CC BY
123
неоплатонизма Присциана (возможно и Немессия). В самом деле, несмотря на все желание поддерживать тезис Дерри, что весь неоплатонизм содержащийся у Немессия и Присциана от Порфирия, нет оснований и отвергать изложенную Ристом версию.
Немесий после доказательства неслиянного единства души и тела переносит данную терминологию на почву христологии. Исходя из этого вполне возможно предположить, что интерес Немесия вводит АН непосредственно для спора с Евномием. Полемический характер использования АН, по мнению Риста, говорит о том, что использование АН является христианским изначально149. Пристальное внимание к текстам христианских авторов обнаруживает, что данную формулу мы действительно встречаем в трудах Афанасия Великого, бывшего старшим современником Немесия, но о котором в свете данной проблемы последний совершенно не упоминает150.
В целом можно сделать следующий вывод: принцип АН — это формула примерно середины — второй половины IV в. Если быть точным, то некоторые вариации данной формулы мы встречаем в более ранних трактатах неоплатоников, но исключительно в контексте смешения умных сущностей. Тогда как в соединении тела с душой и соединении двух природ Христа смешение происходит между умопостигаемой и телесной сущностями.
Наиболее вероятным объяснением всех этих трудностей участия неоплатоничече-ского наследия в возникновении данной формулы является стремление христианских авторов привлечь языческую мысль в свидетели своей правоты во внутрецерковной Христологической полемике. Конечно, это лишь гипотеза. Но хождение псевдо-аммониевских взглядов — единственное разумное объяснение всего, в частности того, что Немесий верил в то, что принцип АН пришел от Аммония. Это все же несомненно лучше, чем предложенное Дерри решение просто заменять Аммония на Порфирия.
Если со всем этим согласиться, то можно сказать, что формула АН была помещена в описание взаимоотношения тела с душой именно для богословских, а не философских целей, и естественно ее богословское использование распространилось до Халкидона и далее.
Р. Б. Галанин
СООТНОШЕНИЕ ЛОГОСА, БЫТИЯ И ИСТИНЫ В ТРАКТАТЕ ГОРГИЯ «ПОХВАЛА ЕЛЕНЕ»
В докладе рассматривается тезис, что бытие есть эффект дискурса, т. е. что дискурс — это форма бытия. Истина, в свою очередь, — соглашение (Ьотопсна) между слушателями о дискурсе. Таким образом, как мы увидим, панегирик Горгия — это панегирик не Елене, но риторике и ораторскому искусству.
Ключевые слова: софистика, дискурс, истина, риторика.
149 ПМ Р. 411-12.
150 «Ужели же не довольствуетесь не слитным естественным соединением слова с плотью, которая соделалась его собственной...» (Афанасий Против Аполлинария книга превая. О воплощении господа нашего Иисуса Христа // Творения иже во святых Отца нашего Афанасия Великого, епископа Александрийского. Ч. 3.— Типография Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 1903.— С. 326).
Galanin R. В. Correlation of Logos, Being and Truth in Gorgias'Encomium of Helen
The report is devoted to explanation of the thesis that Being is an effect of Discourse, that is, Discourse forms Being. Truth, in turn, is an agreement (homonoia) between listeners concerning Discourse. Thus, as we will see, Gorgias’ Encomium is not actually encomium of Helen, but for rhetoric art and oratory.
Keywords: sophistic, discourse, truth, rhetoric.
В «Истории античной эстетики», в главе, посвященной софистике, Лосев пишет: «Мы не ошибемся, если скажем, что только софисты впервые заговорили в Греции о силе слова и построили теорию этой силы»151. При этом не будет преувеличением добавить, что настоящие «языковые игры» начинаются только у Горгия, ибо «риторика, — как отмечает американский исследователь Майкл Гагарин, — в той или иной степени была важна как для Горгия и Фрасимаха, так и для Антифонта, но Горгий — единственный, чьим первоначальным интересом являлось искусство речи»152. В этом докладе для иллюстрации риторической виртуозности и обозначенной выше темы я предлагаю обратится к произведению Горгия «Похвала Елене»153, в котором он пытается опровергнуть распространенное мнение о Елене как причине Троянской войны.
