CC BY
34
Л. П. Лаптева (МГУ, Москва)
Связи Вацлава Ганки с Россией в освещении В.А. Францева
Abstract:
Lapteva L.P. Vaclav Hanka s relations with Russia from the perspective ofV.A. Frantsev.
The article highlights the studies of a Russian slavist, V.A. Frantsev, on the scientific contacts of a representative of the Czech revival, russophile V. Hanka, with Russia in the first half of the XIX century. Based on the found, studied and partially published sources, V.A. Frantsev explores Czech scientist's multi-faceted work on the development of the ties with the Russian slavists and slavophiles. This relationship was expressed in several ways, by helping young scientists who travelled to Prague for acquaintance in the field of Slavic studies in the process of learning Czech language, reading the manuscripts and books on Slavonic issues, choosing the topics of research, etc. In addition, V. Hanka exchanged special literature with Russian slavists, Russian Academy and Moscow State University and assisted in acquiring it. Russian experts wrote reviews for Hanka's publications, and he, in turn, informed the scientific community about the state of the Slavic studies in Russia on the pages of Czech journals.
Ключевые слова: Ганка; Францев; чешско-русские связи в XIX в.; результативность и польза от контактов; письма - основной источник изучения.
Вацлав Ганка (1791 - 1861) является одним из крупнейших представителей чешского культурного и национального возрождения первой половины XIX в. Литератор, поэт, переводчик, открыватель и издатель древних памятников чешской письменности, большую часть своей жизни В. Ганка официально занимал должность библиотекаря Чешского народного музея. На этом поприще он сумел превратить библиотеку музея в научный центр, где хранились древние рукописи и издания, а также вся современная литература о славянских народах, как созданная самими славянами, так и представителями других, не славянских, стран. В связи с этим, а так же ввиду научных и литературных успехов чехов, Прага и Чешский народный музей стали центром притяжения каждого, кто интересовался прошлым и настоящим славянских народов. Многие славянские национальные культурные деятели проходили здесь обучение славянским языкам, знакомились со славянскими письменными древностями и литературой в атмосфере, так называемой литературной славянской взаимности. Они усваивали эту идею и несли ее к себе на родину.
Ганка был большим русофилом. Он был сторонником того варианта теории славянской взаимности, который предполагал, что славянам следует объединиться под эгидой России, как единственного независимого славянского государства, и признать русский язык в качестве общего литературного языка славян. Славянским деятелям, разделявшим эту идею, казалось, что освобождения славян от иностранного господства можно ждать только от России.
Но в еще большей степени, чем русофилом, В. Ганка был чешским патриотом. Во имя воскрешения былого величия своей родины, освобождения ее от немецкого господства и влияния, он не брезговал никакими средствами, в том числе и подделками исторических документов, которые якобы могли поддержать представление о древности и зрелости чешского языка и литературы, о более совершенном устройстве чешского общества. Этим способом патриот В. Ганка хотел призвать чехов к исправлению исторической несправедливости, постигшей культурный, талантливый, доблестный и миролюбивый народ. С этой целью он сочинил два фальсификата - Краледворскую и Зеле-ногорскую рукописи (РКЗ), которые и удовлетворяли представления Ганки и других патриотов о прошлом и будущем чехов, мечтавших о независимом существовании, самобытном культурном развитии в рамках демократически устроенного общества. В первой половине XIX в., т.е. в период наиболее интенсивных контактов Ганки с русскими славистами и другими представителями образованного российского общества, его сочинения, т.е. РКЗ, переживали триумф как памятники славянской культуры глубокой древности. Сам В. Ганка был на вершине общеславянской славы как открыватель драгоценной жемчужины славянской письменности. Но со второй половины XIX в. началось разоблачение поддельных сочинений и к концу XIX - началу XX вучеными многих специальностей было доказано, что РКЗ представляют собой фальсификат начала XIX в., созданный Ганкой и помогавшими ему единомышленниками. Вера в подлинность РКЗ нанесла большой урон чешской гуманитарной науке. На сведениях, содержавшихся в фальсификатах, основывалась романтическая чешская историография, не исключая трудов Ф. Палацкого по чешской истории и Й. Шафарика по славянским древностям. Восстановление престижа чешской науки представляло продолжительный процесс, ибо враждебная (преимущественно немецкая) публицистика долго муссировала вопрос на тему о том, что чешская историография основана на ложных источниках. В обстановке борьбы за подлинность или подложность РКЗ вопрос из научных кругов перешел в политическую плоскость. В. Ганка нередко был обвиняемой стороной и в печати характеризовался отрицательно. В пылу этой борьбы забывалась та большая работа, которую Ганка выполнял во имя возрождения чешской культуры в начале XIX в. Поэтому оценки его деятельности в чешской литературе отличаются некоторой односторонностью. Что касается русской литературы, то в ней В. Ганка характеризуется в основном положительно. Этот факт объясняется тем, что подавляющее большинство русских славистов XIX в., а частично и XX в. верили в подлинность РКЗ и плохо представляли себе ход полемики по этому вопросу. Кроме того, многие русские слависты Х1Хв. разделяли идею «славянской взаимности» . И только развитие науки: языкознания, истории, палеографии, филологии и т.п., более глубокое изучение быта икультуры славян, способствовало, освобождению от романтических представлений о славянстве и выработке трезвой оценки.
