CC BY
46
УДК 281.9(417.13)
ВЕЛИКОПОЖЕНСКИЙ СКИТ В ПЕРИОД ПРАВЛЕНИЯ НИКОЛАЯ I Н.Е. ПЛАКСИНА
Национальная галерея Республики Коми, г. Сыктывкар nplaks@mail.ru
На основе документов различных ведомств духовной и гражданской власти Государственного архива Архангельской области и Российского государственного исторического архива рассматривается история одного из самых влиятельных северных общежительств старообрядцев поморского (даниловского) согласия Великопоженского скита в Мезенском уезде Архангельской губернии в эпоху Николая I. На основе разнообразных письменных источников (указов, рапортов, ведомостей, отчетов и пр.) реконструируются постройки скита, анализируются изменения численности, состав и основные занятия его жителей. Исследуются обстоятельства и уточняются даты закрытия скита.
Ключевые слова: архивные документы, старообрядцы-поморцы, Великопо-женский скит, официальная церковь, гражданские власти
N.E. PLAKSINA. VELIKOPOZHENSKY MONASTERY IN THE REIGN OF NIKOLAI I
On the basis of documents of various departments of the spiritual and civil authorities from the State Archive of the Arkhangelsk region and the Russian State Historical Archive the history of one of the most influential northern Old Believers' communities - the Velikopozhensky monastery in Mezensky district of the Arkhangelsk province during the reign of Nikolai I is considered. In the second half of XIX century the Velikopozhensky monastery was under scrupulous attention from the part of the church authorities who twice - in 1838 and 1854 - initiated its investigation. In 1838 and 1857 Arkhangelsky and Kholmogorsky Bishops visited the monastery, after their visits in 1838 an attempt of closing the monastery and relocation of its inhabitants was undertaken, in 1857 the prayer house was closed and sealed up. However in all cases the initiative of the church authorities did not find support from the part of civil authorities, seeing no necessity in severe measures and ordering limited surveillance, prohibition to erect new buildings and to accept new inhabitants so that the schism "had decreased by itself".
Monastery constructions consisted of the prayer house, 3 large buildings of brethren's dining room and 2 bestial houses, several small cells, a bath, a barn with a drying house and granaries. Skit's buildings were not subjected to destruction by the authorities, except for 1 shabby house disassembled after 1855. During 1831 - 1840 the number of inhabitants decreased by half - from 85 to 38 people, including because of natural death. In 1854 in the monastery there lived 22 peasants from different villages of Ust-Tsilma volost, and only one of them was registered in the Velikozhensky monastery. Most residents have settled there in the 1820-1830-s. The prevailing population of the monastery were illiterate peasant women and their children, 5 people were adult male population, of which only two were literate. By that time by the main occupation the inhabitants of the monastery differed little from ordinary peasants, being engaged in cattle breeding and arable farming, hunting and fishing. At the same time, in 1857 Arkhangelsky and Kholmogorsky Bishop noted among skit inhabitants such occupation as female needlework and iconpainting.
Geographical remoteness and inaccessibility of the Velikopozhensky monastery, the position of the provincial civil authorities and protection of the local heads helped it to survive in times of persecutions. Closing of the monastery in 1854 had formal character. Despite the destruction of the prayer house in 1857, public service in the monastery continued, and in the 1860-s the quantity of inhabitants even slightly increased. Nevertheless, the restrictive policy of the government concerning cenobitic sketes of Old Believers, forbidding erection of new buildings and settling of new inhabitants in the monastery, had its result. Traditions of a monastic way of life were left in the past with natural change of generations.
Keywords: archival documents, Old Believers-Pomors, Velikopozhensky community, official church, civil authorities
Введение
История одного из самых крупных и влиятельных старообрядческих общежительств Русского Севера - Великопоженского (Великопижемского, Пижемского, Великолуцкого) скита (Пустозерский, затем Мезенский уезд Архангельской губернии) -остается мало изученной. Внимание большинства исследователей, в том числе и дореволюционных, привлекала и продолжает привлекать наиболее драматическая страница его истории - самосожжение 1743 г. [1]. Огромную культурную роль Велико-поженского скита на Печоре, его взаимосвязи с Вы-го-Лексинским общежительством впервые охарактеризовал В.И. Малышев, полагавший, что временем расцвета скита была первая половина XIX в. [2]. В 1960-1970-е гг. основные события полутора-вековой истории скита на основе широкого круга архивных источников и полевых материалов были обозначены Ю.В.Гагариным [3]. В дальнейшем вопросы организации и хозяйственной деятельности скита освещала Т.Б. Парамонова [4]. Несмотря на возникший в последние годы пристальный интерес к Великопоженскому скиту, сопровождающийся вводом в научный оборот новых документальных источников по его истории, особенно ранней [5], в ней еще остается много белых пятен, легенд и домыслов. До сих пор существуют разночтения относительно времени основания скита на Печоре, называются разные даты его закрытия - 1844 и 1854 гг. [6].
Между тем, дошедшие до нас письменные источники, отложившиеся в фондах Государственного архива Архангельской области и Российского государственного исторического архива, позволяют реконструировать историю скита в отдельные периоды времени. Наибольшей полнотой отличается источниковая база первой половины XIX в. Данный период времени, а точнее вторая четверть XIX в., был ознаменован ужесточением политики в отношении старообрядчества. Специальным указом от 12 апреля 1837 г. правительство, восстановив в официальных документах название «раскольники», разработало ряд ограничительных мер, касающихся гражданских прав приверженцев старообрядчества [7]. Был усилен контроль за старообрядцами на местах, разработаны меры, направленные на закрытие и уничтожение старообрядческих моленных и скитов. Пристальное внимание к скитам со стороны различных ведомств духовной и гражданской власти (Священного Синода и местных епархий, Министерства внутренних дел, губернского правления, полицейских учреждений, уездных и земских судов и др.) нашло отражение в значительном числе документов (указов, рапортов, ведомостей, отчетов и пр.), позволяющих проследить их положение в Российской империи в этот период времени. Не является исключением и Вели-копоженский скит в Мезенском уезде Архангельской губернии. Сохранившиеся документы позволяют реконструировать довольно полную картину жизни скита во время правления Николая I.
Великопоженский скит во второй четверти XIX в.: между церковью и властью
В качестве определенной точки отсчета можно рассматривать 1825 г. Этот год был драматическим в истории Великопоженского скита. Сильный пожар уничтожил практически все скитское хозяйство: документы называют 17 келий, девять амбаров, овин, гумно и моленную. Дело о пожаре дошло до Архангельской палаты уголовных дел, которая по его рассмотрению заключила, что пожар «последовал от худости печи, а потому никто лич-ностию ответственности за это не несет» [8]. После пожара скит довольно быстро восстановился при помощи богатых старообрядцев из Усть-Цильмы, Москвы и Новгорода [9]: несколько домов, в том числе моленная, были построены в тот же 1825 г., остальные возведены в течение пяти лет. Скитники не стали отстраиваться на прежнем «худом» месте и переселились от «прежняго своего жительства» за половину версты, «на лучшее место» [10]. Моленная же была поставлена на старом месте. Первое время после пожара, пока моленная строилась, службы совершались в частном доме [11].
Наставниками скита в эти годы были Иван Евстафьевич (Стахиевич) Томилов (1770-1843) [12] и Тимофей Бобрецов. Очевидно, это были весьма просвещенные, влиятельные, энергичные и деятельные люди, которые поддерживали тесные связи с Выго-Лексинским общежительством в Олонецкой губернии, заказывая и получая оттуда книги и иконы [13]. О тесных связях со старообрядцами Олонецкой губернии свидетельствует, в частности, и тот факт, что пятиярусный иконостас для возобновленной после пожара моленной скита был заказан олонецким иконникам [14]. Наставник Томилов имел большое влияние на местных крестьян. Посетивший в 1838 г. скит епископ Георгий Архангельский и Холмогорский отмечал, что «многие приходят к нему и исповедуются у него, учение коего раскола, между прочими заблуждениями от истины, состоит и в том, что лучше жить под епити-миею (то есть беззаконно), чем сочетаться браком в церкви от священника православного, и тем так развратил их, что в прошлом году никто из тех прихожан не исповедовался и не причащался, ... никто не сочетался браком» [15].
