CC BY
20
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2006. № 5
НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ
ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ СЕМИНАР КАФЕДРЫ
ФИЛОСОФИИ И МЕТОДОЛОГИИ НАУКИ ФИЛОСОФСКОГО ФАКУЛЬТЕТА МГУ
ИМ. М.В. ЛОМОНОСОВА
(Доклад Д.А. Леонтьева «Дискурс свободы и ответственности»)
Д.А. Леонтьев: Не только в психологии, но и во всех науках философскими вопросами обречен заниматься любой человек, который выходит за пределы задач конкретных исследований и начинает задумываться над общей онтологией, в которую вписывается его исследование. Но помимо проблемы философских оснований того, чем я занимаюсь, присутствует еще запрос на философское измерение со стороны практики. В последние два года я все более и более активно стал выходить на формы психологической практики, сходные с тем, что на Западе получает распространение под названием философского консультирования. Это форма практики, направленная не столько на коррекцию нарушений психологического функционирования, сколько на расширение жизненного мира. Эту практику я называю жизнетворчеством1. Эта работа, психологическая по форме, механизмам и способу воздействия и философская по содержанию, — вариант сократического диалога, облеченного в формы современных подходов к психологическому консультированию и психологическому воздействию. Мы сейчас ищем не объективную истину, как Сократ, а ориентиры для человека в мире. И здесь очень интересным образом оказываются переплетенными психологические и философские вопросы. Я считаю, что для психологии движение в направлении все большей и большей ассимиляции философского анализа и философских вопросов является зоной ближайшего развития.
Я больше 20 лет занимаюсь довольно широким кругом вопросов, которые более или менее вписываются в такое необъятное поле, как психология личности. Более узкое направление моих интересов было связано с проблемой смысла. Кроме того, я параллельно занимался вопросами общей структуры личности, динамики личности, мотивации, ценностей, потребностей, вопросами психологии искусства, психологии рекламы и общими вопросами теории, методологии и истории психологии, которые относятся прежде всего к различным подходам к личности в психологии XX в.
Моя книга «Психология смысла»2 была посвящена тому, как жизнь человека определяется его жизненным миром: через какие психологические механизмы мы умудряемся действовать сообразно нашему жизненному миру. Но после завершения данной работы я почувствовал, что этого недостаточно. В каком-то приближении стало понятно, как человек обусловлен своим жизненным миром, но возник еще один вопрос, может быть, даже более важный: каким образом человек выходит за пределы своего жизненного мира, строит новый мир? Оказывается, что существует еще одна плоскость рассмотрения, которая даже более интересна и более актуальна.
И в последние 2—3 года мои интересы все больше и больше сдвигаются в область экзистенциальной психологии. Естественно, она своим истоком имеет экзистенциальную философию, но от нее отличается. В экзистенциальной психологии разработан свой теоретический и концептуальный аппарат, свой язык, который имеет много общего с экзистенциальной философией, но было бы ошибкой рассматривать его только просто как частную конкретизацию идей философского экзистенциализма. В рамках экзистенциальной психологии, начиная с В. Франкла, было достаточно много очень крупных мыслителей серьезного философского уровня. Но именно в этой области граница между психологией и философией оказывается очень условной и размытой.
В традиционной психологии (и это касается не только основной линии мировой психологии, но и почти всех альтернативных течений) человека описывали как существо детерминированное, поведение и сознание которого обусловлены определенными факторами, как внутренними, так и внешними. (Причем под внутренним и внешним подразумевалось то, что разделено границей тела, т.е. внутреннее связано, в частности, с телесностью. А.Н. Леонтьев3 был первым психологом, который еще в 1930-е гг. поставил вопрос о том, что границу между внешним и внутренним в психологии проводят не там, где надо, и вообще она очень относительна. Но тем не менее вплоть до нынешних времен в мировой психологии господствует картезианская парадигма в понимании внутреннего и внешнего и их взаимодействия.) Если мы все эти факторы изучим, протестируем, измерим, вставим в нужные формулы, то мы сможем предсказать с достаточной уверенностью, как человек в той или иной ситуации будет себя вести. И в 90% случаев, для 90% людей, а может быть, и 95%, а может быть, даже 99% — в общем, в подавляющем большинстве случаев данная методика срабатывает. Человек во многом предсказуем. Однако в некоторых ситуациях она дает сбой. Экзистенциальная психология обратилась как раз к анализу поведения человека в тех ситуациях, в которых оно не выводимо
ни из каких внешних или внутренних факторов, когда человек выступает не как обусловленный и детерминированный, а как самодетерминированный. Классическая формула Сартра: «Существование предшествует сущности» в данном случае означает, что, зная все сущности, подробно описав, изучив, протестировав их, мы не сможем из них вывести характеристики актуального существования потому, что связь между ними иная. Эти сущности не предшествуют существованию, поэтому мы не можем предсказать существование.
Наиболее очевидно это было в двух типах ситуаций. Первая из них относилась к тому, что в экзистенциальной философии обозначалось понятием пограничной ситуации, т. е. критической ситуации в жизни человека: потери, утраты, разрушения жизненного мира, сложившихся структур, кризиса, хаоса, абсурда и т.д. В таких ситуациях разрушаются некие стабильные структуры, которые обеспечивали постоянство, предсказуемость и преемственность поведения; человеку надо действовать в ситуации, в которой у него нет никакого опыта действия и никаких внешних сил, которые бы его к определенным действиям подталкивали. Не на что опереться, не на что ориентироваться, надо строить жизнь с чистого листа. Понятно, что экзистенциализм прежде всего обращался к этим ситуациям просто потому, что они никакому другому анализу не доступны. Вторая группа ситуаций — обратная, противоположная первой: все хорошо, все потребности удовлетворены, а человек еще к чему-то стремится, хотя нет никакой явной необходимости в этом. В советские времена бытовала такая осуждающая формула: «Ему больше всех надо». На самом деле это как раз формула человека, которому свойственна трансценденция, выход за пределы наличной ситуации. Таким образом, мы имеем два вида экстремальных ситуаций, которые не поддаются традиционному анализу, образуют первичное поле экзистенциального анализа.