Русские слависты, которых Ганка принимал в Праге, помогал им адаптироваться заграницей, имели о нем самые положительные впечатления, что от-
разилось и в литературе, написанной в России. И хотя некоторые издания славянских памятников, осуществленные Ганкой, вызывали полемику, а подчас и острую критику, в целом признавалась полезная для славяноведения деятельность чешского возрожденца.
О нем писали: И.И. Срезневский1, П.А. Лавровский2, П.П. Дубровский3, А.Н. Пыпин4. В том или ином контексте имя Ганки упоминается в русской литературе об РКЗ5, а также в общих очерках по истории чешской литературы. На смерть Ганки в 1861 г. откликнулись некрологами ряд русских журналов и газет . Наиболее основательно, не по воспоминаниям, а по архивным документам, творчество В. Ганки вообще и его связи с Россией, в частности, изучил В. А. Францев, опубликовавший огромное эпистолярное наследие чешского слависта7 и написавший о нем ряд статей8. Наиболее подробно отношение Ганки к России и его связи с русской средой, интересовавшейся славянским вопросом в первой половине XIX в., В.А. Францев изложил в монографии «Очерки по истории чешского возрождения»9.
Владимир Андреевич Францев (1867-1942) принадлежит к числу крупнейших русских славистов и лучших знатоков межславянских культурных связей в период возрождения славян10. Большую часть жизни он являлся профессором Варшавского университета, но в период Первой мировой войны университет был переведен в Ростов-на-Дону, а В.А. Францев, как гражданин выделившейся из Российской империи независимой Польши, покинул ее пределы и стал профессором Карлова университета в Праге, в Чехословакии. И хотя пражский период жизни ученого был научно плодотворен, главные работы о чешско-русских и вообще межславянских научных и культурных связях им были созданы до эмиграции. За большие достижения в науке В.А. Францев в 1921 г. был избран академиком РАН, но от этого звания отказался.
Изучением жизни и творчества В. Ганки В.А. Францев занимался с раннего периода научной работы. Несколько лет он разыскивал и переписывал документы, преимущественно письма, чешского деятеля к славянским ученым и последних к нему в архивах Праги, Москвы и Петербурга, в культурных центрах южных славян и других хранилищах Австро-Венгрии.
В 1905 г. он издал корреспонденцию В. Ганки под названием «Письма к Вячеславу Ганке из славянских земель»11. Обширный том в 1300 стр. содержит письма более 170 адресатов-филологов, историков, публицистов и политиков -русских, польских и югославянских. Издание представляет собой публикацию первоначального материала, который является ценным источником для истории славяноведения. В книге нет подробного введения, письма расположены в алфавитном порядке, отсутствуют какая-либо классификация и оценки. Научный аппарат минимальный, нет именного и других указателей, что представляется обязательным условием в такого рода изданиях. Критика этого издания В.А. Францева была суровой. Но, несмотря на недостатки, книга остается до сих пор одним из ценнейших собраний источников по славяноведению. Она документально показывает широкое разветвление межславянских связей в 30-40-е гг. XIX в., несомненную организаторскую роль и инициативу
Ганки в развитии межславянских контактов. Издание В.А. Францева оказало неоценимую услугу не одному поколению исследователей, по разным причинам не имевшим возможности осуществить лично поиски документов в заграничных архивах, особенно в обстановке бурных политических и других событий, которыми для Европы был так богат XX век.
Первым основательным исследователем, использовавшим корреспонденцию к Ганке для освещения чешско-русских связей, был сам В.А. Францев. В 1902 г. вышла его вышеупомянутая книга «Очерки по истории чешского возрождения», основанная на этой корреспонденции и др. источниках. В.А. Францев останавливается, в основном, на трех аспектах связей Ганки с Россией. Первый - это знакомство с русской армией, проходившей по территории Чехии в период наполеоновских войн, затем - с русской народной песней и переводами некоторых из них на чешский язык.
В 1819 г. Ганка издает сборник своих оригинальных стихотворений, которые представляют собой или подражание русской народной песне, или же ее вольную парафразу. В этот период у чешских возрожденцев в области их литературного творчества наблюдаются заимствования из русского языка или новообразования на основе церковнославянского, и Ганка относится к числу таких литераторов. Еще до него русские слова в чешской письменности ревностно насаждали Й. Юнгманн, А. Пухмайер, А. Марек и др. Открытие Ганкой в 1817 г. Краледворской рукописи немедленно становится известным русским славянолюбам. Экземпляр получает и A.C. Шишков, который в 1820 г. осуществляет ее перевод на русский язык. Переводчик находит, что в Краледворской рукописи язык «совершенно русский, какой в церковных книгах». Перевод Шишкова был такого качества, что не мог иметь успеха в широком кругу читателей, но Ганка был счастлив вниманием, оказанным в России открытому им памятнику, а Российская академия наук наградила Ганку серебряной медалью. Вслед за Краледворской появилась рукопись Зеленогорская, и она тоже быстро дошла до русских славянолюбов, о чем постарался сам Ганка, и тоже была напечатана в «известиях Российской академии».
