УДК 271.21:726.71(47.24) Й^:/^.от§/10.34680/2411-7951.2023.2(47).106-110
И.А.Мельников
СТАРООБРЯДЧЕСКИЕ СКИТЫ И КЕЛЬИ КИРИЛЛОВСКОГО И ЧЕРЕПОВЕЦКОГО УЕЗДОВ В
КОНЦЕ XVШ—XIX ВВ.
Исследование знакомит с историей старообрядческих иноческих поселений, располагавшихся в северо-восточных уездах Новгородской губернии в конце XVIII—XIX в. Основу составили документы, вводящиеся в научный оборот впервые. Автор приводит основные факты из истории указанных объектов, известные, как правило, из документов, демонстрирующих противодействие светских и духовных властей их деятельности. Скиты и иноческие поселения становились местом сохранения икон и духовных книг, впоследствии изымаемых при их закрытии. Особенное внимание уделяется коммуникативной функции скитов данной местности, их связям с единомышленниками в Олонецкой, Ярославской, Вологодской и Костромской губерниях.
Ключевые слова: старообрядчество, федосеевцы, филипповцы, спасовцы, странники, святые места, иночество, Новгородская губерния, Вологодская губерния, скиты
Старообрядчество северных и северо-восточных территорий Новгородской губернии изучено
достаточно мало. Практически не освоен материал, касающийся регионов, которые ныне входят в Вологодскую область — территории Череповецкого, Кирилловского, Белозерского и части Устюженского уезда. При этом история местного староверия представляет немалый интерес. В свое время здесь располагались значимые обители, такие как Кирилло-Белозерский, Кирилло-Новоезерский, Ферапонтов и др. монастыри. При этом Вологодские и соседние Ярославские земли уже в сер. XVII в. стали очагом сопротивления церковным реформам. В окрестностях Кубенского озера, а в дальнейшем Пошехонья, проповедовал один из виднейших деятелей раннего раскола, уроженец поселения вокруг Ломовского монастыря (ныне — с. Спас-Лом Череповецкого района) — Иван Неронов, сосланный в Спасо-Каменный монастырь [1, с. 214]. Южнее Вологды, на территориях, позднее вошедших в Вологодский и Грязовецкий уезды, в 1660-е гг. активно распространялась «капитоновская ересь» [2, с. 173]. В XVIII—XIX вв. здесь были сильны радикальные толки старообрядчества — странники, филипповцы, федосеевцы и др. Все это породило своеобразный историко-культурный ландшафт, сочетавший древнерусские и собственно старообрядческие духовные центры.
Задачей данной статьи, не претендующей на предоставление исчерпывающей информации о старообрядчестве Череповецкого и Кирилловского уездов, является описание истории нескольких локальных центров «старой веры», зародившихся здесь в виде иноческих поселений в кон. XVIII — нач. XIX в. Ранее они не становились объектом научного изучения, основу нашего исследования составили источники РГИА и РГАДА. Не меньший интерес представляют документы и книги, хранящиеся в фондах Отдела письменных источников Новгородского государственного объединенного музея-заповедника. Привлечение данных источников позволяет вписать историю иноческих поселений этой части Новгородской губернии в общий контекст развития старообрядческого иночества региона.
Наиболее ранним из официально открытых в данной местности стал скит в д. Медведь (Медведева) Большешальской волости Кирилловского уезда. Формально его история началась в 1796 г. после узаконенного губернатором Н.П.Архаровым отвода старообрядцам места под кладбище, куда, вероятно, и до легализации приходили для поминовения родственников староверы «по поморскому согласию» [3, л. 25]. В 1809 г. здесь была выстроена деревянная богадельня с оградой. В документах говорится, что она стала центром филипповского согласия, а зафиксированное ранее название «поморцы» — скорее всего, часто используемое самоназвание филипповцев («старопоморцы»).
