CC BY
72
История философии
УДК: 091 Р. Б. Галанин*
ГОРГИЙ И БИХЕВИОРИЗМ
В статье предпринят анализ бихевиорсистской интерпретации трактата Горгия О небытии, сделанный профессором Александром Мурелатосом в его работе Горгий о функции языка. Следуя его аргументации и пояснениям касательно мысли софиста мы видим, как последний пытается опровергнуть две теории значения — референциальную и идеационную или мента-листскую, установив язык как самостоятельную реальность, никак не связанную с внешним миром. Горгию удается избавиться от референции, используя т. н. категориальный аргмумент, согласно которому, подобно тому как каждому органу чувств соответствует свой характерный объект и своя определенная деятельность, так и для слова, по аналогии, есть свой объект, свой орган восприятия и своя деятельность. Используя подход Мурелатоса, становится возможным уменьшить пропасть, созданную Горгием, между словами и вещами, языком и внешним миром и объяснить возможность коммуникации в речи Похвала Елене. При этом допуск в онтологию объективного мира, к сожалению, по-прежнему остается заказанным.
Ключевые слова: Горгий, софисты, аналитическая философия, бихевиоризм.
R. В. Galanin Gorgias and Behaviorism
The article deals with behavioural analysis of Gorgias’ Treatise On Not-Being or on Nature given in A. P. D. Mourelatos’ Gorgias on the function of language. By following his argumentation and elucidation of Gorgias’ tought we see how the latter tries to overthrow ideational and referential conceptions of meaning and establish language as sui generis reality. Gorgias managed to break down any reference as such. For that purpose he used so called categorial argument according to which logos has its own object and organ of percepion, and unique activity much as our sense perception has its personal organs and sense-data. Applying Mourelatos’ behavioural interpretation one may minimize Gorgias’ gap between words, mind and things, and explain how communication in Encomium of Helen and other speeches can be possible. But let’s not forget that using tempting behavioural context, we keep on burn down a fragile bridge between mind, word, and external world.
Key words: Gorgias, the Sophists, Analitical Philosophy, Behaviorism
Если мы посмотрим на сохранившиеся высказывания, скажем, Протагора, то главное, с чем мы столкнемся — проблема интерпретации. В случае же Горгия — к при-
* Рустам Баевич Галанин — аспирант, Русская христианская гуманитарная академия, mousse2006@mail.ru.
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2014. Том 15. Выпуск 1
85
меру, его Трактата о Небытии — долгое время вообще не стоял вопрос, стоит ли этот Трактат воспринимать серьезно — т. е. не только как пародию на элейцев или риторический экзерсис [8, р.3]. Даже такой маститый шотландский историк философии, как сэр Уильям Гатри еще каких — то несколько десятилетий назад мог сказать, что «все это, разумеется, представляет собой очаровательный вздор» [7, р. 197]. Уже в наше время знаменитый Джон Диллон придерживается схожих воззрений:
«Мы рассматриваем эту работу, — пишет ирландский ученый, — как всецело философский розыгрыш (spoof), однако, нельзя сказать, что из него не могут быть получены кой-какие серьезные следствия. Все же, нужно сказать об этом, есть некоторые, которые относятся ко всему этому более серьезно» [6, р.352].
Именно об одном из таких «серьезных» — которых, на самом деле, очень много — здесь и пойдет речь. Помня о большом количестве интерпретаций этого текста [9], обратимся к весьма авторитетной и в то же время стоящей как бы особняком — имеется в виду бихевиористская интерпретация Трактата о Небытии и речи Похвала Елене, согласно которой слова — это стимулы, а все то, что они способны вызвать в человеке — реакции, и которая связана в первую очередь с такой фигурой англосаксонской философской школы как Александр Мурелатос — автор знаменитого Пути Парменида [10]. Следует сразу отметить, что Мурелатосу важна была прежде всего сама бихевиористская схема стимул-реакция, — здесь Мурелатос упоминает в первую очередь Джона Уотсона, — нежели выведение из нее сложной теория истины, разработкой которой занимался, к примеру, Уиллард Куайн в своих работах. Мурелатос пишет, что
«бихевиористская концепция значения может быть понята как покрывающая широкую область допущений, предположений и теорий <.. .> более того, подобно тому как референциальная концепция иногда комбинируется с идеационной, так и здесь на данный момент существуют усложненные версии бихевиористской концепции, которые не только обеспечивают референциальные функции, но также и такие вещи как логическую строгость и условия истинности» [11, р. 156].