Епископ Георгий обратил особое внимание на две постройки скита: моленную, в которую он заходил, «но никого в ней не застал», и большой двухэтажный дом, по его предположению, «магазин с хлебом и с другими припасами». Свою догадку он обосновывал многолетними наблюдениями «за раскольниками и их скитами и сельбищами», во время которых заметил, «что некоторые начальники и старшины за посылаемые на скиты и сельбища от их благодетелей милостыни покупают хлеб и прочие жизненные припасы», безвозмездно снабжая ими «своих сектантов» [16]. В частности, по его сведениям, таким образом снабжался Топозерский
скит: «Кемский купец Андрей Дуракин, известный протектор раскольников, скупает летом в Архангельское все нужные жизненные припасы и на ладьях доставляет в поморскую деревню Кандалакшу, а зимою на санях перевозят в Топозерский скит» [17].
Посещение епископом Георгием Великопо-женского скита имело для последнего неприятные последствия. По итогам своей поездки епископ инициировал расследование о ските, направив Архангельскому гражданскому губернатору просьбу «потребовать документов от того скита, когда именно после пожара дозволено им строиться», и воспретить ему «продолжать впредь распространяться постройками», для чего учинить подробное описание скитским строениям, «чтобы можно было после проверить, не сделано ли какой-либо прибавки к постройкам» [18] . Кроме того, епископ направил в секретный комитет по делам раскольников предложения «относительно уничтожения некоторых скитов раскольничьих и выселения раскольников из среды зырян в другие отдаленные места», дабы те не совращали в раскол местное зырянское население. Этот документ в ноябре 1839 г. был передан министру внутренних дел, вследствие чего от управляющего Архангельской палатой государственных имуществ были затребованы дополнительные сведения о ските. В донесении последнего содержалось мнение, что «выселение значительного количества людей в дальний край из мест их родины, с обработанных полей в места, где они на первом шагу найдут одни нужды, во всем недостаток и непомерные труды к обработанию новин из болот и кустарников», «едва ли удобно и даже безопасно будет сделать». Министр государственных имуществ, «находя ижемских зырян совершенно безопасными от влияния раскола на их православие», представил секретному комитету по делам о раскольниках предложение, не предпринимая переселения раскольников из Мезенского уезда, ограничиться наблюдением со стороны местных начальств. Им предписывалось наблюдать, чтобы скитники «никого в раскол свой не совращали и не склоняли», «вновь никого в свои скиты для постоянного жительства не принимали и никаких строений вне селений нигде не возводили, а опустевшие домы в скитах сламывали и обращали на дрова» [19].
Такую же позицию транслировал в своем отчете о состоянии Архангельской губернии за 1842 г. ее вице-губернатор. Полагая, что «истребление раскола представляет большое затруднение», он предлагал «чтобы, оставя спокойно доживать до смерти всех живущих ныне с видами в скитах, пустынях и сельбищах раскольничьих, строго наблюдать, чтобы ни один из раскольников, живущих ныне в селениях, не мог переходить на жительство в скиты, пустыни или сельбища, даже с паспортом». Предлагалось «воспретить в скитах, пустынях и сельбищах всякую поправку изб». Вице-губернатор полагал, что поскольку «крестьяне в молодых летах живут для работ в обыкновенных своих деревнях», а в скиты переходят «при старости лет», «и все эти
заведения наполнены стариками и старухами, а молодые бывают только временно и то для работ», то этих мер будет достаточно: «вышеупомянутое распоряжение и строгое наблюдение за исполнением изданных разных по сему постановлений, уповательно будет служить к уменьшению раскола само собою» [20].
Из рапорта Мезенского уездного суда Архангельскому гражданскому губернатору следует, что по указу от 11 апреля 1840 г. Мезенский уездный суд получил на рассмотрение из Архангельского губернского правления дело «о Великопоженском ските, устройстве оного и проживающих в нем раскольниках», которое находилось в производстве до 24 июня 1843 г. Жители скита обвинялись в «прелюбодейной жизни», кроме того, «умершего крестьянина Василия Прокшина дочь-девка Ирина 70 годов» обвинялась «в незаконном крещении младенцев как в ските, так и у окружающих тот скит жителей». Постановление Мезенского уездного суда от 24 июня 1843 г. гласило: «дело сие, как не подлежащее рассмотрению уездного суда, направить в Архангельскую духовную консисторию на ее распоряжение, а Мезенскому земскому суду предписать, чтобы оный отнюдь не допускал проживать в скиту людям без письменных видов, и ныне же распорядился высылкою таковых в свои места жительства, а также... вменить в обязанность становому приставу, чтобы никто из скитских жителей не осмеливался вновь строить и поправлять ветхих домов под личную его, пристава, ответственность». После чего дело было направлено в Архангельскую духовную консисторию, однако постановление о его передаче в консисторию «не было утверждено высшею инстанциею Суда» [21].
В это же время было возбуждено несколько дел против жителей скита. Поводом к одному из них стала обнаруженная в 1843 г. у насельницы скита Ирины Васильевны Прокшиной копия с «фальшивого» царского указа, покровительствующего старообрядцам. Дело дошло до Синода. Докладывая о нем в своем рапорте в Синод, епископ Георгий сообщал, что «полагал бы нужным ... в страх прочим уничтожить бы этот скит» [22]. Дело длилось два года и закончилось в 1846 г. постановлением Комитета министров Ирину Прокшину «за присоединением ея к православию, от суда и взыскания по сему делу освободить» [23]. Еще одно дело против насельников скита было заведено в 1845 г.: жительница скита Анна Никитина Чуркина обвинялась «в крещении по расколу незаконно прижитого ею сына». Дело сопровождалось длительной перепиской между различными ведомствами. В результате Анна Чуркина была отослана в Усть-Цильму к местному священнику Леонтьевско-му «на увещание и обращение в святую веру», а сын Емельян - «для крещения по церковному чиноположению», а затем выслана на место жительства в д. Загривочную [24]. Однако, спустя некоторое время, священник Леонтьевский рапортовал, что она вернулась в скит и «опять в те же кельи жительствовать поместилась с двумя взрослыми сыновьями неизвестно по чьему распоряжению».
В секретном рапорте управляющего палатой гос-имуществ Архангельскому гражданскому губернатору от 29 июля 1846 г. сообщалось, что возвращению Чуркиной в скит способствовал Мезенский исправник Пацкевич, который «ездил в староверский скит, где отбил анбары, в коем хранились вещи, отобранные становым приставом от девки Анны Чуркиной, и все эти вещи выдал ей. И будто бы впустил ее в скит, вопреки распоряжению Палаты государственных имуществ от 19 ноября 1843 г. №126, и также отпечатал кельи, запечатанные Де-нисенковым для прекращения раскола; Чуркиной же исправник велел занять дом раскольника Боб-рецова, с которым она была блудна и которому упомянутые вещи принадлежали» [25].
