photo by A. Golovnev, 2015
ради последующей мобилизации. Способность чередовать напряжение и расслабление в ритмах и аритмии кочевой жизни представляется нам одной из замечательных технологий арктического номадизма; правда, в чукотской традиции это считается не искусством, а обыденностью, своего рода пульсом кочевника.
Размышляя об аморфности социальной организации чукчей, основоположник чукотской этнографии В. Г. Богораз обнаружил, что опорным ее звеном выступает семья. При этом, описывая семейные отношения, он замечает их текучесть: «Семейные узы не слишком крепки, и отдельные члены семьи часто порывают связь со своими родственниками и уходят на сторону». Та же картина открывается на стойбище: «.. .организация стойбища очень неустойчива и слаба, так же как и организация семейной группы». Нестабилен и чукотский varat (объединение родственных семей): он «крайне неустойчив, и число семей, "пребывающих вместе", меняется почти каждый год». Самым ярким проявлением социальной текучести чукотской семьи можно считать обычай «товарищества по жене», которое включает обычно от 5 до 10 семей, связанных «переменным браком» или обменом женами (Богораз 1934: 91-95, 135-137). Подобную свинг-ротацию точнее считать не пережитком архаичного группового брака, а технологией поддержки (в обеспечении деторождения) и близости (членство в товариществе приравнивается к родству), в которой семья и брак характеризуются гибкостью и трансформностью.
Если смотреть на вещи глазами любителя структур, то социальная организация чукчей разочаровывает своей бесформенностью. Если перейти на кочевую волну, то эта аморфность покажется системой открытых возможностей, которая в свое время позволила чукчам остаться непобежденными в столетней войне с империей, нарастить поголовье оленей и стать крупностадными оленеводами (чаучу), потеснить соседей и расширить свое этническое пространство, вопреки административной воле сберечь «бесструктурную» организацию и традиционную религию (чукчи, как и ненцы, не поддались христианству). Во всех звеньях этой кочевой ризомы работал, явно или скрыто, механизм трансформера, обеспечивавший альтернативные действия — ту самую изменчивую устойчивость, которая позволяет кочевникам управлять своим субъективным времяпространством.
Ритм в кочевье важен так же, как в музыке, но это не отсчет метронома и даже не пульс живого организма, а сложное сочетание биоэкотех-норитмов, сочетающих разные состояния человека и социальных групп. Кочевая жизнь только издали кажется монотонной; на самом деле она полна превращений, связанных с состояниями природы, погоды, вре-мяпространства. Способность к кочеванию определяется этим ритмом как поведенческой стратегией: арктический кочевник не просто меняет
одеяния, состояния и настроения, но делает это с увлечением, без которого немыслимо безостановочное движение длиною в жизнь.
КОЧЕВЬЕ И СТОЙБИЩЕ
Самым выразительным проявлением трансформера в жизни ненцев является чередование кочевья и стойбища. Если оленеводы совершают около ста перекочевок в год (например, северные ярсалинские бригады на Ямале), то усредненный ритм этой трансформации равен двум долям стойбища и одной доле кочевья (два дня остановки, один день перекочевки), а полный пространственно-временной оборот «кочевье — стойбище» составляет три дня. У малооленных хозяйств этот ритм может составлять 5-7 дней. Кроме того, зимой ритм замедляется до 1-2 кочевок в месяц — на это время приходится своего рода «спячка кочевья». В любом случае речь идет о ротационном цикле «кочевье — стойбище», обеспечивающем кочевое круговращение (кстати, круг — адекватный символ кочевой мобильности, от перемещения вокруг очага до маневров в открытой тундре — см. рис. 3).
На первый взгляд, ритм кочевья удобнее измерять стоянками (стойбищами), и тогда ритмограмма будет иметь вид тактов, в которых указана длительность статики, а перекочевки окажутся тактовыми чертами. Однако в кочевой традиции путь измеряется не стоянками, а перекочевками, и в этом варианте в такте будет длительность-протяженность перекочевки, а стоянки станут тактовыми чертами. Впрочем, стойбищная жизнь выглядит остановкой лишь на фоне кочевого движения, тогда как на самом деле стойбище полно динамики, особенно женской и детской, а стадо с пастухами-караульщиками вообще не останавливается (если не считать коротких лёжек), описывая вокруг стойбищ кружева движения. Для кочевников стойбище (цэсы) и кочующий караван (мюд) — не два противоположных состояния, а единый ритм, и слова мю (кочевка) и мя (чум) созвучны, будто доли целого.
Когда стойбище, состоящее из нескольких чумов, преобразуется в кочевье, нить каравана растягивается от горизонта к горизонту иногда на несколько километров. В этот момент возникает ассоциация кочевого трансформера с гигантской змеей, сворачивающейся в клубок на стойбище и разворачивающейся во всю длину в кочевье. Примечательно, что при перекочевке стадо не приходится гнать — олени охотно движутся бок о бок с караваном нарт. Кочевье оказывается самым органичным способом сосуществования и совместного движения людей и оленей. Именно в кочевье люди вместе с их имуществом буквально привязаны к оленям и мигрируют с ними «одним стадом» (рис. 4).