В то время как в России усердно занимались чешскими рукописями, Ганка в Праге приступил к изданию «Слова о полку Игореве» в своем переводе. Желая, чтобы с этим великолепным памятником познакомились все славяне, Ганка напечатал его латинским письмом, что не могло вызвать сочувственного отзыва у русских. Кроме вычурной транскрипции, «Слово» производило странное впечатление и мнимо-русским языком предисловия. Журнал «Вестник Европы» в заметке об издании Ганки высмеял предисловие, «поблагодарив» «почтенного г. Ганку за преподанное собственным примером наставление, что никогда не должно писать на таком языке, которому не учился с малолетства... которого не можешь назвать своим природным»12. Не лучшее впечатление произвело издание «Слова» и в Чехии. И только верный друг В. Ганки И.И. Срезневский, позднее вспоминая его, оправдывал плохой перевод неразвитостью языковедческой науки того времени и отсутствием соответствующих пособий. «От Ганки нельзя было в то время ожидать ни вполне пра-
вильного понимания подлинника, ни счастливого перевода, ни богатых пояснительных примечаний», - писал И.И. Срезневский13.
Второй аспект связей Ганки с русскими учеными кругами, на котором подробно останавливается В.А. Францев, относится к вопросу о приглашении чешских ученых в Россию для расширения изучения славянства. В 1826 г. министром народного просвещения Российской империи стал известный государственный деятель - славянолюб A.C. Шишков. Занимаясь вопросами реформы учебных заведений, министр с единомышленниками выдвинул идею открытия славянских кафедр в только что основанном Педагогическом институте в Петербурге и во всех российских университетах. За отсутствием собственных кадров практика приглашения иностранных специалистов для развития науки и просвещения в России была явлением обычным. Достаточно сказать, что все университеты, основанные в начале XIX в. в Российской империи, почти полностью были укомплектованы профессорами, приглашенными из-за границы. Как правило, это были крупные специалисты в своей области, которые (при всех материальных и моральных издержках) сумели поднять уровень знаний в области многих отраслей науки и воспитать кадры специалистов «из туземцев»14.
В середине 20-х гг. XIX в. соответствующие ученые круги в Петербурге пришли к мысли, что пора пересадить европейскую славянскую науку на русскую почву и призвать ее представителей из-за границы. Выбор пал на чешских ученых, как наиболее известных славянских деятелей просвещения и науки, чешских патриотов, славянски ориентированных и симпатизирующих России. Предполагалось пригласить В. Ганку, П.Й. Шафарика и Ф.Л. Челаков-ского для занятия организуемых в российских университетах кафедр славянской литературы и наречий. Посредником в переговорах стал П.И. Кеппен, немец русского происхождения, лучший знаток современного состояния науки о славянах в то время, современник A.C. Шишкова.
«Ганка был в восторге от приглашения Шишкова, - пишет В.А. Францев, - ответил пространным письмом и изложил свои условия переселения в Россию»15. Он желал стать профессором кафедры только в Петербурге или в Москве, требовал больших материальных гарантий, в том числе, полной пенсии после истечения 15 лет службы (русские профессора должны были служить 25 лет) и возвращения ему жалования и др. материальных льгот, которые он имел в Праге, если его служба в России прервется не по его вине. Шишков предполагал назначить Ганку в ординарные профессоры Педагогического института в Петербурге.
Ф. Челаковский также выразил согласие переселиться в Россию, где ему намечалась должность экстраординарного профессора в Москве. Что касается П.Й. Шафарика, то он колебался в решении вопроса, хотя намечался в Харьков в качестве ординарного профессора кафедры славянских литератур. Отно-ситльно языка преподавания, то П.И. Кеппен сообщал, что лекции могли бы читаться на латинском или немецком языке, пока новые профессора не освоились бы вполне с русским языком, на что Ганка отвечал за себя и за Челаков-
ского, что после непродолжительной подготовки они могли бы читать лекции на русском языке16.
Однако учреждение кафедр литератур в российских университетах не состоялось. В.А. Францев считает, что виной тому стали бюрократические проволочки в российских кругах, где решение вопроса затянулось на два года. В 1828 г. A.C. Шишков был уволен в отставку, и новым министром просвещения стал К.А. Ливен. Хорошо известно, что русская бюрократическая машина всегда демонстрировала большие способности погубить любую позитивную идею, но представляется, что в данном случае мнение В.А. Францева едва ли полностью оправдано. На наш взгляд, сама мысль об учреждении кафедр славянской литературы была неосуществимой в конце 20-х годов XIX в. Для создания специального учреждения по славистике в России не было научной базы. Славяноведение являлось еще уделом небольшого числа энтузиастов типа П.И. Кеппена, A.C. Шишкова и некоторых других, и не пользовалось поддержкой достаточно широкою круга русских образованных людей. Само представление о славянах в русском обществе было смутным. Не случайно даже в 1830-е годы сочинения, касающиеся славянских вопросов, подвергались не только критике, но и осмеянию, воспринимались иронически. Ретивые рецензенты тренировали свое остроумие, издеваясь, например, над работой О.М. Бодянского «О народной поэзии славянских племен» (1837). Весьма недружелюбно были встречены критикой также «Славянские древности» П.И. Шафарика в переводе на русский язык и т.п. В конце 20-х годов не было материальной базы для славянских кафедр в смысле упорядоченной библиотеки славянской литературы, не говоря уже о других пособиях. Учащаяся молодежь по незнакомству с предметом едва ли могла бы заполнить аудитории приглашаемых из Чехии профессоров по славянским литературам. В целом идея создания кафедр, зародившаяся в головах энтузиастов-славянолюбов, на деле оказалась утопической.
