CC BY-NC-ND
103
История философии
В.Д. Губин
ТЕМА ГЕГЕЛЯ В РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ ХХ в.
(И.А. Ильин, Э.В. Ильенков, М.К. Мамардашвили)*
В статье анализируются взгляды российских мыслителей ХХ в., занимавшихся исследованием и интерпретацией гегелевской философии и оставившие после себя яркие и оригинальные работы, посвященные творческому освоению и истолкованию гегелевского наследия.
Ключевые слова: абстрактное и конкретное, спекулятивное мышление, созерцание, всеобщее и единичное, культура, творчество.
К концу Х1Х в. в Европе возрождается интерес к философии Гегеля. Появляется неогегельянство: в англоязычных странах - Т. Грин, Ф.Г. Брэдли, Дж. Ройс, Дж.Э. Мак-Таггарт; в Италии - Дж. Джентиле, Б. Кроче; в Голландии и Франции - Ж. Ипполит, А. Кожев; в Германии - Г. Глокнер, В. Дильтей и Р. Кронер. Регулярно проводятся международные гегелевские конгрессы: в Гааге (1930), Берлине (1931) и Риме (1934).
В России возрождение интереса к Гегелю нашло свое отражение в трудах В.И. Новгородцева и И.А. Ильина, высокую значимость гегелевской философской системы подчеркивали П.А. Флоренский, С.Л. Франк, Н.А. Бердяев, Е.Н. Трубецкой. Но особенно популярным Гегель стал благодаря марксизму, который превратился после революции в господствующую государственную идеологию. В вузах, в сети политпросвещения осуждали Гегеля за то, что он поставил всю философию с ног на голову и искали в его сочинениях «рациональное зерно», проводили в клубах комсомольские суды над Гегелем и повторяли вслед за Маяковским, что «мы диалектику учили не по Гегелю». Русский Гегель XX в.- это реакционер, лю-
© Губин В.Д., 2013
* Статья подготовлена при финансовой поддержке РГНФ (номер проекта 12-03-00139).
битель прусской монархии. Он, согласно В.И. Ленину - «сволочь идеалистическая», враг, которого, тем не менее, нужно изучать, поскольку он - один из источников марксизма. А его идеализм -это «навозная куча», в которой все-таки можно отыскать «жемчужные зерна диалектики».
Наряду с пропагандистским образом Гегеля в советской философской литературе появились серьезные труды Б.Г. Столпнера, Г.Г. Шпета, Б.А. Фохта, П.С. Попова, А.В. Михайлова, М.И. Левиной и других. Перед войной начинали свои гегелевские штудии Б.С. Чернышев и М.Ф. Овсянников. В 1929 г. вышел первый том сочинений Гегеля, а в 1940-м - тринадцатый.
Через два десятилетия о Гегеле пишут: А. Володин, А. Гулыга, М. Киссель, В. Малинин, В. Нерсесянц, А. Богомолов, В. Погосян, П. Гайденко, Ю. Давыдов, А. Ерыгин, В. Кохановский, В. Лекторский, Ю. Мельвиль, И. Нарский, Т. Ойзерман, Э. Соловьев, Н. Мотрошилова - и это только широко известные, утвердившиеся имена.
Философские идеи Гегеля рассматриваются в сборнике «Диалектика и логика, формы мышления» (1962), где публикуют свои статьи М.К. Мамардашвили, Б.А. Грушин, А.А. Зиновьев; В.Ф. Асмус пишет статью «Вопрос о непосредственном знании в философии Гегеля» («Вопросы философии». 1962. № 9), в одном из номеров за этот же год Э.В. Ильенков публикует статью об эстетике Гегеля. Быстрота, с которой появились все эти книги и статьи, свидетельствует о том, что Гегель изучался задолго до того, как представилась возможность публикации этих работ. В 1974 г. в Москве проходил Х Международный гегелевский конгресс.
