CC BY
114
УДК 7. 046.3
О. А. Туминская*
РУССКОЕ ЮРОДСТВО В СВЕТЕ МОНАШЕСКОГО СЛУЖЕНИЯ
В статье на основе анализа трудов философов, богословов, историков, медиевистов выделен исторический аспект такого необычного в культурной эволюции человечества явления, как юродство. Подражание крестному пути Христа, полное уничижение плоти ради выстраивания целостности духовного возвышения, противостояние телесности язычества в жизни, а затем и в искусстве. Культурологическая составляющая юродства заключается, на наш взгляд, в четком разведении для полуязыческой публики новых христианских понятий «грех» и «добродетель», однако выражающемся в присущем юродскому поведению оксюмороне: греховность аскета видна, а добродетель необходимо разглядеть.
Ключевые слова: юродивый во Христе, юродивый-монах, чернец Исаакий Печер-ский, священнослужитель Авраамий Смоленский, преподобный Михаил Клопский.
O. А. Tuminskaya RUSSIAN FOOLISHNESS IN THE LIGHT OF MONASTIC LIFE
In article on the basis of the analysis of the works of philosophers, theologians, historians, Medievalists highlighted the historical aspect is so unusual in the cultural evolution of mankind the phenomenon of foolishness. Imitation of the way of the cross of Christ, the complete humiliation of the flesh for the sake of building the integrity of spiritual elevation, the confrontation between the embodiment of paganism in the life and then in art. A component of the foolishness is, in our opinion, a clear breeding for the first extension of the General Christian concepts of «sin» and «virtue». Bright confrontation can be seen immediately. Good intentions and actions are learned later.
Keywords: the Holy fool in Christ, Holy fool-the monk, the monk Isaac the caves, the priest Avraamy of Smolensk, the monk Michael of Klopsk.
Феномен юродства необходимо рассматривать с нескольких позиций. Так, в социальном плане фигуру юродивого можно трактовать как апологета
Туминская Ольга Анатольевна, доктор искусствоведения, ФГБУК «Государственный Русский музей»; touminskaya@mail.ru
44
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2017. Том 18. Выпуск 3
истинности христианской веры. Неадекватностью поведения и внешности, глоссалиями, резкими эпатажными жестами юродивые будоражили общество, выводили из застоя и тем самым приводили его в гармонию. Религиозная позиция юродства Христа ради выражается в крайнем аскетизме в отношении собственных потребностей и целиком растворения себя в практике помощи другим. Такова, на наш взгляд, характеристика восточного (византийского) юродства. Покинув границы восточных государств, из Египта, Сирии и Палестины это движение, проявившее себя в полную силу в У11-1Х вв., к XII-XIII столетиям попадает на Русь, приживается и, приобретая национальные черты, вновь активизируется в ХУ-ХУ! вв. Такая хронологическая трактовка данного явления содержится в трудах Г. П. Федотова, В. М. Живова, А. М. Пан-ченко, С. А. Иванова.
Развернутый во времени ряд русских угодников показывает не одно преемство традиции, но и вновь загорающиеся очаги, моменты подъема, стояния и упадка, наконец, роковое раздвоение — «бифуркацию XVI в.». Схематически это развитие духовной жизни в Древней Руси отмечают следующие имена: Феодосий Печерский — Сергий Радонежский — Иосиф Волоцкий и Нил Сорский. В эту линию, разумеется, включаются лишь носители духовной жизни в узком смысле слова: подвижники-аскеты, иноки и пустынножители, чин преподобных. Вне его остаются не только святители, но и многочисленные святые миряне, столь характерные для древнерусской святости. Но как ни существенна мирянская святость для русского типа православия, она все же никогда не являлась центральной, сама питаясь духовной энергией, истекающей из монастыря или пустыни. С другой стороны, она обнаруживает статичность. Трудно усмотреть следы развития в облике святого князя Древней Руси, а русский юродивый, «блаженный», сохранился в основных национальных чертах до наших дней. Динамичным, развивающимся в истории и определяющим историю — как ни странно это может показаться на первый взгляд — остается наиболее отрешенный от мира и истории, наиболее обращенный к вечности тип святости — лик преподобных [12, с. 302-309].
С Феодосием и Антонием Печерскими греческий идеал монашества впервые вступает на русскую землю. Характеризуя воспоминания о Феодосии Печерском, которые сохранилась в агиологии, Г. П. Федотов указывает: для преподобного Феодосия идеальным прототипом было палестинское, не египетское, не сирийское, а именно палестинское, которое отразилось в житиях святого Евфимия Велтского, святого Саввы Освященного и других подвижников V-VI вв. Это означает, что православная Русь избрала не радикальный, а средний путь подвига. Радикальным, по мнению Г. П. Федотова, называется египетское, сирийское, малоазийское монашество. Сурова была жизнь великих палестинцев, как и жизнь самого Феодосия, но по сравнению с бытом отшельников Египта и Сирии она должна показаться умеренной, человечной, культурной. Святой Феодосий не увлекался ни крайностями аскезы, ни сладостью уединенного созерцания. В лице Антония и Феодосия Киевская Русь получила два пути монашеского служения и между затвором и общежительством выбрала последний. Можно попытаться проникнуть в образ святого Феодосия в поисках более личных черт его святости.
