CC BY
135
НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ
Вестник Омского университета. Серия «Право». 2010. № 1 (22). С. 176-187. © В.В. Кожевников, 2010
РЕЦЕНЗИЯ НА УЧЕБНИК Л.А. МОРОЗОВОЙ «ТЕОРИЯ ГОСУДАРСТВА И ПРАВА» - 2-Е ИЗД., ПЕРЕРАБ., ДОП. - М.: ЭКМО, 2007. - 448 С. (РОССИЙСКОЕ ЮРИДИЧЕСКОЕ ОБРАЗОВАНИЕ)
THE REVIEW ON THE TEXTBOOK OF L.A. MOROZOVA "THE THEORY OF STATE AND LAW". 2. ISSUANCE. - M.: EKMO, 2007. - 448 P.
В.В. КОЖЕВНИКОВ V.V. KOZHEVNIKOV
Данная рецензия посвящается критическому анализу учебника по теории государства и права доктора юридических наук, профессора Московской юридической академии Л.А. Морозовой.
Представляется, что рецензируемая работа - учебник по теории государства и права, написанный достаточно известным в юридических кругах ученым, займет своё подобающее место среди большого количества учебников и учебных пособий ХХ1 века по этой, без сомнения, важнейшей, одновременно общественной и юридической науке.
Как традиционно принято, сначала скажем о положительных характеристиках рецензируемой работы. Прежде всего отметим, что интерес вызвали некоторые части учебника: § 4 гл. 2 «Города - государства»; гл. 4 «Власть и её виды, особенности государственной власти», § 4 гл. 7 «Понятие, сущность бюрократии и её роль в выполнении функций государства», гл. 9 «Российская государственность», гл. 21 «Коллизии в праве»; гл. 30 «Социальное государство». Заслуживает
внимания и то положение, согласно которому последовательность изложения курса теории государства и права, его структура во многом обусловлена преподавательской работой автора в Московской государственной юридической академии и других высших
учебных заведениях России, которая учитывала восприятие того или иного учебного материала студентами и соответствующим образом смогла отреагировать в новом издании книги (С. 10). Однако любая серьезная научная работа, претендующая на то, что она написана с учетом «серьезных достижений в области общетеоретических исследований» (С. 9), не лишена некоторых недостатков, может быть подвержена критическому анализу, содержит те положения, которые требуют дальнейшей конкретизации. Общее замечание, которое касается стиля изложения, заключается в следующем: при изложении различных общетеоретических проблем автор приводит позиции российских ученых без указания соответствующей работы. Исключением является С. 77, 423, где указан учебник «Теория государства и права» под редакцией В.М. Корельского и В.Д. Перева-лова - М., 1997, однако без указания страницы, где утверждается приоритетность права, а не его господство (здесь речь идет о признаках правового государства. - В.К). В принципе можно догадаться о том, какая работа имеется в виду, учитывая приведенный в конце учебника список литературы (С. 442-447). Однако в ряде случаев это весьма затруднительно. Речь идет, например, о таких авторах, как В.П. Сальников,
Н.Л. Гранат, Н.В. Витрук и др., которые в работе Л.А. Морозовой упомянуты, однако их конкретные научные труды не приведены.
Может быть, это покажется слишком категоричным, однако полагаем, что в учебнике не должно быть никаких «загадок» типа: «есть и иные точки зрения» (С. 12), «в литературе встречается..» (С. 22) , «большинство же ученых склонны...» (С. 24) и т. д. и т. п.
Более частные замечания в общем и целом сводятся к следующим положениям. При этом критическом анализе постараемся придерживаться последовательности изложенного материала. Не совсем ясна позиция Л.А. Морозовой, касающаяся предмета изучения теории государства и права. На С. 12 приводятся различные позиции по поводу предмета теории государства и права (М.Н. Марченко, В.М. Сырых, В.К. Бабаева) и совсем неожиданно заявляется, что «предмет теории государства и права определяется в юридической литературе единообразно» (С. 12).
По-видимому, речь идет о том, что, как пишет автор, «предмет изучения теории государства и права составляют общие закономерности существования и развития государственно-правовых явлений» (С. 11). Попутно заметим, что здесь не учитываются закономерности возникновения государства и права, строения государственно-правовых институтов. Однако не это является главным. Как представляется, автор проявляет непоследовательность, соглашаясь с точкой зрения А.Б. Венгерова, который к предмету теории государства и права относил не только закономерное, но и случайное. В связи с этим Л.А. Морозова пишет, что «это справедливо, так как на развитие конкретного государства и права оказывают влияние и элементы случайности, в том числе случайное стечение обстоятельств, появление на политической арене отдельных личностей и др.». (С. 13).