По-настоящему творческая интерпретация гегелевских идей была предпринята в 1960-1970-х годах в работах Э.В. Ильенкова и М.К. Мамардашвили. Интересно сопоставить интерпретацию учения Гегеля у И. Ильина с изысканиями Э. Ильенкова и М. Ма-мардашвили. Конечно, при сопоставительном анализе нужно учитывать, что Ильин писал свою работу «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека» (1918) в относительно свободное время, когда еще не начались полномасштабные гонение на интеллигенцию. До «философского парохода» оставалось четыре года. А Ильенков и Мамардашвили прошли тяжелую школу двоемыслия, беспощадной цензуры, внутренней эмиграции. Ильенков после ряда выступлений, где он доказывал гегелевский тезис, согласно которому философия есть наука о мышлении, был изгнан с философского факультета МГУ. Отсюда большая разница в стиле и способах выражения русского и советских философов (советских
не по духу, а по времени). Отсюда непрерывные попытки последних доказать, что Гегель - умный и глубокий философ, которого неправильно понимают, что Гегель - наш человек, скрытый материалист и даже атеист.
Гегелевские фразы о «боге» ни в коем случае не следует понимать буквально. Они, по собственному разъяснению философа, играли скорее роль аллегорий, с помощью которых он надеялся быть «понятнее» для своих современников. «Бог», которого имел в виду Гегель, был весьма мало похож на своего тезку из мира традиционных религиозных представлений (хотя сходство, и не только сходство, тут было)1.
И в трудах И. Ильина, и в статьях Э. Ильенкова и его книге «Диалектическая логика» (1974), и в работе М. Мамардашвили «Формы и содержание мышления. К критике гегелевского учения о формах познания» (1968) исследуется множество аспектов гегелевского наследия. Я же хочу остановиться только на одной проблеме философии Гегеля - проблеме «конкретного» - в том виде, как она комментируется его интерпретаторами.
И. Ильин в предисловии к своей книге «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека» писал о том, что утрачено непосредственное чувствование гегелевской мысли, живое видение его мира, выраженное в спекулятивных категориях и терминах. «А вне этого чувствования и видения трудно говорить о его идеях и воззрениях. Ибо такова одна из основных особенностей всякой гениальной мысли, что она не может быть понята одною мыслью»2. Проникнуть через слово, сказанное Гегелем, к явленному и в то же время скрытому в нем содержанию и адекватно воспринять его силами своего духа вполне возможно, полагал Ильин. Но условием этого является воспроизведение того акта, которым осуществлялось философствование изучаемого мыслителя. Каждый философ творит свое познание мыслью; но при этом он своеобразно сочетает или даже сплетает ее с душевными функциями - внешнего ощущения, воображения, чувства и воли. Обращаясь к своему основному предмету, философ созерцает его, «берет» его именно этим актом, видит и познает его. А тот, кто изучает философа, тоже должен видеть его мысль. Конечно, силу гениального видения повторить нельзя - здесь возможна только большая или меньшая природная конгениальность; но можно художественно воспроизвести духовное строение акта. Только такое воспроизведение может открыть действительный доступ к содер-
жанию и в то же время подтвердить изучающему, что он идет по стопам изучаемого философа.
Философия Гегеля, как всякая истинная философия, не может быть понята одною мыслью; здесь требуется участие реального душевного опыта в его полном составе, в особенности же участие творческого воображения. «Спекулятивная мысль», составляющая элемент и стихию этой философии, есть мысль, настолько пропитанная работой воображения, настолько слившаяся с ним, что обычной логически-формальной и даже критической кантовской мыслью она понята быть не может. Воспитанный на формальной мысли теоретик, читая Гегеля, будет испытывать необычайно тягостное ощущение того, что максимальное напряжение его души, стремящейся к пониманию читаемого, остается бесплодным или почти безрезультатным3.
Спекулятивное мышление есть не просто абстрактное мышление, а нечто большее: мышление, своеобразно сочетающееся с созерцанием. Насыщенная силою воображения мысль уже не просто фиксирует и комбинирует свои понятия, шлифуя их поверхность и совершенствуя их расположение. Она живет в них, живет ими, проникаясь ими и проникая в них. Только такая мысль достигает спекулятивной «конкретности». «Конкретность», полагает Ильин, есть существенный, имманентный ритм всякой жизни, движущий изнутри все предметы; она движет их к тому, чтобы они покорно и адекватно осуществили ее собственное дыхание, ее слово, ее закон. То, что ей причастно, то -реально и ценно; то, что ей совсем чуждо, то составляет ничтожную иллюзию. Гегель возродил этот термин, «увидел» за этим древним и выветрившимся от постоянного употребления, с виду бесцветным словом его первоначальное и в то же время новое значение, раскрыл в нем величайшую значительность: конкретно то, что особым образом «сращено», возникнув из двойственности или многообразия. Конкретное - это высшее звено ряда: «конкретного-эмпирического», «абстрактного-формального», «абстрактного-спекулятивного» и, наконец, «конкретного-спекулятивного». Весь этот ряд демонстрирует восхождение от худшего и низшего к лучшему и высшему.