Мысль о бихевиоризме Мурелатосу пришла в голову, когда он обратился к Против ученых 85 Секста Эмпирика: «это скорее необъяснимо, — пишет ученый, — насколько лексика параграфа 85 близка лексике современной бихевиористкской теории» [11, р. 163]. Вещи не означают что-то, не присутствуют, они буквально сваливаются на нас, ударяют в нас, бросаются на нас, проникают в нас — лроалоттоутогу, илолтшаешс; [там же]. Скотт Консиньи — автор монографии о Горгии — относит Мурелатоса к атнифундаменталистам, которые наряду с субъективистами и эмпирицистами, составляют третий методологический «лагерь» исследователей софистики в целом и Горгия в частности [3, р. 28].
В 1987 г. Мурелатос написал ставшую уже классической статью [11], в которой задался следующим вопросом: как согласовать невозможность коммуникации в Трактате с ее неизбежностью в Похвале Елене7. Свою статью Мурелатос считает продолжением мысли Гвидо Калогеро, согласно которому, для Горгия логос не имеет какой-либо теоретической функции по отражению реальности, а есть всего лишь практическая или риторическая функция, которая через убедительность должна привести разум к определенному аффективному состоянию [4, р. 162]. Из этой мысли вытекает общая идея статьи Мурелатоса — показать, как «в третьей части Трактата о Небы-
тии Горгий атакует две очаровательные концепции о природе языкового значения, а именно — что значение- это референция и что значение — это мысленный образ или идея» [11, р. 136]. Напомним, что первый пассаж третьей части Трактата в передаче Секста в Adv. Math., VII, 83 говорит о том, что внешняя реальность, будучи слышимой, видимой и чувственно воспринимаемой, соответствует определенным чувственным способностям так, что «видимое из этой области постигается зрением, а слышимое слухом, а не наоборот». Параллельный пассаж из трактата Псевдо-Аристотеля De MXG [О Мелиссе, Ксенофане, Горгии] 980а 18-21 выглядит так:
«Если же и познаваемы вещи, как, говорит Горгий, смог бы кто сделать их очевидными для другого? Ибо увиденное, как смог бы кто, говорит он, высказать при помощи слова? Или как ему — услышавшему, но не увидевшему — стало бы это понятно?».
На основании сравнения этих двух пассажей, Мурелатос высказывает следующее утверждение: «Доктрина о различии сфер чувственности способствует не объяснению коммуникативной неадекватности логоса; она обеспечивает аналогию <...> Горгий доказывае основание того, что мы бы назвали категориальными различиями» [11, р. 137]. Суть категориального аргумента Горгия заключается в том, что подобно тому как каждому органу чувств соответствует свой характерный объект и своя определенная деятельность: видимое — для глаза и зрения, слышимое — для уха и слушания, но не наоборот, — так и для слова, по аналогии, есть свой объект, свой орган восприятия и своя деятельность. После этого Мурелатос рассматривает фрагмент De MXG 980b 3-8, где говорится о том, что слушающий не может понять или иметь мысленное представление вещи, о которой при помощи слов или знаков ему сообщает говорящий, разве что сам не переживет чувственный опыт самой вещи — увидит ее цвет, форму, издаваемый ею звук. Это дальнейшее развитие категориального аргумента посредством вопроса о мысленном познании (6iavo£ia0cti) вещи «превращает категориальную проблему в затруднение для слушателя» [11, р. 139]. И, таким образом, круг проблем еще более расширяется, поскольку, если некто рассказывает кому-то другому о некоей объективно существующей вещи, при этом этот другой — слушатель — ту вещь никогда не видел и вообще не знает существует ли она на самом деле, то, в итоге, волей не волей у него рождается определенное (или неопределенное) представление о вещи, которое полностью основано на словах говорящего, поскольку слова все же существуют и что-то да значат. При этом мысль о вещи будет чем-то совершенно отличным от самой вещи. В таком случае «следуя формулировке Джорджа Керферда, мы можем говорить о второй категориальной пропасти — между мыслями и вещами» [там же]. Существует пропасть не только между словами и вещами, но также между представлением, основанным на словах и реальностью самой по себе.