Мы увидим образ обаятельной простоты, смирения, кротости. В его смирении есть момент некоторого юродства — во всяком случае, момент социального уничтожения. Таков его отроческий подвиг опрощения, сельский труд со своими рабами, таково его многолетнее просвирничество, таковы его «худые ризы», которые для него делаются иногда желанным источником унижения. Это личное в нем и в то же время самое русское: таков господствующий идеал во все века русской жизни [12, с. 303-304].
В западноевропейской культуре нередко мирская культура проникала в монастырскую во времена карнавалов. Обмен ролями между клириками и мирянами не есть плавный переход от языческой к христианской культуре. В целом для государства Средневековья формировался образ священника, берущего в пример идеал Христа, подтверждающий личным примером возможность освоения пути обожения. В процессе изучения психологии и культуры праздничного карнавала отмечена необходимость соединение аксиологической базы праздника с государственными ценностями [10, с. 37-43]. Так, в эпоху Средневековья главные ценности общества выражались в приоритете кли-рикальной культуры перед народной, и поэтому праздничное перемещение акцентов, карнавальное переодевание было необходимо низшим слоям общества для уравновешивания ролей.
Согласно современным изысканиям историков-медиевистов и историков-богословов феномен монашества возник в начале IV в. одновременно и независимо в Египте, Сирии и Палестине. Со стороны внешней это была реакция ревнителей веры на обмирщение Церкви, вдруг ставшей государственной. Со стороны же внутренней это была опытная проверка (на себе) становящейся (в эпоху Вселенских Соборов) христианской догматики и антропологии. Отметим факт развития историко-культурологического процесса: какое-либо явление возникает независимо друг от друга в разных частях света, континента или страны примерно в одно время. Такой пример назовем версией точечных локализаций, в отличие от версии плавной поступательной эволюции развития. Для культурологического обзора первая версия представляет возникновение произведений искусства со схожими композиционными и стилистическими элементами в трактовке образов юродивых в разных территориальных лакунах независимо друг от друга, по другой версии — в результате тесного общения с другими художественными центрами.
Египет стал образцом классического монашеского опыта. Монашество здесь возникло в трех своих основных формах: отшельничество, скитское житие и общежитие. Отцом отшельнического монашества считается преподобный Антоний Великий (ум. в 356 г.). Анахореты селились вокруг на значительном расстоянии и жили в строгом уединении. Образцом для анахоретов стала жизнь самого Антония, прекрасно описанная его младшим другом и епископом Афанасием Великим. Святой Афанасий создал бессмертную вещь, которая породила целую эпоху аскетического героизма и вызвала бесчисленное множество подражаний. К югу от Александрии явились промежуточные формы между уединенным отшельничеством и общежитием. Здесь, около 320 г. авва Аммон (ум. в 340 г.) основал на Нитрийской горе колонию анахоретов, объединенную общим храмом. В десяти милях к югу от Нитрийской горы рас-
полагались одиночные келии. А еще южнее, в глубине пустыни, называемой Скит (коптское «шиит» — «равнина»), таилось поселение строгих постников, основанное преподобным Макарием Великим (ум. в 390 г). Здесь жили хотя и в одиночестве, но на виду друг у друга. В 320-х гг. в самой южной части Египта появляются монастыри преподобного Пахомия Великого (ум. в 348 г., память 15 мая), который, таким образом, стал отцом «общежительного монашества» или «киновитства» (от греческого «котозЬюБ» — «совместная жизнь»). Такая совместная жизнь предполагала и правила общежития, или Устав.
Монашество Сирии и Месопотамии, основателями которого считаются преподобные Иаков Низибийский (ум. в 340-е гг.; память 13 января) и преподобный Авраамий Затворник (ум. ок. 360 г.; память 29 октября) — учителя преподобного Ефрема Сирина (ум. в 373 г.). Известно, что сирийско-месопо-тамское монашество было наиболее строгим и вычурным. Здесь практиковались экзотические виды подвижничества: столпничество, затворничество, воскизм (житие под открытым небом). Аскет Фалалей заключил себя в ящик, аскет Варадат подвесил себя в колесе и т. п. Все это были индивидуальные способы преодоления своего естества. То есть Сирия — родина монашеского индивидуализма. Но наибольшее значение для истории монашества имеет т. н. монастырь Неусыпающих, основанный преподобным Александром (ум. в 430 г.; память 23 февраля). Он устроил обитель на Ефрате (между Зевгмой и Самосатой) с непрерывным псалмопением: триста иноков различных наций, разделенные на двадцать четыре смены, час за часом непрерывно воспевали псалмы. Эта экзотическая идея называлась «акойметон» — молитва, освящающая все время. В позднейшем житии Феодора Студита (составленном его учеником преподобным Михаилом) находим некоторые подробности об этом Феодоре, который был «латынянин»: «...пришел из города Рима муж знатного рода и богатый, именем Студий, достигший уже звания патриция и консула. Поселившись в нашем городе, он основал славный сей храм великому Предтече» [11, с. 109-130; л. 223], главный храм Студийского монастыря.
