CC BY
78
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2014. № 2
А.А. Смирнов
СИМВОЛИКА РОМАНТИЧЕСКОЙ МЕЧТЫ В ПОЭЗИИ М.Ю. ЛЕРМОНТОВА
Центральное положение символа в романтической философии искусства покоится на двух предпосылках и условиях - на признании идентичности природы и духа, язык которых имеет божественное происхождение, и на наличии аналогии между человеком и космосом. Соотношение мечты и действительности является центральной проблемой не только для поэзии Лермонтова, но и для романтизма в целом. Символика русского поэта предстает в двух разновидностях. Первую составляет символ, равный семантике слова, которая апеллирует к общеромантическим универсалиям, - таковы стихотворения «Земля и небо», «Небо и звезды». Классическим примером многопланового универсально романтического понимания является стихотворение «Звезда». В указанных стихотворениях структура символа не раскрывается, а только подразумевается, так как читателю должен быть известен весь комплекс явлений, чувств, переживаний, обозначаемых семантикой слов «земля», «небо», «звезды», «чаша бытия», известно, что «напиток был - мечта,// И что она - не наша». К символам второй группы следует отнести стихотворения «Парус», «Три пальмы», «Пленный рыцарь», «На севере диком...», «Утес», в которых объективируется структура символа, который становится предметно-экспрессивным. Соотношение отдельных элементов позволяет сделать заключение о своеобразии лермонтовского представления о мечте и формах ее реализации, причем соотношение предметных элементов предстает как закон реальности. Символы этой группы предельно индивидуализированы, лишены традиционности. Они стали своеобразной моделью нового романтического вида символизации в русской поэзии XIX в. Явления природы становятся элементами их внешней образности. Если в них «участвует» человек, то он предстает несколько схематичным с точки зрения психологической разработки, он «несет» одну лишь «идею», будь то стремление к свободе, борьбе. Человек в этих текстах предстает вне сложного комплекса переживаний и эмоций, а персонифицирует «идею».
Ключевые слова: Лермонтов, лирика, романтическая мечта.
The central position of symbol in the romantic philosophy of art rests on two assumptions and conditions - on the recognition of identity of nature and spirit, whose language is of divine origin, and on the presence of analogy between a human being and the universe. The correspondence between a dream and reality is a central problem not only for Lermontov's poetry, but also of romanticism in general. The Russian poet's symbols appear in two variants. The first is equal to the semantics of the word, which appeals to romantic universals - the poems «The Earth and the Sky», «The Sky and the Stars.» A classic example of a multifaceted understanding is the romantic poem «The Star». In these poems the symbol structure is not disclosed, but only implied, for the reader must be aware of all phenomena, feelings, experiences referred to by
the semantics of the words "earth", "sky", "star", "cup of life" in which it must be known that "the drink was - a dream, / / And that it is not ours". To the symbols of the second group should be referred those from the poems "The Sail", "Three Palms", "The Captive Knight", "In the Northern Wilderness...", "The Cliff", which have an objectified symbol structure.
The doctrine of correspondences viewed the external world as a system of symbols revealing the spiritual world in a material form. By the romantic period, the view that nature is the visual language of God or spirit became established as one of the mainstays of poetry, but two fundamental shifts had occurred: the material and spiritual worlds were seen as merged rather than related simply as representation to the thing represented; and, as a result, the meaning of symbols became less fixed and more ambiguous. Correspondences between individual elements enable us to make conclusions about the uniqueness of Lermontov's ideas about the dream and forms of its realization, while the correlation of substantive elements appears as the law of reality. Symbols of this group are extremely individualized, devoid of tradition. They had become the model for a new kind of romantic symbolization in the nineteenth century Russian poetry. Natural phenomena become elements of their external imagery. If they "play" a person, this appears somewhat sketchy in terms of psychological development, "carries" only one "idea", whether it is the desire for freedom or fight. A human being appears in these texts as a complex set of feelings and emotions and personifies an "idea".
Key words: Lermontov, lyric, a romantic dream.