Основным мобильным модулем служит мюд (аргиш), поскольку именно он обеспечивает автономию и дееспособность кочевого
а точка разделения ^ ^ - % ч-*^ ч --t» »i««™, ^ ^ , L ^Трек мужского аргиша % * — ^ распряженные ездовые олени ~ ~ -*- - ' нуто - нарта с шестами ^ хан нарТа с нюками ■ \ \ 1 ^^^ г \ * ларь-хан - нарта с продуктами юхуна - нарта с постелями »с
e "■■ 4-<_v»_. -V, - *> сб0р и запряжка * г • • • , , »V в^ч растягивание ^ № /' ^ аргишей
Рис. 3. Ненецкая трансформация «кочевье — стойбище — кочевье»: а) выбор нового стойбища и заворот каравана; б) распаковка нарт, установка чума; в) преобразование стойбища в кочевье; г) построение каравана
Fig. 3. The Nenets transformation: pasturing — camp — pasturing: a) choosing a new nomadic camp and starting a caravan; b) unpacking the sled, setting up a tent; c) transforming a nomadic camp into a homestead; d) building a caravan
Рис. 4. Ненецкая перекочевка: а) выбор упряжных оленей. Фото А. Головнёва, 2016; б) чаепитие перед кочевкой. Фото Д. Куканова, 2016 Fig. 4. Nenets migration: a) selection of harnessed reindeer; b) drinking tea before the trip. Photo by A. Golovnev, D. Kukanov, 2016
сообщества и его основных ячеек — кочевых семей — во времяпростран-стве тундры. Мюд — своего рода матрешка: индивидуальный аргиш, который есть у каждого взрослого человека, насчитывает 6-9 нарт; семейный аргиш, состоящий из аргишей взрослых членов семьи, — 20-40 нарт (в зависимости от размеров семьи); стойбищный аргиш, в который входят аргиши всех семей, включает до 150-200 нарт. Трудно сказать, какой из этих аргишей служит основным кочевым модулем, отвечая требованиям минимальной самодостаточности. Сам принцип автономной мобильности предполагает возможность ситуативного схождения и расхождения этих аргишей; каждая семья (мяд-тер) может отделиться от прежнего стойбища и уйти в собственное кочевье — для этого у нее есть все необходимое: от чума до запасов пищи и топлива. Единственное, что не позволяет сделать это в любой момент, — общее стадо; для вылова и отгона своих оленей из объединенного стада необходима добрая воля соседей, с помощью которых это сложное действие возможно осуществить.
Трансформация ненецкого кочевья в стойбище начинается с обозначения места установки главного чума. В этом месте ведущий караван мужчина втыкает в снежный наст свой хорей. Относительно этой точки нартенные поезда (мужской и женский) совершают маневр — заворот каравана. При этом основная часть мужского аргиша движется по внешней, дальней от места будущей установки чума траектории, а малая — ездовая нарта и священная нарта — по короткой, они останавливаются позади места установки будущего чума. Женский аргиш также разделяется на две части. Голова его, состоящая из двух нарт, не-хан (женская нарта) и сябу («поганая» нарта), совершает маневр по короткой дуге и встает перед будущим чумом, со стороны входа, чтобы не пересекать священную линию, проходящую позади чума. Остальные нарты женского аргиша, ведомые по дуге меньшего, чем у мужского каравана, радиуса, встают справа или слева от места будущей установки чума.
Таким образом завершается маневр, и женщина приступает к установке чума — цуто (нарта с шестами), ея-хан (нарта с нюками^ и сябу (нарта с досками пола, печным листом) окружают место установки будущего чума. Мужской аргиш превращается в мастерскую для мужчины, женский аргиш — в склад вещей и продуктов, которые всегда под рукой. Цуто в стойбищном использовании становится элементом конструкции, прижимающим место стыка двух половин нюков, на задней стороне чума.
Перед перекочевкой нарты мужского аргиша превращаются в вариант мобильного кораля — импровизированного загона для упряжных оленей. Пока женщины трансформируют только что стоявший чум в поклажу грузовых нарт, мужчины, перетаскивая нарты вручную, выстраивают их подковой, причем порядок установки нарт соответствует порядку их расположения в будущем аргише. Женщины, держа веревки, замыкают
контур кораля. Оленей, отловленных тынзяном, заводят в кораль и оттуда, собрав упряжки, разводят по нартам.
В отличие от ненцев, которые будто слиты со стадом, чукчи летом отпускают оленей на почти вольную летовку, с эпизодическим дозором, а зимой и весной держат основное (маточное) стадо на дистанции, навещая его пешком, на оленях или снегоходах. Если ненцы регулярно (раз в день) пригоняют своих оленей на стойбище, то чукчи собирают к ярангам только ездовых быков. Чукотское кочевье заметно медленнее ненецкого и выглядит как перестановка стойбища с места на место. В свое время В. Г. Богораз сравнивал стили оленеводства и кочевания чукчей и эвенов:
Многие чукотские оленеводы берут помощников ламутов специально на лето с целью научиться от них верховой езде на оленях и способам летней кочевки. В большинстве случаев помощники ламуты недолго живут на чукотских стойбищах. Слишком различен характер обоих племен. Чукчи не питают особого пристрастия к постоянным перекочевкам и снимаются с места, лишь вынуждаемые потребностями стада в свежем пастбище. Ламуты подвижны и быстры в перемене места стоянки. Они любят бродить и постоянно охотятся, покрывая огромные расстояния. Обычно, прожив несколько месяцев на чукотском стойбище, ламут покидает его и отправляется охотиться за дикими оленями или горными баранами. Уклад жизни чукоч для него слишком тяжел и неподвижен (Богораз 1934: 150-151).