Катарсис познания состоит в том, что от «конкретно-эмпирического» отметается «эмпирический» характер, но сохраняется идея «конкретного»; а от «абстрактного-формального» отделяется «формальный» характер, но сохраняется идея «абстрактного». Высшая сфера образуется через спекулятивное обновление обеих сохраненных идей и их своеобразное взаимное проникновение4.
Спекулятивное понятие - это не абстракция, оно тем более конкретно, чем обширнее его объем, чем полнее его содержание.
Это есть некая «богатая» и «пестрая полнота», живое, содержательное богатство мысленных определений. Чем конкретнее Понятие, тем оно богаче, и, достигая вершины бытия, оно становится «самым богатым», т. е. «самым развитым», «завершенным» по составу своих определений. Поэтому можно сказать, что спекулятивная конкретность представляет всегда многообразие, сросшееся в единство и притом именно многообразие спекулятивно-мысленных определений5.
Конкретная тотальность есть, согласно Ильину, живая смысловая субстанция, сама себя создающая, расчленяющая и поддерживающая. Эта субстанция в качестве истинной всеобщности живет и «движется» исключительно по собственной, «внутренней необходимости», осуществляя свою цель и подчиняя ей свои части. Это истинный, спекулятивный «организм», живая система смысловых определений. Она творит процесс самодеятельного развития, раскрывающий ее собственную сущность и протекающий совершенно в ее пределах: она творит себя, из себя и ради себя. В отличие от мертвых абстракций, образующихся при анализе изучаемого предмета, конкретное - это жизнь, живая целостность.
У Ильина, как и у Гегеля, учение о конкретности излагается почти без привязки к историческим, социологическим или общекультурным реалиям, что создает большую трудность для понимания. Гегелевская мысль становится более понятной после работ К. Маркса, который применил категорию «конкретного» при анализе экономических отношений в «Капитале», сформулировав свое понимание метода восхождения от абстрактного к конкретному. Для русского читателя важна в этом смысле работа Э. Ильенкова «Метод восхождения от абстрактного к конкретному в "Капитале" Маркса», по которой он в 1953 г. защитил кандидатскую диссертацию. В последующих книгах и в завершающей работе «Диалектическая логика» Ильенков снова и снова возвращается к теме конкретного, к проблеме диалектического метода.
...Конкретное в словаре Маркса (в словаре диалектической логики вообще) и определяется как «единство в многообразии». Здесь конкретное не означает чувственно воспринимаемую вещь, наглядно представляемое событие, зрительный образ и т. д. и т. п. Конкретное означает здесь вообще «сращенное» - в согласии с эти-
мологией этого латинского слова - и потому может употребляться в качестве определения и отдельной вещи, и целой системы вещей, равно как в качестве определения и понятия (истины и пр.), и системы понятий6.
Так, примером конкретного, рассуждает Э. Ильенков, является исторически развившаяся и потому органически расчлененная внутри себя система товарно-денежных отношений между людьми, некоторая совокупность общественных отношений производства -данное, исторически определенное «единство в многообразии» или «многообразие в единстве». Только при таком подходе материализму удается отстоять свои права и свои понятия, то есть справиться и с «реализмом», и со специфической «гегельянщиной». Это значит показать, что стоимость со всеми ее загадочно-мистическими свойствами есть на самом деле всего лишь абстрактная форма существования конкретного объекта.
И Гегель, и Ильин, вероятно, обиделись бы на «гегельянщину», ибо Ильенков сам недалеко отошел от гегелевского понимания конкретного, да и не стремился к этому. Тем более что подобное понимание не только не противоречило марксизму, но и существенно обогащало его. Это хорошо видно из следующего пассажа: в материалистическом подходе
действует иная логика, исходным пунктом которой выступает конкретное как некоторое многообразно расчлененное внутри себя целое, данное созерцанию и представлению (воображению). Оно более или менее четко обрисовано в своих контурах предварительно разработанными понятиями и не аморфно и неопределенно в своих границах «множеством единичных явлений, вещей, людей, объектов, «атомарных фактов» и тому подобных эрзацев конкретного, из коих затем стараются извлечь актом абстрагирования некоторые общие, одинаковые «признаки». Не множество и не многообразие, а единство многообразия, т. е. единое во всех своих частных и особенных проявлениях целое, оказывается, с точки зрения Маркса, объектом деятельности мышления. И это целое должно «витать перед нашим представлением как предпосылка» всех специально теоретических операций7.