Проблема свободы и детерминизма сейчас находится в центре дискуссий. Один из решающих аргументов, которые позволяют решительно отвергнуть притязания пандетерминизма на сферу человеческого поведения, человеческого выбора, был предоставлен Ильей Пригожиным4, который доказал, что разрывы детерминации существуют даже в неорганической природе. В неорганических процессах детерминизм не сплошной, а характеризуется определенными разрывами, в которых господствует случайность. И если преодолеть детерминизм нельзя, то овладеть случайностью вполне можно. Если даже в неорганических процессах такие разрывы являются неким естественным компонентом, то в человеческой деятельности существовать таким разрывам детерминации, как говорится, сам Бог велел. Еще в 1930-е гг. Л.С. Выгот-
7 ВМУ, журналистика. № 5
ский5 изучал механизмы овладения детьми ситуацией неопределенности в задачах выбора. Более того, если мы задумаемся и обратим внимание на то, можно ли чисто интроспективно ощутить, в какой точке нашего поведения оно сравнительно определенно детерминировано разными внутренними и внешними факторами, а в какой вдруг эта детерминация теряет свою убедительность и направляющую силу, то возникают существенные колебания, неясность, сомнение и блуждание в окрестностях данной точки. Большинство людей чувствуют себя очень неуютно в этой ситуации разрыва детерминации. Вообще, как достаточно давно известно, свобода выбора, свобода воли — это совсем не такая большая радость для большинства людей. Для большинства это довольно тяжелое, неприятное бремя, и люди предпочитают обходиться без нее. После классической книги Э. Фромма6 это стало общим местом.
Итак, на двух концах шкалы есть крайние ситуации — самые благоприятные и самые неблагоприятные, в которых применим только экзистенциальный анализ, а традиционный детерминистский подход ничего сказать о них не может. Оставшаяся большая часть этой шкалы вполне поддается детерминистскому объяснению. Но экзистенциальный подход распространяется и на эту среднюю часть тоже. Дело в том, что, когда мы включаем рефлексивное сознание, механизмы регуляции нашего поведения меняются радикальным образом. Рефлексивное сознание — это то, что позволяет нам видеть не только то, что есть, но и то, что может быть, конструировать альтернативы, сопоставлять варианты и т.д., т.е. свободно, произвольно манипулировать разным содержанием во внутреннем плане. Возможность внутреннего выхода в дискурс свободы можно иллюстрировать наличной ситуацией, почему я сейчас продолжаю свой доклад, вместо того чтобы встать, спуститься вниз и пить, например, пиво на первом этаже. Ответов может быть много: потому, что у меня определенная роль; потому, что у аудитории есть связанное с моим докладом ожидание; потому, что я хочу составить о себе хорошее впечатление; потому, что мне платят зарплату и т.д. То есть можно назвать достаточно много разных факторов, но все они не отвечают на этот вопрос. Правильный ответ на него: потому, что я, осознавая возможность уйти и возможность остаться, выбираю последнюю. И в каждый момент, когда я осознаю эту альтернативу, подтверждаю этот выбор. Это не связано прямо с тем, что я хочу. Люди иногда делают то, что они хотят, а иногда делают то, что они не хотят. И то и другое может осознаваться или не осознаваться. Эта возможность потенциально присутствует в каждый момент, но мы ее не в каждый момент видим. Можно помочь человеку ее увидеть, хотя это не всегда легко.
В соответствии с определением С.Л. Рубинштейна7, мотивация есть реализующаяся через психику детерминация. Это абсолютно правильное определение. Можно протестировать, замерить мои желания, мои установки, мои способности, представления о связи тех или иных вариантов действий с достижением целей, сравнительную эффективность и достижимость разных альтернатив, всевозможные когнитивные и мотивационные процессы, обсчитать и сделать вывод о том, какой из вариантов действий для человека будет оптимальным и какой надо сделать в конечном счете выбор. В большинстве случав это срабатывает, постоль-ку-поскольку мы не вводим в действие наше рефлексивное сознание. Однако как только я включаю рефлексивное сознание, вся психология мотивации перестает существовать. Оказывается, в этом случае нет такого выбора, который я не мог бы сделать. Если, допустим, имеются шесть вариантов поведения, то, включив рефлексивное сознание, я могу выбрать любой из этих шести вариантов, не обязательно оптимальный, а могу придумать седьмой и восьмой, который психологу, наблюдающему за мной и описывающему мое поведение, и в голову никогда не придет.
Здесь как раз происходит то главное, о чем идет речь, — переход в другой режим функционирования. У Мамардашвили8 есть хорошее понятие регистра. Это не совсем то же самое, но определенные параллели с этими регистрами можно провести. Речь идет о выходе в регистр свободы и ответственности, или в регистр возможности.