Речь идет о тяжеловесности чукчей в передвижении на оленях. Зато в беге и пешем ходе им нет равных, и именно ногами чукча контролирует осваиваемую территорию почти ежедневно в течение года, делая исключения на паузы во время летовки, когда дежурные пастухи стараются не мешать свободному нагулу стада и ненавязчиво в отдалении следуют за ним, и зимой, когда оленеводы навещают стадо на упряжках и снегоходах. В течение лета так называемые тяжелые яранги стоят на месте и между стойбищем и стадом в челночной манере движутся пешие пастухи. В самом конце лета, перед возвращением стада, происходит «перекочевка» яранг — их подвижка на свежее место на несколько десятков шагов от прежнего расположения. Следующий за ней трехдневный обряд эйнеткун означает обновление жизни, встречу людей и оленей: в ходе праздника ярангу венчают зелеными ветвями, разжигают новый живой огонь, сосут молоко у важенок, совершают жертвоприношения и помазание лиц оленьей кровью, мухоморные погружения, групповые шаманские очищения яранг и изгнание злых духов келе. Понятно, что речь идет о символической «перекочевке» в новый цикл времяпростран-ства, тогда как физическая дистанция передвижения (несколько десятков шагов) оттеняет чукотский стиль мобильности, сочетающий статику
жилищ с пешей динамикой. Неслучайно чукотская яранга значительно массивнее ненецкого чума, зато ненецкая нарта заметно крепче чукотской (см. ниже).
Чукчи переезжают со стоянки на стоянку 15-40 раз в год в зависимости от состояния пастбищ, стада, погоды, дробления бригады для выпаса или сбора «кусков» стада. Поскольку время и пространство у кочевников слиты, миграционный маршрут 3-й чаунской бригады имеет вид одновременно круга в пространстве и круглого года во времени (рис. 5). Опорной точкой является место стоянки летних «тяжелых» яранг на р. Элькаквуне, которое в календаре обозначается анойильгын ('месяц стояния', июль). Название реки происходит от находящейся неподалеку остроконечной сопки (Элькаквун — 'сопка-гвоздь'), с вершины которой оленеводы оглядывают окрестности, выискивают оленей, следят за хищниками. В этом смысле Элькаквун действительно служит «гвоздем» кочевой жизни 3-й бригады.
У чукчей, в отличие от ненцев, временная доля стойбища заметно больше доли кочевья. Их тактика окарауливания оленей предполагает не следование за стадом, а пеший (летом) или упряжный/снегоходный (зимой) дистантный контроль. Если ненец «все свое носит с собой», то чукча обходит и объезжает стада и хозяйственные склады (устраиваемые в контейнерах) на нарте, снегоходе или, чаще, пешком. Эта тактика основана на быстроногости и выносливости чукчей, что нашло отражение в ценностных установках: если ненец ходит пешком только до туалета, а в остальных случаях передвигается на упряжке или снегоходе (напоминая в этом смысле городских мажоров), то чукча любит легкий пеший ход и бег. Нам приходилось наблюдать, как старик-чукча, опершись на посох, неспешно следил за маневрами стада, а затем вдруг срывался с места и не по возрасту стремительно несся за отбившейся кучкой оленей.
Век назад кочующая группа чукчей-оленеводов была в среднем вдвое меньше, чем сейчас, и состояла из 2-3 семей (10-15 человек), а крупные стойбища в десяток яранг образовывались лишь на ярмарках. Во главе группы стоял хозяин стада (или большей его части), чья «бычье-подобная» (подобно быку-самцу в оленьем стаде) яранга располагалась первой с северного или восточного края стойбища. Хозяина стойбища называли «главнодомный» или «переднедомный», а обитателей остальных яранг — «заднедомными». «Главнодомный» первым после перекочевки ставил свою ярангу, а остальные подстраивались «в порядке подхода к стоянке». Семейный караван состоял из 10-15 нарт, состоятельные хозяйства кочевали «поездами» в 40-60 нарт: «Небольшое стойбище при перекочевке обычно делает в день до 25 миль, большое стойбище — от 10 до 15 миль, часто же, особенно ранней осенью, не более трех или пяти миль в сутки» (Богораз 1934: 142, 143).
Рис. 5. Круг чукотского времяпространства Fig. 5. Circle of the Chukchi time-space
В современных бригадах по 4-6 яранг, главная из которых (ермесит) занимает северо-восточный край и принадлежит бригадиру. Раньше все яранги бригады кочевали одновременно, сейчас в зависимости от очередности окарауливания стада часть яранг остается на месте, часть кочует на новое место. Перекочевка проходит в несколько этапов, включая переброску грузовых обозов и перевоз собственно яранги с ее обитателями (рис. 6).
Караван (муульгын) может состоять из двух и более нартовых поездов (мууриль). В день перекочевки с раннего утра начинается подготовка грузовых нарт, которые составляют в элгаан — полукруглый кораль из вертикально приставленных друг к другу 15-16 нарт. Внешне он напоминает забор, служащий загоном для оленей; при этом нарты поставлены
Рис. 6. Чукотская перекочевка: а) подгон упряжных оленей; б) старт муурилей; в) движение муурилей по тундре; г) расположение нарт на месте будущего стойбища Fig. 6. The Chukchi migration: a) harnessing a reindeer; b) start of muuriles; c) movement of muuriles across the tundra; d) location of sleds at the site of the future camp
так, чтобы с началом движения они, встав на полозья, вытянулись друг за другом в караван. Затем мужчины идут или едут в стадо, отбивая нужную для кочевья часть оленей. У яранг пастухи направляют их в ээлган, а оставшихся отлавливают арканами. В голову каравана ставят легковую нарту, женскую кибитку и священную нарту. Когда все олени запряжены и выстроены вдоль ээлгана, ведущий каравана берет за узду передового оленя (смирного и хорошо обученного) и неторопливым движением растягивает кораль ээлган в нартовый поезд мууриль. Обычно олений перегон проходит одним пробегом в 10-15 км, чтобы скорее освободить оленей из упряжек, однако на самом деле в пути случаются остановки из-за запутавшихся оленей, опрокинувшихся нарт, разорвавшихся лямок (рис. 7).