После краткой преамбулы Горгий сразу заявляет о невиновности Елены, и его аргументация, минуя все риторические тонкости, может быть без ущерба для понимания всего произведения сведена к следующим тезисам. Во фрагменте 6 Горгий говорит что, «Елена сделала то, что она сделала, либо (1) по воле судьбы, по решению богов и в силу роковой необходимости, либо (2) [она сделала это], будучи насильственно похищена, (3) либо соблазненная речами, или (4) плененная любовью»154. Как отмечает американский автор Скотт Консиньи в своей книге «Горгий — художник и софист»: «Каждое из этих особенностей поведения Елены является возможным, но ни одно не дает исчерпывающего объяснения»155. Если она совершила это по воле судьбы и божественному произволению, то виноваты судьба и бог, «ибо человеческими мероприятиями нельзя помешать желанию бога»156, если была насильственно похищена, то виноват «варвар, совершивший варварский и по разуму и по закону и по делу поступок»157, если же Елена соблазнилась при виде прекрасного тела Париса — «то что в этом удивительного?»158, разве могла слабая женщина противиться могущественному Эросу — ведь он бог и просто так от него не отмахнешься!159 Ну и наконец главная причина невиновности Елены, заявленная Горгием в 10 фрагменте, — это слово — «великий властелин, который, обладая весьма малым и совершенно незаметны телом, совершает чудеснейшие дела. Ибо
151 Лосев А. Ф. История античной эстетики. Т. 2.— М., 1969.— С. 30.
152 Gagarin М. Antiphon Athenian.— Austin, 2002.— P. 23.
153 Здесь и далее цитаты и нумерация фрагментов Горгия даются по: Маковельский А. Софисты.— Баку, 1940.
154 Фр. 6.
155 Consigny S. Gorgias, Sophist and Artist.— S. Carol, 2001.— P. 122.
156 Фр. 6.
157 Фр. 7.
158 Фр. 19.
159 Ср.: там же.
оно может и страх изгнать, и печаль уничтожить, и радость вселить, и сострадание пробудить»160. В итоге Елена оказывается невиновной, виноват Парис, речевой акт которого представляется аналогом вербального насилия. При этом после прочтения энкомия становится очевидным, что «Похвала Елене» является похвалой вовсе не Елене, но риторическому искусству, в рамках которого и осуществляется вышеуказанная сила слова. Елена в этой речи предстает как бездеятельное, аффи-цируемое логосом существо, от которого ничего не зависит. Предполагаемые слушатели «Похвалы» являются участниками театрализованной мистерии, в которой воссоздается не та картина, которая была, но та, которая могла бы быть в случае, если для них, как и для Горгия, бытие рождалось бы в момент произнесения речи, ибо «мир Горгия, — как пишет Консиньи, — это лингвистический мир по преимуществу, в котором каждый жест и каждое действие значимы»161. Но поскольку для обычного человека бытие не рождается во время речи, а существует — по крайней мере, хочется в это верить — независимо от речи, постольку и аргументы Горгия, приводимые в «Похвале», выглядят не совсем убедительно. Этой малоубедительности, на самом деле, не стоит удивляться. Очевидно, что он и сам понимал этот недостаток своей речи — более того, как пишет уже упоминавшийся Майкл Гагарин, «в Елене Горгий описывает свою собственную речь (направленную против Париса) как преследующую другие цели, и есть серьезное основание сомневаться, что его замысел при создании работы состоял в том, чтобы убедить свою аудиторию в невинности Елены»162. Но в чем тогда — возникает вопрос? На один из аспектов замысла я уже указал — это прославление риторики. Если мы посмотрим на другой, то увидим, что Горгий вводит еще одну важную проблему — проблему значения слов — означающего и означаемого. Каково отношение слова к бытию, согласно «Елене»? Предположим, что Горгий нашел себе слушателей для этой речи и ему удалось собрать большую аудиторию (напомню, что эта речь, будучи написанной около 414 г., не предназначалась для публичного выступления). Горгий начинает речь, содержание которой противоречит