Выход из этого затруднительного положения Мурелатос находит при помощи двух средств. Во-первых, при помощи двойного толкования глагола evvosi — в первом случае этот глагол используется в смысле того чего у слушателя пока нет, во втором случае, — как то, чего слушателю следует достичь.
«В последнем предложении, — говорит Мурелатос, — небрежный дословный перевод модальной конструкции может ошибочно привести кого-нибудь к заключению, что Горгий-де утверждает, что принципиально невозможно (курсивы авт. — Г. Р.) иметь понятие (или представление, или мысленный образ) цвета или звука, что противоречит импликации, заявленной в первом предложении относительно того, что говорящий имеет определенную мысленную осведомленность (ennoei), которую слушатель старается достичь» [11, р. 139].
Во-вторых, Мурелатос обращает внимание на клаузулу аХХ' г}, «которая может показаться хорошо пригодной для того, чтобы подкосить тезис о невозможности общения путем предоставления исключений» [там же]. По Мурелатосу, союз аХХ' f], что соответствует русскому предлогу кроме, или союзу разве что, позволяет нам при прочтении этого фрагмента предположить ситуацию, согласно которой как слушатель, так и говорящий могли бы иметь чувственный опыт той вещи, о которой идет речь — пусть и в разное время. В таком случае «коммуникация, в итоге, должна быть возможной в полной мере» [11, р. 140]. Мурелатос ниже уточняет в каком смысле нужно понимать эту аХК г}:
«Таким образом, — говорит он, — клаузула all’ ё обозначает не условие, которое если оно прибавлено к обстоятельствам сообщения «слова или знака» от говорящего к слушателю приводит-таки к коммуникации; скорее она выдвигает напоминание того, что содержится в единственном случае, при котором для Горгия возможно мысленное постижение pragma: это случай личного опыта (first-hand experience). В самом деле, риторика этого пассажа показывает явный контраст между полученным пониманием (все курсивы автора. — Г. Р.) посредством языка (derived comprehension via language) и личным опытом (first-hand experience)» [11, p. 140].
Итак, мы имеем проблему тождества восприятия одной вещи в двух различных субъектах. Принимая феноменологическое прочтение этого фрагмента как наиболее подходящее, Мурелатос использует «знаменитую классификацию восприятий, включающую как чувственные восприятия, так и идеи» [11, р. 144] Давида Юма. Мурелатос воссоздает гипотетические ситуации, соответствующие пассажам трактата De MXG, но более отчетливо выявляющие феноменологические импликации последнего. Например, в случае, если речь идет только о чувственном восприятии, возможна такая картина:
(а) «Говорящий и слушающий одновременно наблюдают определенный объект, например, лошадь. Говорящий произносит: «Лошадь коричневая», и слушатель согласно кивает головой. И здесь вопрос, выдвинутый Горгием заключается в следующем: Является ли то, что видит слушатель совершенно подобным тому, что видит говорящий, чтобы это гарантировало справедливость того, что слушатель понял утверждение говорящего?» [11, р. 145]
(Ь) В случае только мысленного представления происходит следующее:
«Говорящий, описывая лошадь, которую он видел в прошлом, произносит: «Та лошадь была коричневой». Слушающий подтверждает высказывание. Вопрос Горгия: Является ли соответствующее мысленное представление совершенно подобным, чтобы гарантировать... и т. д.» [там же].
И третий вариант, (с) когда оба — чувственное восприятие и мысленное представление — объединяются:
«Говорящий смотрит на лошадь, которая исчезает из поля зрения слушающего. Говорящий произносит: «Эта лошадь коричневая», и слушающий подтверждает высказывание. Вопрос Горгия: Является ли картинка слушающего совершенно подобной тому, что видит говорящий, чтобы гарантировать... и т. д.» [там же].