Основные состояния в ритме чукотского кочевья — ярен (стойбище) и муульгын (кочевой караван). Слово «яранга» образовано от понятия ярауы — 'дом, жилье'. Яранга представляет собой не только жилище, но и центр осваиваемой территории: в чукотской традиции стойбище и прилегающая к нему территория называются ярен, в отличие от внешней тундры нутенут (Vaté 2011: 141, 142). Чукотская яранга больше соотносится с местом, чем «скользящий» по тундре ненецкий чум. Чукотский вариант
Рис. 7. Чукотская перекочевка: а) ремонт упряжи; б) мууриль перед перекочевкой. Фото Д. Куканова, 2015
Fig. 7. The Chukchi migration: a) repairing harness; b) muuril before migrating. Photo by D. Kukanov, 2015
трансформера точнее обозначать не «кочевье — стойбище», как у ненцев, а «стойбище — кочевье» ввиду его более основательной привязки к территории, преобладающей доли стойбищного состояния и замедленного ротационного ритма (впрочем, по необходимости движение резко ускоряется благодаря искусству моментальной мобилизации).
У чукчей, как и у ненцев, нарта выполняет роль конструктивного элемента для жилища — используется для прижимания ретэма. Кроме того, прислоненная к яранге грузовая нарта служит лестницей, по которой женщина может ловко вскарабкаться на вершину яранги и там, расположившись в переплетении жердей как в гнезде, осматривать окружающую тундру и высматривать шагающего между стадом и домом мужа.
В чукотской яранге нарта является частью интерьера жилища. Посудная и мясная нарты обычно располагаются внутри контура яранги, справа и слева от входа в нее. В зимнем варианте — при установке зимней палатки — в контуре жилища, в холодном тамбуре, оказывается только посудная нарта (женский склад вещей). Мясная нарта располагается рядом с тамбуром, снаружи, на морозе.
ЧУМ, ЯРАНГА, НАРТА И ВЕЩЕОБОРОТ
Как уже говорилось, ненецкий чум легок в сборке, разборке и перевозке, чукотская яранга массивна и тяжела (летние яранги так и называются — «тяжелые»). И по происхождению они как будто различаются: чум — укрытый от ветра костер, яранга — поднятая на поверхность землянка. Чум собирается и разбирается за час: нюки (меховые покрышки) и постели укладываются на нарты вандоку, шесты и печь — на нгуто, женские вещи — на сябу и т. д. (рис. 8).
На новом месте хозяйка моментально собирает каркас чума из целой связки одинаковых, на взгляд постороннего, шестов. Но если попробовать ей помочь, то сразу становится понятно, что ты не знаешь того четкого порядка установки шестов, который есть у нее в голове, ты путаешь и мешаешь, — она знает каждый шест и его место и не допустит хаотичного их расположения. Так же важна их очередность, ведь шесты продеваются в веревочную петлю наверху в определенной последовательности, переплетаясь между собой, образуя узел соединения. Не говоря уже о таких деталях, как сечение шеста, — оно неслучайно имеет овальную форму и при установке должно быть ориентировано правильно, чтобы чум выдержал ветровую и снеговую нагрузку в случае непогоды.
Рис. 8. Раскладка чума по нартам Fig. 8. Placing of the tent on the sleds
Женщина руководит разборкой и сборкой чума (а иногда сама полностью выполняет их), укладкой чума и всего домашнего скарба в нарты. При этом она поразительно точно помнит место каждой вещи в чуме и на нарте. Нам неоднократно доводилось убеждаться в том, что, если гость забыл или обронил в чуме свою вещь (даже мелкую), хозяйка непременно найдет ее и вернет, даже если стойбище собирается в дорогу в непогоду или при иных сложных обстоятельствах. Именно женщина держит в голове и исполняет этот сценарий кочевого трансформера.
Чум — трансформер не только потому, что это складное и переносное жилище, но и потому, что легким движением женской руки он превращается из спальни в столовую (путем сворачивания меховой постели и установки легкого низкого стола) и в мастерскую (в основном женскую — по выделке шкур и пошиву одежды; впрочем, мужчины зимой и в ненастье тоже точат, режут и плетут внутри чума) (рис. 9).
Современное кочевое жилище чукчей — нечто среднее между традиционной ярангой и геологической палаткой — гибрид, появившийся полвека назад. В самом его появлении можно уловить свойство трансформности — способности заимствования и переосмысления конструктивных решений. Яранга — яран'ы, покрытое шкурами каркасное сооружение с меховым пологом внутри — долгое время служила как
Рис. 9. Чум-трансформер: а) мастерская; б) спальня; в) столовая Fig. 9. A tent-transformer: a) a workshop; b) a bedroom; c) a dining room
зимним, так и летним мобильным жилищем тундровых оленеводов. Зимняя яранга покрывалась ретэмом из новых шкур, летняя — из старых (поношенных зимних). В 1960-1980-е гг. зимняя яранга претерпела эволюцию, отразившую симбиоз колхозно-совхозного оленеводства и ресурс -но-промышленного освоения Чукотки: буквально на их стыке родился конструктивный гибрид, объединивший в себе элементы устройства яранги и геологической двускатной палатки. Чукчи уверенно ссылаются на геологов как источник инновации, говоря, что в их края палатка пришла в конце 1960-х годов «со стороны Билибино». Гибрид прошел свой путь проб и ошибок от неудачных экспериментов до оптимальной конструкции. Изначальные проблемы с риском пересыхания и возгорания мехового покрытия от костра и задымления были решены с появлением в обиходе печки-буржуйки. На данный момент меховая палатка используется в качестве зимнего жилища повсеместно (последними приняли зимнюю палатку в качестве жилья оленеводы Айона). Происшедшая трансформация кочевого жилища, включая поиски и эксперименты, произошла благодаря технологической маневренности чукотских кочевников; при этом и сегодня в случае необходимости они способны соорудить зимнюю ярангу. Примечательно, что за короткий срок меховая палатка стала считаться «традиционной», распространившись на всю чукотскую тундру (Перевалова, Куканов 2018).