Центральное положение символа в романтической философии искусства покоится на двух предпосылках и условиях - на признании идентичности природы и духа, язык которых имеет божественное происхождение, и на наличии аналогии между человеком и космосом. Универсализация этой аналогии может быть реализована только с помощью поэтического воображения с ее системой партиципаций и конкордансов. Символика природы у романтиков есть откровение бесконечного начала жизни и смерти. Поэзия предстает в романтической системе представлений как высшая форма символизации в искусстве, так как в языке идентифицируются конечные знаки и бесконечный смысл. Каждый раз великие поэты вновь и вновь создают такое единство в художественной форме своих произведений. Романтические образы - это чувственные образы рефлектирующего разума, стремящегося к целостному преображению реальности. Многообразие поэтических метаморфоз создает основу для новой, собственно романтической мифологии искусства. Символические образы формируют путь к «внутренним», психологическим соответствиям между «сокровищами» души и внешними просторами реальности.
Соотношение мечты и действительности является центральной проблемой не только для поэзии Лермонтова, но и романтизма в целом.
Символика русского поэта предстает в двух разновидностях. Первый составляет символ, равный семантике слова, которая апеллирует к общеромантическим универсалиям - таковы стихотворения «Земля и небо», «Небо и звезды». Классическим примером многопланового универсально романтического понимания является стихотворение «3везда»(1830-1831). Неслучайно именно оно должно было открыть сборник стихотворений поэта. В тексте сконцентрированы основные комплексы романтических мотивов - ценностное представление об астральном пространстве («Вверху одна//Горит звезда...»), сосредоточенность на восприятии идеального объекта («Мой взор она// Манит всегда,//Мои мечты//Она влечет//И с высоты//Меня зовет»). Единственным аналогом высокой мечты признаются любовный трепет и волнение при созерцании прекрасного облика женщины. Далее на первый план выступает типичное для поэта противопоставление судьбы и человеческих стремлений, которое обозначается путем простой констатации равнодушия и безучастности со стороны женского «нежного взора» («Мук никогда//Он зреть не мог, //Как та звезда// Он был далек<...>» [279]) .1 В итоге констатируется отсутствие надежды на ответное чувство - окружающий мир равнодушен к мукам и страданиям лирического субъекта, чье одиночество признается абсолютным. В смысловой подтекст стихотворения включается многоплановый комплекс представлений романтиков о взаимоотношении мира и личности, и он не вмещается в значение отдельно взятого слова, а обнаруживается при эмоциональном вживании в существо переживаемой поэтом и окружающими ситуации. 1
Не менее отчетливо эта ситуация вырисовывается в еще одном раннем стихотворении под названием «3везда»(1830):
Светись, светись, далекая звезда,
Чтоб я в ночи встречал тебя всегда;
Твой слабый луч, сражаясь с темнотой,
Несет мечты душе моей больной;
Она к тебе летает высоко;
И груди сей свободно и легко. (100; курсив мой. - А. С.).
В текстах стихотворений «Земля и небо», «Небо и звезды» обнаруживает себя «очевидная» общеромантическая модель лирических деклараций: небеса предстают как обиталища свободных светил, вольные птицы олицетворяют высокие стремления человека. Притяжение земли осознается как неизбежность, как непреодолимый удел человечества:
Звезды, вы ясны, как счастье мое!
<...>
Только завидую звездам прекрасным,
Только их место занять бы хотел (228).
1 Здесь и далее текст цитируется по изд.: Лермонтов М.Ю. Собр. соч.: В 4 т. Т. 1. М.; Л., 1958. В скобках указаны страницы.
Противоречивость связей человека и неба неравнодушно подчеркивается Лермонтовым во многих случаях: «Мы блаженство желали б вкусить в небесах,//Но и с небом расстаться нам жаль» (323). «Скучные песни земли» не могут заменить душе лирического субъекта «звуки небес» (239). Лермонтов использует нередко и религиозную символику, в рамках которой небо предстает как сфера божественных откровений, земля же остается вторичной по отношению к духовным устремлениям, лишается сакральных начал.
В указанных стихотворениях структура символа не раскрывается, а только подразумевается, так как читателю должен быть известен и понятен весь комплекс явлений, чувств, переживаний, обозначаемых семантикой слов «земля», «небо», «звезды», «чаша бытия», понятно, что «напиток был - мечта,// И что она - не наша» (214). В этих текстах нет детальной разработки структуры символов, как и нет выводов о бесконечном блаженстве мечтательного состояния лирического героя. Поэтому они лишены развернутых конкретных образов, поэт предлагает только общий результат соотношения мечты и реальности. Оценка этого соотношения целиком очевидна и никак не выводится из символики. В символизирующем понятии-слове выделяются элементы, подчиняющие себе все остальные. Авторские заключения строятся как абсолютные истины. Данные тексты невозможно проанализировать с точки зрения правдоподобия и точности внешних форм, поскольку они не претендуют на оценку действительности и лишь предписывают ей определенные качества. Символическая значимость не требует «доказательств» в силу априорности исходного романтического мировоззрения.