Каким образом происходит выход в этот регистр? Ключевые слова — рефлексивное сознание и свобода. Целый ряд экзистенциальных мыслителей независимо друг от друга пришли к очень схожим формулировкам, касающимся человеческой свободы. Наиболее красивая из них принадлежит Р. Мэю, ныне покойному идейному лидеру американской ветви экзистенциальной психологии. Мэй9 говорил, что свобода человека локализована в паузе между стимулом и реакцией. Вместо того чтобы реагировать сразу, нужно сделать паузу. Как только вы делаете паузу, жесткая связь разрывается, вы уже не обязаны реакцией реагировать на стимул. Рефлексивное сознание, свобода, возможность управления своим поведением — все оказывается в этой паузе. Очень похожую позицию занимал Мамардашвили10, говоря о том, что свобода человека находится в перпендикулярном измерении по отношению к основному потоку жизни. Мы как бы поднимаемся по перпендикуляру из этого потока и смотрим на него с высоты, со стороны и т.д. Вспомним трактовку Мамардашвили11 трагедии о Гамлете. Мамардашвили трактует Гамлета как трагедию человека, который осознает цепь действий, к которым его толкают обстоятельства, предопределяют то, что он должен делать. Обла-
дая хорошо развитым рефлексивным сознанием, он это очень хорошо рефлексирует и пытается выйти из этого колеса судьбы, сделать эти паузы, воздержаться от того, к чему его толкают обстоятельства. Вся трагедия — это история борьбы человека с детерминизмом. Он терпит в конечном счете поражение, в пятом акте совершая то, что он отказывался совершить в первом. Но это очень интересное, героическое, поучительное поражение в борьбе человека против судьбы.
Оказывается, в паузе мы можем занять свою позицию по отношению к любым факторам, которые так или иначе наше поведение направляют, подталкивают и побуждают. Экзистенциальная психотехника № 1: остановись и сосчитай до десяти. Людям давно известен этот мощный инструмент саморегуляции, позволяющий взять ситуацию в свои руки. Сделав эту паузу между стимулом и реакцией, включив рефлексивное сознание, я могу выдать и парадоксальную реакцию, но она собственно уже будет не реакцией, а моим собственным сознательным действием. Например, меня ударили по левой щеке. Естественная поведенческая реакция — ответить тем же, но вместо этого я могу, наоборот, подставить правую щеку. Это не очевидная реакция, это осознанное и выбранное действие.
Вся этика находится в пространстве возможности, а не необходимости. И собственно говоря, через этическое измерение выводится на сцену ответственность личности. Все этические нормы, этические требования не относятся к ситуациям жесткого детерминизма, который требует исполнения под угрозой наказания. Этим этика отличается от права. Право — это давление, которому человек должен подчиняться под угрозой очень большого наказания. Этика суть требования, которые не обладают столь сильной императивностью, как право, потому что соблюдение или несоблюдение этических норм и требований опосредуется собственным выбором и собственной ответственностью человека. Этика апеллирует к личной ответственности человека, этические нормы относятся к категории возможного, а не необходимого. Они отличаются тем, что их можно не соблюдать с соответствующими последствиями, ответственность как раз и включает в себя осознание последствий, осознание цены за любые последствия или уход от их осознания.
В построенной мною мультирегуляторной модели личности12 выделено шесть разных логик поведения, уровней регуляции жизнедеятельности (в более позднем варианте их стало уже семь), которые описываются через ответы на вопрос: почему люди делают то, что они делают? 1-й ответ: потому что я так хочу; это логика удовлетворения потребностей. 2-й ответ: потому что меня что-то к этому подтолкнуло, спровоцировало, подстегнуло (он
первый начал и т.п.); это логика реагирования на внешние сигналы. 3-й ответ: потому что я всегда так делаю; это логика выработанных стереотипов, воспроизведения готовых форм. Эти три уровня общие у человека и животных. 4-й ответ: потому что все так делают; это логика социальных ожиданий, логика толпы, уровень социального индивида, это уже специфически человеческий уровень, но личности здесь еще нет. 5-й ответ: потому что мне это важно; это логика смысла, общечеловеческая логика, которая лежит в основе личности и личностной, смысловой регуляции жизнедеятельности человека. 6-й ответ: а почему бы и нет; это логика возможности. 7-й уровень: за-не-зачем-а- потому-что-не-иначе-как13; логика познания сути вещей.
На всех уровнях, оказывается, есть выбор: можно воспринимать все эти воздействия и факторы, которые побуждают нас к тем или иным действиям, через призму необходимости или через призму возможности. Это два разных взгляда на мир, два разных регистра и два разных дискурса. Когда я говорю: «я должен», «я не мог поступить иначе», — это детерминистский способ восприятия мира и себя, с которым много работают психологи. В одном из выступлений И. Бродского14 был большой пассаж о том, что важно не давать себе быть жертвой и, главное, следить за своей жестикуляцией. Отличительный признак жертвы — это воздетый указательный палец; человек, стремящийся себя позиционировать как жертву, все время сурово, с упреком указывает на тех, кто виноват в тех или иных невзгодах. «Следите за своим указательным пальцем, не позволяйте себе быть жертвой», — говорил Бродский.
Существуют многочисленные формы психологических защит, которые часто затрудняют осознание, понимание и принятие этого факта, многим проще быть жертвой. Тем не менее на каждом из перечисленных уровней есть выбор. Если у меня есть некая неодолимая потребность, я могу воспринять ее как императив, а могу вступить с ней в диалог, как-то отложить ее удовлетворение. Как выяснилось еще в 70-е гг. в западных исследованиях, одним из ключевых показателей личностной зрелости еще в детстве выступает способность к отсроченному удовлетворению15, т.е. способность не делать непосредственно то, что хочу, а отсрочить удовлетворение, сделать паузу. Это и есть возможность овладения своей потребностью. И если по отношению к реальной потребности не всегда можно поставить вопрос, стоит ли ее вообще удовлетворять, почти всегда оправдан вопрос, удовлетворять ли ее сразу или же не сейчас, не здесь, в какой-то другой форме и т.д., т.е. включить паузу и рассмотреть связанные с ней возможности. При этом я не говорю, что все возможности должны обязательно трансформироваться в действительность.