Конструктивно зимняя палатка состоит из двух частей — основного жилого помещения, напоминающего по форме обычную палатку, с покрытием из оленьих шкур мехом наружу, и тента-тамбура, представляющего собой усеченную вполовину летнюю ярангу. Для покрытия основной части изготавливается специальная цельная меховая покрышкарыгран (букв. волосатое/меховое укрытие) с отверстиями/рукавами для продевания несущих шестов, печной трубы, прорезями под окна для освещения и вентиляции, с завязками для поддержки полога в торцевой части (для входа в палатку) и подворотами в местах соприкосновения с землей. Эта часть устанавливается в специально выкопанное в снежном насте углубление (до каменистой основы) на несущий каркас из шестов. Каркас состоит из двух треножников и пяти горизонтальных шестов, центральный из которых служит коньком всей конструкции (рисэкутын — 'позвоночник, хребет'). При этом треножник и несущие шесты являются частью конструкции летней яранги. Тамбур покрывается летним ретэмом. Каркас тамбура является уполовиненным каркасом яранги, наклонные шесты которого опираются на треножник палатки, расположенной со стороны входа в нее.
Так получилось жилище, которое, по отзывам чукчей, сделало суровую зимнюю тундру уютнее. В нем сохранилась двухкамерная конструкция, присущая изначально яранге с ее чоттагыном (внутреннее пространство яранги) и меховым пологом, предназначенным для сна. Внутри меховой палатки на плетенных из прутьев матах расстилаются постели из
Рис. 10. Чукотка: яранга и меховая палатка Fig. 10. Chukotka: a yaranga and a fur tent
меховых мешков и шкур, располагаются печка, стол, утварь и место для приготовления еды. Тамбур служит складом для запаса топлива, дров, рабочих кухлянок, посудной нарты кокенан (рис. 10).
Для северного кочевника, проводящего жизнь в движении, домашним пространством является не только стойбище и жилище, но и вся паутина кочевий. Перемещаясь со своими вещами на значительные расстояния, он нуждается в надежном транспорте, и транспортные технологии — варианты использования нарт — являются важной частью кочевого трансформера.
Как и в случае с чумом и ярангой, можно определить ненецкую и чукотскую конструкции нарт как «тяжелую» и «легкую» с той разницей, что порядок будет обратным. Как ответ на жесткую каменистую чукотскую тундру сформировался принцип гибкой «легкой» нарты, а на равнинную мягкую ямальскую тундру — упругой «тяжелой» нарты. Разумеется, данные категории применимы только при взаимном сравнении. И та и другая обладают и своими конструктивными достоинствами, и особой эстетикой.
Ездовая чукотская нарта представляет собой ажурную конструкцию из относительно тонких в сечении жердей и частей оленьих рогов, скрепленных подвижными ременными соединениями. Женская нарта наан-оргоор отличается от мужской эчеттик большей длиной и наличием в конструкции ажурной спинки. Жесткость в узлах крепления в этих нартах отсутствует полностью, она гибка и эластична. Тянет ее упряжка из двух оленей, а по необходимости седок может взять ее в руки и перенести через сложный каменистый участок. Рассчитана она на перемещение одного, максимум — двух взрослых человек. Все детали нарты выполнены как отдельные элементы, соединенные лишь ременными связками. Это позволяет быстро заменить сломавшуюся часть, не затрагивая всю конструкцию. Например, можно легко заменить рабочую часть полоза пактыльгын, подверженного стиранию, или копылья из оленьих рогов цынуыт, ломающиеся под нагрузкой. Обычно, готовясь к зиме, чукчи разбирают свои ездовые нарты почти полностью (разрезая ременные узлы, которые за время летовки могли пересохнуть или быть повреждены грызунами) и заново «перевязывают» детали. Для работы с ременными стяжками мужчины носят на поясе специальный инструмент — энетыскын (изогнутая, заостренная с одного конца и обычно украшенная резьбой часть оленьего рога). От грузовой нарты ездовую отличает загиб полоза вынгыргын, который, пружиня перед препятствием, позволяет нарте при движении мягко подстраиваться под жесткие снежные заструги и выступающие камни. Грузовые чукотские нарты крепче и тяжелее, сечения элементов нарты больше, но они сохраняют гибкость и ажурность, присущую нартам ездовым (Перевалова, Куканов 2019) (рис. 11).
Принцип построения ненецкой нарты базируется на жестких узлах крепления и предварительном напряжении конструкции. Ременные стяжки в данной конструкции не используются вовсе, только в части упряжи. Зато выполняется очень точная подгонка деревянных деталей, копыльев, полозьев, нащепа друг к другу таким образом, чтобы обеспечить минимальный относительный люфт. Несущая конструкция собирается по принципу «шип-паз», затягивается и фиксируется пружинным загибом полоза в носовой части. Данную конструкцию можно охарактеризовать как «упругую» — степень относительной подвижности ее деталей невелика, но достаточна для демпфирования жестких ударов и скручивания. Такая нарта имеет летнюю и зимнюю модификации, различаясь в основном весом и сечением опорного полоза. Тянут нарту упряжки из 4-6 оленей. Если трансформность чукотской нарты достигается ее сбор-ностью-разборностью (и легкостью ремонта), то ненецким решением этой задачи стала диверсификация набора нарт: индустрия нартенного дела у ненцев достигла впечатляющего размаха (и, кстати, продолжает развиваться) (рис. 12).