Гегель, писал М. Мамардашвили в книге «Формы и содержание мышления», открыл такую структуру знания, как «конкретно-всеобщее понятие». Этим термином он обозначал общие понятия, охватывающие своим содержанием многосторонний и дифференци-
рованный предмет и не подчиняющиеся известному формальной логике принципу определения через род и вид, а также принципу обратного соотношения объема и содержания при росте общности понятия. Конкретно-всеобщие понятия - это
всеобщие идеальные предметности (или исторически унаследованные, или заново создаваемые), которые - в качестве условий приложения интеллектуального труда - обобществляются, закрепляются языковыми и материальными средствами и воспроизводятся массами людей, участвующими в науке. Это обобществление и воспроизводство особых предметов и есть основа всеобщности и необходимости конкретных человеческих познаний, научной достоверности и очевидности логических утверждений, производимых наукой8.
Мышление реальных предметов посредством предметов идеальных и содержательных преобразований - основная производственная «клеточка» всей системы, продуктом которой являются научные познания. Таковы, например, концепты «производства» и «обмена» в политэкономии. В физике это «материальная точка и их система». «Конкретно-всеобщее понятие», «идеальная предметность», или «тотальность» - разные имена одного и того же феномена - суть для Гегеля нечто созерцаемое, есть поле созерцания, в котором идеальное конструирование предметов совпадает с их данностью. В рамках «тотальности», считает Мамардашвили, и развертывается особая разновидность мышления, синтезирующая интеллектуальное созерцание и рефлексию. Здесь имеется в виду не чувственное, но интеллектуальное созерцание: оно имеет своим предметом наличное бытие не в его внешнем существовании, а в том, что в нем представляет собой непреходящую реальность и истину - идею. Для Гегеля предмет как таковой не есть голая абстракция «вещи в себе», для него объект в себе есть мысль, есть «тотальность понятия», «органического целое», результат восхождения от абстрактного к конкретному9.
Живя и действуя в атмосфере, насыщенной идеальными пред-метностями, конкретно-всеобщими понятиями, человек пребывает в уже преобразованном мире, данном ему в форме культуры, содержащей всеобщие продукты этой активности человечества.
Какое бы спекулятивное и теологически-метафизическое выражение все это ни находило у Гегеля, фактом остается то, что он одним из первых обратил внимание на существование в человеческой деятельности общественно-объективных образований совокупной культуры
человечества, не зависимых от отдельных индивидов и определяющих своей организацией и нормами поведение, волю, сознание этих индивидов - будь то в сфере практической, государственной, религиозной, моральной или же научной жизни10.
Учение о конкретном, пишет М. Мамардашвили, - это попытка исследовать разум не как индивидуальную деятельность, а как особую действительность, «объективно фиксируемую и существующую как в формах практической жизни людей (как известно, Гегель включает "жизнь" как категорию в "Логику"), формах гражданского общества, государства, права, морали, религии, так и в науках, исторически и логически отделяющихся от этих форм и находящих, по Гегелю, свое высшее выражение в философии»11.
На мой взгляд, главной целью рассматриваемых работ Э. Ильенкова и М.К. Мамардашвили является защита марксизма от извращений поверхностных марксистских догматиков, демонстрация его глубины и неисчерпаемой содержательности. Но сделать это можно было лишь одним образом - показать, что в основе марксистского учения лежат оригинальные интуиции великого немецкого философа, что Гегель - не просто теоретический источник, но главная составная часть марксизма. А метод, с помощью которого можно было достичь этой цели, состоял в том, чтобы выявить в одряхлевшем, упрощенном (в результате как ленинского «творчества», так и творчества его учеников) марксизме его здоровое начало - гегельянство. «Когда же речь заходит о философских категориях, о категориях диалектики, то классическая буржуазная философия и по сей день остается единственно достойным и серьезным теоретическим оппонентом философии диалектического материализма...»12.