Новый министр просвещения России К.А. Ливен не отказался от мысли «о важности славянских изучений в отношении политическом» и представил другой план - «О заведениях для споспешествования славянскому учению». План был более реальным, т.к. предполагал основать в Российской академии Большую Славянскую библиотеку по всем наречиям. Книгохранителями этой библиотеки министр предлагал определить Ганку, Шафарика и Челаковского. Ганку и Шафарика было решено пригласить на правах ординарных профессоров, а Челаковского - экстраординарного. В начале 1830 г. по этому вопросу было принято положительное решение. Задачей приглашенных славистов было «сопоставление всех славянских наречий в одном словаре, вроде словаря Линде»17.
Связи с чешскими учеными осуществлял с помощью переписки П.И. Кеп-пен, что хорошо отражено в его письмах к Ганке. Последний, как и Ф.Л. Чела-ковский, был согласен поехать в Россию на предложенных условиях, материальную сторону которых Ганке удалось еще улучшить. Однако Шафарик заявил, что у него окончательно пропало желание для переселения в Россию. Доводом
была ссылка на дороговизну проживания в Петербурге и холодный климат, непереносимый для его жены. Действительную же причину отказа П.И. Ша-фарика В.А. Францев видит в другом. По его мнению, Шафарик желал найти себе место профессора в Австрии или Германии и одновременно зондировал почву о возможности перемещения в Прагу. Поэтому, не посылая официального отказа Российской академии, он предъявлял дополнительные материальные требования и придумывал другие поводы для откладываний и проволочек с отъездом. Такое поведение Шафарика не могло не насторожить руководство Российской академии. П. Й. Шафарик в этом вопросе придерживался двойственной линии. С одной стороны, он не сообщал в Россию своего окончательного решения о поездке, а с другой - лихорадочно искал место службы в границах Австрии или Германии. Поэтому он панически боялся огласки сведений о его связях с Россией и приглашения его туда на службу. В письмах Я. Коллару, которые, разумеется, стали известны общественности после их публикации через несколько десятков лет, Шафарик умоляет друга опровергать слухи о приглашении его в Россию и утверждать, что у Шафарика нет ни малейшего желания покинуть Австрию, что, напротив, он страстно желает вечно пребывать в ней18. Дело о переговорах с Петербургом Шафарик желал сохранить в тайне, чтобы не вызвать подозрений и не повредить себе в отыскании места и покинуть Нови-Сад (Воеводина), где он в это время служил.
Восстание поляков против России в 1831 г. ясно показало антирусские симпатии Шафарика и нерасположение к русскому правительству, которое он называл не славянским, а «немецко-скандинавско-монгольским». Оказалось, что будущий крупнейший чешский славист лукавил в своей переписке с русскими учеными и официальными лицами, уверяя их в искренней любви к России. В отличие от В. Ганки, Шафарик не был русофилом, и его отношения к русским деятелям определялись деловым расчетом. Действительное его отношение к русским современникам 30-х годов XIX в. иллюстрируется откровенными письмами к Я. Коллару. 18 января 1831 г. он писал, что славянское единение с русскими невозможно, т.к. этот народ - «наполовину онемеченные и наполовину отатаренные северяне плохо поняли это соединение, полагая, что заговором Екатерины и союзом с предателями и естественными, главными и кровожадными врагами славянского народа, и затем, расчленением благороднейшего и воистину рыцарского славянского племени (т.е. поляков - Л. Л ), может быть положено основание будущему соединению славян». И далее: «Если Вы полагаете, что под шестидесятым градусом когда-либо разовьется и расцветет истинная славянская жизнь, тогда я не могу и не хочу спорить с Вами, - я к этому мнению никогда не присоединюсь. Величие, которому мы все удивляемся, есть в действительности ужаснейший военный деспотизм, только формой своей отличающийся сильно от римского деспотизма времен Нерона и др. или нынешнего турецкого, но по существу своему мало от них отличающийся. Вы сами хорошо знаете, что во многих отношениях (что касается свободы мысли и слова) турецкое правительство гораздо либеральнее, нежели правительство северное». Шафарик не признает очевидных достиже-
ний русской культуры. «Роскошные плоды ума Батюшкова, Жуковского, Пушкина и пр. и пр., - пишет он, - суть цветы дилетантизма; сад, в коем они выросли, - не народ славянский. Без политической жизни народы - нули; на севере народ - ничто, решительно никто, и даже еще меньше, чем ничто. Под 60 градусом никогда не возникнут славянские Афины, ибо без свободы нет Афин»19. Эта антирусская исповедь Шафарика, на наш взгляд, объясняет истинные корни поведения будущего чешского корифея славистики в его отношениях к вопросу о предложении ему принять место службы в России на пользу развития славяноведения. Что же касается его скептического отношения к русской литературе, возросшей не на славянской почве, то, к примеру, чешские «цветы» тоже расцвели не на славянской, а на германской почве, ибо во время, о котором идет речь, чешский славянский народ не поддерживал увлечений группы интеллигентов славянской идеей и вообще идей славянского возрождения. История показала, что «дилетант» A.C. Пушкин живет в мировой культуре и в XXI в., тогда как о П.Й. Шафарике уже в конце XIX в. знали лишь специалисты.