Рис. 11. Чукотские нарты: а) эчеттик — мужская ездовая нарта; б) цаанорывът — женская ездовая нарта; в) репалькольгын — грузовая нарта
Fig. 11. The Chukchi sleds: a) echettik, a male riding sled; b) naanoryvyyn, a female riding sled; c) repalkolgyn, a cargo sled
Рис. 12. Ненецкое нартовое многообразие: а) хэхэ-хан — «нарта духов» — походное святилище, тундровый кочующий ковчег; б) ларь-хан — грузовая нарта для продуктов; в) цэда-лёсь — мужская легковая нарта; г) пэхэрей-хан — грузовая нарта для перевозки дров; д) сябу — грузовая женская нарта; е) не-хан — женская легковая нарта; ж) сюнка — детская игровая нарта; з) цуто — грузовая нарта для перевозки конструкций чума (шестов, очажной утвари, печки); и) юхуна — грузовая нарта для перевозки меховых постелей; к) вандако — грузовая нарта для перевозки одежды, утвари, шкур и продуктов; л) сани-короб — грузовой прицеп к снегоходу Fig. 12. Nenets sled variety: a) khehe-khan, a sacred sled — a mobile sanctuary and a tundra nomadic reliquary; b) lar-khan, a cargo sled for groceries; c) nedalyos, a male light sled; d) peharei-khan, a cargo sled for transporting firewood; e) syabu, a female cargo sled; f) ne-khan, a female light sled; g) shunka, a children's play sled; h) nuto, a cargo sled for transporting of chum structures (poles, hearth utensils, stove); i) yuhuna, a cargo sled for transporting fur beds; j) vandako, a cargo sled for transporting clothes, utensils, hides and produce; l) sledge-box, a cargo trailer for a snowmobile
Вещи кочевника сделаны им самим под свою руку, свой размер и вес. Только таким образом вещь получает право стать частью кочевого модуля. При изготовлении нарт в ход идут антропометрические инструменты измерения — ширина ладони, пальцев, длина предплечья и т. д., что обеспечивает соразмерность нарты и ее хозяина. Каждая нарта в караване имеет свое название, функцию, перечень вещей и «регламент» их укладки.
Особенностью жилищ, нарт и других вещей у арктических оленеводов является их способность кочевать. В обиходе ненцев и чукчей нет «оседлых вещей», все они — мобильные. Чем отличается кочующая вещь от оседлой? Тем, что она «живая», во всем подобна человеку и оленю, способна двигаться вместе с ними и даже ускорять, усиливать, делать удобным и надежным их движение. Эти качества в нашем лексиконе получили названия «эффект движения» и «техноанимация»: первое свойство состоит в том, что «кочевые технологии в полной мере проявляют свои достоинства именно в состоянии динамики» и «достоинства каравана (аргиша) или конструкции нарты обнаруживаются только в условиях кочевья»; второе выражается в стремлении «придать изготовляемой вещи свойства живого организма, обладающего способностью к движению», — этот принцип технической анимации (оживления) можно считать ключевым в этнодизайне народов, которым в древности был присущ «скелетный», или «рентгеновский», стиль в искусстве. Техноанимация — не что иное, как вариация на тему трансформера, поскольку представление о том, что у нарты есть нос, хвост и ноги, придает ей мобильность живого существа, а изготовление одежды из соответствующих частей шкуры — обуви из лап, капюшона из головы и т. д. — наделяет человека физическими преимуществами оленя (Головнёв 2017; Головнёв, Куканов, Перевалова 2018).
Одежда, которую шьет женщина, создается ею для конкретного человека, с учетом особенностей именно его телосложения, характерных особенностей движений, и несет на себе отпечаток ее антропологического измерительного инструментария. С одной стороны, это позволяет сделать кочевье динамичным, избавляя от лишних вещей, не нашедших своего места, с другой — объединяет все без исключения вещи кочевника в цельную систему, модуль жизнеобеспечения, где все они связаны общностью происхождения, ритмом использования, исходными материалами и универсальными узлами соединения и крепления. Все вещи изначально «родственны» — сделаны из одного материала одной рукой. Это позволяет создавать, использовать, ремонтировать и утилизировать их гибко, а при необходимости создавать из них композиции, призванные выполнять новые функции и решать иные задачи. Коренной житель Севера живет среди «живых» вещей, общаясь, «разговаривая» с ними, доводя взаимоотношения с ними до полного и обоюдного взаимопонимания, органичного — единства «родства». У него не возникает ни
малейшего сомнения в том, что его вещи с его смертью с ним же и умрут. А вещи, действительно, со смертью хозяина умирают — на этом основан погребальный обряд (Гарин 1991).
У женской верхней одежды — ягушки — свой цикл превращений «из красавицы в чернушку» (но не наоборот). Начинается этот цикл с новой нарядной праздничной ягушки, которую женщина надевает в особых случаях, в том числе для щегольства и демонстрации своего швейного мастерства. Проходит год, ягушка отчасти изнашивается, отчасти ветшает от носки и хранения (олений мех благодаря полой ости обладает чудесным свойством сохранения тепла, но по той же причине ломок и недолговечен) и переходит в разряд обыденной зимней одежды. Еще через год, обтертая и полысевшая, она становится летней рабочей одеждой, а затем и «замарашкой» для грязных очажных работ.