Более того, объективно Гегель был для этих авторов значительно глубже и основательней как Маркса, так и марксистов всех мастей. Они брали из Гегеля только то, что было нужно для обоснования своих аргументов. Все эти «переворачивания с головы на ноги» никакого отношения к реальному существованию философии не имели - философия живет в атмосфере духа, идеальных предмет-ностей, прямых интуиций и никак не вписывается в примитивное деление на материализм и идеализм, на чувственно-практическое и духовно-теоретическое. Например, какой практический смысл имеет «Диалектическая логика» Э. Ильенкова для построения современных социальных конструктов, для развития научно-теоретического мышления? Абсолютно никакого. Это только философия. Это интересная, изощренная интеллектуальная игра, в которой дух
строит и разрушает воздушные замки, восхищая нас своей хитростью и своими парадоксами. Это особая жизнь, причастность к которой и нас делает живыми людьми.
Ведь это Гегель первым понял, писал Ильенков, развивая тему конкретного, что единичный человек вовсе не представляет собой от рождения, от природы той полноты человеческих качеств, которую ему приписывала концепция буржуазно-индивидуалистического «атомизма». Индивид, разумеется, воплощает в себе какие-то немногие «стороны» всеобщей человеческой культуры. В этом смысле он есть одностороннее воплощение «всеобщего» культурного развития человечества.
«Всеобщее» в логике Гегеля выступает как реальность гораздо более прочная и устойчивая, нежели «единичное», и рассматривается как нечто первичное по отношению к «единичному», а «единичное» -как абстрактное воплощение, как одностороннее проявление «всеоб-
13
щего».
Человек является живым постольку, поскольку через свою особенность он может пробиться к общему, к могучей энергии той культуры, в которой он только и может существовать.
Эту направленность усилий Э. Ильенкова, видимо, интуитивно чувствовали его противники, марксисты у власти, догматики, занимавшие командные посты в философии и идеологии. Его откровенно не любили, мало печатали, постоянно критиковали, даже травили. Что и стало причиной его трагической гибели. Советская власть ничего активного и революционного, даже в свою пользу, не терпела.
М.К. Мамардашвили в одном из интервью в 1988 г., отвечая на вопрос, был ли он марксистом, ответил отрицательно. «Но, -добавил он, - может быть, в отличие от других, я был единственный марксист в том смысле, что в философии на меня чем-то повлиял Маркс, а многие об этом, то есть о Марксе, представления не имели»14.
Во-первых, многие действительно не имели представления, потому что Маркс и как мыслитель, и как немец, писавший проще Гегеля, сложен и многогранен. Чтобы понимать его более или менее адекватно, нужно было овладеть всеми достижениями философии, культуры вообще, на которые опирался Маркс, и, прежде всего, -философией Гегеля. Ибо даже такой «знаток» Гегеля, как В.И. Ленин, если судить по его «Философским тетрадям», имел о Гегеле весьма смутное и путаное представление15.
Во-вторых, руководствуясь марксистской формулой «анатомия человека есть ключ к анатомии обезьяны», можно сказать, что понять адекватно Маркса можно, лишь овладев богатством последующей философии: феноменологией, экзистенциализмом, психоанализом, структурализмом, исследованиями французских и русских неогегельянцев, неомарксистов и т. п. Нужно было понимать К. Маркса лучше, чем он сам себя понимал. И Мамардашвили открыл нам такого Маркса, который никак не вписывался в каноны диалектического материализма. Правда, когда я читаю в работе М. Мамардашвили «Анализ сознания в работах Маркса» о том, что после марксистского анализа
вместо однородной, уходящей в бесконечность плоскости сознания выявились его археологические глубины; оно оказалось чем-то многомерным, объемным, пронизанным детерминизмами на различных одновременно существующих уровнях - на уровнях механики социального, механики бессознательного, механики знаковых систем, культуры и т. д., а с другой стороны, составленным из наслоения генетически разнородных, то есть в разное время возникших и по разным законам движущихся структур16,
то понимаю, что все это, возможно, имплицитно заложено в учении Маркса, но сам Маркс был бы чрезвычайно удивлен и даже озадачен, прочитав эти строки. Он в данном случае был для М. Мамардашвили еще и поводом для популяризации идей западной философии ХХ в.