При реагировании на стимулы ситуация абсолютно аналогичная. Я могу воспринять стимул как требующий непосредственной реакции, необходимым образом побуждающий меня к действию, а могу вновь взять перед реакцией паузу и озаботиться тем, нужно ли и как мне нужно на него реагировать. Не следует понимать мои слова так, что человек должен превращаться в сороконожку и обдумывать каждый свой шаг, как в известной притче. Но в принципе всегда есть возможность не реагировать на стимул непосредственно. Когда актуализируется готовый стереотип, я могу воспринимать это как нечто естественное, говоря: «А как же еще мне действовать, когда само собой разумеется, для всех понятно, что и как надо делать». А могу опять затормозить реакцию, сделать паузу и подумать: «А может быть, можно как-то по-другому, подставить другую щеку или как-то еще?» Когда я испытываю давление социальных норм, я могу вести себя конформно, в соответствии с этими нормами, но могу и тут сделать паузу и подумать: «Может, не надо? Что, собственно, будет, если я не буду действовать так, как от меня ожидают?» Это, кстати, очень важный вопрос — вопрос о цене решения, он является основным содержанием дискурса свободы и ответственности. В смысловой логике тоже есть возможность действовать в привычном мире и есть возможность выйти за его пределы, встать по отношению к нему в творческую позицию. И даже в логике возможностей есть возможность не обращать внимания на возможности.
Таким образом, каждый из уровней регуляции имеет две стороны, два аспекта — аспект детерминистский и аспект возможности. Все факторы давления в одновариантной логике — при отсутствии рефлексивного сознания — срабатывают как что-то, что наше поведение детерминирует, а при включенном рефлексивном сознании те же самые факторы выполняют иную функцию и выступают для нас иначе — как некие возможности, которым мы можем следовать, а можем и не следовать; можем принимать в расчет и реализовывать их, а можем и не реализовы-вать и не принимать в расчет. У Гегеля есть замечательная формула, являющаяся, с моей точки зрения, квинтэссенцией психологии личности: «Обстоятельства или мотивы господствуют над человеком лишь в той мере, в какой он сам позволяет им это»16. В этой фразе есть две большие психологические истины: во-первых, что обстоятельства и мотивы могут господствовать над человеком и часто господствуют; во-вторых, могут не господствовать, если я не позволю им это делать.
Что нужно, чтобы не позволить им это? Прежде всего, включить рефлексивное сознание. Оно является необходимым моментом, но не достаточным. Еще нужно, например, мужество.
Но я сейчас не буду вдаваться в чисто экзистенциальные реалии и вернусь к тому, что же получается, когда мы переходим с уровня детерминизма на уровень возможностей и самодетерминации, который я обозначил как дискурс свободы и ответственности. На этом уровне появляются другие категории анализа, такие, как свобода, ответственность, цена. Ведь человек не обязательно должен делать оптимальный выбор, он может сделать и самый неоптимальный выбор, у человека могут быть какие-то свои соображения, более того, эти соображения могут меняться. При анализе основ человеческой автономии один из ведущих современных психологов и философов, Дж. Ричлак, занимающийся философскими основами психологии, обращает внимание на то, что для человека принципиально важно не только наличие некоторых высших основ, критериев, с которыми он сверяет регуляцию особенностей своего поведения, но и возможность изменять эти основы17. Я могу изменить критерии своего поведения, я могу изменить основы своей регуляции. В этом суть человеческой автономии.
То, что кажется оптимальным при взгляде со стороны, может оказаться неоптимальным для самого человека. Но вообще в дискурсе свободы и ответственности понятия оптимальности не существует. Если речь идет о том, как помочь человеку сделать правильный выбор, то какой выбор вообще можно считать правильным? Откуда мы знаем, какой выбор будет хорошим? Здесь нельзя построить эксперимент, чтобы человек выбрал какой-то вариант, чтобы отследить следствия, а потом чтобы он выбрал другой вариант, и тоже проследить следствие. Всегда возможно сделать только один выбор и только гипотетически определять, будет ли он лучшим. Более того, даже по прошествии времени, оценив все следствия, которые повлек за собой данный конкретный выбор, также нельзя сказать, был ли он правильным или неправильным: пусть даже все в результате этого выбора оказалось плохо, но ведь могло быть и хуже. Или выбор сделан и все прекрасно, возникает искушение сказать, что это был действительно правильный, оптимальный выбор, но вдруг при каких-то других альтернативах все было бы еще лучше? Нет, как известно, пределов ни возможностям возвышения человека, ни возможностям его падения. В частности, М. Кундера писал, что, даже ретроспективно, зная последствия, нельзя определить, был ли сделанный выбор правильным или ложным.
Помимо этого, сделав выбор, человек часто использует психологические приемы саморегуляции или самообмана, чтобы сделать данный выбор правильным. Он может сделать любой выбор, а потом так перестроить свою картину мира, чтобы именно этот выбор оказался правильным. Есть у человека универ-
сальная склонность — стремиться к подтверждению правильности своих действий и своих взглядов — это общая закономерность, которой мы все подвержены. В психологии описаны многие механизмы, вроде когнитивного диссонанса и каузальной атрибуции, которые служат, в частности, внутреннему оправданию уже сделанного выбора.
Таким образом, вопрос о правильном выборе по определению не имеет ответа. Выбор, однако, может быть хорошим, и определяется это не тем, что человек выбирает, а тем, как он это делает. Хороший выбор — это выбор, который сделан с осознанием его цены, поскольку, выбирая что-то, я всегда от чего-то другого отказываюсь. Цена платится не только в терминах прямых последствий, которые влечет за собой то, что я выбрал, но включает в себя и потери, утраты, которые влечет за собой тот факт, что что-то осталось невыбранным. В бизнесе это называется «упущенная выгода». Цена является одной из принципиальных категорий дискурса свободы и ответственности и включает в себя много аспектов. Соотнесение этих аспектов между собой входит для меня в понятие «экзистенциальный расчет», под которым понимается осознание цены, которую я плачу за свои выборы.