Скит чем-то напоминал по механизмам возникновения и устройству городские монастыри-богадельни, массово появившиеся во вт. пол. XVIII в. на старообрядческих кладбищах не только в крупных городах (Москва, Санкт-Петербург), но и в небольших губернских и уездных центрах, в том числе, Новгородской губернии (Тихвин, Старая Русса). Мужчины и женщины в Медведевском скиту проживали совместно. Рядом с двухэтажной моленной, в которой жили скитники, находилось кладбище, хозяйственные постройки и две небольшие часовни. В сер. XIX в. настоятелем считался крестьянин д. Медведь Андрей Яковлев [4, л. 191-192 об.]. Скит поддерживал связи с северными олонецкими центрами старообрядчества, а также пользовался покровительством купца Николая Папулина [4, л. 198]. Последний принадлежал к федосеевскому согласию и являлся главным организатором богадельни и моленной, устроенной в Судиславле практически одновременно с Медведевским скитом [О нем см. 5]. До ареста и заточения в Кирилло-Белозерский монастырь Папулин предпринимал активные действия для укрепления авторитета своего согласия. Возможно, медведевские скитники на каком-то этапе перешли на позиции федосеевцев под влиянием попечителя.
Акт освидетельствования, составленный чиновниками в 1859 г., содержит более подробную информацию об устройстве обители. Моленная стояла в правой стороне от д. Медведевой по тракту от селения Кречетова к д. Скорослевой Вытегорского уезда. На втором этаже двухэтажного здания четырех саженей в длину располагалось молитвенное пространство. К моленной были пристроены две кельи для пришлых
богомольцев, а также погреб и амбар средней величины. За ними располагалось собственно кладбище с сосновой рощей, обнесенное бревенчатым забором в полсажени высотой. Это описание уже не содержит упоминания двух часовен, вероятно, разобранных к тому времени. При моленной проживал крестьянин Василий Ильин, а также четыре девки из окрестных деревень. На моления собиралось от 15 до 30 чел. [3, л. 4647 об.].
Окончательно скит был упразднен властями в 1865 г. [3, л. 10]. К тому времени здание моленной и кельи находились в собственности крестьянина д. Ракулы Ильи Кузнецова, затем перешли к крестьянину д. Медведевой Кириллу Михееву, а в дальнейшем достались по наследству его сыну, Антропу Михееву. В 1865 г., после закрытия и опечатания моленной, часть книг и икон общины были выданы «по принадлежности» крестьянам, а остальные увезены в г. Кириллов и далее переданы в Новгородскую духовную консисторию. Согласно общему описанию, внутреннее убранство моленной включало 66 икон, 5 медных створ, 3 медных креста, 4 паникадила, 17 лампад и медное кадило. Из книг в ней имелись Псалтырь, Часослов и Святцы [6, л. 9об.-10]. С 1873 по 1879 г. Антроп Михеев подал 15 безуспешных прошений в разные инстанции с просьбой вернуть не только дом, но и «образа и книги, составляющие святыню и стоющие немало на них затрат сумм» [6, л. 6об.]. К 1880-м гг. постройки скита были самовольно разобраны крестьянами, а земля под ним распахана. Окончательную точку в его истории, вероятно, поставил отказ Министерства внутренних дел вернуть книги и иконы просителю в 1881 г. [6, л. 10-12об.].
В Череповецком уезде женский скит располагался на пустоши Кунжа Долгослободской волости. Он возник в 1810-х гг. на бывшей помещичьей земле, выкупленной вольным хлебопашцем Михеем Лукьяновым, который поселился на ней со своей сестрой Дарьей, ставшей в дальнейшем настоятельницей и собственницей обители. Позже скит перешел во владение крестьянской девке Анне Ивановой, которая, вероятно, руководила им на момент его первого закрытия. Иванова принимала скитниц только «с письменными видами», и к 1830 г. их количество достигло 30. Среди них, помимо местных крестьянок, были выходцы из Вологодского и Пошехонского уездов соседних губерний. Инокини держали скот, жили в отдельных кельях и собирались на молитву в особо устроенную моленную [7, л. 10-11].
Во время следствия скитницы умолчали о любых связях с другими старообрядческими центрами, утверждая, что «напутствования ни от кого не приемлют, а только покаяние приносят Богу в духе» [7, л. 11]. В 1830 г. скит был закрыт правительством, обеспокоенным, что в обители «жительствуют безпашпортные женщины и из них некоторые прибывшим туда неизвестным лжестарцем пострижены в старицы и частию уже прихожане обращены в раскол» [7, л. 1, 13]. В 1833 г. было принято решение разослать «упорствующих в расколе» инокинь по месту жительства [7, л. 7об.-8].