Старая поношенная ягушка может превратиться и в постель — ночное одеяло. В этом случае она становится не женской «чернушкой», а мужской «ночнушкой». В отличие от отношения к другим вещам, строго распределенным по тендерному признаку, «ночная ягушка» — унисекс. В гендерном измерении есть точка пересечения: мужские вещи предназначены для действий в открытой тундре (к ним не смеет прикоснуться женщина), женские — для дома (их не касается мужчина); при этом по возвращении из тундры оленевод оставляет весь свой реквизит снаружи (на нартах, благодаря чему, кстати, вещи не страдают от темпе-ратурно-влажностных перепадов), а в чуме оказывается как бы во владениях своей жены (матери, сестры, хозяйки). Давно замечено, что в чуме мужчина пассивен: он ест, спит, разговаривает, курит, но заметно уступает по активности хозяйке, которая снует по всему пространству чума, расправляет и заправляет постель, сушит и разминает вещи, накрывает и убирает стол. В чуме роль мужчины вторична по отношению к позиции женщины; а когда на ночь он укрывается женской ягушкой, становится совсем уж мякэ — 'чумовым, домашним' (от мя — 'чум'). В этой «трансгендерной» ротации мужчины в ритме дня и ночи также заметна трансформность (Конькова, Куканов 2020).
Еще одно измерение превращаемости вещей (вещеоборота между обыденным и священным) обнаруживается на святилище (хэбидя я). Вещь, оказавшаяся на святилище — побывавшая там в ходе паломничества, намеренно отвезенная на культовое место в качестве приношения, пролежавшая некоторое время на священной земле и ставшая тем самым вещью богов, — приобретает новый статус. По заверениям ненцев, все вещи, оказавшиеся на святилище, вбирают в себя божественный дух или смысл (Головнёв 2000). Уже в новом священном значении вещь может вернуться в чум — быть привезена паломником со святилища в качестве «дара богов» и занять место в кочевом реликварии — священной нарте
хэхэ-хан. Соответственно святилище играет роль культово-ритуального преобразователя статуса вещей от бытового до священного.
Даже стадо домашних оленей — своего рода трансформер, поскольку из него создается (сшивается, насыщается, перемещается) кочевье и стойбище. Домашние олени и оленеводы созданы друг для друга и порознь не существуют. Внутри этого кочевья постоянно происходит преобразование «натура — культура», в ходе которого стадо оленей обусловливает жизнеобеспечение людей.
***
У читателя может сложиться впечатление, что авторы всю культуру кочевников своевольно перевернули, как в калейдоскопе, в проекции трансформера. Так оно и есть, только это не манипуляция авторов, а свойство кочевой культуры: ее можно рассмотреть с разных точек зрения, и в каждом ракурсе получится целостный охват. Войдите в слитное времяпространство — и вся кочевая культура выстроится в измерении движущегося по тундре времени; задайтесь вопросом о вещном минимализме — и весь кочевой быт разложится по принципу «разумной достаточности»; поинтересуйтесь природой северной кочевой эстетики — и весь арктический номадизм проявится на грани красоты и пользы, прагматики и эстетики. Это калейдоскопическое множество измерений/состояний кочевого мира — тоже проявление его трансформ-ности или даже мультитрансформности.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
Богораз В. Г. Чукчи: Социальная организация. Л.: Институт народов Севера, 1934. 194 с.
Гарин Н. П. Умирают люди, умирают вещи // Техническая эстетика. 1991. № 9. С. 9-11.
Головнёв А. В. К истории ненецкого оленеводства // Культурные и хозяйственные традиции народов Западной Сибири. Новосибирск: НГПИ, 1989. С. 94-108.
Головнёв А. В. Путь к Семи Чумам // Древности Ямала. Екатеринбург; Салехард: УрО РАН, 2000. Вып. I. С. 208-236.
Головнёв А. В. Антропология движения (древности Северной Евразии). Екатеринбург: УрО РАН; Волот, 2009. 496 с.
Головнёв А. В. Дорожная карта антропологии движения // Уральский исторический вестник. 2012. № 2 (35). С. 4-14.
Головнёв А. В. Кочевье, путешествие и нео-номадизм // Уральский исторический вестник. 2014. № 4 (45). С. 121-126.
Головнёв А. В. Феномен колонизации. Екатеринбург: УрО РАН, 2015. 592 с.
Головнёв А. В. Арктический этнодизайн // Уральский исторический вестник. 2017. № 2 (55). С. 6-15.
Головнёв А. В. Слитное пространство-время в движении кочевников Арктики // Мобильность и миграция: концепции, методы, результаты. Новосибирск: ИАЭТ СО РАН, 2019. С. 7-19.
Головнёв А. В., Куканов Д. А., Перевалова Е. В. Арктика: атлас кочевых технологий. СПб.: МАЭ РАН, 2018. 352 с.
Зуев А. С. Присоединение Чукотки к России (вторая половина XVII — XVIII век). Новосибирск: СО РАН, 2009. 444 с.
Конькова Ю. С., Куканов Д. А. Одежда арктических кочевников: традиционные технологии и этнодизайн // Вестник Омского университета. Серия: Исторические науки. 2020. Т. 7. № 3 (27). С. 130-141.
Крюков В. А., Меджидова Д. Д. Арктические активы — от масштаба к трансформно-сти? // ЭКО. 2021. Т. 51, № 1. С. 8-39.
Нефёдкин А. К. Военное дело чукчей (середина XVII — начало XX в.). СПб.: Петербургское востоковедение, 2003. 352 с.
Перевалова Е. В., Куканов Д. А. Мобильное жилище чукчей-оленеводов: традиции и новации // Уралський исторический вестник. 2018. № 3(6). С. 40-49.