Тема мечты постоянно находится в кругозоре Лермонтова, в большинстве случаев не достигая символического уровня. В стихотворении «Как часто пестрою толпою окружен...» резко выделяется острая необходимость мечты о чистоте, искренности и простоте человеческих взаимоотношений. Символом мечты могут стать воспоминания о детстве и о природе, а носитель мечты является лирическим героем стихотворения, символом же действительности может выступать окружающая среда, в которой нет места для мечты. Только природа таит в себе нераскрывшее идеальное начало мечтаний. Поиск спасения в мечте наглядно обнаруживает свое присутствие в стихотворениях «Из-под таинственной холодной полумаски.», «Когда волнуется желтеющая нива.», но она не получает последовательной символизации. Интимно-психологический план подчеркивает в них
открытую эмоциональную реакцию.
* * *
К символам второй группы следует отнести стихотворения «Парус», «Три пальмы», «Пленный рыцарь», «На севере диком.»,
«Утес», в которых объективируется структура символа, он становится предметно-экспрессивным. Соотношение отдельных элементов позволяет сделать заключение относительно своеобразия лермонтовского представления о мечте и форм ее реализации, причем соотношение предметных элементов предстает как закон реальности.
В структуре символов второго типа принято различать как группу образов, символизирующих мечту и ее возможную реализацию в действительности, так и группу образов, символизирующих саму действительность, а также носителя мечты (как правило, это лирический герой или лирическое «я»), который принадлежит действительности и с чьей помощью устанавливается то или иное соотношение мечты и реальности в авторском осознании.
Символы этой группы предельно индивидуализированы, лишены традиционности. Они стали своеобразной моделью нового, романтического вида символизации в русской поэзии XIX в. Явления природы становятся элементами их внешней образности. Если в них «участвует» человек, то он предстает несколько схематичным с точки зрения психологической разработки, он «несет» одну лишь «идею», например стремление к свободе, борьбе. Человек в этих текстах предстает вне сложного комплекса переживаний и эмоций, он персонифицирует «идею».
В стихотворении «Три пальмы» проецируется идея мечты как принесения «пользы». Символом неумолимой действительности выступает образ каравана, воплощающий некое постоянное и неумолимое движение, направленное на жестокое разрушение всего прекрасного и доброго в окружающем мире. Люди становятся жестокой по своей сущности силой, противостоящей мечте, но ими руководит высшая сила, воплощающая закон, перед которым все становится обезличенным, будь то родник, странник, пальмы или караван. Неумолимость и жестокость закона предстает как абсолют. Пальмы, «носители мечты», остаются доказательством тщетности и слабости любой мечты перед законами «жизни». Такой вывод позволяет сделать выразительная концовка произведения: И ныне всё дико и пусто кругом -Не шепчутся листья с гремучим ключом: Напрасно пророка о тени он просит -Его лишь песок раскаленный заносит.<.. .> (456).
В стихотворении «Пленный рыцарь» заложена идея мечты о свободе и борьбе как истинных началах любого осознанного поведения. Само название текста однозначно указывает на внутреннюю форму символа. Его герой не обычный человек, а существо, персонифицирующее идею рыцарства. Все чувства героя направлены к одному - стремлению к свободе для борьбы. Особенно важно необычное положение героя - он в темнице, это пленный рыцарь. И наиболее
выразительный способ «заставить» рыцаря мечтать о свободе - это отлучить от нее. Показательно для поэтической мысли Лермонтова утверждение: когда свобода составляет его реальное бытие, то она не может стать его мечтой. Когда же свобода отнята, то уже нет места ни для «грешных молитв», ни песен во славу любимой, а остается одно непреодолимое и страстное желание устремиться в стихию борьбы, битв и сражений. Образ мечты конкретизируется деталями «синее небо», «вольные птицы», предметами рыцарского облачения, которые последовательно сопоставляются с внутренними признаками темницы, противостоящими вольности. Своды темницы создают атмосферу невыносимого бремени, вызывают чувство боли и стыда за поругание высших устремлений личности.