К 1837 г. общежительство вновь возродилось, а настоятельницей по-прежнему считалась крестьянка Анна Иванова Салтаниха [8, л. 33]. Около 1843 г. староверы стали активно скупать дома в «священном месте», так что спустя десятилетие здесь уже постоянно проживало 24 женщины и один мужчина-наставник, которые, вероятно, с приходящими богомольцами и трудниками располагались по четверо-пятеро в 17 избах [4, л. 304 об.]. Скорее всего, скит просуществовал до сер. XIX в. Одна моленная здесь фиксировалась с 1841 по 1847 г. [9, л. 441об.], а сведения об «упорных раскольницах», проживавших в домах со сложной планировкой, которая позволяла скрываться в случае необходимости, сохранились в отчете чиновника по особым поручениям Ю.К.Арсеньева (1853 г.).
В 10 верстах от Кунженской обители в то же время располагался скит близ д. Крутец Чаромской волости, при котором имелось кладбище. Моленная здесь существовала как минимум с 1826 г. [9, л. 441]. В 1830-х гг. настоятельницей скита была мать Павла [8, л. 33об.]. Сама д. Крутец была разделена дорогой, отделявшей скит со «схимницами» от половины, где жили семейные староверы и «мирские». Центром обители был высокий двухэтажный дом, в котором к сер. XIX в. проживало 9 скитниц. По данным Ю.К.Арсеньева, моленная была запечатана полицией в 1842 г., однако местные староверы смотрят на нее «с особым благоговением и проходя мимо оной кланяются в землю» [4, л. 307об.]. Документы, освещающие дальнейшую историю обители, не выявлены, однако можно предположить, что обстоятельства сер. — вт. пол. XIX в. вряд ли способствовали ее дальнейшему возрождению.
Дискуссионным является вопрос о конфессиональной принадлежности этих двух скитов. По свидетельству Ю.К.Арсеньева, кунженские скитницы принадлежали к филипповскому согласию [4, л. 305об.]. Также в общих чертах им отмечалось, что староверы Череповецкого уезда называли себя федосеевцами, филипповцами, спасовцами, поморцами, новоженами, яковлевцами и перемазанцами, причем филипповцы были особенно распространены «на границах Пошехонского уезда» [4, л. 263об.]. Более детальные сведения дают историко-статистические описания церквей 1850-х гг., составлявшиеся церковнослужителями на местах. По свидетельству священника Долгослободской церкви, неподалеку от которой находился Кунженский скит, приход был «заражен духом "спасова согласия"» [10, л. 748]. Священник соседнего Ильинского Чаромского прихода, где в свое время располагалась Крутецкая пустынь, отмечал наличие на подведомственной ему территории двух согласий: «спасовщины» и «покрещеванцев», которым во многом следовали и его прихожане, «по приверженности ли к старине, или по лености своей» редко ходившие в церковь [10, л. 665 об.-666]. К толку спасовщины в этот же период принадлежали крестьяне, приписанные к Запогостской церкви [10, л. 784]. Согласно «Спасовскому родословию» сер. XIX в., спасовцы в кон. XVШ в. имели иноческий центр в лесах вокруг г. Галич Костромской губернии [11, с. 412-413]. С ним могли поддерживать связи «раскольники»
Череповецкого уезда. Спасовское согласие в этой местности продолжало существовать и в нач. ХХ в., в 1907 г. здесь было зарегистрировано три общины этого толка [12, л. 191-191об., 196об.].
Вероятно, упомянутые обители были далеко не единственными в описываемой местности. Глухие леса надежно укрывали представителей радикальных старообрядческих направлений, не стремившихся показываться на глаза начальству. Некоторые документы доносят сведения об отдельных кельях старообрядцев-странников.