Перевалова Е. В., Куканов Д. А. Нарта: старые технологии и новые материалы (Ямал, Кольский полуостров, Чукотка) // Кунсткамера. 2019. № 3 (5). С. 106-118. Урри Дж. Мобильности. М.: Праксис, 2012. 576 с.
Deleuze G., Guattari F. A Thousand Plateaus. Capitalism and Schizophrenia. Mineapolis, London: University of Minnesota Press, 1987. 612 p.
Golovnev A. Arctic Nomadic Design (The Nenets Case) // Nomadic Peoples. 2020. No. 24. P. 11-142.
Ingold T. Being Alive. Essays on movement, knowledge and description. London; New York: Routledge, 2011. 270 p.
Leed E. J. The Mind of the Traveler: From Gilgamesh to Global Tourism. New York: Basic Books, 1991. 316 p.
REFERENCES
Bogoraz V. G. Chukchi: Sotsial'naia organizatsiia [Chukchi: Social organization]. Leningrad: Institut narodov Severa Publ., 1934. (In Russian).
Deleuze G., Guattari F. A Thousand Plateaus. Capitalism and Schizophrenia. Mineapolis; London: University of Minnesota Press, 1987. 612 p. (In English).
Garin N. P. [People die, things die]. Tekhnicheskaia estetika [Technical Aesthetics], 1991, no. 9, pp. 9-11. (In Russian).
Golovnev A. V. [A roadmap of the anthropology of movement]. Ural'sky istoriceskij vestnik [Ural Historical Journal], 2012, no. 2 (35), pp. 4-14. (In Russian).
Golovnev A. V. [Arctic ethnodesign]. Ural 'skij istoriceskij vestnik [Ural Historical Journal], 2017, no. 2 (55), pp. 6-15. (In Russian).
Golovnev A. V. [Fused Space-Time in the Movement of Arctic Nomads]. Mobil'nost' i migratsiia: kontseptsii, metody, rezul'taty [Mobility and migration: concepts, methods, results]. Novosibirsk: IAET SO RAS Publ., 2019, pp. 7-19. (In Russian).
Golovnev A. V. [Migration, travel and neo-nomadism]. Ural 'skij istoriceskij vestnik [Ural Historical Journal], 2014, no. 4 (45), pp. 121-126. (In Russian).
Golovnev A. V. [On the history of Nenets reindeer husbandry]. Kul turnye i khoziaistvennye traditsii narodov Zapadnoi Sibiri [Cultural and economic traditions of the peoples of Western Siberia]. Novosibirsk: NGPI Publ., 1989, pp. 94-108. (In Russian).
Golovnev A. V. [The Way to the Seven Tents]. Drevnosti Yamala [Antiquities of Yamal]. Ekaterinburg; Salekhard: UrO RAS Publ., 2000, iss. 1, pp. 208-236. (In Russian).
Golovnev A. V. Antropologiia dvizheniia (drevnosti Severnoi Evrazii) [Anthropology of movement (Antiquities of Northern Eurasia)]. Ekaterinburg: UrO RAS; Volot Publ., 2009. (In Russian).
Golovnev A. V. Fenomen kolonizatsii [Phenomenon of Colonization]. Ekaterinburg: UrO RAS Publ., 2015. (In Russian).
Golovnev A. V, Kukanov D. A., Perevalova E. V Arktika: atlas kochevykh tekhnologii [Arctic: Atlas of Nomadic Technologies]. St. Petersburg: MAE RAS Publ., 2018. 352 p. (In Russian).
Golovnev A. Arctic Nomadic Design (The Nenets Case). Nomadic Peoples, 2020, no. 24, pp. 11-142. (In English).
Ingold T. Being Alive. Essays on movement, knowledge and description. London; New York: Routledge, 2011. (In English).
Kon'kova Yu. S., Kukanov D. A. [Clothing of Arctic nomads: traditional technologies and ethnodesign]. Vestnik Omskogo universiteta. Seriya: Istoricheskiye nauki [Herald of Omsk University Series "Historical Studies"], 2020, vol. 7, no. 3 (27), pp. 130-141. (In Russian).
Kryukov V. A., Medzhidova D. D. [Arctic Assets — from Economies of Scale to Transformity?]. Vserossiyskiy ekonomicheskiy zhurnalEKO [The All-Russian ECO Journal], 2021, vol. 51, no. 1, pp. 8-39. (In Russian).
Leed E. J. The Mind of the Traveler: From Gilgamesh to Global Tourism. New York: Basic Books, 1991. (In English).
Nefedkin A. K. Voennoe delo chukchei (seredina 17 — nachalo 20 veka) [Military affairs of the Chukchi (mid-17th — early 20th century)]. St. Petersburg: Peterburgskoe vostokovedenie Publ., 2003. (In Russian).
Perevalova Ye. V., Kukanov D. A. [Mobile housing of Chukchi reindeer herders: traditions and innovations]. Ural'skiy istoricheskiy vestnik [Ural Historical Journal], 2018, no. 3 (60), pp. 40-49. (In Russian).
Perevalova E. V., Kukanov D. A. [Narta: Old Technologies and New Materials (Yamal, Kola Peninsula, Chukotka)]. Kunstkamera, 2019, no. 3 (5), pp. 106-118. (In Russian).
Urry J.Mobil'nosti [Mobilities]. Moscow: Praksis Publ., 2012. (In Russian).
Zuev A. S. Prisoedinenie Chukotki kRossii (vtoraiapolovina 17 — 18 vek) [Annexation of Chukotka to Russia (Second half of the 17th — 18th century)]. Novosibirsk: SO RAS Publ., 2009. (In Russian).
Submitted: 05.02.2023 Accepted: 10.03.2023 Article published: 30.12.2023