Внимание властей к Великопоженскому скиту вновь было привлечено в связи с делом 1853-1854 гг. о постройке 25 православных церквей в отдаленных селениях Архангельской губернии, инициированным епископом Архангельским и Холмогорским Варлаамом. Согласно его плану, для укрепления православия в отдаленных приходах Архангельской губернии следовало построить 25 церквей, две из них планировалось - в Мезенском уезде - в д.Усть-Ижемской Красноборского прихода и в д.Заг-ривочной Усть-Цилемского прихода. Однако благочинный Мезенского уезда священник Алексей Зуев счел, что вместо Загривочной более удобным было бы использовать Великопоженский скит, «который занимает хоть и не самую середину между селением, составляющим Загривочную деревню», но «для постройки деревни и поселения причта», «как и по красоте места, как и по объемам земель пахотных и сенокосных» является единственным по всей Пижме местом. Вследствие этого в д. За-гривочную и в Великопоженский скит отправилась комиссия в составе благочинного Зуева, священника Ульяновского и помощника окружного начальника Лильге. По итогам поездки благочинный Зуев направил в Архангельскую епархиальную канцелярию обстоятельный рапорт, описывающий все преимущества основания церкви в Великопоженском ските. Однако в ответ на его предложение помощник окружного начальника Лильге «отозвался неимением на то полномочий от своего начальства, причем объяснил он, что скит тот по гражданскому их управлению составляет отдельную деревню, не входящую в число селений, составляющих деревню Загривочную» [26].
В ответ на рапорт благочинного А. Зуева епископ Варлаам вновь инициировал расследование о ските. В своем прошении Архангельскому гражданскому губернатору от 2 марта 1854 г. он напомнил, что Мезенскому земскому суду еще в 1843 г. было дано предписание, чтобы «оный отнюдь не допускал проживать в скиту людям без письменных видов и ныне распорядился высылкою в свое место жительства таковых» [27]. В ответном рапорте пристава 2-го стана Мезенского уезда от 1853 г. сообщалось, что «в строениях скит с 1843 г. не поддерживается», так как «после вышеозначенных распоряжений запрещено производить в оном всякие постройки и поправки», а «опустевшие дома, по распо-
ряжению палаты госимуществ в 1851 году разломаны» [28]. Тем не менее, скит продолжал существовать, так как, со слов управляющего Архангельской палатой госимуществ Зубова, «особого распоряжения об уничтожении упомянутого скита не было» [29].
В ряде посвященных скиту исследований сообщается, что он был закрыт в 1854 г. [30]. Однако документы заставляют усомниться и в этой дате. Зимой 1857 г. Великопоженский скит посетил епископ Архангельский и Холмогорский Антоний. Его взору предстали «моленная, очень прочная из хорошего материала выстроена и много келий тоже постройки недурной и не старой. Неподалеку от скита выстроены два или три дома, в котором живет крестьянин для надзора за скитом и управления его экономическою частию, а также для сбора подаяний и распределения их между живущими в ските». Недоумение епископа вновь вызвало то обстоятельство, что обследованные им Великопожен-ский и Ануфриевский скиты «считаются закрытыми и обращенными в выселки, но ни моленные не уничтожены и не переданы, куда следует, ни кельи не срыты и не проданы никому и жившие не высланы» [31]. Вероятно, визит епископа окончательно предрешил судьбу моленной, и вскоре она была опечатана. В апреле 1858 г. священник Усть-Ци-лемской единоверческой церкви Павел Прибылев в рапорте епископу Архангельскому и Холмогорскому Александру сообщал, что в Великопоженском скиту находятся старообрядческие иконы, «которые по уничтожении ... скита в прошлом 1857 году по распоряжению начальства запечатаны». Священник просил выдать эти иконы в Усть-Цилемскую единоверческую церковь. Спустя год, в 1859 г. палата государственных имуществ обратилась в консисторию с просьбой уведомить об основаниях, на которых священник Прибылев просит передать ему иконы Великопоженского скита. При этом сообщалось, что «из дел, переданных Кошкину (помощнику Пинежского окружного начальника - авт.) его предшественником Пилюскиным оказывается, что раскольническая часовня, находящаяся в Великопо-женском ските, действительно описана и опечатана со всеми иконами и книгами, в ней имеющимися, и проживающие там раскольники обязаны подпискою не проживать там». Просьба П. Прибылева о передаче икон в единоверческую церковь была удовлетворена на основании правил, изложенных в указе Священного Синода от 30 апреля 1858 г. Эти правила предписывали: «при обыске раскольнических моленных, существующих без дозволения правительства, не только иконы и книги, но и все богослужебные принадлежности должны быть отбираемы в том самом виде, в каком они найдены; так как вещи эти на составляют ничей частной собственности, взятые из моленных часовен иконы, картины и прочее передавать в Единоверческие церкви» [32]. В декабре 1859 г. в единоверческую церковь Усть-Цильмы были переданы и 15 книг скита, изъятых вместе с иконами и отправленных в Архангельск для освидетельствования Архангельской Духовной консисторией на предмет соответствия единоверческому культу [33].
Разорение моленной стало большим потрясением для пижемцев, о чем сообщал Н.Е Ончуков [34]. Однако оно не прекратило молитвенной жизни скита. По данным Ю.В. Гагарина, необходимые предметы культа и книги были приобретены за счет «братских средств», и в часовне продолжались богослужения. Часовня просуществовала до конца XIX в., когда она сгорела от неосторожного обращения с печкой начетчиком Евтифеем Матвеевым Михеевым [35].
Строения Великопоженского скита
Различные источники позволяют представить постройки Великопоженского скита во второй четверти XIX в. Вышеупомянутый рапорт благочинного А. Зуева интересен подробным описанием моленной. «Молитвенный дом, крытый на два ската, вышиною до коня 3 сажени и пол аршина и до скату две сажени и пол аршина длиною, а шириною и с пристройкою 6 сажен, имеет вид неправильного четвероконечного креста, внутри разделенный посередине во всю длину досчатою перегородкою, а с восточной стороны от мужеского местостояния, в котором помещаются иконы мужеской моленной, капитальною стеною, выдающеюся почти до середины здания; с двумя выходами, из коих один находится на западной стороне для входа в отдел мужской моленной, а другой на северной стороне для входа в женскую половину» [36]. В описании ничего не сказано ни о главке с крестом, ни о колокольне. Согласно официальным предписаниям от 26 марта 1822 г., регламентирующим облик старообрядческих моленных, высочайше дозволялось «исправлять и, в случае истребления огнем старообрядческих молелен, вновь устраивать оные, но без всяких наружных украшений, подобных православным церквам» [37]. Это заставляет усомниться в сведениях Н.Е Ончукова, согласно которым в скиту были колокола, вместе с иконами и книгами отобранные для Усть-Цилемской единоверческой церкви [38]. К тому же, из рапорта священника единоверческой церкви Павла Прибылева известно, что колокола были приобретены на средства благотворителей [39] .
В своде официальных сведений о раскольнических молитвенных зданиях указывается разное количество престолов скитской моленной: в ведомости за 1843-1847 гг. называется «часовня с престолом», в ведомости 1847 г. - «без престола»; в ведомости, доставленной от Архангельского военного губернатора в декабре 1845 г. сообщается об одной моленной с тремя престолами [40].
Кроме моленной, по сведениям благочинного А.Зуева, в скиту состояло «до 25 хоромин разных наименований, из коих одни носят название братских, или монастырских строений, другие якобы составляют собственность лиц, проживающих в ските» [41]. Старшина Усть-Цилемского сельского общества Андрей Поздеев описал эти строения более подробно: «домов больших со скотскими ова-рами 3, и келий, то есть малых избушек со скитя-нами 6». Все они «принадлежали прочим прожи-
вавшим в скиту разным лицам уже умершим» [42]. Большой интерес представляет список жителей скита 1854 г. с указанием места проживания каждого из скитников [43]. Из этого списка следует, что мужчины проживали в своих домах-«кельях» с сенями и чуланом. В своих кельях, доставшихся им по наследству, проживали еще четыре женщины. Остальные женщины проживали в трех больших домах, бывших «братских» строениях-избах, построенных после пожара: часть «в бывшей братской столовой», часть в двух избах «скотского дома, бывшего общего братского дома». У всех скитников были свои амбарчики, а кроме жилых строений -баня и гумно с овином, которыми пользовались все жители скита. Баня и гумно также были построены после пожара, а овин - в 1851 г. В рапорте Мезенского земского исправника М. Ершова 1855 г. отмечалось, что в скиту «жилых келий хороших и прочных 7 и ветхия 4, амбаров 12 и одно гумно». Среди ветхих «угрожающих нападением» строений назывался «двор с поветью» «у одной кельи Матвея Ос-ташова». Усть-Цилемскому отдельному сельскому управлению было предписано разломать эту постройку [44]. По данным 1866 г., в скиту, кроме моленной, насчитывалось 10 домов, из них три ветхих и развалившихся, к проживанию не пригодных, в числе других построек названы шесть амбаров и одна баня [45].