В. Ганка, на наш взгляд, также не жаждал поступать на службу в России, хотя, в отличие от Шафарика, уверял всех в обратном. Его письма русским ученым, Российской академии наук, П.И. Кеппену и т.п. полны лестных и льстивых оценок задуманного Академией предприятия и надежд на расцвет славяноведения в России с помощью чехов. Однако он долго торговался по вопросу материального обеспечения, стремился повыгоднее продать Академии библиотеку графа Штернберка, указывал на трудности оформления отъезда из Австрии и т.д. В то же время он понимал, что его положение в Чехии с его славянскими связями, знакомствами и главное - известностью в виду «открытия» РКЗ, которая увеличилась со смертью Й. Добровского и признанием их великими памятниками древней письменности «великими» немцами - В. Гёте и Я. Гримма, обещает ему большую славу. В России же в должности библиотекаря подобная перспектива была сомнительна. В. А. Францев считал, что позиция Ганки была искренней. На наш взгляд, русский ученый ошибался в этом вопросе - просто изворотливый Ганка вел свою «политику» искуснее Шафарика.
А вот в желании Ф. Челаковского переселиться в Россию нет сомнений, во всяком случае, они не подтверждаются у Францева документально.
Сомнения колеблющихся чешских ученых разрешила Российская Академия, оповестив их о том, что Академия не смеет больше их беспокоить и желает им успехов на поприще славяноведения у себя дома. В это время Комитет устройства учебных заведений пришел к выводу, что профессоров по славяноведению нужно готовить из русских путем отправления кандидатов за границу в ученое путешествие по славянским землям.
Университетским уставом 1835 г. создавалась кафедра истории и литературы славянских наречий в 4-х университетах Российской империи. Первыми кандидатами стали О.М. Бодянский, ИИ. Срезневский, П.И. Прейс и В.И. Григорович. Кроме них за границу были командированы воспитанники Петер-
бургского Педагогического института М. Касторский и Н.Д. Иванишев. Молодые русские ученые, как правило, свои путешествия начинали с германских университетов, где знакомились с достижениями немецкой науки, а затем прибывали в Прагу для изучения славянских языков и знакомства с литературными материалами о славянах. Здесь они попадали в среду чешских славистов, среди которых большое значение имел В. Ганка. С этого времени начинается третий аспект связей Ганки с Россией.
Касторский занимался в Праге под руководством Ганки изучением славянских языков и литературы, но в славяноведении он не оставил значительных результатов. Более успешно проходила работа в Праге Н.Д. Иванишева -юриста и историка. Этот молодой русский ученый стал преданным учеником Ганки. Н.Д. Иванишев под его руководством изучал чешский язык, которым вполне овладел. Ганка сумел направить Иванишева на изучение памятников славянского права. Кроме работы в Праге Иванишев разыскивал рукописи в других хранилищах. Так, в библиотеке князя Лобковица в Роуднице он обнаружил около десяти юридических рукописей. «Замечательны две рукописи -Викторина из Вшегорд, отличная рукопись книги Товачовской и еще отличнейшее горных прав Вячеслава, - пишет он Ганке. - Обо всем я дам Вам подробный отчет. Ни одного нет экземпляра ни права Розенбергского, ни Rad zemskeho präwa, ни Андрея из Дубе - это мне кажется очень странным»20. В.А. Францев пишет, что результатом изучения Иванишевым памятников чешского законодательства явились две его статьи - «Древнее право чехов» (1841) и «Об идее личности в древних правах богемском и скандинавском» (1842). В.А. Францев излагает их содержание и указывает, что последняя их них напечатана и на чешском языке21. К оценке этих статей Францевым можно добавить, что хотя они явились первыми и в течение долгого времени единственными сочинениями в России о чешском праве, их научное значение обесценивалось ввиду использования данных подложных произведений Ганки - Любушина суда и Краледворской рукописи.