Но, помимо цены, есть еще одна важная категория — категория ответственности. Она связана с тем, что если я осознаю, что правильного выбора нет и быть не может и каждый выбор имеет определенную цену, и если я все-таки выбираю, то я знаю, какую цену готов платить и за что. В этом случае мне не на кого пенять, если последствия окажутся не такими, какими хотелось бы, потому что они в принципе не прогнозируемы. В дискурсе свободы и ответственности действует народная формула поведения: «На свой страх и риск». Будущее, последствия всегда непредсказуемы. Их можно планировать с какой-то мерой вероятности, приблизительности, но эта мера никогда не бывает равна 100%. Ответственность связана с признанием невозможности каких-либо гарантий и с принятием риска.
Наш мир сейчас меняется в направлении все большего и большего осознания той истины, что стабильность, предсказуемость относительна, а нестабильность, непредсказуемость абсолютна. Уверенность в завтрашнем дне омертвляет нас, потому что единственное, в чем можно быть уверенным в нашей жизни, — это смерть. Об уверенности в завтрашнем дне можно говорить только в том случае, если завтрашний день не будет отличаться от сегодняшнего. М. Мамардашвили18 и Дж. Бьюдженталь19 говорили о том, что жизнь есть изменение, живое — это то, что может в каждый момент быть иным, а мертвое отличается от живого тем, что оно не может быть иным, может быть только таким, какое оно есть. Из формулы Мамардашвили «время — это отличие
предмета от самого себя»20 следует, что уверенность в завтрашнем дне — это фактически остановленное время; когда завтрашний день не отличается от сегодняшнего, времени нет. У монголов есть пословица: если хочешь рассмешить Господа Бога, начни рассказывать о своих планах.
Все сказанное не значит, что ни к чему не надо стремиться, ничего не надо планировать, прогнозировать и т.д. Это было бы очень неверным пониманием того, что я сказал. Безусловно, планировать, прогнозировать свои действия и действовать не только можно, но и нужно. Но действовать с осознанием того, что всегда есть риск того, что все окажется не таким, как хотелось бы, и в этом никто не виноват, просто так устроен мир. Действовать можно, только принимая на себя ответственность и риск того, что все может оказаться «в действительности» не таким, как «на самом деле». Наша ответственность — это не только ответственность за выбор, за цену, но и ответственность за риск, за невозможность предсказать, спрогнозировать и гарантированно получить результат.
Дискуссия теоретического семинара
В.Г. Кузнецов: Спасибо Дмитрий Алексеевич. Есть ли какие-нибудь вопросы к докладчику?
А.В. Чусов: Мне было бы интересно услышать ответы на вопросы из трех областей. Самая первая глобальная. Как Вы считаете, существует ли коллективный субъект? И если да, то есть ли у него экзистенция?
Д.А. Леонтьев: Коллективный субъект, безусловно, существует. Я посвятил ему целый параграф в моей книге «Психология смысла»21. Большинство людей никогда в эту плоскость свободы и ответственности не выходят. Но они не перестают быть от этого субъектами. Здесь, мне кажется, речь идет о том значении, которое мы вкладываем в слово «субъект». В экзистенциальном смысле они не являются субъектами, ибо плывут по потоку детерминации, но в другом словоупотреблении понятие субъекта здесь оправданно и возможно. Даже люди с высокоразвитым рефлексивным сознанием отнюдь не все время им балуются. Я ввел антропологический образ «пунктирного человека»22. Суть его заключается в том, что мы функционируем как люди не на всем протяжении истории своей жизни. У нас периодически меняются уровни функционирования. На уровне реализации человеческого потенциала мы действуем прерывно, пунктиром. В промежутках мы функционируем на более примитивном уровне. Растительное, животное существование — это не такие уж метафоры, они являются обозначениями, которые характеризуют некоторые реальные механизмы, с помощью которых мы можем взаимодейст-
вовать с миром. Кстати, в антропологии В. Франкла23, который выделял телесныш, душевныш и духовный уровни, они соотносятся с растительным, животным и человеческим миром. У человека есть все три уровня, у животного есть только душевный и телесныш, а у растений — только телесный. Но это означает, что когда у нас не включен духовный уровень, — а ведь он не всегда работает, — то мы ведем животное существование, а если у нас в какие-то моменты не включен психологический, душевный уровень, то мы оказываемся на уровне растительного существования. Если посмотреть вокруг, если заглянуть в себя, то достаточно часто мы видим людей, действующих отнюдь не на человеческом уровне.
A.B. Чусов: Еще вопрос. Скажите, включает ли жизненный мир, о котором Вы в начале своего доклада говорили, в качестве элементов такие в новом смысле возможности, которые можно назвать неклассическими модальностями?
Д.А. Леонтьев: Я писал об этом в книге «Психология смысла». Опять же Шютца я тогда еще не читал и по структуре жизненного мира больше нигде ничего не нашел, поэтому пришлось строить свою модель.
A.B. Чусов: Третий вопрос связан с техническим аспектом. Как рассчитать, какую цену, по какому тарифу нужно заплатить за тот или иной риск, который всегда имеется при определенном выборе?
Д.А. Леонтьев: Основная проблема заключается в том, что мы не учитываем все валюты, в которых мы эту цену платим; существует много разных валют, набор валют. В их числе и прямые прагматические следствия, и отношения с другими людьми, и отношения с самим собой, и собственная личность как цена, и возможности, которые могут увеличиваться или уменьшаться. Когда человек принимает решение, он учитывает обычно только одну или две из этих валют, а на самом деле это сложный мультивалютный комплекс. И помощь заключается в том, чтобы научить человека видеть разные измерения. Например, один человек занимается бизнесом, давит конкурентов, получает большие деньги, семья его купается в роскоши, а он сам при этом постепенно дегенерирует — это один выбор. Не сказать что хороший, ибо порождает серьезные проблемы. Другой выбор: человек сидит, медитирует, самосовершенствуется, читает книжки, размышляет о духовном; рядом семья голодает, дети плачут голодные. Здесь другая валюта лежит в основе выбора, но при этом какие-то важные вещи игнорируются и не учитываются. Хороший ли этот второй выбор? Не очень хороший. Точнее, тоже имеющий свои очень существенные и заметные проблемы. Поэтому суть в том, что неплохо бы сбалансировать разные валюты,
в которых мы эту цену платим. Реально расчет здесь невозможен, но осознание мультивалютности личностного выбора помогает принять ответственность и риск за то, что выбор вовсе не обязательно будет идеальным.