Включим реплику относительно образа пустыни. Согласно библейским текстам своеобразным основоположником жития в пустыне можно назвать Иоанна Предтечу. Он продолжительное время жил в пустыне, проводя время в молитве, обходился почти без еды. Существующий иконописный образ Иоанна Предтечи как Ангела пустыни являет его одетым в милоть и имеющим крылья за спиной. Однако более трагичным Иоанн выглядит в иной иконографической трактовке: с длинными волосами и бородой, полуобнаженный, с подчеркнуто изможденными телом, ногами и руками. Вслед за образом Предтечи можно назвать фигуры других пустынножителей Макария или Онуфрия. Но, пожалуй, самым пронзительным в этом ряду является образ и облик Марии Египетской. Красивейшая из дев в мирской жизни, она, уйдя в пустыню, превратила свое тело в тлен, но зато обзавелась множеством добродетелей, которые позволили ей войти во врата Небесные. Из жития преподобной Марии известно, что основным ее занятием в пустыне была молитва, а главной просьбой стало моление о причастии. Мария, приняв причастие у старца Зосимы, покинула мир земной. В этом видится ее добровольный отказ от существования на земле, ибо после причащения святых даров она
уже возготовила себя к жизни на Небе. После стольких лет терпения Господь даровал ей добровольный уход из жизни. Но интересным наблюдением может стать следующее: придя в пустыню, Мария уже перешла жизненную черту, попав в пространство Рая на земле. Пустыня — это земной Рай. Она много лет жила в раю земном, а затем была взята в рай небесный. Ее измождение может трактоваться как подготовка тела к состоянию, по внешнему виду схожему с мощами святых, — пожелтевшее, сухое, четко очерчивающее выступающие кости. Такой она и предстает на иконах Греции [3, с. 219].
Монашество в Малой Азии (вначале совершенно дикое) получило Устав от святителя Василия Великого (ум. в 379 г.). Василий был верным продолжателем дела Великого Афанасия и большим утешением его в старости. Более углубленный философ, более одаренный писатель и, конечно, гораздо более гибкий церковный политик, Василий не обладал алмазной твердостью «Отца Православия», но всю жизнь стремился к аскезе и подвижничеству. В поисках своего устава он посетил Сирию, Палестину и Египет. Он пришел к выводу, что общежительное монашество вернее ведет к цели, чем отшельничество, по духу это ближе Палестине, чем Египту. Здесь мы находим большое антропологическое богатство и вообще очень развитую пневматологию и психосоматику (особое значение пластики, жестов, деталей облачения). Мы помним, что он составил лучшую из существующих литургий. Он просто жил и дышал Литургией, но не писал о ней специальных трактатов [1, с. 121-125].
Отцом палестинского монашества считается преподобный Харитон Исповедник (ум. в 350-е гг.). Вскоре на первое место выходит лавра преподобного Евфимия Великого (ум. в 473 г.). Лавра, основанная им в 420-е гг. к востоку от Иерусалима, сразу после смерти своего основателя преподобного Евфимия была преобразована его преемником в киновию (со стеной и единой трапезной). Именно сюда в 458 г. пришел преподобный Савва Освященный (ум. в 532 г.). Сказанное позволяет нам понять, почему палестинские иноки, уйдя из мира, сохранили мирские формы богослужения. Потому что они оставались мирянами и совершали обычные мирянские часы: III, VI, IX. Здесь синтезировались лучшие традиции монашества и вырабатывались универсальные литургические дисциплинарные порядки. Здесь же они впервые стали записываться, и это явилось залогом появления общецерковного богослужебного Устава [6, с. 173]. Имена Антония Великого, Пахомия Великого, Саввы Освященного, Феодора Студита, Василия Великого, Авраамия Затворника впоследствии для многих и многих русских подвижников станут образцом для подражания. Юродивые также будут равняться на жития самых сильных и великих отцов восточного монашества.
Следовательно, юродивый в жизни византийского общества представлял пример индивида, который был отвержен социумом, но принимал участие в главных событиях своей страны. Светский вариант проявления юродства — буйное эпатирование, схожее с постулатами кинизма. В период расцвета Византийской империи предъявление юродивого демаркировано: он реально существовавший изгой, обладающий свойствами профетизма. Идеализация поведения салесов привела к тому, что появляется целая плеяда бунтарей, живших по законам демократического общества и в своем эпатаже они были
неприступны. Со временем (к Х-Х11 в.) юродивый, пройдя монашеский нови-циат, закрепляет свои позиции в статусе городского салеса. В его образ входит вместе с публичным обнажением и ношение вериг. На основании изучения текстов о первых подвижниках пустыни — восточных монахах приходим к выводу, что на раннем этапе своего существования юродивые были близки другим подвижникам, особенно пустынникам и отшельникам. Такой облик был ближе русскому сознанию.