Состав жителей Великопоженского скита
В 1831 г. в Великопоженском скиту проживало 85 чел. «раскольников разных согласий, не приемлющих священство, но поклоняющихся иконам», в том числе казенных крестьян 35 чел. «мужского пола», 49 женщин, еще один мужчина был записан в категории «разного сословия» [46]. Однако уже к 1840 г. количество жителей скита уменьшилось вдвое: осталось «мужеска пола 17 и женского 21 душа» [47], всего 38 чел. Одной из причин сокращения числа жителей стала, очевидно, естественная смертность - уход из жизни старшего поколения монашествующих скитников: согласно записям Великопоженского помянника в период с 1825 по 1837 г. умерло девять человек [48].
В своде официальных сведений о раскольничьих молитвенных зданиях в империи представлены данные о численности жителей скита за 1843 г. - 30 чел. Эта же цифра сохранялась на январь 1845 г.: «душ 9-ть мужского и женского 21». В 1847 г. насчитывалось уже 22 чел., семь мужчин и 15 женщин [49]. В 1852 г. в скиту проживало восемь мужчин и 17 женщин [50], в 1853 г. - пять мужчин и 11 женщин [51] . Благочинный Зуев сообщал, что из жителей скита «записаны по ревизии только 1 мужчина и 1 женщина», остальные же проживают незаконно, так как «записаны или в разных селениях Усть-Цилемской волости, или в селениях, принадлежащих к приходам Койнасскому и Ценогор-скому» [52].
Письменные источники позволяют реконструировать пофамильный состав жителей Велико-поженского скита в период с 1853 по 1864 г. Наибольшей полнотой сведений отличается список 1854 г., составленный приставом 2-го стана Ме-
зенского уезда [53] и содержащий сведения о приписке крестьян, времени и месте проживания в скиту, а также их собственности. Сведения этого списка дополняют списки 1853 и 1864 гг. [54]. В совокупности полученных данных мы имеем следующую картину:
Взрослые мужчины:
Осташов Матвей незаконнорожденный
(род. ок. 1807), крестьянин Усть-Цилемского общества. Родился в скиту и единственный был в нем записан по ревизии. «Имеет келью с сенями и чуланом и отдельный амбарчик, построенный им самим после пожара 1825 года в пять лет, и владеет еще бывшим братским для лошадей домом, выстроенным в 1826 году и амбаром бывшим братским же, оставшимся от пожара». В 1864 г. еще упоминался в составе жителей скита.
Кириллов Иван Сидоров (род. ок. 1795), крестьянин Лебской волости Белощельской деревни, в скиту «около 30 годов». «Владеет кельею с сенями и чуланом и особым амбаром, оставшимся от умершего родственника его, построенным вскоре после пожара». В списке 1853 г. была названа его жена Зиновия 25 лет, отсутствующая в списке 1854 г. В списке 1864 г. ошибочно указан как Корнилов.
Бобрецов Абрам Тимофеев (род. ок. 1784), крестьянин Лебской волости Засульской деревни. В скиту с 1840 г. «Владеет кельею с сенями и чуланом, бывшего родственника его Тимофея Бобрецо-ва, и двумя амбарчиками, один Бобрецова же, а другой дан бывшим наставником Томиловым». В списке 1864 г. не упоминается.
Торопов Сергей незаконнорожденный (Абрамов) (род. ок. 1806), крестьянин Усть-Цилемско-го общества д. Загривочной. В скиту «около 30 годов». «Владеет кельею с сенями и чуланом и ам-барчиком бывшим умершего наставника Томилова, и еще амбаром бывшим братским. Келья построена вскоре после пожара, а амбары оба остались от пожара». Грамотный. Упоминается в списке 1864 г.
Семенов Степан незаконнорожденный (Ильин) (род. ок. 1803), крестьянин Нолинской волости Нерицкой деревни. В скиту около 30 лет. «Живет в бывшей братской столовой, построенной после пожара, и владеет амбаром бывшим общим братским». Упоминается в списке 1864 г.
Женщины и их дети:
Осташова Любава Филипповна (род. ок. 1779), мать Матвея Осташова, от роду 75 лет (в списке 1853 г. - 70 лет). В скиту проживала с 6-летнего возраста. В списке жителей 1864 г. не указана.
Поташовы Акилина и Евдокия (Авдотья)
(род. ок. 1811) Федоровы, крестьянские девки Усть-Цилемского общества Загривочной деревни. В скиту «около 20 годов». «Владеют кельею с сенями и чуланом, оставшимся от умершего Тита Антонова, и отдельным амбарчиком бывшей умершей Настасьи Гольчиковой, построенным после пожара». В списке жителей 1864 г. указана только Евдокия (Авдотья) Федоровна Поташова 42 лет.
Бобрецова Агафья Ивановна (род. ок.
1781), жена Абрама Бобрецова. «Живет в избе скотского бывшего общего братского дома, построенного после пожара». В списке 1864 г. не упоминается.
Михеевы Федосья (род. ок. 1810) и Пела-гея (род. ок. 1816) Афанасьевы сестры, крестьянские девки Лебской волости Пысской (по другим данным Новожиловской) деревни. Федосья в скиту «около 30 лет», а Пелагея с 1840 г. «Живут в избе бывшей братской столовой и отдельного ничего не имеют». В списке 1864 г. указана только Фе-досья.
Евтихий (род. в 1840) и Марфа (род. в 1846), дети Пелагии Михеевой. Родились в скиту. В списке 1864 г. Евтихию 24 года, у него жена Татьяна 18 лет и дочь Авдотья 1,5 года.
Мяндина Агафья незаконнорожденная (Никитина) (род. ок. 1801), крестьянская девка Усть-Цилемского общества и селения. В скиту с малолетства, была приписана к семье Петра Абрамова Мяндина. В списке 1864 г. не указана.
Прокшина Федосья Васильевна, крестьянская девка Лебской волости Ценогорской деревни. В скиту «около 40 годов». В списке 1864 г. не указана. Агафья Мяндина и Федосья Прокшина «живут в избе бывшей братской столовой, и Федосья владеет амбарчиком, оставшимся от сестры ее Ирины Прокшиной».
Аншукова Агафья Васильевна (род. ок. 1807), крестьянская девка Лебской волости и деревни (по другим данным - Усть-Цилемского общества Верховской деревни). В скиту «около 30 годов». В 1864 г. записана при Степане Кирилове. Живет с детьми «в другой избе скотского дома, бывшего общего братского, построенного после пожара».
Марья (род. в 1846) и Иосиф (род. в 1845), дети Агафьи Аншуковой, родились в скиту.
Леонтьева Наталья Дементьева (род. ок.
1782), крестьянская девка Лебской волости Кой-насской деревни. В скиту более 30 лет. «Владеет кельею, оставшейся от тетки ее Афимьи Леонтьевой, построенною после пожара и занимает ам-барчик, от ней же оставшийся». В списке 1864 г. указана. Известно, что она единственная из скитян «как не имеющая вида на жительство (кроме просроченного 2-месячного билета)», была передана в волостное правление для пересылки на место жительства [55].