Мурелатос утверждает, что во всех трех примерах Горгия управляющим глаголом является aL00ctv£00cu, который употреблен в нескольких смыслах — как ai'a0r]0ic;,
формирующий чувственное восприятие, и как сиаб^спс;, формирующий память или мысленное представление. В итоге он приходит к выводу, что проблематика примеров с лошадьми, рассмотренных выше, имплицитно содержатся в трех вышеуказанных парафразах трактата Ве МХС таким образом, что если мы принимаем одно утверждение, то с необходимостью должны принять и другие, поскольку «глаголы еппоет и а1з1:Ьапе81:Ьа1 меняют свою значение в нашем прочтении в зависимости от того, какая из трех ситуаций выдвигается на передний план» [11, р. 145-146]. В заключении этой части статьи, Мурелатос, отвергая примат мысли, допускает примат чувственных впечатлений, которые сохраняются в памяти и воспроизводятся в воображении.
«В выражениях ситуаций (а) — (с) это допущение значит, что если только коммуникация может быть благополучной в случае (а), то существует малая надежда, что она могла бы быть успешной и в случае (с) или (Ь). Тем не менее, аргумент 1'оргия, несомненно, заключается в том, что коммуникация несовершенна в случае (а). Последнее же подтверждает предположение, сделанное нами ранее, что Горгий не одобряет эмпирической теории значения. Это же подтверждает наше суждение, что мы не должны интерпретировать клаузулу а1Г ё в строке Ь5 как предположение такого одобрения» [11, р. 146].
Дальнейшая логика исследования, как нетрудно догадаться, должна нас привести к последней проблеме: из случая с двумя субъектами и проблемой тождества восприятия к случаю с одним-единственным субъектом и той же самой проблемой, которую мы находим указанной в строках Ве МХС Ы4-17:
«Ибо очевидно, что даже один и тот же [человек] в отношении себя не воспринимает чувственным образом одни и те же вещи (бцокх) в одно и то же время, но одни посредством слуха и другие посредством зрения, и различным образом теперь и раньше».
Мы имеем здесь следующую ситуацию: когда субъект в одно и то же время имеет разные возможности восприятия, и, когда субъект имеет одни и те же возможности восприятия вещи, но в разное время. Мурелатос эти два случая называет синхроническим и диахроническим соответственно [там же].
Мысль Горгия в случае синхронии восприятия можно проиллюстрировать следующим примером, который приводит Мурелатос, пример с водопадом. Если вдуматься, то мы, глядя на водопад, не воспринимаем его как нечто целое, мы слышим оглушительный рев падающей воды, сама эта вода предстает перед нами в виде водного глянцевого столба или стены, «там нет третьего объекта, водопада-в-себе, целиком воспринятого при помощи моих двух чувств» [11, р. 147]. Другими словами, мы мысленно достраиваем образ водопада в своем сознании, или, лучше сказать, неосознанно умозаключаем на основании наших чувственных данных, что перед нами водопад. При этом водопад, который вижу я — это один водопад, а водопад, который видишь ты — это совсем другой водопад и нет никакого «третьего» водопада-самого-по-себе, доступного нам обоим. В добавок ко всему может возникнуть вопрос относительно тождественности вещей (о|.ина) — например, того же водопада — качественно ли тождествен этот водопад или нумерически. Кажется, что в последнем случае с нашими «индивидуальными» водопадами картина такова: есть нумерически один водопад (предположительно бескачественный), который в с сознании двух воспринимающих его субъектов превращается в два качественно различных водопада. Причем, в нашем случае синхронии, даже для одного субъекта нет единого водопада, ибо один водопад — это тот, который я слышу, а другой — тот, который я вижу — и они полностью
отличны. Что до диахронии, то вчера, к примеру, лоскут ткани, казавшийся мне пурпурным, сегодня выглядит синим, поклажа, казавшаяся легкой сутра, неудобоносима вечером, и это не потому, что «все течет».