общепринятому мнению, но, несмотря на это, зрители приходят к выводу, что все обстоит именно так, как говорит Горгий. Что убедило их? Почему они поменяли свою точку зрения? Это случилось потому, что в речи Горгия родился новый мир — мир, сходный по структуре с миром комедиографа или трагика, т. е. мир поэтический, для которого не важно, что было на самом деле, т. к. «задача поэта, — как говорит Аристотель, — говорить не о действительно случившемся, но о том, что могло бы случиться»163. К этому нужно добавить — Елену саму по себе никто не видел и ничего о ней не знает, кроме того, что сообщено поэтами при помощи слов, в крайнем случае — живописных образов. «Елена, — как пишет Консиньи, — получает свою определенность через свою родословную, связи с многочисленными поклонниками, свое замужество с Менелаем и увлеченность Парисом»164, т. е. через свои атрибуты, укорененные в традиции. Как бы там ни было — и слово, и портрет суть всего лишь заместительные знаки вещей. «За отсутствием наблюдаемых объектов, — отмечает французская исследовательница Барбара Кассен, — источником
160 Фр. 8.
161 Ibid. Р. 77.
162 Gagarin М. Antiphon Athenian. P. 30.
163 Аристотель. Poet. 1451а36.
164 Consigny S. Gorgias... P. 121.
объектов способен быть только язык»165, но в то же время Секст Эмпирик, говоря о Горгии, пишет, что «слово не способно объяснить внешний предмет, а, наоборот, сам внешний предмет становится объясняющим для слова»166. Замкнутый круг? Отнюдь. За отсутствием реального предмета — Елены — существует лишь образ, целиком состоящий из слов. «Концепт» или «форма» Елены в воображении зрителя открыты для постоянного изменения содержания, пусть и не всегда принимаемого с легкостью167, которое происходит благодаря воздействию слов, напоминающих о Елене. Таким образом, «материя» Елены, существующей в сознании, ее «реальное» содержание целиком словесны или визуальны, что в данном случае не так важно, ибо и речь, и визуальный образ суть сформированные культурой представления, которые могли быть как такими, так и инаковыми. Как уже подчеркивалось, такая ситуация неопределенной определенности Елены происходит от «незнания» Елены, т. е. о Елене имеется лишь абстрактное представление или мнение (докса). Докса же, а точнее, ложная докса — козырь софистов, позволяющий им при помощи убеждения, которое, как говорит сам Горгий в одноименном диалоге, «создается красноречием в судах и других сборищах»168, создать у невежественной толпы «веру без знания»169. Елена вообще не может стать денотатом, соответствующим слову Елена и таким образом объясняющим его, потому что никакой Елены не существует вовсе. Но даже если предположить, что Елена была, то «средняя понятность читателя, — как говорит Хайдеггер, — никогда не сможет решить, что исходно почерпнуто и добыто и что пересказано. Больше того средняя понятливость даже и не станет хотеть такого различения, не будет нуждаться в нем, поскольку она ведь все понимает»170. Поэтому, если мы вместе с Б. Кассен перефразируем вышеуказанный пассаж Секста, то получится, что «не речь служит представлением внешнего мира, но внешний мир становится тем, что раскрывает речь»171, поэтому «дискурс не может и не должен быть репрезентацией реальности... дискурс творит бытие; бытие есть эффект высказывания»172.
Почему бытие может и должно быть эффектом высказывания? Почему «истинность» бытия зависит от речи о нем, а не наоборот, как хотелось бы? Потому что нет знания об истине вне речи. «К Хоуос; у принадлежит непотаенность, а — Хцвыа», — говорит Хайдеггер173. Если не брать в расчет Парменида, то, пожалуй, можно согласиться с утверждением американского исследователя Брюса МакКомиски, что «у до-сократиков и софистов в большинстве случаев словоупотребления понятие истины попросту имеет отношение к искренности речи и является противоположностью
165 Кассен Б. Эффект софистики.— М.; СПб., 2000.— С. 45.