Во всяком случае, огромной заслугой И.А. Ильина, Э.В. Ильенкова и М.К. Мамардашвили является то, что им удалось показать российскому читателю истинное место Гегеля в истории человеческого духа, тот огромный вклад в культуру, который определил и все еще в какой-то мере определяет современное духовное развитие. Показать, что Гегель продолжает оставаться для нас необыкновенно живым человеком, и его учение о конкретном - это не только сфера логики, но еще и лекарство от омертвления17.
Примечания
1 Ильенков Э.В. Гегель и проблема предмета логики // Философия Гегеля и совре-
менность. М., 1973. С. 121.
2 Ильин И.А. Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека. СПб.,
1994.
3 Там же. С. 50-51.
4 Там же. С. 135.
5 Там же. С. 138-139.
6 Ильенков Э.В. Диалектическая логика. М., 1984. С. 216.
7 Там же. С. 221-222.
8 Мамардашвили М.К. Формы и содержание мышления. М., 1968. С. 77.
9 См.: там же. С. 120.
10 Там же. С. 55.
11 Там же. С. 63.
12 Ильенков Э.В. Диалектика абстрактного и конкретного в «Капитале» К. Маркса.
М., 1960. С. 156.
13 Ильенков Э.В. Диалектика абстрактного и конкретного в научно-теоретическом
мышлении. М., 1997. С. 107.
14 Мамардашвили М.К. «Мой опыт не типичен» // Мамардашвили М.К. Как я по-
нимаю философию. М., 1992. С. 360.
15 В заметках при чтении «Науки логики»: «здесь изложение какое-то отрывочное и сугубо туманное» (97); «почему "для-себя-бытие" есть "одно", мне не ясно. Здесь Гегель сугубо тёмен, по-моему» (103); «темна вода» (104); «вообще всё "для-себя-бытие", должно быть, отчасти понадобилось Гегелю для выведения того, как качество превращается в количество. сие производит впечатление большой натянутости и пустоты» (105); «переход количества в качество в абстрактно-теоретическом изложении до того тёмен, что ничего не поймёшь. Вернуться!!»; «развитие понятия отношение сугубо тёмно» (там же); «переход бытия к сущности изложен сугубо тёмно» (114); «виды рефлектированности... развиты очень тёмно» (121); «тут вообще тьма тёмного.» (135); «У Гегеля тут идеалистическая неясность и недоговоренность.» (156); «дальнейшее развитие всеобщего, особенного и отдельного в высшей степени абстрактно и тёмно. Эти части работы следовало бы назвать: лучшее средство для получения головной боли!» (158); «видимо, и здесь главное для Гегеля наметить переходы. Но это лишь "просвечивает" сквозь туман изложения архи-темный» (159); «рассуждения о "механизме" - дальше - сугубо темные и едва ли не сплошная чушь» (167). (Ленин В.И. Философские тетради. - М.: Политиздат, 1973). Тем удивительней его слова: «Нельзя вполне понять "Капитал" Маркса, и особенно его I главы, не проштудировав и не поняв всей Логики Гегеля. Следовательно, никто из марксистов не понял Маркса 1/2 века спустя!!» (Там же. С. 162). Ленин, написавший в 1893-1905 гг. такие строки о «Капитале», выглядит как человек, ничего не понявший в Марксе, поскольку до 1914-1915 гг. он не успел еще, по его признанию, «досконально изучить и понять всю гегелевскую Логику».
16 Мамардашвили М.К. Анализ сознания в работах Маркса // Как я понимаю фи-
лософию. С. 253.
17 Сейчас странно читать рассуждения Мамардашвили, когда он говорит о творческой атмосфере философского факультета в 1953-1955 гг. «Многие из нас,
варившихся в этой атмосфере, стали потом совсем непохожими философами, и это нормально; важно, что они стали ими, состоялись как интересные личности. Я могу назвать, например, Эвальда Ильенкова, хоть это и не касается его философии: от нее я как раз отталкивался. Он для меня был важен в смысле энергии отталкивания, - отталкивания от его, безусловно, интересных мыслей, но лично мне чуждых, вызывающих интенсивное критическое отношение, особенно из-за элемента (и даже более чем элемента) гегельянства». (Мамардашвили М.К. Быть философом - это судьба // Как я понимаю философию. С. 35). Это тем более странно, что кандидатская и докторская диссертация М. Мамардашвили посвящены философии Гегеля.