Прокшина Ульяна Семенова (род. ок. 1827), крестьянская девка Лебской волости Ценогорской деревни. В скиту около 20 годов. «Живет в доме бывшем братском для лошадей, и кладется в ам-барчик, оставшийся от родственницы ея». В 1864 г. записана при Матвее Осташове, проживала по установленному виду на жительство.
Афимья, дочь Ульяны Прокшиной. Родилась в скиту.
Антонова Вера Прокопьева (род. ок. 1798), крестьянская девка Лебской волости Усть-Низем-ской деревни. В скиту «около 30 годов». «Владеет
кельею бывшей тетки ея Устиньи Антоновой и ам-барчиком, оставшимся от ея же». Умерла в 1859 г.
[56].
Как видно, большая часть проживающих в ските в 1853-1854 гг. поселилась в нем в 18201830-е гг. Как отмечалось в официальных сводках, все они «поселились в оный без начальственных дозволений, по согласию и приглашению бывших наставников скита и живших в ските родственников их, видов на жительство ниоткуда не получали»
[57]. Проживали «как оставленные после предписаний Господина начальника Архангельской губернии от 28 апреля и 22 мая 1843 г. за № 114 и 125 навсегда проживать в ските и обязанные ни под каким видом не увеличивать числа людей в оном, кроме состоявших в то время налицо» [58].
В дальнейшем состав жителей скита оставался стабильным. В списке жителей Великопожен-ского скита за 1864 г. указаны 18 чел., в 1865 г. -шесть мужчин и 11 женщин, из них троим «менее 18 лет, живут при своих матерях», в 1866 г. - шесть мужчин и 10 женщин, в числе «убылых» - одна девица 19 лет, умершая в 1866 г., «вновь прибывших нет». В ведомости за 1868 г. показаны семь мужчин и 15 женщин, при этом сообщалось, что «в 1867 году число жителей увеличилось на 6 человек, по случаю вступления некоторых из проживавших в ските крестьян и крестьянок в браки с таковыми же из других местностей и рождения детей» (см. таблицу). В связи с этим составитель ведомости спра-
шивал, поскольку «означенным предписанием поставлено в обязанность полиции следить, чтобы в скитах отнюдь не дозволялось проживать лицам, поселившимся после 1846 года, ... должно ли дозволять проживающим в ските крестьянам по вступлении в брак дозволять возвращаться в скит?» [59]. Составители ведомостей отмечали при этом, «что раскол, видимо, год от года ослабевает, особенно в молодом поколении».
Занятия жителей Великопоженского скита
Ведомости о численности насельников скита дают самое общее представление о занятиях его жителей. По сведениям пристава 2 стана за 1854 г., «содержание скитские жители имеют и оплачивают подати с повинностями от скотоводства и хлебопашества, для чего имеют поблизости достаточное количество сенокосных и пашенных земель и час-тию занимаются ловлею в реке Пижмы рыбы и промыслом птиц и зверей в ближайших лесах» [60].
Между тем, посетивший в 1857 г. скит епископ Антоний Архангельский и Холмогорский увидел больше, чем отмечалось в отчетах местных властей. В частности, он сообщал, что «в ските занимаются писанием икон, ловлею рыбы, женщи-
ны - приготовлением разных вещей из льна, шерсти и шелка. Все это под видом торговли развозится с письмами к благотворителям в Москву, Санкт-Петербург и другие города, и таким образом собираются значительные суммы» [61]. Писанием икон могли заниматься только грамотные скитяне, а таковых, по ведомости 1854 г., было двое - Сергей Торопов и Матфей Осташов, самолично заверившие своей подписью ведомость о жителях скита, составленную приставом 2-го стана, а также, возможно, Иван Кириллов, который списки не подписал, так как находился «в отлучке на промысле». С. Торопов и М. Осташов были примерно одного возраста, в списке обозначены как «незаконнорожденные». Матфей Осташов - единственный из насельников, родился в скиту и был записан в нем по ревизии, имел самое большое имущество. Сергей Торопов унаследовал имущество умершего наставника Томилова. Матфей Осташов, судя по его расписке под документом, обладал красивым полууставным почерком, не оставляющим сомнений в том, что он занимался переписыванием книг. В.И. Малышев называл С. Торопова и М. Осташова наставниками Великопоженского скита. В найденных и опубликованных им письмах И.С. Мяндина к М. Осташову содержатся сведения о том, что последний исправлял поминки [62].
Несмотря на закрытие и разорение Выго-Лексинского общежительства, насельники Велико-поженского скита не прекращали контактов с ними.
О том, что из Выга продолжали приезжать наставники для исповеди печорских староверов, свидетельствует предписание Архангельского военного губернатора Мезенскому земскому исправнику от 19 августа 1855 г., в котором запрашивались сведения о том, «где находится Данилов монастырь, из коего приезжают некоторые лица для исповеди раскольников, как сказано о том в примечании к списку раскольников 2-го стана уезда и часто (ли) подобные лица появляются в уезде» [63]. Познакомиться с самим примечанием нам, к сожалению, не удалось.
Заключение
Таким образом, данные письменных источников свидетельствуют о том, что Великопоженский скит в силу разных причин избег судьбы многих старообрядческих общежительств, закрытых и разоренных в николаевскую эпоху. Географическая отдаленность и труднодоступность, осторожная политика Архангелогородских губернских властей и негласное покровительство местного начальства помогли ему пережить эпоху николаевских гонений и продолжать существование, несмотря на все попытки уничтожения скита и выселения его жителей со стороны духовного ведомства. «Закрытие» скита как в начале 1840-х гг., так и в 1854 г. было формальным и заключалось лишь в предписаниях не проживать без письменных видов и не возводить
Число жителей Великопоженского скита
1831 1840 1843 1845 1847 1852 1853 1854 1864 1865 1866 1868
Мужчины 36 17 9 9 7 8 5 7 7 6 6 7
Женщины 49 21 21 21 15 17 10 15 11 11 10 15
Всего 85 38 30 30 22 25 15 22 18 17 16 23
новых построек. Несмотря на разорение моленной в 1857 г., в скиту продолжались богослужения, а количество жителей в 1860-е гг. даже несколько увеличилось. Тем не менее, ограничительная политика в отношении старообрядческих общежительств, запрещающая возведение в скитах новых строений и поселение новых жителей, возымела результат. С естественной сменой поколений традиции монастырского уклада жизни уходили в прошлое, сохраняясь в устной и письменной памяти потомков, обрядовых практиках, сакральной топографии места.
Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ, проект № 15-14-11002а (р) и Правительства Республики Коми в рамках совместного регионального конкурса научных проектов «Русский Север: история, современность, перспективы».
Литература и источники
1. Истомин Ф.М. Предварительный отчет о поездке в Печорский край летом 1890 г. // Изв. Рус. геогр. о-ва. СПб., 1890. Т. 26. Вып. 6. С. 432-459; Ончуков Н.Е. Печорская старина (Рукописи и церковные архивы на низовой Печоре) // Известия отделения русского языка и словесности (ИОРЯС). СПб., 1905. Т.10. Кн. 3. С. 210-238; Окладников Н.А. Предали себя огню во имя сохранения древ-лего благочестия. О массовых самосожжениях старообрядцев в Мезенском уезде и на Печоре в 1742, 1743 и 1744 гг. // Идейно-творческое наследие Аввакума Петрова и современное общество. IV Аввакумовские чтения: Сборник материалов. (Нарьян-Мар, 1921 сентября 2007); Нарьян-Мар, 2007. С. 7679.