Кроме чешских рукописей Иванишев, по инициативе Ганки, разыскивал памятники славянского права в библиотеках Германии. 20 июня 1838 г. из Берлина русский ученый извещаел Ганку: «Я нашел здесь работы гораздо более, чем ожидал. В известном Вам кодексе Статута Литовского я нашел небольшое уложение о судопроизводстве в Литве, получившее законную силу 1581 года, на белорусском языке, всего 6 листов. Я переписываю этот памятник и потом напечатаем в нашем собрании. Другой кодекс около 400 листов содержит акты из XVII века, тоже на белорусском языке, русским курсивом весьма оригинальным и нечетким. Это же для литовского права, что судебные dski для чешского, и особенно могли бы служить к объяснению статута литовского»22. Из этого сообщения Иванишева, а также из письма Ганки к М.М. Сперанскому, содержание которого излагает В.А. Францев, видно, что Ганка планировал издать сборник памятников древних славянских законодательств и привлечь к активному участию в этой акции Н.Д. Иванишева23. Это намерение осуществлено не было.
Наиболее важные находки Иванишева в немецких библиотеках Ганка освещал в чешской печати. Так, в 1838 г. в «Часописе Ческего Музеа» Ганка в чешском переводе напечатал извлечение из письма Иванишева, который сделал выписку из одной чешской рукописи, хранящейся в Вольфенбиттельской библиотеке24. Вообще у Ганки было правилом публиковать в чешских журналах сведения о находках материалов о славянах, о которых извещали его в своих письмах русские корреспонденты. Приведенный здесь и другой материал, содержащийся в работах В. А. Францева о Ганке и его связях с Россией, показывает; что Иванишева с полным основанием можно назвать учеником Ганки. Однако ученик и учитель в определенных вопросах были партнерами в изучении источниковой базы славянства, что принесло определенную пользу славяноведению. Как указывает В. А. Францев, в альбом В. Ганки в 1838 г. Ивани-шев написал: «Никогда не забуду своего доброго наставника и его уроков. Как я любил его в прекрасной, приветливой Праге, так и на великолепных берегах Невы буду любить вечною любовью»25. В своих письмах русский славист неизменно подписывался не иначе как «Ваш верный ученик»26.
В донесении министру народного просвещения С.С. Уварову 6 ноября 1838 г. Н.Д. Иванищев писал: «Едва ли кто-нибудь был и может быть так полезным для русских, посещавших Прагу, как В. Ганка. С невыразимым усердием и любовью готов он жертвовать временем, чтобы услышать звуки русского языка и показать гостю все, что еще осталось чехам драгоценного. Это усердие я испытал на себе. Каждый день Ганка посвящал для меня несколько часов, сообщая мне свои сведения в славянских законодательствах, языках и палеографии, посещал со мною библиотеки и архивы, кланялся австрийским вельможам, чтобы только достать для меня какую-нибудь редкую рукопись, и за все это он не брал никакой платы, уверяя, что славяне гостей своих угощают даром»27. По возвращении в Россию Н.Д. Иванишев по сложившимся обстоятельствам не мог продолжать интенсивные занятия по славянскому праву. В его письмах к Ганке из Киева, где Иванишев стал профессором, содержатся сожаления о невозможности продолжать исследования проблематики, которой они занимались с В. Ганкой. Постепенно связи прекратились. Последнее письмо Иванишева, обнаруженное Францевым в архиве Ганки, да-
Значительно более продолжительными и продуктивными были отношения между В. Ганкой и русским стипендиатом, кандидатом на замещение кафедры истории н литературы славянских наречий, командированным от Харьковского университета, И.И. Срезневским. Впоследствии Срезневский стал крупнейшим русским ученым славистом, но свои связи с Ганкой и преданность его личности сохранил до конца жизни чешского деятеля в 1861 г.
В Прагу Срезневский прибыл в феврале 1840 г. Как свидетельствует Францев, раньше всего он обратился к Шафарику, но вскоре у него завязалась самая искренняя дружба с Ганкой28. В. А. Францев приводит запись И. Срезневского от 3/(15) января 1841 г., сделанную в альбоме Ганки: «Пятимесячное пребывание в Праге родственно сблизило нас друг с другом. Увижу ли Вас, наслажусь
ли беседою с Вами еще когда-нибудь - Бог знает; по крайней мере навсегда сохраню в душе глубокое уважение к Вашим заслугам и благодарность за расположение Ваше ко мне, за помощь Вашу в моем изучении Вашего прекрасного языка»29.
С первых месяцев пребывания в Праге Срезневский стал пользоваться в своих занятиях руководством Ганки. В частности, чешский ученый обучал Срезневского методам обследования древних рукописей, их палеографии. Так, в письме из Райградского монастыря, где Срезневский знакомился с рукописью МаЛуго1о§шп ОёошБ и приписками в ней, русский ученый упоминает правило, Ганкой ему «внушенное и столь блестяще оправданное, - не пропускать без внимания и кусочков пергамента на переплете книг»30. Исследование «Мартирология» данным методом не подтвердило мнения, что этот памятник заключает важные сведения для подкрепления известия Храбра об употреблении славянами после принятия христианства греческих письмен.