«Нет нужды, — пишет Мурелатос, — кому-нибудь принимать доктрину текучести, чтобы признать то, что вещи изменчивы, что человеческий ум, равно как и человеческое тело, меняются, и что в конечном итоге — что, возможно, наиболее важно для опровержения (elenchus), использующего сомнение — память подвержена ошибкам» [11, р. 149].
Таким образом профессор Александр Мурелатос вместе с Горгием опровергают референциальную концепцию при помощи категориального аргумента. Говоря о «влиятельной статье» Мурелатоса, Б. Кассен отмечает, что
«категориальный аргумент, который он (Мурелатос. — Г. Р.) определяет при помощи аналогии между замкнутостью каждого чувства в своей чувственной сфере (зрение-цвет) и замкнутостью логоса в самом себе без какой либо возможности отсылки к pragma, способен опровергнуть концепцию значения референциального типа, представителем какой был, например, молодой Рассел» [1, с. 41].
Также добавим, что и концепции «первого» Витгенштейна, Карнапа и всех тех, кто полагает, что «логика» объективного мира совпадает с логикой языка. Согласно категориальному аргументу, как уже говорилось, мы не можем вывести из комплекса наших восприятий некий единый-в-себе-сущий объект, водопад, например, но как бы собираем его по частям наподобие конструктора. Деталями же этого конструктора являются наши деятельно-чувственно-материальные способности-триады: ухо/
но, нет никакой единой референции ни для чего, но есть лишь разлитое по нашим чувственным способностям множество отношений и качеств, которое при помощи нашего рассудка собирается в нечто единое и удобопостигаемое, наподобие реально существующего объекта. Идеационная или ментальная концепция значения, согласно которой слову должна соответствовать пусть не реальная вещь, то хотя бы идея или понятие, опровергается при помощи проблемы тождественности восприятия: поскольку восприятие каждый раз иное, не только внешний мир, но и сам субъект постоянно изменчив, постольку нет никакой возможности, чтобы из этой постоянной текучести и неопределенности родилось нечто устойчивое, наподобие ментальной идеи или понятия. Как следствие, язык замыкается на себе, слово, будучи стимулом, получает свой смысл и значение благодаря адекватной или неадекватной поведенческой реакции на него, которой, в свою очередь, индивид обучается в процессе своего психического развития и от которой добровольно не может избавиться. Именно таким образом может быть объяснен вербальный успех в Похвале Елене. Слову не нужно ссылаться на реальность, но достаточно вызывать ассоциации с предметами, эмоциями, образами, фантазиями и т. д. Эти ассоциативные связи в основе своей имеют социально одобренный — а значит, относительно произвольный — характер. Это лишний раз доказывает исключительно социально-поведенческую природу любого языка и лишний раз подтверждает, что доступ в онтологию объективного мира от нас вполне надежно прикрыт.
1. Кассен Б. Эффект софистики. — М.; СПб., 2000.
2. Секст Эмпирик. Против ученых // Секст Эмпирик. Сочинения: В 2 т. — М.: Мысль,
1976.
3. Consigny S. Gorgias, Sophist and Artist. — S. Carol., 2001.
4. Calogero G. Studi sull' Eleatismo. — Roma, 1932, rev. ed., Florence, 1977.
5. De Xenophane, de Zenone, de Gorgia // Aristotelis opera. Ed. Bekker. — Vol. 2. — Berlin, 1831, repr. 1960.
6. Dillon J. The Greek Sophists / Trans. by J. Dillon, T. Gergel, with an introduction by J. Dillon. — London, 2003.
7. Guthrie W. The Sophists. — Cambr., 1971.
8. Kerferd G. B. Gorgias on Nature or On What is Not // Phronesis. 1955. — Vol. № 1. — P. 3-25.
9. Schiappa E. Interpreting Gorgias’ Being in On Not- Being or on Nature // Philosophy and Rhetoric. 1997. — Vol. 30. — № 1. — P. 13-30
10. Mourelatos A. The Route of Parmenide. — New Heaven, 1971.
11. Mourelatos A. Gorgias on the function of language // Philosophical Topics. 1987. — Vol. XV. — № 2. — P. 135-169.