2. Малышев В.И. Пижемская рукописная старина (Отчет о командировке 1955 г.) // ТОДРЛ. М.; Л., 1956. T.XII. С. 461-493; Малышев В.И. Усть-Цилемские рукописные сборники XVII-XX вв. Сыктывкар: Коми кн. изд-во, 1960. 215 с.; Малышев В.И. Переписка и деловые бумаги усть-цилемских крестьян XVIII-XIX вв. // Труды Отдела древнерусской литературы (ТоДрЛ). М.; Л., 1962. Т. XVIII. С. 442-457.
3. Гагарин Ю.В. Старообрядцы. Сыктывкар, 1973; Гагарин Ю.В. История религии и атеизма народа коми. М.: Наука, 1978. 326 с.
4. Парамонова Т.Б. Бегство на Великие Пожни// Родники Пармы: науч.-попул. сб. Сыктывкар, 1993. С. 45-52.
5. Вокуева Т.Д. Жители Великопоженского скита «огнем скончавшиеся» в 1743 году // Вторые Мяндинские чтения: Материалы Всероссийской научно-практической конференции. (11-12 июля 2010 г.). Усть-Цильма -Сыктывкар, 2010. Т. 1. С. 230-255; Вокуева Т.Д. Великопоженский скит: жилища «Голой холм» и «Нижний камень» // История формирования и развития Великопоженского общежительства: Сборник материалов Всероссийской научно-практической конференции «За веру и крест». С. Замежная, 2013. С. 107-116; Хрушкая Л.Н. Из истории мис-
сионерской и промысловой деятельности вы-говцев в Архангелогородской губернии // Старообрядчество: история, культура, современность: Материалы XI Международной конференции (Москва 11-13 ноября 2014 г.). М., 2014. Т.1. С 108-123.
6. Дронова Т.И. Великопоженский скит: исторические реалии и легендарные истории // История формирования и развития Великопоженского общежительства: Сборник материалов Всероссийской научно-практической конференции «За веру и крест». С. Замежная, 2013. С. 12-22.
7. Шумилов А.В. Репрессивная политика Николая I в отношении старообрядчества // Иркутский историко-экономический ежегодник -2015. Иркутск: Изд-во БГУЭП, 2015. С. 464465.
8. Государственный архив Архангельской области (далее ГААО). Ф. 4. Оп.1. Д. 1079. Л. 1.
9. Малышев В.И. Пижемская рукописная старина (Отчет о командировке 1955 г.)//ТОДРЛ. Т. XII. 1956. С. 466.
10. ГААО. Ф. 29. Оп. 2. Т. 4. Д. 214. Л. 45 об. 46.
11. ГААО. Ф. 1. Оп. 3. Д. 1134. Л. 26.
12. Малышев В.И. Переписка и деловые бумаги усть-цилемских крестьян XVШ-XIX вв. // ТОДРЛ. М.; Л., 1962. Т. XVIII. С. 456.
13. Малышев В.И. Пижемская рукописная старина (Отчет о командировке 1955 года) // ТОДРЛ. Т. XII. М.; Л. 1956. С. 492-493.
14. Плаксина Н.Е. Иконостас моленной Велико-поженского скита: история, реконструкция, происхождение // Рябининские чтения-2015. Материалы VII конференции по изучению и актуализации культурного наследия Русского Севера. Петрозаводск, 2015. С. 221-224.
15. ГААО. Ф. 538. Оп. 1. Д. 20. Л. 12 об.-13.
16. ГААО. Ф. 29. Оп. 2. Т. 3. Д. 277. Л. 35 об.-36.
17. Российский государственный исторический архив (далее РГИА). Ф. 791. Оп. 11. Д. 28230. Л. 32.
18. ГААО. Ф. 538. Оп. 1. Д. 20. Л. 13.
19. РГИА.. Ф. 381. Оп. 1. Д. 23341. Л. 19, 20, 23.
20. РГИА.. Ф. 791. Оп.11. Д. 28230. Л. 38.
21. ГААО. Ф. 1. Оп. 4. Т.1. Д. 847. Л. 13-15.
22. РГИА.. Ф. 796. Оп. 125. Д. 556. Л. 1.
23. ГААО. Ф. 1. Оп. 4. Т.1. Д. 799. Л. 1-1об.
24. ГААО. Ф. 1. Оп. 4. Т.1. Д. 833. Л. 16-19.
25. ГААО. Ф.1. Оп. 4. Т. 1. Д. 847. Л. 24 об.-25.
26. ГААО. Ф. 4. Оп. 11. Д. 348. Л. 6 об., 8-8об.
27. ГААО. Ф. 4. Оп. 11. Д. 348. Л. 9.
28. ГААО. Ф. 538. Оп. 1. Д. 51. Л. 16-17.
29. ГААО. Ф. 4. Оп. 11. Д. 348. Л. 13.
30. Малышев В.И. Усть-Цилемские рукописные сборники XVII-XX вв. Сыктывкар: Коми кн. изд-во, 1960. С. 10; Научный отчет Печорского этнографического отряда по итогам полевых исследований 1969 г. // Научный архив Коми НЦ УрО РАН. Ф. 1. Оп.13. Д. 188. Л. 64; Парамонова Т.Б. Бегство на Великие Пожни // Родники Пармы. Сыктывкар, 1993. С. 51.
31. ГААО. Ф. 29. Оп. 2. Т. 4. Д. 214. Л. 27.
32. ГААО. Ф. 29. Оп. 1. Т. 2. Д. 1701. Л. 1-4.
33. ГААО. Ф. 1. Оп. 4. Т. 5. Д. 600. Л. 40.
34. Ончуков Н.Е. Печорская старина (Рукописи и церковные архивы на низовой Печоре)// ИОРЯС. СПб., 1905. Т. 10. Кн. 2. С. 355-356.
35. Гагарин Ю.В. Старообрядцы. Сыктывкар, 1973. С. 20; Научный отчет Печорского этнографического отряда по итогам полевых исследований 1969 г.// Научный архив Коми НЦ УрО РАН. Ф.1. Оп. 13. Д. 188. Л. 65-66.
36. ГААО. Ф. 4. Оп. 11. Д. 348. Л. 7.
37. РГИА. Ф. 1473. Оп. 1. Д. 65. Л. 32.
38. Ончуков Н.Е. Печорская старина (Рукописи и церковные архивы на низовой Печоре) // ИОРЯС. СПб., 1905. Т.10. Кн. 2. С. 356.
39. ГААО. Ф. 1. Оп. 4. Т. 5. Д. 600. Л. 2.
40. РГИА.. Ф. 1473. Оп. 1. Д. 92. Л. 23 об. - 24.
41. ГААО. Ф. 4. Оп. 11. Д. 348. Л. 8.
42. ГААО. Ф. 4. Оп. 11. Д. 348. Л. 39.
43. ГААО. Ф. 4. Оп. 11. Д. 348. Л. 42-44 об.
44. ГААО. Ф. 538. Оп. 1. Д. 51. Л. 38 об.
45. ГААО. Ф. 1. Оп. 4. Т. 1. Д. 1771. Л. 135 об.
46. ГААО. Ф. 1. Оп. 4. Т. 5а. Д. 81. Л. 10.
47. РГИА. Ф. 381. Оп. 1. Д. 23071. Л. 30 об.
48. Древлехранилище ИРЛИ РАН. УЦ новое собр., р. 65 - Сборная рукопись. XIX в., в 8-ку. Л. 9-9 об.
49. РГИА.. Ф. 1473. Оп. 1. Д. 92. Л. 23 об.-24.
50. ГААО. Ф. 538. Оп. 1. Д. 51. Л. 16-17.
51. ГААО. Ф. 1. Оп. 4. Т. 5а. Д. 527. Л. 99.
52. ГААО. Ф. 4. Оп. 11. Д. 348. Л. 8.
53. ГААО. Ф. 4. Оп. 11. Д. 348. Л. 42-44 об.