Различие между русскими монастырями проявилось в демаркации на общежительные, в которых одежда, пища, жилище и прочее для всей братии были общими, и пустынные, где каждый имел свое и общение между братией происходило только во время церковного служения. Учредителем первого рода монастырской жизни представляется преподобный Антоний — «начальник всех российских монахов», как называют его месяцесловы. Основателем второго считается преподобный Феодосий, введший в Киево-Печерский монастырь, а через него и почти во все другие монастыри общежительный Студийский устав, который явился толчком к образованию общежительских монастырей.
Первый русский мистик преподобный Сергий был и первым русским пустынножителем. Для него, как и для древних мистиков Востока, пустыня была учительницей богомыслия. Таково было и первое русское монашество: оно уходило в пустыню, в лесные дебри, бежало от нагонявшего мира, но уступало ему, оседало в хозяйственных обителях, строилось, создавало иногда крупные культурные очаги. XV век — золотой век русской святости, давший более всего преподобных русской Церкви, покрывший монастырями всю северную Русь.
Однако в после-Сергиевом монашестве можно различить два течения, прежде всего географически: северное и московское. Одни оставались строителями московских монастырей (преподобный Андроник), другие — Кирилл Белозерский, Павел Обнорский — шли на север, за Волгу, не в города, а в лесную пустыню. Здесь намечается основная бифуркация русского подвижничества, чрезвычайно существенная, ибо за географическим излучением скрывается излучение духовное: разные направления аскезы. Вполне вероятно, что созерцательная духовная жизнь была главной целью северных отшельников. Белозерский край, Кубенское озеро, южная окраина Вологодских лесов: Комельская, Обнорская, Нуромская пустыни. А за ними далекое поморье — вот главные очаги «заволжских старцев». Северные, «заволжские», группы подвижников хранят в наибольшей чистоте заветы преподобного Сергия: смиренную кротость, нестяжание, любовь и уединение, богомыслие. Эти святые легко прощают и оскорбителей своих, и разбойников, покушающихся на монастырское имущество. Полная независимость от мира дает святому дерзание судить мир. Его обычная кротость и смирение не мешают ему выступать обличителем мира сего [12, с. 309-311].
Противоположность между «нестяжателями» и «осифлянами» поистине огромна как в самом направлении духовной жизни, так и в социальных выводах. Одни исходят из любви, другие — из страха (страха Божия), одни являют кротость и всепрощение, другие — строгость к грешнику, на одной стороне почти безвластие, на другой — строгая дисциплина. Духовная жизнь «за-волжцев» протекает в отрешенном созерцании и умной молитве — осифляне
любят обрядовое благочестие и уставную молитву, одни питаются токами православного Востока, другие проявляют яркий национализм. Наконец,
первые дорожат независимостью от светской власти, последние работают над укреплением самодержавия и добровольно отдают под его попечение и свои монастыри, и всю русскую Церковь. Юродивые в этом потоке держались своего острова. Не являясь представителями ни одного из указанных главных движений русского монашеского мира XV-XVI вв., юродивые были и в Москве (центральных землях), и на Севере (устюжско-вологодский край). Они сами себе выбрали место жительства, место моления, место «угождения».
Пожалуй, и схизма XVII в. их не задела в идеологическом плане. Думается, что для них не стоял вопрос двуперстия или троеперстия. Конечно, по древней святоотеческой традиции они осеняли себя двуперстным крестом. Но, скорее всего, юродивые XVII в. и более позднего времени, приняли узаконенный обрядовый императив, тем более, что некоторые из будущих блаженных начинали со служителей в православных церквах. Старообрядческие толки взяли себе в минеи и месяцесловы память о большинстве древнерусских и средневековых юродивых Руси. В таком ракурсе наши русские юродивые ближе к византийским. К их взглядам и образу жизни применимы слова Иоанна Лествичника: «Желающие работать Христу, да избирают для сего места и образы жительства, которое может быть троякое: или уединенное, или отшельническое, или общежительное». (Втор. 5: 32). Истинно желающий повторить подвиг Христа, тем самым подтвердить его жизненность, должен готовиться к этому пути. Прежде всего подвижник должен пожить в братстве, перенести и поношения, и досаждения, и бесчестия, и трудную работу, а потом уходить на совершенное безмолвие и постоянную молитву. Юродивые Христа ради избирают для себя еще более серьезное испытание: пройдя в большинстве своем эти три вида жительства, они их соединяют в себе, в то время, когда их видимое другим поведение демонстрирует нечто обратное. Юродивый ни с кем не сходится, он не «умеет» вести себя в обществе, он ригорист и отказник. Будучи среди людей, безумцы во Христе безмолвствуют, будучи в одиночестве, могут громко молиться. Но никогда они не порывали связи с Господом, и Он не оставлял их одних. Пожалуй, в этом никому из земных людей при тщательном старании не повторить тех тягот, на которые обрек Иисуса отвернувшийся от Него Бог-Отец. Душевное и мысленное соединение с Господом у юродивых прослеживается в смысле их жизней и молитв — «ради Христа». Можно сказать, что блаженные шли по трем дорогам одновременно, не обходя трудные участки своего пути, приходя на помощь нуждающимся в них. «Не уклоняйтесь ни вправо, ни влево, но путем царским иди» [9, с. 68] (царским, значит путем Христа. — О. Т.).