В.Г. Кузнецов: Как я понял, в докладе речь идет о взаимодействиях в сфере индивидуальной психологии. А если это относится к психологии личности, то можно ли утверждать, что для всякой личности, когда она берет паузу между стимулом и реакцией для того, чтобы включить рефлексивное сознание, ее путь в будущее действительно будет непредсказуем?
Д.А. Леонтьев: Нет, это не так. Во-первых, здесь нет никаких автоматизмов. Рефлексивное сознание личности может быть разным. Во-вторых, будущее действительно непредсказуемо, но это не означает, что нельзя пытаться предсказать будущее. Речь идет о другом — о выборе возможностей поведения личности, которое является действием, поведенческой реакцией, а не предсказанием.
В.Г. Кузнецов: Рефлексивное сознание — это средство для того, чтобы осуществить выбор. Но оно, согласно Вашей концепции, не является средством осознанного предсказания будущего.
Д.А. Леонтьев: В общем виде это верно.
В.Г. Кузнецов: Если в общем виде верно, тогда я смогу подобрать большое количество частных примеров, которые будут этой общей формуле противоречить, что приведет к ее фальсификации. Впрочем, для фальсификации общего высказывания достаточно даже одного примера.
Д.А. Леонтьев: Пожалуйста, конкретно.
В.Г. Кузнецов: Есть такие крайние, пограничные ситуации, которые связаны с одновременным действием права и морали. Конкретный пример. В Уголовном кодексе 20-х гг. была статья, которая предусматривала наказание за уклонение от донесения (о недонесении). Статья с точки зрения государства юридически нормальная, ее выполнение стабилизирует общество, укрепляет правопорядок, обязывая человека сообщать о совершенных или готовящихся преступлениях в соответствующие органы. Но ясно, что выполнение этой статьи связано с определенными нравственными обязательствами человека. Он должен на кого-то донести, чтобы выполнить эту статью. Однако, в частности, человек может включить свое рефлексивное сознание, просчитать все возможные последствия, которые наступят, если он нарушит эту статью, но будет соблюдать нравственность и мораль. Он знает, что будет наказан, и свое поведение будет строить на этом осознанном выборе. Например, Николай Гумилев поступил именно таким образом. Он не мог, соблюдая кодекс офицерской чести, донести на своих фронтовых товарищей, офицеров. Выполнение данной статьи Уголовного кодекса вступило в резкое противоречие с
нравственными представлениями и честью русского офицера. Он на них не донес, сознавая, что за это пострадает. То есть его будущее не только было предсказуемо им самим, но, в общем-то, он сознательно пошел на жертву для того, чтобы сохранить честь, но не выполнить право. То есть стимул и реакция и помещенная между ними пауза рефлексивного сознания, которое в этот момент включается и делает жизненно важный выбор, просто подтверждают, что будущее можно просчитать, что оно предсказуемо. Поэтому если выбор сознательный, то почему будущее непредсказуемо?
Д.А. Леонтьев: Вот Вы сейчас говорите, что этот выбор был предсказуем.
В.Г. Кузнецов: Предсказуем в том плане, что если человек нарушает закон, значит, за это положено наказание. Однозначно.
Д.А. Леонтьев: Я понимаю в этом примере все, кроме одного: почему Вы сейчас делаете вывод, что этот выбор был предсказуем? Мы сегодня задним числом, анализируя эту ситуацию, делаем вывод, что это можно было бы предсказать. Для меня это неочевидно. Через 20 лет будут говорить, что было, например, абсолютно предсказуемо, что Ходорковский в 2003 г. не уедет за границу, а останется в России. А сейчас, в наше время, это неочевидно.
В.Г. Кузнецов: Ну, ладно, давайте рассмотрим другую ситуацию. Смерть Сократа. Мы знаем, что условия для побега Сократа были фактически организованы. Но он, по Вашей теории, берет паузу перед осуществлением такой возможности, включает рефлексивное сознание и отказывается от предоставленной возможности, зная, каков будет результат. То есть он свое действие просчитал до последнего предела, до приведения в исполнение смертного приговора. И отказался от побега. Ради того, чтобы показать, что выполнение права является моральным действием.
Д.А. Леонтьев: Если бы бригада психологов оценивала мотивацию и вариации поведения Сократа, для меня совершенно не очевидно, что выбор, который он сделал, был бы признан само собой разумеющимся, оптимальным и пр.
В.Г. Кузнецов: С его точки зрения, он предсказуем. Предсказуем, понимаете?!
Д.А. Леонтьев: Нет, непредсказуема ситуация и непредсказуема возможность. Каждая ситуация, каждый ход, каждый шаг меняет саму возможность, меняет само то поле, в котором мы делаем выбор. Разные люди ждали от Сократа разного. Как и от Гумилева разные люди ждали разного, разные обстоятельства требовали разного. Я не говорю, что человек всегда ведет себя так, что никакому давлению обстоятельств не соответствует. Человек может повести себя внешне достаточно тривиальным образом.
В.Г. Кузнецов: То есть это совершенно другой механизм.
Д.А. Леонтьев: Да.
В.Г. Кузнецов: Так, еще вопросы, пожалуйста.
Т.А. Денисенко: Вопрос по поводу границ применения дискурса свободы и ответственности. Это относится только к практической психологии, консультированию, психотерапии или с помощью этого дискурса можно решать какие-то теоретические вопросы?