В стихотворении «Пленный рыцарь» мечта о свободном духе борьбы может быть реализована только в смерти. Такой вывод и есть - согласно последовательно романтическим представлениям, он единственно возможен для высокой мечты. Смерть - истинное приобщение к подлинной свободе, она должна быть достойно встречена человеком в его романтической устремленности к мечте. Смерть в этой балладе встает во весь рост как необоримый принцип жизни рыцаря и одновременно как достойная его общественного статуса реализация.
В стихотворении «На севере диком.» - идея мечты о родстве душ и осознание непреодолимой невозможности их единения в действительности. Пальма и сосна - существа «статичные», навсегда и безусловно «прикрепленные» к земле. Эти обстоятельства призваны не только объяснить их обреченность на муки одиночества, но и построить структуру символа. Более того, места, где растут сосна и пальма, подчеркнуто далеки и пространственно и «качественно» -суровый и холодный север и теплый и благословенный юг. Символической «способностью к мечтанию» наделена сосна, которая во сне «размышляет» о горестном одиночестве далекой пальмы, грустит о невозможности встретиться с «другим». Подобный тип символизации объектно-природной реальности открывает Лермонтову возможность наделить человеческими чувствами тоски, печали и грусти всю земную жизнь, как природы, так и человека. Иррациональная установка на символизацию приводит поэта к усилению роли предметности, локальной окраски. Чувственный мир выступает опредмеченным, восстанавливается его субстанциальность, план изображения и план ознаменования гармонически уравновешиваются, рефлексия остается за читателем. Новое понимание романтиками роли природы радикально расширило и обогатило лирическую образность литературы XIX в. в целом. Все, что наличествует в действительности, - холод, снег, ужас одиночества - резко противостоит мечте о том крае, « где солнца восход», где благословенный юг. Мечта изначально обречена
быть неосуществимой, «пальма» грустна и одинока, но она не ищет отклика в другой душе, она не наделена способностью предаться высокой мечте. То, что было заявлено Лермонтовым в раннем стихотворении «Одиночество», -
Как странно жизни сей оковы Нам в одиночестве влачить. Делить веселье все готовы -Никто не хочет грусть делить (96) -
получило теперь углубленную и объемную символизацию. И Лермонтов в конечном итоге разочаровывается в идее поиска родственной души:
Душою мы друг другу чужды, Да вряд ли есть родство души (497).
В стихотворении «Утес» представлен семантически усложненный и предельно утонченный вариант «человеческих» симпатий. В ранней лирике («Стансы», 1831 г.) был предложен «прямой» ответ на проблему:
Ответа на любовь мою Напрасно жаждал я душою, И если о любви пою -Она была моей мечтою.
Как метеор в вечерней мгле, Она очам моим блеснула, И бывши всё мне на земле, Как всё земное, обманула (261).
Идея мечты о прекрасной любви и поисках «родной души» предстает в «Утесе» в предельно возможной степени символической репрезентации. Объектный образ утеса предстает в его укорененности и незыблемости, он является непосредственной частью земли; идея одиночества поддерживается выразительными деталями - «плачет он в пустыне», на высоте его могут «навестить» только тучи. Антропоморфические черты приданы и «облику» утеса - его «груди», «морщинам». То, что перед нами предстает образ утеса-великана, дает дополнительные аргументы, чтобы усматривать в его мечте что-то значительное, величественное, но и оно обречено, разочарование оказывается неизбежным и безысходным. Тучка же по контрасту изображена как нечто непостоянное, легкомысленное, в конечном итоге неистинное - «умчалась рано, //По лазури весело играя» (525). В классическом стихотворении «Тучи» (1840) дана более определенная образная характеристика - « чужды вам страсти и чужды страдания;//Вечно холодные, вечно свободные...»(496). Символами действительности выступают также пустыня, «слезы» старого утеса и его одиночество. Его встреча с тучкой - единственная, неповторимая возможность реализации мечты, но и мечта обманывает, в результате чего встреча оставила след, память, одновременно уничтожив ту на-
дежду, которая напрасно теплилась в его «душе». Соотношение мечты и реальности в этом стихотворении меняется по сравнению с предшествующими вариантами - реализация мечты равна по быстроте и интенсивности разрешения лирической ситуации и гораздо слабее по итогу. В «Исповеди» 1831 г. было сказано:
Но вере теплой опыт хладный Противуречит каждый миг, И ум, как прежде безотрадный, Желанной цели не достиг; И сердце, полно сожалений, Хранит в себе глубокий след Умерших, но святых видений -И тени чувств, каких уж нет<.. .> (208).