Исследуя различные виды христианской аскезы, находя в них разного рода оттенки богоугодного деяния, ведущие подвижника к святости, представляется уместным обратиться к образу юродивого — как образцу высшей степени отречения от мира. Как бы ни отличался чин юродивых Христа ради от других видов христианского подвижничества, в нем есть черты всех приведенных выше видов святости. Так, выделенные функции апостольского служения, применимы и к действиям юродивых. Примером своей жизни в реальности
и чудодействием после смерти юродивые выступали защитниками верующих перед Богом. С мучениками, великомучениками и преподобномучениками юродивых связывает бесстрастное отношение к физическим испытаниям. Многострадальное терпение физической боли, ведущее порой к умерщвлению плоти, к использованию дополнительных истязающих предметов входили в программу юродского поведения. Апостолы — Петр и Павел; блаженные — Василий Московский и Ксения Петербургская; великомученики — Федор Стратилат и Параскева Пятница; исповедники — Максим; мученики — князь Михаил Ярославич Тверской; преподобномученики — Кукша (инок Киево-Печерского монастыря); бессребреники Косьма и Дамиан; страстотерпцы — Борис и Глеб; юродивые Николай Кочанов и Прокопий Устюжский.
Исповедники и юродивые безотказно следовали путем Христа, примером стойкости духа демонстрировали окружающим свои убеждения. Исповедники шли на пытки во имя веры, доказывая язычникам или иноверцам свою правоту. Страстотерпцев мучили не иноверцы, а родные по крови и близкие по вере люди. Мучеников-страстотерпцев с юродивыми связывает позиция исхода зла от близких. Недоступность понимания юродского поведения вела к вражде, и потому в обществе юродивые становились изгоями. Удивляло и раздражало все непонятное, непривычное. Полное бессребренничество — связь с еще одним видом святости и еще одно доказательство глубины избранного подвига юродивых. Блаженные — святые, перешедшие в иное временное пространство. Можно выразить предположение, что на иконах написаны скорее блаженные, нежели юродивые, потому что они предстают перед Господом в состоянии предвечной мудрости и покоя. Их одеяния и атрибуты могут напоминать об особенностях подвига, которые нес тот или иной юродивый Христа ради, но не могут дать прижизненное описание образа. Можно с уверенностью сказать, что юродство во Христе — это не только еще один вид христианской святости, но и целый комплекс тончайших деталей поведения и образа жизни этих подвижников, дающих нам широту и глубину понимания житий юродивых. Святость как основная цель христианского учения наиболее полно выразилась именно в образах юродивых Христа ради, которых и в нынешнее время чтят православные христиане.
Рассмотрим такой важный аспект видения проблемы, как взаимоотношение юродивого и института церкви. Культ «блаженных и юродивых» имеет прямое отношение к культу святых, составляющих православный пантеон. Культ блаженных и юродивых имеет прямую опору в греко-византийской религии. Это культ, вписанный в знаменитую максиму христианства, содержащуюся в Нагорной проповеди, которая начинается словами: «Блаженны нищие духом, ибо их Царствие Небесное» (Матф. 5: 3). «Нищие духом» — люди, стоящие на самой нижней ступени социальной иерархии — плачущие, кроткие, алчущие и жаждущие правды, изгнанные за правду, но сильные в своей нравственной чистоте.
Социальная и религиозная конкретизация максимы дана в притче о богаче и нищем Лазаре, тем и заслужившей большую популярность в народной среде и оказавшей огромное влияние на средневековую иконографию. Нищий Лазарь «питался крохами», лежал в «струпьях», а псы, «приходя, лизали его
струпья». Лазарь — любимый персонаж житийной литературы и иконописа-ния старообрядцев, пропагандировал еще одну идею: необходимо жить так, чтобы в любой момент своей жизни попасть на Небо чистым душой, не замутившим себя грязью человеческого греха. В сравнении с юродивыми даже жизнь Лазаря кажется более комфортной: его гноящееся тело лизали собаки, а юродивый, желая в жуткую стужу погреться об их тела, был изгнан ими от себя. Его не признавали ни люди, ни собаки. Только Бог.