Д.А. Леонтьев: Сейчас у меня начинается программа теоретических и, возможно, экспериментальных исследований. Я пока еще не очень четко понимаю, что получится. Цель в данном случае — зафиксировать выход из поля детерминации в другой режим функционирования и попытаться прояснить условия и зафиксировать изменения, которые с этим связаны.
В.Г. Кузнецов: Так, еще вопросы.
О. Смирнова (слушатель ИПК МГУ, зав. кафедрой философии Череповецкого университета): Если я правильно поняла, то чем более рефлексирующей является личность, тем более она свободна. Соответственно полнота рефлексии предполагает абсолютную свободу?
Д.А. Леонтьев: Рефлексия — это, может быть, главная, но не единственная предпосылка свободы. Когда легендарного психотерапевта Ф. Перлза спросили, как он умудряется добиваться таких потрясающих успехов в психотерапии, он ответил очень просто: «У меня есть глаза, уши, и я не боюсь».
О. Смирнова: А Вам не кажется, что чем больше человек рефлексирует, тем больше он как раз всего боится?
Д.А. Леонтьев: Нет, это, с моей точки зрения, два совершенно независимых друг от друга измерения. Если человек изначально предрасположен к тому, чтобы бояться, то тогда увеличение рефлексии приводит к усилению этого, но если изначально человек готов не бояться, то увеличения страха не происходит. Путь Эдипа — это путь человека, который готов понимать, готов знать, но не бояться. Это очень любопытный сюжет, Р. Мэй24 его очень хорошо анализировал.
О. Смирнова: То есть получается, что условием свободы личности являются в конечном счете психологические предпосылки. Кто-то способен бояться, кто-то не способен, кто-то изначально, от природы склонен к риску, кто-то нет, да?
Д.А. Леонтьев: Не от природы. Кому-то больше повезло в жизни, кому-то меньше. Поэтому кому-то легче.
О. Смирнова: Круг замкнулся.
Д.А. Леонтьев: Нет, он не замкнулся. Кому-то легче, кому-то труднее, никто не говорит, что должно быть легко. Здесь нет ничего фатального, но есть многое, завязанное на собственный выбор. Выборы человека двигают его по одним путям и удаляют от других путей. Это означает, что, если человек слишком далеко
зашел, скажем, идя по неверному пути, ему, если у него возникает желание изменить путь, придется потратить гораздо больше времени и усилий, чем человеку, который, идя по ложному пути, не так далеко зашел. В любом случае дорогу осилит идущий.
Ю.Д. Артамонова: Когда Вы говорите о том, что есть стимул, есть рефлексивная остановка, то нужно учитывать, что существует стимул и его представление, что стимул вообще не бывает абстрактным, абсолютным. Следовательно, выбор возможности связан с тем, как Вы восприняли этот стимул. Не так ли? Например, как в Вашем примере: вас ударили по левой щеке, подставить правую. Но одно дело — получить реальный удар или воспринимать это как удар. То есть рефлексивный выбор оказывается уже заданным структурой вашего восприятия стимула.
Д.А. Леонтьев: Это не всегда рефлексивный выбор. Дело в том, что я могу его воспринимать как стимул, а могу воспринимать не как стимул.
Возьмем отношения с противоположным полом, особенно в современной массовой молодежной культуре. Есть такое понятие сексуальности, которое выходит за пределы собственно сексуальных отношений. Она просто считается достоинством. Можно даже сексом не заниматься, но главное — выглядеть сексуально, как надо, модно. Быть сексуальным или сексуальной — значит быть стимулом, вызывающим сексуальные реакции. Сексуальный мужчина — это мужчина-стимул, вызывающий сексуальные реакции женщин. Сексуальная женщина — это стимул, вызывающий сексуальные реакции мужчин. Причем максимально широкого круга: чем больше, тем лучше. Это чисто механистические отношения. Реальные межличностные отношения между мужчиной и женщиной начинаются тогда, когда эта цепь разрывается, когда нет просто реакции на стимул, а возникает что-то в этой паузе. Вместо реакции на стимул возникает какая-то индивидуальная позиция, какие-то индивидуальные взаимоотношения. Там, где есть реакция на стимул, никаких отношений нет, они не нужны, их быть не может. Народная формула, описывающая «настоящего мужчину», — пить все, что горит, и покрывать все, что движется, — это есть реагирование на стимул, принципиально недифференцированная форма отношений, безличная. Годится любой более или менее подходящий объект, причем он и оказывается не более чем объектом. Но когда складываются отношения содержательные, которые не сводятся к реагированию на стимул, тогда все формы сексуальной стимуляции, соблазна, игры служат соусом, украшением отношений. Тогда основой поведения служит не автоматическая реакция на все движущееся, а более осознанное, собственное, личностное отношение.
В.Г. Кузнецов: Женщина может специально одеваться так, чтобы создать образ сексуальной женщины для того, чтобы обеспечить, как Вы говорили, наибольшее множество объектов, которые на этот стимул реагируют. Она это делает сознательно для того, чтобы взять рефлексивную паузу и среди множества мужчин выбрать достойного супруга.
Д.А. Леонтьев: Разумеется.
В.Г. Кузнецов: Еще вопросы есть?
Ю.Д. Артамонова: У меня еще второй вопрос есть. Существуют ли какие-то границы выбора?
Д.А. Леонтьев: И. Ялом25 приводит пример одного из психотерапевтов, который вдруг неожиданно в середине сеанса, когда клиент ему долго жаловался на какую-то проблему, неожиданно прервал его монолог словами: «Почему бы Вам не сменить профессию и не уехать в Калифорнию?» Мы, как правило, склонны очень сильно ограничивать возможности, которые мы признаем существующими. Хотя в большинстве случаев сильно экзотические возможности действительно редко бывают полезными.