Окончив свои занятия в Праге, И.И. Срезневский начал свое путешествие по славянским странам. Он побывал во всех землях славян, за исключением тех, которые находились в составе Османской империи и въезд в которые был запрещен. Большинство доступных Срезневскому территорий он обошел пешком, посетил все культурные центры славян, монастыри, хорошо изучил этнографию славян, места их расселения, определил языковые границы, познакомился с диалектами славянских языков, памятниками их письменности, археологией и т.п. Обо всех своих находках, впечатлениях, встречах с учеными и простыми людьми Срезневский сообщал в письмах Ганке, которые таким образом стали ценным источником сведений о жизни и деятельности западных и южных славян в первой половине XIX в. В. Ганка часто публиковал фрагменты писем Срезневского в журнале Чешского музея, печатал статьи русского ученого-путешественника и сообщал о наиболее важных его находках и открытиях. Сведения Срезневского значительно расширили знания о славянах - их языке, образе жизни, обычаях и правах, культуре и религии. Теперь русский славист был уже не ученик, а полноправный партнер Ганки, и по уровню знаний о славянстве серьезно превосходил Ганку и других чешских ученых, которых снабжал сведениями для их сочинений по славянским древностям, языкам, этнографии и пр. Так, в рецензии на книгу Шафарика «Славянская этнография» Срезневский внес существенные коррективы в факты, выводы и заключения чешского ученого. В историографии остался загадкой вопрос о том, почему И.И. Срезневский до конца своей жизни признавал подлинность ганковских фальсификатов, т.е. РКЗ. Критичный и язвительный, он не пропускал никаких промахов в рецензируемых трудах, но упорно отстаивал подлинность РКЗ и в то время, когда их подложность стала очевидна. На наш взгляд, русский ученый, понимая мотивы Ганки при сочинении подделок и сохранив в памяти расположение и доброжелательность, оказанные ему Ганкой в молодости, благородно не хотел «предавать» учителя, хотя уже во многом перерос своего бывшего наставника. Даже после смерги Ганки в своих «Воспоминаниях» (1861) Срезневский не упомянул о литературном «грехе» своего друга.
Приведенными в настоящей статье примерами «учительская» роль Ганки в отношении русских посланцев на обучение в Прагу не ограничивается. В.А. Францев освещает вопрос об отношениях Ганки с П.П. Дубровским; о том, как под руководством В. Ганки изучал чешский язык и древние памятники A.C. Жихарев, после возвращения в Россию получивший назначение в Дерпт на кафедру русского права. В 40-х годах XIX в. под руководством Ганки А.Н. Попов написал статью «О древней чешской живописи» и посвятил ее своему чешскому учителю, т.е. Ганке31. Приводит автор «Очерков» и другие примеры.
Связи чешского деятеля с Россией проявлялись и в иных формах. Так, образование первых славянских библиотек при Московском и Петербургском университетах тесно связано с именем Ганки. Обмен книгами у Ганки шел со многими русскими учеными: он подыскивал и закупал, а потом пересылал в Россию разную литературу, которую заказывали ему русские профессора и другие лица, интересовавшиеся славянством. Контакты Ганки с русским обществом не ограничивались учеными-славистами. С их помощью он «проник» и в правительственные круги, представители которых по должности или по личному интересу к славянским проблемам покровительствовали чешскому «другу России». Практичный Ганка успешно пользовался этим расположением власть имущих в России. В.А. Францев приводит материалы, свидетельствующие о его переписке с министром народного просвещения С.С. Уваровым о преподнесении последним ганковских изданий русскому императору, о наградах, «высочайше» пожалованных ему русским монархом. Так, представляя Николаю I экземпляр издания Реймского славянского Евангелия, осуществленного Ганкой в 1846 г., С.С. Уваров писал: «Ганка, столь известный своими заслугами по славянской филологии и любовью к России, составил этим изданием некоторого рода хрестоматию древнейших памятников славянской письменности. Министерство народного просвещения всегда находило в Ганке самое усердное содействие в разных ученых предприятиях по части славянской филологии; почти все молодые люди, которые были отправляемы в славянские земли для изучения тамошних наречий, обязаны ревностному руководству и назиданию Ганки успехами своими в образовании и приготовлении себя по этой части знаний». В заключении «Представления» С.С. Уваров просит Николая I пожаловать Ганке орден св. Анны 2-й степени. «Ганка имеет уже в течение многих лет орден св. Владимира 4-й степени», - говорится в заключении документа32.
Подводя итог изложению истории чешского возрождения в первой половине XIX в. и освещению в ней роли В. Ганки, В.А. Францев приходит к выводу, что связи первых русских представителей славяноведения в России с чешской наукой дали сильные и богатые плоды. Ганке, столь много и бескорыстно потрудившемуся на пользу славянской науки, принадлежит, по мнению Францева, одна из главных ролей. С конца 40-х годов эти связи ослабли, в чем немаловажное значение имели события 1848 г. в жизни австрийского славянства, после которых в их истории наступил новый этап. Кроме того,
«наши первые насадители славянских студий постепенно крепли в своих знаниях, становились все более и более самостоятельными в области своих изучений, меньше и меньше нуждались в руководительстве и указаниях своих бывших учителей, а зачастую становились выше их в разработке отдельных вопросов, взглядов на главнейшие задачи своей науки, методах разработки ее», - констатирует В.А. Францев33.