54. ГААО. Ф. 538. Оп. 1. Д. 51. Л. 16-17; Ф. 1. Оп. 4. Т. 1. Д. 1771. Л. 74-74 об.
55. ГААО. Ф. 1. Оп. 4. Т. 1. Д. 1771. Л. 75.
56. Древлехранилище ИРЛИ РАН. УЦ новое собр., р. 65 - Сборная рукопись. XIX в., в 8-ку. Л. 9 об.
57. ГААО. Ф. 4. Оп. 11. Д. 348. Л. 44.
58. ГААО. Ф. 538. Оп.1. Д. 51. Л. 16-17.
59. ГААО. Ф.1. Оп. 4. Т. 1. Д. 1771. Л. 74-75, 128, 135 об., 179-180 об.
60. ГААО. Ф. 538. Оп. 1. Д. 51. Л. 16-17.
61. ГААО. Ф. 29. Оп. 2. Т. 4. Д. 214. Л. 45 об-46.
62. Малышев В.И. Переписка и деловые бумаги усть-цилемских крестьян XVIII-XIX вв. // ТОДРЛ. М.; Л., 1962. Т. XVIII. С. 443, 451, 456.
63. ГААО. Ф. 1. Оп. 4. Т. 1. Д. 1771. Л. 179-180 об.
References
1. Istomin F.M. Predvaritel'nyj otchet o poezdke v Pechorskij kraj letom 1890 g. // Izvestija russkogo geograficheskogo obshhestva [Preliminary report on a trip to the Pechora region in the summer of 1890 // Proc. of the Russian Geograph. Soc.]. St.Petersburg, 1890. Vol. 26, No. 6. P. 432-459; Onchukov N.E. Pechorskaja starina (Rukopisi i cerkovnye arhivy na nizo-voj Pechore) // Izvestija otdelenija russko-go jazyka i slovesnosti [Antiquity of Pechora (manuscripts and church archives in the lower reaches of Pechora] // Izvestia Branch of the Russian language and literature]. St.Peters-
burg, 1905. Vol. 10. Book 3. P. 210-238; Ok-ladnikov N.A. Predali sebja ognju vo imja sohranenija drevlego blagochestija. O mass-ovyh samosozhzhenijah staroobrjadcev v Mezenskom uezde i na Pechore v 1742, 1743, i 1744 gg. // Idejno-tvorcheskoe nasledie Avva-kuma Petrova i sovremennoe obshhestvo. Chet-vertye Avvakumovskie chtenija. Nar'jan-Mar, 19-21 sentjabrja 2007 [Gave themselves up to fire in order to preserve glad tidings. On mass self-immolations of Old Believers in Mezen and Pechora district in 1742, 1743 and 1744 years// The ideological and artistic heritage of Avvakum Petrov and modern society. IV Av-vakum's reading. Naryan-Mar, September 1921, 2007. Collection of materials]. Naryan-Mar, 2007. P. 76-79.
2. Malyshev V.I. Pizhemskaja rukopisnaja starina (Otchet o komandirovke 1955 goda) // TODRL [Pizhemsky manuscript antiquities (mission report of 1955) // Proc. of Dept. of Ancient Russian Literature]. Vol. XII. Moscow; Leningrad 1956. P. 461-493; Malyshev V.I. Ust'-Cilemskie rukopisnye sborniki XVII-XX vv. [Ust-Tsilma manuscript collections of XVIII-XX centuries]. Syktyvkar: Komi publishing house. 1960. 215 p.; Malyshev V.I. Perepiska i delovye bumagi ust'-cilemskih krest'jan XVIII-XIX vv. // TODRL [Correspondence and business papers of Ust-Tsilma peasants in XVIII-XIX centuries // Proc. of Dept. of Ancient Russian Literature] Moscow; Leningrad 1962. Vol. XVIII. P. 442-457.
3. Gagarin Yu.V. Staroobrjadcy [Old Believers]. Syktyvkar, 1973; Gagarin Yu.V. Istorija religii i ateizma naroda komi [The history of religion and atheism of Komi people] Moscow, 1978. 326 p.
4. Paramonova T.B. Begstvo na Velikie Pozhni // Rodniki Parmy: nauch.-popul. sb. [Escape to the Great meadow // Springs of Parma: popular sci. collection] Syktyvkar. 1993. P.45-52.
5. Vokueva T.D. Zhiteli Velikopozhenskogo skita «ognem skonchavshiesja» v 1743 godu // Vto-rye Mjandinskie chtenija: materialy vserossi-jskoj nauchno-prakticheskoj konferencii. 11-12 ijulja 2010 g. [Residents of Velikopozhensky monastery "who died from fire" in 1743 // 2nd Myandino readings: Materials of All-Russian sci.-pract. Conf. July 11-12, 2010] Ust-Tsilma - Syktyvkar, 2010. Vol. 1. P. 230255; Vokueva T.D. Velikopozhenskij skit: zhil-ishha «Goloj holm» i «Nizhnij kamen'» // Istorija formirovanija i razvitija Velikopozhen-skogo obshhezhitel'stva. Sbornik materialov Vserossijskoj nauchno-praktiche-skoj konferencii «Za veru i krest» [Velikopozhensky skit: dwellings «Goloj holm» and «Niz-hnij kamen'» // History of formation and development of Velikopozhensky common life. Collected materials of All-Russian sci.-pract. Conf. "For Faith and the Cross"] S. Zamezhnaya, 2013. P. 107-116; Khrushkaya L.N. Iz istorii missioner-skoj i promyslovoj dejatel'nosti vygovcev v Arhangelogorodskoj gubernii // Staroobrjad-chestvo: istorija, kul'tura, sovremennost'. Ma-terialy XI Mezhdunarodnoj konferencii, pro-
hodivshej v Moskve 11-13 nojabrja 2014 g. [From the history of the missionary and fishing activities of residents of Vyg in Arkhangelsk province // Old Belief: history, culture and modernity. XI Intern. Conf., Moscow, November 1113, 2014] Moscow, 2014. Vol.1. P. 108-123.
6. Dronova T.I. Velikopozhenskij skit: istoriches-kie realii i legendarnye istorii //Istorija formi-rovanija i razvitija Velikopozhenskogo obshhe-zhitel'stva. Sbornik materialov Vserossijskoj nauchno-prakticheskoj konferencii «Za veru i krest». [Velikopozhensky skit: historical realities and legendary stories // The history of formation and development of Velikopozhensky common life. Collected materials of All-Russian sci.-pract. Conf. "For Faith and the Cross"] S.Zamezhnaya, 2013. P. 12-22.
7. Shumilov A.V. Repressivnaja politika Nikolaja I v otnoshenii staroobrjadchestva // Irkutskij is-toriko-jekonomicheskij ezhegodnik [The repressive policy of Nicholai I in relation to the Old Believers // Irkutsk historical and economic Yearbook: 2015]. Irkutsk, 2015. P. 464-465.
8. Gosudarstvennyj arhiv Arhangel'skoj oblasti (dalee GAAO) [State archive of the Arkhangelsk region (hereinafter GAAO)]. F. 4. Op.1. D. 1079. L. 1.
9. Malyshev V.I. Pizhemskaja rukopisnaja starina (Otchet o komandirovke 1955 goda) // TODRL [Pizhemsky manuscript antiquities (mission reports in 1955) // Proc. of Dept. of Ancient Russian Literature]. Vol. XII. Moscow; Leningrad 1956. P. 466.
10. GAAO. F. 29. Op. 2. T. 4. D. 214. L. 45 ob. -46.
11. GAAO. F. 1. Op. 3. D. 1134. L. 26.
12. Malyshev V.I. Perepiska i delovye bumagi ust'-cilemskih krest'jan XVIII-XIX vv. // TODRL [Correspondence and business papers of Ust-Tsilma peasants in XVIII-XIX centuries // Proc. of Dept. of Ancient Russian Literature] Moscow; Leningrad 1962. Vol. XVIII. P. 456.