Можно согласиться с атеистическим исследователем русского юродства И. У. Будовницем: «Культ юродивых и блаженных по-своему интересен был и для господствующей Церкви. Притчами и обещаниями блаженства в вечной жизни она утешала подневольный народ» [2, с. 193]. Но надо отметить, что у юродивых были свои взгляды на церковную мораль, которая отклонялась от истинно христианской. Невзирая на чин и должность, буй мог высказать каждому о его настоящих помыслах и раскритиковать его неблаговидные поступки.
Юродство зародилось в монастырских стенах как пример величайшего и тщательнейшего послушания ученика своему наставнику и, перейдя ограничения в человеческом общении, распространилось на проявление выносливости от всей братии. А затем, выйдя из границ монастырей, распространилось в миру, где, попав на новую почву, несколько изменилось и обрело социальную ступень городского юродства. В Византии к VII в. определен статус монастырей, и уже к VIII в. гора Афон обрастает множественными скитами. В монастырских общинах также имеются свои юродивые (Исаакий Печерский, Авраамий Смоленский, Михаил Клопский). Подвиг юродства в монастырских стенах имеет несколько иной характер, нежели действия юродивого в городе. Облик юродивого в каждой из ситуаций, сохраняя главные отличительные черты, имеет и свои нюансы. Из всех известных по именам монахов Киево-Печерского монастыря самой колоритной фигурой был юродивый Исаакий. Следуя примеру сирийских и греческих монахов, он старался противостоять дьявольским искушениям путем добровольного самопосрамления и тем выражал свое христианское упование. Превратности его судьбы и сознательно принятый им детски-простодушный образ жизни служат в тоже время серьезным предостережением от некоторых ложных форм аскезы, например, от радикального затворничества, считает Г. Подальски [8, с. 91], анализируя житие и жизненную позицию первого на Руси русского юродивого. Как и классические образцы Сирии и Египта, русское юродство также началось в монастыре. Необычный образ жизни монаха приобретает пророческий смысл как выражение протеста в конкретных обстоятельствах.
Святой Симеон Юрьевецкий из чувства жалости к крестьянам беспрекословно выполнял всяческие поручения, которые ему давали: молол хлеб в ручных жерновах, рубил дрова в лесу и носил их на себе, каждый день много воды носил на своих плечах и помогал работе всем, кому требовалось. Иоанн Лествичник повествует о брате Авакире, который жил в одном египетском киновийном монастыре: «...его все обижали, почти каждый день я видел, как слуги выгоняют его из-за стола» [5, с. 220-231]. Брат Авакир отвечал своим братьям дерзко и невоздержанно, за это был изгоняем. Сам Авакир понимал,
что братья делают это понарошку, отцы его испытывают на прочность решения принятия монашества. А другой старец провел тринадцать лет в выполнении самых тяжелых работ в монастыре, чтобы искупить свой долг. Дополнительные неудобства создавали монахи себе в келье: Михаил Клопский не спал на кровати, а лежал на полу при приеме пищи. Это известно из списков жития Михаила Клопского XVI в. [4, с. 421]. Из Повести о житии Михаила Клопского второй половины XV в. узнаем загадочное появление старца в монастыре, его нежелание назвать себя по имени — отречение от мирского бытия, чудесное изобличение вора и другое. «Явление Михайлы. Чудо Первое юродивого Христа ради из Клопска, что на реке Веряже»: пришел ночью, в канун Иванова дня. Игумен, взяв крест и кадило, пришел с чернецами в келью. Старец сидел в келье и писал, а сенцы в келью были заперты. Сотворил молитву трижды. Игумен Феодосий три по три раза повторял свои вопросы, а старец только вторил словам Феодосия (эхолалия). Князь Константин узнал святого и, назвав по имени, определил, что странника зовут Михаил (отречение от мира, исихия). Пророчества Михаила сбылись в отношении некоего попа Микифора, укравшего панагию. «Михайло молвит Микифору попу: «Будеши похабъ!» И с тех местъ у попа ни ума и ни памети. И повелел Михайло горн (печь) раскопати, а панагия в горну» [7, с. 346]. Отмечаем присущие юродивому черты поведения — эхолалия, молчальничество, пророчество, чудеса. Фраза «будешь похаб» означает лишение ума, но не относится к поведению юродивого целиком. Блаженная Исидора была бита своими сестрами по монастырю, а Авраамий Смоленский изгнан братией из монашеской обители, в которой он пять лет выполнял самую тяжелую работу и терпел от «завистливых монахов озлобления» [13].