Вот вариант итога в ранней лирике, который может быть применен к рассматриваемому произведению.
«Парус» стоит особняком в лермонтовской поэзии, в его основе лежит идея мечты о счастье, не спокойном и ровном, а бурном, мятежном. Она принадлежит герою, страдающему от несовершенства земного бытия. В объектном образе заложено противопоставление динамической способности паруса к постоянным изменениям и корабля, который остается лишь наделенным способностью передвигаться. Корабль может обрести гавань, парус непредставим вне динамики. Парус подвергается предметной имматериализации, и в этом заложена возможность исполнения мечты - бурный океан единственно подлинная сфера ее реализации. В отличие от рассмотренных выше текстов, в которых носитель мечты вынужденно прикован к земле (утес, сосна, пальма) и поэтому оценивается отрицательно, парус чужд земле, его мечта потенциально достижима.
Символы действительности - земля и море противостоят носителю мечты парусу. Однако концовка стихотворения привносит сомнение в осуществимости мечты из-за двойственного «поведения» океана: то бурный океан («Играют волны - ветер свищет,// И мачта гнется и скрыпит»), то спокойный («Под ним струя светлей лазури, // Над ним луч солнца золотой.» [390]). Два состояния океана соотносятся как истинная и ложная реализация мечты. Равнодушное счастье не составляет идеала Лермонтова, не вызывает восторга оно и у носителя мечты, поскольку он жаждет максимального напряжения чувств, то есть того романтического понимания счастья, которое принципиально чуждо обыденности. Чувственные формы предметной детализации в «Парусе» получают особую смысловую насыщенность и глубину, а типизация достигает уровня последовательной символизации.
Вопросы и идеи, заложенные поэтом в символической образности его произведений, органически связаны со всем его творчеством: возможна ли истинная реализация мечты? - задается он вопросом 46
и отвечает отрицательно. Возможна ли вообще реализация мечты у максималистов-романтиков? А если возможна, то как соотносятся реализация мечты и сама по себе мечта?
В основе мировоззрения Лермонтова лежит мечта о достижении совершенства и связанного с ним блаженства человеческого существования:
... хочет всё душа моя
Во всем дойти до совершенства.
Пронзая будущего мрак,
Она бессильная страдает
И в настоящем все не так,
Как бы хотелось ей, встречает (316).
Вера в романтический идеал необычайно усиливает противоположность символов земли и неба:
Когда б в покорности незнанья Нас жить создатель осудил, Неисполнимые желанья Он в нашу душу б не вложил, Он не позволил бы стремиться К тому, что не должно свершиться, Он не позволил бы искать В себе и в мире совершенства, Когда б нам полного блаженства Не должно вечно было знать (231).
Таково окончательное кредо Лермонтова, в котором мечта о преодолении рубежа неба и земли, рубежа, разделяющего также человека и природу, остается на уровне идеальной мечты.
Список литературы
Лермонтовская энциклопедия. М., 1981; 2-е изд. М., 1999. Журавлева А.И. Лермонтов в русской литературе: Проблемы поэтики. М., 2002.
Губер А. Структура поэтического символа // Труды Гос. Академии художественных наук. 1927. Вып. 1. Семенов Л.П. «Ангел»: Очерк поэзии Лермонтова. Харьков,1912; Он же.
Лермонтов: Статьи и заметки. М., 1915. Лосев А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М., 1976; Кормилов С.И. Поэзия М.Ю. Лермонтова.4-е изд. М.; Самара, 2004. Vickery Walter N. M. Ju. Lermontov. His Life and Work. München, 2001. Beguine A. Le Rêve chez les romantique allemands. Marseille, 1937. Tindall W.Y. Literary Symbol. N. Y., 1955. Durand G. L'Imagination symbolique. Paris, 1966. Millet L. Le Symbole. Paris, 1959.
Сведения об авторе: Смирнов Александр Андреевич, доктор филологических наук, проф. кафедры истории русской литературы филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: a41smirn@yandex.ru