В целом, указывая на недостатки научных сочинений Ганки, на его некоторую «лукавость» в отношениях с русскими представителями власти и деятелями в области славяноведения, Францев вместе с тем показал его позитивную роль в развитии русского славяноведения в первой половине XIX в. Как никто другой, Францев изучил источники, свидетельствующие о связях Ганки с Россией, что позволило ему более объективно и разносторонне оценить деятельность этой личности, с человеческими слабостями и научными ошибками, но, безусловно, заслуживающей благодарной памяти. С этими заключениями В.А. Францева нельзя не согласиться.
Примечания
1 Срезневский И.И. Воспоминания о Ганке // Известия второго отделения имп. Академии наук. 1861. T. IX. С. 215-229.
2 Лавровский П.А. В воспоминание о В.В. Ганке и П.И. Шафарике // Годичный акт Харьковского университета. 30 августа 1861 г.
3 Дубровский П.П. Воспоминание о В.В. Ганке // Отечественные записки. СПб., 1861.
4 Пыпин А.Н. Вячеслав Ганка //Пыпин А.Н. Мои заметки. М ., 1910. Эта часть книги впервые опубликована в 1861 г. в журнале «Современник».
5 Обзор русской литературы об РКЗ см.: Лаптева Л.П. Краледворская и Зеленогорская рукописи в освещении русской литературы XIX - XX веков // Рукописи, которых не было. Подделки в области славянского фольклора. М., 2002. С. 57-119.
6 В.В. Ганка // ЖМНП. СПб., 1861. Ч. CIX; В.В. Ганка // Новое время. СПб., 186]. № 2; В.В. Ганка// Иллюстрация. СПб., 1861. № 166.
7 Письма к Вячеславу Ганке из славянских земель. Издал В.А. Францев. Материалы для истории славянской филологии. Варшава, 1905.
s Francev V.A. Z «albuma» Vaclava Hanky // Slovianské pohl'a dy 18. Martin 1898. C. 8. S. 502-504; Он же. Ku pomèru Fr. L. Cela Kovského k V. Hankovi // CCM 73. 1899. S. 44-^18; Он же. К otárce taustovské (Faust - Twardowski). Z dopisu V.A. Macievského V. Hankovi Vybíra V. Francev // Cesky Lid. 8. 1899. S. 146; Он же. Pametní lístek V. Uanky I. Sreznevské 1842 // CÖM 85. 1911. S. 472; Он же. Hanka posíla ïeskc knihy A.S. PuSkinovi // CCM 86. 1912. S. 170; Он же. «Gessnerovy [dylly» v prekladu Hankovë //Sbornik prof. dr. V. Tillovi k 60 narozeninam (1867-1927). Praha, 1927. S. 70-75. 9 Францев В.А. Очерки по истории чешского возрождения. Русско-чешские ученые связи конца XVIII и первой половины XIX столетия. Варшава, 1902.
О жизни и творчестве В.А. Францева имеется достаточно большая литература. При жизни ученого она состояла из рецензий на его труды, юбилейные статьи и энциклопедические заметки. В 1977 г. опубликована библиография трудов В.А. Францева и основных работ о нем. // См.: V.A. Francev. Bibliograficky soupis vèdec kych práci s prehledom jeho cinnosti Praha, 1927 (составил Theodor Syllabo). Архив Францева в LAPNP (Прага) был открыт для пользования в 1962 г. (по завещанию ученого). Автор этих строк стала первым его исследователем. На основании архивных и других документов его опубликовано около 20 работ, посвященных разным сторонам творчества ученого. // См. об этом: Профессор Людмила Павловна Лаптева. Библиография опубликованных трудов (1952-1998). М.: МГУ, 1999. (По указателю).
" Письма к Вячеславу Ганке из славянских земель. Издал В.А. Францев. Варшава, 1905. Материалы для истории славянской филологии.
12 Цит. по: Францев В.А. Очерки по истории чешского возрождения. С. 83.
13 Там же. С. 84.
14 Об этом напр. см.: Петров Ф.А. Немецкие профессора в Московском университете. М., 1977. " Францев В.А. Очерки... С. 132.
,ь Там же. С. 134.
17 Там же. С. 142.
18 Там же. С. 163. "Там же. С. 165-166.
20 Письма к Вячеславу Ганке из славянских земель. Издал В.А. Францев. Варшава, 1905. Материалы для истории славянской филологии. С. 393.
21 Францев В.А. Очерки по истории чешского возрождения... С. 238.
22 Письма к Вячеславу Ганке из славянских земель. С. 393. 25 Францев В.А. Очерки... С. 242-243.
24 Письма к Вячеславу Ганке... С. 397-398.
25 Там же. С. 392.
26 Там же. С. 393. '
27 Донесение И.Д. Иванишева опубликовано в приложении к книге В.А. Францева: «Очерки по истории чешского возрождения». (С. XXV-XXVI).
2' Францев В.А. Очерки... С. 256.
29 Письма к Вячеславу Ганке. С. 945.
30 Там же. С. 947.
31 Францев В.А. Очерки... С. 283-284.
32 Документ опубликован В.А. Францевым в Приложении к его книге «Очерки по истории чешского возрождения». (С. LXX-LXXI).
33 Францев В.А. Очерки... С. 384.