Испытанием на смирение и беспрекословное подчинение воле духовного наставника (или старших братьев) в монастыре было выполнение всех, порой самых безумных, поступков. Принимая обет послушания, клирики как бы поступали в полное, почти рабское распоряжение к собратии. Указания и просьбы монахов были трудными, жестокими, бессмысленными, а порой соблазнительными и унизительными. Сознательное введение в разрез с принятой в киновии моралью, с воспитательными намерениями сегодняшнему читателю житий представляется аморальным. Однако надо иметь ввиду, что обет послушания в том и состоит, что человек не проявляет своей воли или своего отношения к выполняемому поступку. Другое дело, что принимающий на себя ответственность за юродство старается выполнить свое послушание еще более строго или в особенно глупом виде.
Монастырь — уединение от мирской жизни, ограниченное и почти постоянное количество людей — братии, однополая аудитория. Интересно отметить, что первые источники о ранних юродивых на Востоке называют имена женские. В Тавеннисиотском монастыре (Верхний Египет, ^в.) жила бессловесная инокиня, которая являет собой воплощенное смирение. Она безропотно терпела всяческие унижения от своих келийных сестер. В Сирии святая Илария, получив разоблачение своей обескураживающей деятельности, убегает из монастыря [14, с. 98-100]. Так, поставив себя в заведомо опасные и трудные условия, «спасались» верующие. На Руси юродство более распространено в мужских монастырях. «Проделки» юродивого вызывают недо-
умение, смех, обозление, но все же действуют не так эпатажно, как на людной городской площади. В мужском окружении в отсутствие женской аудитории заголение действует не так откровенно, поэтому братия шла на другие уловки, чтобы опозорить и унизить своего собрата по общежитию — и в быту, и на молитве. Да и сам юродивый нередко проявляет изощренную выдумку, чтобы обратить внимание братии, ведь в кельях каждый из служителей находится наедине. И там только юродивый может обрести свой реальный человеческий облик. Наедине с Богом и самим собой юродивый остается в келье, в тесном пространстве монашеского дома. Зачастую и в келье такой святой не дает себе отдыха, молится, ужесточает свой быт дополнительными трудностями. И все же монах может хотя бы в келье и хотя бы на некоторое время отрешится от суеты мира, наедине помолиться и снять с себя груз юродских страданий. Городской салес лишен и этого. Нередки случаи, когда юродивый, ужесточая себе сей вид «несения креста», сознательно ухудшал свои бытовые условия в монастыре, уходил в другой монастырь или вовсе покидал его, переходя в разряд городских юродивых во Христе.
Самоценность подвига юродства с христианской точки зрения ярко выражается в разделении юродства на городское и монастырское. К VIII в. в Византии города достигают расцвета. Фигура юродивого видна на самых оживленных улицах самых больших городов древнего Рима, а затем и Византийской империи. Так определяется городское юродство. Оно наиболее эпатажное, зрелищное и самое глубинное по воздействию на публику. Цель городского площадного юродства — наглядная демонстрация несовершенства социального окружения и призыв к переустройству себя во имя общего духовного совершенствования. «Буй» — юродивый в миру, на городской площади, среди толпы, он постоянно среди людей. Ему нельзя «отдохнуть» от своей социальной роли, сознание всегда в напряжении, в ситуации раздвоенности: внешние буйство и умопомешательство и внутренние спокойствие, незлобли-вость и покорность. Только изредка (в зимние безлюдные вечера или холодные ночи) буй остается один. Находясь в одиночестве в церкви, на паперти или в отдаленном от них месте, он не прекращает молиться. И если видит случайного встречного, снова «превращается» в сумасшедшего. Контроль за своим поведением еще раз доказывает, что юродивые совершенно обдуманно надевали на себя «личину безумия».
В отличие от монастырского общежительства, где аудитория однополая, у городских юродивых проявляется трансвестизм. Древневосточные жития святых содержат сведения о таком неканоническом, но довольно распространенном и впоследствии ставшем привычным действии, как сознательная провокация сексуального характера: заголение, обнажение на глазах толпы, непристойное совращение, посещение кабаков и бань и другие действия подобного характера. Этим юродивый хочет показать полное уничижение собственной плоти и демонстрирует мертвое для мира тело, например, Марк Лошадник или александрийский юродивый Виталий. Серапион Синдонит в эпизоде разговора с молчальницей и затворницей указывает ей на недостаток глубины ее подвига. Предлагая той выйти из дома, а затем прилюдно раздеться и получив отказ по причине стыда ее обнаженного тела перед людьми, он не только демонстри-
рует полное пренебрежение к собственной плоти, но и уличает затворницу в неправде: «Не особенно гордись, что ты всех благоговейнее (е^ареатера) и умерла для мира, ибо я мертвее тебя и делом могу доказать, что я умер для мира: ведь сам я все это могу проделать не стыдясь и не соблазняясь (алабшс; ка1 аv£лаlаxuvтwс)>> [14, с. 181-183].