13. Malyshev V.I. Pizhemskaja rukopisnaja starina (Otchet o komandirovke 1955 goda) // TODRL [Pizhemsky manuscript antiquities (mission reports in 1955) // Proc. of Dept. of Ancient Russian Literature]. Vol. XII. Moscow; Leningrad 1956. P. 492-493.
14. Plaksina N.E. Ikonostas molennoj Velikopoz-henskogo skita: istorija, rekonstrukcija, proi-shozhdenie // Rjabininskie chtenija-2015. Ma-terialy VII konferencii po izucheniju i aktuali-zacii kul'turnogo nasledija Russkogo Severa [The iconostasis of the monastery chapel of Ve-likopozhensky skit: history, reconstruction, origin // Ryabininskie readings 2015. Proc. of VII Conf. on the Study and actualization of the cultural heritage of the Russian North]. Petrozavodsk. 2015. P. 221-224.
15. GAAO. F. 538. Op. 1. D. 20. L. 12 ob -13.
16. GAAO. F. 29. Op. 2. T. 3. D. 277. L. 35 ob.-36.
17. Rossijskij gosudarstvennyj istoricheskij arhiv (dalee RGIA) [The Russian State Historical Archives (hereafter RSHA)]. F. 791. Op. 11. D. 28230. L. 32.
18. GAAO. F. 538. Op. 1. D. 20. L. 13.
19. RGIA. F. 381. Op. 1. D. 23341. L. 19, 20, 23.
20. RGIA. F. 791. Op.11. D. 28230. L. 38.
21. GAAO. F. 1. Op. 4. T.1. D. 847. L. 13-15.
22. RGIA. F. 796. Op. 125. D. 556. L. 1.
23. GAAO. F. 1. Op. 4. T.1. D. 799. L. 1-1ob.
24. GAAO. F. 1. Op. 4. T.1. D. 833. L. 16-19.
25. GAAO. F.1. Op. 4. T. 1. D. 847. L. 24 ob.-25.
26. GAAO. F. 4. Op. 11. D. 348. L. 6 ob, 8-8ob.
27. GAAO. F. 4. Op. 11. D. 348. L. 9
28. GAAO. F. 538. Op. 1. D. 51. L. 16-17.
29. GAAO. F. 4. Op. 11. D. 348. L. 13.
30. Malyshev Ust'-Cilemskie rukopisnye sborniki XVII-XX vv. [Ust-Tsilma manuscript collections of XVIII-XX centuries]. Syktyvkar, 1960. P. 10; Nauchnyj otchet Pechorskogo jet-nogra-ficheskogo otrjada po itogam polevyh issledovanij 1969 g. // Nauchnyj arhiv Komi NC UrO RAN. [Scientific reports of Pechora ethnographic group on the results of field research in 1969 // Scientific archive of Komi Science Centre] F. 1. Op.13. D. 188. L. 64; Paramo-nova T.B. Begstvo na Velikie Pozhni // Rodniki Parmy [Escape to the Great meadow // Springs of Parma] Syktyvkar. 1993. P. 51.
31. GAAO. F. 29. Op. 2. T. 4. D. 214. L. 27.
32. GAAO. F. 29. Op. 1. T. 2. D. 1701. L. 1-4.
33. GAAO. F. 1. Op. 4. T. 5. D. 600. L. 40.
34. Onchukov N.E. Pechorskaja starina (Rukopisi i cerkovnye arhivy na nizovoj Pechore) // IOR-YAS [Antiquity of Pechora (manuscripts and church archives in the lower reaches of Pechora) // Izvestia Branch of the Russian language and literature]. St.Petersburg, 1905. Vol. 10, Book 2, P. 355-356.
35. Gagarin Ju.V. Staroobrjadcy [Old Believer] Syktyvkar, 1973. P. 20; Nauchnyj otchet Pechorskogo jetnograficheskogo otrjada po itogam polevyh issledovanij 1969 g. // Nauchnyj arhiv Komi NC UrO RAN [Scientific report of Pechora ethnographic group on the results of field research in 1969 // Scientific archive of Komi Science Centre] F. 1. Op. 13. D. 188. L. 65-66.
36. GAAO. F. 4. Op. 11. D. 348. L. 7.
37. RGIA.. F. 1473. Op. 1. D. 65. L. 32.
38. Onchukov N.E. Pechorskaja starina (Rukopisi i cerkovnye arhivy na nizovoj Pechore) // IOR-YAS [Antiquity of Pechora (manuscripts and church archives in the lower reaches of Pechora) // Izvestia Branch of the Russian language and literature]. St.Petersburg, 1905. Vol. 10, Book 2, p. 356.
39. GAAO. F. 1. Op. 4. T. 5. D. 600. L. 2.
40. RGIA. F. 1473. Op. 1. D. 92. L. 23 ob. - 24.
41. GAAO. F. 4. Op. 11. D. 348. L. 8.
42. GAAO. F. 4. Op. 11. D. 348. L. 39.
43. GAAO. F. 4. Op. 11. D. 348. L. 42-44 ob.
44. GAAO. F. 538. Op. 1. D. 51. L. 38 ob.
45. GAAO. F. 1. Op. 4. T. 1. D. 1771. L. 135 ob.
46. GAAO. F. 1. Op. 4. T. 5a. D. 81. L. 10.
47. RGIA.. F. 381. Op. 1. D. 23071. L. 30 ob.
48. Drevlehranilishhe IRLI RAN. UC novoe sobr., r. 65 - Sbornaja rukopis'. XIX v. [Archives of the Institute of Old Russian literature, RAS.
UTs new collection, P. 65 - Collec-tion handwritten. XIX century], v 8-ku. L. 9-9 ob.
49. RGIA F. 1473. Op. 1. D. 92. L. 24, 23 ob.
50. GAAO. F. 538. Op. 1. D. 51. L. 16-17.
51. GAAO. F. 1. Op. 4. T. 5a. D. 527. L. 99.
52. GAAO. F. 4. Op. 11. D. 348. L. 8.
53. GAAO. F. 4. Op. 11 . D. 348. L. 42-44 ob.
54. GAAO. F. 538. Op. 1. D. 51. L. 16-17; F. 1. Op. 4. T. 1. D. 1771. L. 74-74 ob.
55. GAAO. F. 1. Op. 4. T. 1. D. 1771. L. 75.
56. Drevlehranilishhe IRLI RAN. UC novoe sobr., r. 65 - Sbornaja rukopis'. XIX v. [Archives of the Institute of Old Russian literature, Russian Academy of Sciences. UTs new collection, P. 65 - Collection handwritten. XIX century] v 8-ku. L. 9 ob.
57. GAAO. F. 4. Op. 11 . D. 348. L. 44.
58. GAAO. F. 538. Op.1. D. 51. L. 16-17.
59. GAAO. F.1. Op. 4. T. 1. D. 1771. L. 74-75, 128, 135 ob., 179-180 ob.
60. GAAO. F. 538. Op. 1. D. 51. L. 16-17.
61. GAAO. F. 29. Op. 2. T. 4. D. 214. L. 45 ob-46.
62. Malyshev V.I. Perepiska i delovye bumagi ust'-cilemskih krest'jan XVIII-XIX vv. // TODRL [Correspondence and business papers of Ust-Tsilma peasants in XVIII-XIX centuries // Proc. of Dept. of Ancient Russian Literature] Moscow; Leningrad 1962. Vol. XVIII. P. 443, 451, 456.
63. GAAO. F. 1. Op.4. T.1. D. 1771. L.179-180 ob.
Статья поступила в редакцию 08.12.2015.