166 el Sé romo, oi>x ó Áóyoq той ¿KTÓq napaorariKÓq éanv, áXXá то ¿KTÓq той Áóyov /mjvvtikóv yíverai (Секст Эмпирик. Adv. math. Указ. изд. Т. 1. С. 77).
167 «Если мы имеем даже самые точные знания, все-таки не легко убеждать некоторых людей на основании этих знаний, потому что [оценить] речь, основанную на знании, есть дело образования, а здесь [перед толпой] она — невозможная вещь» (Аристотель. Rhet. 1355а 25).
168 Платон. Горгий. 454е.
169 Там же.
170 Хайдеггер М. Бытие и Время.— СПб., 2002.— С. 169.
171 Кассен Б. Эффект софистики.— М.; СПб., 2000.— С. 49.
172 Там же. С. 49-50.
173 Хайдеггер М. Бытие и Время. С. 219.
лжи»174, т. е. неискренности речи. Горгий отрицал критерий истины, а следовательно, отрицал ее познаваемость. Истина возможна лишь в той мере, в какой произойдет взаимодействие говорящего и слушающего, т. е. истина может родиться только через гомоною — единомыслие. С чем все согласились — то и истинно. В этом отношении «Елена» является логическим выводом из посылок, содержащихся в трактате «О небытии», хотя на первый взгляд может показаться, как пишет Мак Комиски, что «релятивизм и скептицизм в трактате “О не-бытии” не предстает созвучным горгиевскому стремлению к истине в “Елене”»175. Получается, что не только бытие рождается в речевом акте, но и истина, другими словами — бытие, порожденное речью, относительно которого имеется всеобщее согласие, и есть истина. «Слышание и понимание, — как отмечает тот же Хайдеггер, — заранее привязаны к произносимому как таковому. Сообщение не сообщает первичного бытийного отношения к сущему, о каком речь, но бытие-друг-с-другом движется в говорении-друг-с-другом и озабочении проговариваемым. Ему (сообщению? — Г. Р.) важно, чтобы говорение было»176. Понятное дело, что в таком случае не может быть и речи о каком-то независимом от человека бытии или истине. Истина конвенциональна, и именно это и те следствия, которые с необходимостью из этого следуют, так не понравились Сократу и вдохновили его на поиски устойчивого основания для значения самих слов, т. е. на поиски истинного и идеального бытия вещи, благодаря которому вещь есть то, что она есть, а слово, будучи соотнесено с этим бытием, имеет вообще возможность адекватного отображения вещи, т. е. приобретает свой определенный смысл, ибо в конце концов «вещь» есть не что иное, как смысл слова.
В заключение хотелось бы процитировать слова Горгия, завершающие похвальную речь: «Речью своею я снял поношение с женщины. Закончу: что в речи сначала себе я поставил, тому верным остался; попытавшись разрушить поношения несправедливость, общего мнения необдуманность, эту я речь захотел написать Елене во славу, себе же в забаву» (Фр. 21).
С. В. Караваева НАЧАЛА АНТИЧНОЙ ФИЛОСОФИИ
В настоящем докладе рассматриваются некоторые аспекты поиска древнегреческой философией начал сущего. Ранние попытки греческих философов объяснить все из единственного принципа приводили к неизбежным противоречиям. В итоге древнегреческий дискурс пришел к концепции Платона о начале как едином-в-себе, которому невозможно приписать предиката существования.
Ключевые слова: античная философия проблема начала, платонизм.
Karavaeva S. Origins in ancient Greek philosophy
This report examines ancient Greek philosophy’s search for the origins and foundations of all that exists. Early Greek philosophers’ attempts to conceive the origin as a sole principle lead to an
174 McComiskey B. Gorgias and the new sophistic rhetoric.— Illinois, 2002.— P. 38.
175 Ibid.
176 Хайдеггер М. Бытие и Время. C. 168.