В 1857 г. в с. Домшино (Демшино, Демсино) были пойманы двое мужчин и две женщины, называвшиеся «странниками Христовыми». Наиболее грамотный из них, Евстафий (в старообрядческом крещении Леонтий) Герасимов, государственный крестьянин Чуровской волости, показывал, что три года назад он бежал в леса, где жил в келье старика Евпсихия, который его крестил. Свой поступок он объяснял традиционным учением: «Удалился я из дому своего, потому что узнал что вера, которую до того признавал, есть не настоящая, а еретическая, в чем убедился из древних книг Священного Писания <.. .> из которых узнал я что мир потонул в безчестии, что нет власти на земле, что царь богоотступник и нечестивый, а священники еретики; власти над собой, поставленной от царя, не признаю, считая их нечестивою и гонителями христиан» [13, л. 4об.].
Одна из пойманных крестьянок, Настасья Петрова (в крещении Наталья), назвавшая себя «странницей» и скитавшаяся пять лет, сказала, что какое-то время жила в Домшинской волости, «в устроенных в лесу кельях, которые по распоряжению начальства Великим постом 1856 года уничтожены» [13, л. 26-26об.]. Страннические кельи в данной местности не были редкостью, в соседнем Пошехонском уезде против них принимались решительные меры в 1850 г. [14, с. 42-43]. Фигурирующий в рассказах старик Евпсихий не имел постоянного пристанища и переходил со своими единомышленниками между Ярославской и Новгородской губерниями.
Несмотря на то, что в делопроизводственных документах не имеется детальных описей икон и книг, конфискованных в моленных и скитах Кирилловского и Череповецкого уезда, можно судить о том, что эти собрания были довольно богатыми. Относительная близость древних монастырей, бывших одновременно крупнейшими культурными центрами региона, дополнительно способствовала появлению в иконных и книжных собраниях местных старообрядцев древнерусских памятников.
Это отмечалось, в том числе, чиновниками. Так, близ д. Пята Жидиковской волости стояла часовня, выстроенная незаконно над могилой филипповских учителей, предавших себя самосожжению в 1801 г. (в монографии Е.В.Романовой ошибочно указано, что оно произошло в Архангельской губернии [15, с. 262]). В ней стояли «большие Церковные старинного писания иконы, которые полагать должно выкрадены из иконостасов ветхих Церквей, или <...> кем либо куплены» [8, л. 31]. В кон. XIX — нач. XX в. в домашней моленной мещанки Федосьи Кирилловой в д. Малое Фроловское и крестьянина Ивана Дмитриева Шумягина в с. Домшино было изъято 14 книг, потом хранившихся в миссионерском Братстве Св. Софии [16, л. 5об.]. Часть из них сохранилась ныне в фондах Новгородского музея-заповедника. Среди рукописей — Торжественник XVI в. [17], а также сборники XVIII—XIX вв. [18-20]. Вероятно, иноческие центры данного региона также обладали ценными книжными и иконными собраниями.
Наконец, стоит сказать, что, как и в прочих местностях, иноческие поселения Кирилловского и Череповецкого уездов выполняли важнейшую коммуникативную функцию. И если это особенно очевидно относительно совершения коллективных богослужений и совместной жизни скитников и богомольцев, приходивших сюда из отдаленных мест, то отдельно стоит сказать о роли самих кладбищ, на территории которых возникало большинство старообрядческих поселений и моленных подобного типа.
В документах отмечалось, что особенно воздействовало на крестьян расположение моленной на кладбище в д. Медведевой. Выступая в 1863 г. против дозволения хоронить здесь староверов из других деревень, губернское начальство утверждало, что «подобное разрешение послужит поводом к постоянным сборищам раскольников в том пункте, под предлогами поминовения усопших и для совершения других обрядов <...> и неминуемо сделает это место единственным объединяющим пунктом, для раскольников всей той местности» [3, л. 37об.]. Менее типичный аргумент против кладбища приводила духовная консистория, утверждая, будто староверы «высказывают пред православными преимущество свое, по случаю недозволения православным хоронить тела на кладбищах, находящихся при самых церквах» [3, л. 8]. Скорее всего, имеются в виду старые погосты, в большинстве случаев к тому времени располагавшиеся близ приходских церквей, стоявших в центре села. В 1817 г. именным указом было предписано закрывать подобные кладбища и «исподволь переводить» их на места «позади селений» [21, с. 911]. Вероятно, это интерпретировалось паствой официальной церкви как запрет захоронения на «освященной земле», в то время, как староверы, напротив, пользовались таким правом, захоранивая своих покойников рядом со старинной моленной и «родителями». Оба наблюдения чиновников и церковных функционеров показательны, учитывая важнейшее место, которое занимали кладбища в старообрядческой культуре.