Известны юродивые в египетских, сирийских, мало-азиатских и византийских городах (Амиды, Антиохия, Александрия, Константинополь). Из монастырей юродство перешло в городское пространство. Так было на Востоке. Русь дала специфический вариант монастырского юродства, когда юродивый, избирая замкнутость пространства, вынуждал себя проявлять свою странность среди знакомых ему людей. В принципе для юродивого это скорее исключение, чем правило, поэтому трудность данного подвига заключалась в том, чтобы настроить в отношении себя знакомых людей как незнакомых обидчиков, вывести их из себя, ввести в агрессивные действия, что противоречит спокойному облику монаха. Первые монахи, испробовавшие грех и праведность юродства, были Исаакий Печерский и Авраамий Смоленский, но более явно эта участь коснулась преподобного Михаила Клопского.
Впервые в истории русской культуры образцы поведения монаха и мирянина соприкоснулись довольно близко. На примере юродивого, который мог быть преподобным (клиром) или праведником (не принявшим монашеский постриг), области религиозного и профанного сознания средневековой Руси так органично взаимодействовали, что в результате такого контакта возник образец для поклонения как в одной, так и в другой среде. Форма поведения в стиле христианской мистики не предъявлялась обществу однозначно, а предполагала своеобразный духовный рост для восприятия фигуры юродивого. Облику и поведению юродивого были присущи загадки, тавматургия, необычные жести и движения, вызывающий вид, глоссолалия, иносказание, алогичность действий и другие подобные действа — все предъявлялось как корреляция святости, которая не должна переходить в гордыню.
Обратим внимание на исторический переход явления юродства из монастырского в городское, из плоскости религиозного послушания в вид подвижничества в миру. Но степень тягот исполнения обета блаженных невозможно измерить местом несения подвига: в монастыре свои ограничения, в городе свои трудности, но везде юродивый оставался одиночкой. Возможно, именно для этой категории можно ввести греческий перевод понятия «юродивый» — это «салес» — городской маргинал, отверженный изгой, предпочитающий борьбу в одиночестве, нежели объединение и поддержку. Самая пронзительная нота в обращении юродивого к Господу — голос правды, боль страдальца, безмолвный крик, одиночная «чаша страданий», сравнимая с последней молитвой Иисуса в Гефсиманском саду. Именно в этой своей позиции юродивый становится ближе всего идее земного пути Христа.
В результате рассуждений остается открытым вопрос подобия. Своим поведением, как в монашеской среде, так и среди городского или крестьянского люда, блаженный демонстрировал одиночество, он оставался маргиналом — стороной, отшельником, непринятым, отверженным, но все его поступки и мысли демонстрировали людям взгляд на самого себя, будили к размышле-
нию о своем месте в нашем земном мире. И каким бы честным и праведным ни был человек, юродивый всегда был выше него, хотя казался самым низшим из всех живущих на свете.
ЛИТЕРАТУРА
1. Алымов В. А. Архимандрит Феодосий: источники палестинского Устава // Лекции по исторической литургике. — СПб.: Нева, 2005. — 132 с.
2. Будовниц И. У. Юродивые Древней Руси // Вопросы истории религии и атеизма. — М.: МИРА, 1964. — Вып. XII.
3. Деяния Вселенских соборов. — Казань: Казанская Духовная академия, 1873. — Т.
VII.
4. Житие Михаила Клопского // Изборник (Сборник произведений литературы Древней Руси). — М.: Художественная литература, 1969. — С. 414-431.
5. Лествица или скрижали духовные преподобного отца нашего Иоанна игумена Синайской горы. — М.: Дар, 2009. — 528 с.
6. Мансветов Н. Церковный Устав — М.: ОЛДП, 1885. — 252 с.
7. Повесть о житии Михаила Клопского // Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина XV в. — М.: Художественная литература, 1982. — С. 334-349.
8. Подальски Г. Христианство и богословская литература в Киевской Руси (9881237 гг.). — СПб.: Византинороссика, 1996. — 572 с.
9. Преподобный и богоносный отец наш Нил, подвижник Сорский, и Устав его о скитской жизни, изложенный ректором Костромской Духовной семинарии архимандритом Иустианом. — М.: Троице-Сергиева лавра, 1991. — 80 с.
10. Погребной В. В. Криза святковосп: трансформащя и деформащя карнавально! культури // Achiement of high scool. — 2012. — Т. 12: Фiлософiя. — Софiя: «Бял град». — 80 с.
11.«Устав Студийский» по списку XII в. (фрагменты) // Источники по истории русского языка. — М.: Наука, 1976. — 263 с.
12. Федотов Г. П. Трагедия древнерусской святости // Судьба и грехи России. Избранные статьи по философии русской истории и культуры: в 2 т. — СПб.: София, 1991. — 352 с.
13. Четьи-Минеи 21 августа, Рукопись. XIX в. (?). — РНБ. — Л. 99 об.
14. The Lausiac History of Palladius: Византийские легенды / пер. С. В. Поляковой. — Л., 1972. — 426 с. (Сер. «Литературные памятники»). Переизд. 1994.