Ю.Д. Артамонова: А существуют ли какие-то универсальные ограничения выбора, с Вашей точки зрения?
Д.А. Леонтьев: Да сколько угодно.
В.Г. Кузнецов: Так, еще вопросы есть?
Т. Постникова (аспирантка философского факультета МГУ): В течение этой лекции Вы пользовались оценочными суждениями: правильный выбор, оптимальный выбор, хороший выбор. Кто и как определяет эти оценочные критерии?
Д.А. Леонтьев: А я как раз и говорил, что не может быть правильного выбора. Единственно полноценным может быть выбор, который связан с полным осознанием той ответственности и того, что это именно я выбираю и принимаю на себя весь риск. Чаще всего человек делает какой-то выбор, а ситуация оборачивается не совсем так, как ему бы хотелось, и он начинает говорить, что вот это ты мне посоветовал, это из-за тебя или из-за чего-то еще. То есть начинает искать какие-то внешние причины, воздев указательный палец и обвиняя других. Если бы его не подтолкнули в эту сторону, он бы сделал другой выбор и все было бы хорошо. Человек в данном случае не принимает на себя ответственность за свой выбор. Но кто сказал, что если бы он сделал другой выбор, то все было бы хорошо? Я, исходя из теоретических, философских, психологических соображений, считаю, что полноценный и осознанный выбор может быть только в том случае, если человек принимает на себя ответственность за свой выбор и осознает негарантированность результата и необходимость платить некоторую цену. Это выбор с точки зрения стороннего наблюдателя — теоретика, психолога, философа, он является более предпочтительным способом выбора, чем первый.
В.Г. Кузнецов: Свободный выбор личности возможен, когда не ограничена свобода личности другого человека.
Д.А. Леонтьев: Да. Но это уже этическая оценка выбора. Главное в контексте нашего разговора, чтобы человек признал себя субъектом выбора и принял на себя возможность риска без чьей-либо вины.
Т. Постникова: То есть цену все-таки платит сам выбравший?
Д.А. Леонтьев: Конечно.
Голос из зала: Скажите, существует хоть какая-то возможность воспитать свободного, ответственного и рефлексирующего человека?
Д.А. Леонтьев: Воспитать свободного человека нельзя. Можно создать условия, которые будут не тормозить, а, наоборот, способствовать свободе человека, работе в пространстве возможности. А если говорить о стратегии воспитания, то наиболее, пожалуй, в этом отношении близко лежит система вероятностного образования Александра Михайловича Лобка. Она основана на том, что ребенку помогают существовать в пространстве альтернативных возможностей. Можно так, а можно и иначе. Система обычного школьного и детсадовского образования, наоборот, вводит ребенка в жесткие рамки детерминизма. Творчество в раннем возрасте у всех детей основано на том, что ребенок пробует разные варианты, а потом его отучают от этого и заставляют делать как надо. Подход А.М. Лобка как раз связан с сохранением и культивированием иных возможностей.
В.Г. Кузнецов: Еще есть вопросы? Вопросов нет. Дмитрий Алексеевич, мы благодарим Вас за прекрасный доклад.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 См.: Леонтьев Д.А. Жизнетворчество как практика расширения жизненного мира // I Всероссийская научно-практическая конференция по экзистенциальной психологии / Под ред. Д.А. Леонтьева, Е.С. Мазур, А.И. Сосланда. М., 2001. С. 100-109.
2 См.: Леонтьев Д.А. Психология смысла. М., 1999.
3 См.: Леонтьев А.Н. Становление психологии деятельности. М., 2003.
4 См.: Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. М., 1986.
5 См.: Выготский Л. С. Собр. соч.: В 6 т. Т. 3. М., 1983.
6 См.: Фромм Э. Бегство от свободы. М., 1990.
7 См.: Рубинштейн С.Л. Проблемы общей психологии. М., 1973.
8 См.: Мамардашвили М.К. Лекции о Прусте (психологическая топология пути). М., 1995.
9 May R. Freedom and Destiny. N.Y., 1981.
10 См.: Мамардашвили М. Как я понимаю философию. М., 1990.
11 См.: Мамардашвили М.К. Необходимость себя. М., 1996.
12 См.: Леонтьев Д.А. Психология смысла.
13 См.: Петровский В. А. Очерк теории свободной причинности // Психология с человеческим лицом: гуманистическая перспектива в постсоветской психологии / Под ред. ДА Леонтьева, В.Г. Щур. М., 1997. С. 124-144.
14 См.: Бродский И. Речь на стадионе // Соч. Иосифа Бродского: В 8 т. СПб., 2000. Т. 6. С. 112-119.
15 Mischel W. Objective and subjective Rules for Delay of Gratification // Cognition in Human Motivation and Learning / Ed. by G. d'Idewalle, W. Lens. Leuven, 1981. P. 33-58.
16 Гегель Г.В.Ф. Философская пропедевтика //Гегель Г.В.Ф. Работы разный лет: В 2 т. М., 1971. Т. 2. С. 5-209.
17 Rychlak J. Discovering Free will and personal Responsibility. N.Y., 1979.
18 См.: Мамардашвили М.К. Лекции о Прусте...
19 См.: Бьюдженталь Д. Наука быггь живым. М., 1998.
20 Мамардашвили М.К. Картезианские размышления. М., 1993.
21 См.: Леонтьев Д.А. Психология смысла.
22 См.: Леонтьев Д.А. О предмете экзистенциальной психологии // I Всероссийская научно-практическая конференция по экзистенциальной психологии.
23 См.: Франкл В. Человек в поисках смысла. М., 1990.
24 См.: Мэй Р. Сила и невинность. М., 2001.
25 См.: Ялом И. Экзистенциальная психотерапия. М., 1999.
8 ВМУ, журналистика, № 5