Таким образом, скиты и кельи староверов в отдаленных северных уездах Новгородской губернии, с одной стороны, демонстрируют общие тенденции возникновения иноческих центров на кладбищах, отведенных во вт. пол. XVIII — нач. XIX в., а также на частной земле, выкупленной благодетелями. Как и другие подобные заведения, они выполняли важнейшие функции сохранения культуры и поддержание коммуникации. С другой стороны, очевидна и местная специфика, демонстрирующая тяготение к северному типу старообрядческого отшельничества — кельи странников, располагавшиеся в труднодоступных лесах или целые деревни, вроде Кунжи, напоминающие устройство скитской жизни на Выгу. Важнейшую роль в этом сыграло то, что
старообрядцы описываемого региона принадлежали к наиболее радикальным беспоповским согласиям и ориентировались в своих взглядах на многочисленные общины Вологодской, Олонецкой, Ярославской и Костромской губерний.
Исследование выполнено при поддержке РФФИ в рамках проекта №19-312-60001.
1. Зеньковский С. А. Русское Старообрядчество: Духовные движения семнадцатого века. М.: Церковь, 1995. 528 с.
2. Румянцева В.С. Сыскное дело Тайного приказа о вологодских капитонах // История СССР. 1978. № 2. С. 170-180.
3. РГИА. Ф. 1284. Оп. 218. 1863. Д. 33.
4. РГИА. Ф. 1284. Оп. 208. Д. 480 в.
5. Пивоварова Н.В. Об одном эпизоде из истории «борьбы с расколом» в середине XIX в.: Судиславские моленные Н.А.Папулина и их судьба по документам Российского государственного исторического архива // Старообрядчество в России (XVII—XX вв.). Вып. 3. М.: Языки славянских культур, 2004. С. 358-384.
6. РГИА. Ф. 1284. Оп. 218. 1879 г. Д. 44.
7. РГИА. Ф. 1284. Оп.196. 1830 г. Д. 46.
8. РГИА. Ф. 1284. Оп. 197. 1837 г. Д. 150.
9. РГИА. Ф. 1473. Оп. 1. Д. 92.
10. ОПИ НГОМЗ. Ф. 14. Оп. 1. Ед. хр. 391.
11. Мальцев А.И. Старообрядческие беспоповские согласия в XVIII — начале XIX в. Проблема взаимоотношений. Новосибирск: Сова, 2006. 571 с.
12. РГИА. Ф. 821. Оп. 150. Д. 444.
13. РГАДА. Ф. 1431. Оп. 1. Д. 1859.
14. Дутчак Е.Е. Старообрядческое согласие странников: вторая половина XIX—XX вв. Томск, 1994. 276 с.
15. Романова Е.В. Массовые самосожжения старообрядцев в России в XVII—XIX веках. СПб.: Изд-во ЕУ СПб, 2012. 288 с.
16. ОПИ НГОМЗ. Ф. 11. Оп. 1. Ед. хр. 105.
17. НГМ КП 30056/371. КР-120.
18. НГМ КП 30056/279. КР-286.
19. НГМ КП 30056/96. КР-219.
20. НГМ КП 30226/261. КР-366.
21. ПСЗРИ 1830. Т. XXXIV: 908-913, № 27180.
References
1. Zen'kovskiy S. A. Russkoe Staroobryadchestvo: Dukhovnye dvizheniya semnadtsatogo veka [Russian Old Believers: Spiritual movements of the seventeenth century]. Moscow, 1995. 528 p.
2. Rumyantseva V.S. Sysknoe delo Taynogo prikaza o vologodskikh kapitonakh [Detective case of the Secret order about the Vologda capitones]. Istoriya SSSR, 1978, no. 2, pp. 170-180.
3. RGIA [Russian State Historical Archive]. F. 1284. Op. 218. 1863. D. 33.
4. RGIA. F. 1284. Op. 208. D. 480 v.
5. Pivovarova N.V. Ob odnom epizode iz istorii "bor'by s raskolom" v seredine XIX v.: Sudislavskie molennye N.A.Papulina i ikh sud'ba po dokumentam Rossiyskogo gosudarstvennogo istoricheskogo arkhiva [About one episode from the history of the "struggle against schism" in the middle of the XIX century: N.A.Papulin's Sudislavsky worshippers and their fate according to the documents of the Russian State Historical Archive]. In: Staroobryadchestvo v Rossii (XVII—XX vv.), iss. 3. Moscow, 2004, pp. 358-384.
6. RGIA. F. 1284. Op. 218. 1879 g. D. 44.
7. RGIA. F. 1284. Op.196. 1830 g. D. 46.
8. RGIA. F. 1284. Op. 197. 1837 g. D. 150.
9. RGIA. F. 1473. Op. 1. D. 92.
10. OPI NGOMZ [Novgorod State United Museum Reserve, Written Resources Department]. F. 14. Op. 1. Ed. khr. 391.
11. Mal'tsev A.I. Staroobryadcheskie bespopovskie soglasiya v XVIII — nachale XIX v. Problema vzaimootnosheniy [Old Believers priestless consent in the 18th — early 19th century . The problem of relationships.]. Novosibirsk, 2006. 571 p.
12. RGIA. F. 821. Op. 150. D. 444.
13. RGADA [Russian State Archive of Ancient Acts]. F. 1431. Op. 1. D. 1859.
14. Dutchak E.E. Staroobryadcheskoe soglasie strannikov: vtoraya polovina XIX—XX vv. [The Old Believer consent of wanderers: the second half of the 19th—20th centuries]. Tomsk, 1994. 276 p.
15. Romanova E.V. Massovye samosozhzheniya staroobryadtsev v Rossii v XVII—XIX vekakh [Mass self-immolation of Old Believers in Russia in the 17th-19th centuries]. St. Petersburg, 2012. 288 p.
16. OPI NGOMZ. F. 11. Op. 1. Ed. khr. 105.
17. NGM KP 30056/371. KR-120.
18. NGM KP 30056/279. KR-286.
19. NGM KP 30056/96. KR-219.
20. NGM KP 30226/261. KR-366.
21. PSZRI 1830. T. XXXIV: 908-913, № 27180.
Mel'nikov I.A. Old Believer sketes and cells of Kirillov and Cherepovets districts at the late 18th — 19th centuries. The
study introduces the history of the Old Believer monastic settlements located in the north-eastern regions of the Novgorod province in the late 18th — 19th centuries. The basis was made up of documents introduced into scientific circulation for the first time. Particular attention is paid to the communicative function of the sketes of this area, their connections with like-minded people in the Olonets, Yaroslavl, Vologda and Kostroma provinces.
Keywords: Old Believers, pheodosians, philippovtzy, spasovtzy, wanderers, sacred places, monasticism, Novgorod province, Vologda province, sketes.
Сведения об авторе. Илья Андреевич Мельников — кандидат культурологии; Новгородский государственный объединенный музей-заповедник, научный сотрудник; Новгородский государственный университет им. Ярослава Мудрого, доцент кафедры истории России и археологии; ORCID: 0000-0003-49620705; [email protected].
Статья публикуется впервые. Поступила в редакцию 01.02.2023. Принята к публикации 05.03.2023.
Ссылка на эту статью: Мельников И.А. Старообрядческие скиты и кельи Кирилловского и Череповецкого уездов в конце XVIII—XIX вв. // Ученые записки Новгородского государственного университета. 2023. № 2(47). С. 106-110. DOI: 10.34680/2411-7951.2023.2(47).106-110
For citation: Mel'nikov I.A. Old Believer sketes and cells of Kirillov and Cherepovets districts at the late 18th — 19th centuries. Memoirs of NovSU, 2023, no. 2(47), pp. 106-110. DOI: 10.34680/2411-7951.2023.2(47).106-110