§ 5 гл. 1 «Методология теории государства и права» также, на наш взгляд, содержит положения, требующие конкретизации. Во-первых, как представляется, содержание этого параграфа должно быть дополнено положениями, имеющими отношение к принципам, лежащим в основе методологии. Так, с
точки зрения Л.А. Морозовой, «под методом любой науки понимается совокупность приемов, правил, принципов (выделено нами. - В. К. ) научной деятельности, применяемых для получения истинных (объективно отражающих действительность) знаний»
(С. 22).
Во-вторых, трудно согласиться с автором, который пишет о том, что «среди частнонаучных методов принято выделять собственно юридические методы. К ним относятся сравнительно-правовой и формально юридический» (С. 26). Представляется, что более правы те ученые, которые методы частных наук трактуют как методы, разработанные конкретными науками: статистические, конкретно-социологические, психологические, математические, кибернетические и др., а специально-юридические - как приемы научного познания права, позволяющие выявить и описать (объяснить) специальноюридические характеристики права. Они включают: формально-юридический (догматический) метод, методы толкования права, сравнительно-правовой метод, метод государственно-правового моделирования, метод правотворческого эксперимента (см., например: Гойман-Калинский И.В., Иванец Г.И., Червонюк В.И. Элементарные начала общей теории права - М., 2003. - С. 31-32). К сожалению, частнонаучные и специально-юридические автором неоправданно смешиваются. Это касается, в частности, методов моделирования и социально-правового эксперимента, которые рассматриваются с позиции Л. А. Морозовой в качестве частнонаучных (С. 25).
В-третьих, думается, что весьма абстрактно раскрывается содержание некоего комплексного подхода как разновидности системного метода. В связи с этим автор учебника ограничился лишь одним предложением: «Комплексный подход порожден необходимостью исследования комплексов как особых систем, и в этом их близость» (С. 24). Анализ гл. 2 «Происхождение государства. Основные концепции» позволил сделать заключение о том, что, во-первых, автору следует более четче различать органы власти («общее собрание всех взрослых членов общины...») и органы управления. Во-вторых, непонятно, по какой причине ста-
рейшина назван в работе как «лидер (предводитель, вождь») (С. 29). По крайней мере, в этом случае следует учитывать, что Ф. Энгельс в своем произведении «Происхождение семьи, частной собственности и государства» (М., 1974) писал, что «.самый могущественный монарх и крупнейший государственный деятель или полководец эпохи цивилизации мог бы позавидовать тому не из-под палки приобретенному и бесспорному уважению, которое оказывают самому незначительному родовому старейшине» (С. 192). Впрочем, и сам автор в дальнейшем пишет о том, что «родовая власть не знала особого аппарата управления или слоя людей, исключительно занимающихся управленческой деятельностью на профессиональной основе. Старейшины и другие выборные лица были первыми среди равных и не имели каких-либо привилегий» (С. 74).
Думается, что требует конкретизации содержание разных подходов к пониманию государства. Нельзя ограничиваться лишь утверждением о том, что, «рассматривая государство с разных позиций - философской, исторической, социологической, юридической и проч., можно выделить лишь те или иные аспекты его характеристики.» (С. 51). На этой же странице утверждается, что «. всем государствам присущи некоторые общие черты, признаки, свойства», а затем анализируются лишь признаки государства (С. 51-55). Закономерно возникает вопрос: черты, признаки, свойства государства являются тождественными понятиями или они все-таки различаются? Трудно согласиться с автором, который полагает, что «в юридической литературе отсутствует типология государств по цивилизационному критерию (С. 64), что «.типологию государств по цивилизационному критерию ещё предстоит науке разработать» (С. 65). Интересно знать, а как относиться к типологии государств с точки зрения цивилизационного подхода Г. Еллинека, Г. Кельзена, Р. Макайвера и др.). Представляется, что весьма неубедительными и необоснованными являются такие утверждения: «сила власти чаще всего основывается на страхе перед угрозой санкции. Но этот момент непрочен, поскольку имеет тенденцию к постепенному ослаблению» (С. 75); «особенно велика роль идеоло-
гии в диктаторских режимах» (С. 77). Что касается последнего утверждения, хотелось бы подчеркнуть, что та весьма непростая сложившаяся ситуация, в которой находится наше общество, во многом была обусловлена тем, что оно не имеет ясной и осмысленной национальной государственно-правовой
идеологии, игнорируя такой неписанный закон: «сознание, в том числе и правовое, не терпит пустоты, какая-то, часто далеко не лучшая, система взглядов его всегда заполнит». Т.В. Синюкова, развивая эти замечания, подчеркивает, что в результате механической деидеологизации возникло опаснейшее, даже в сравнении с последствиями экономического кризиса, положение: усили-
вающееся ощущение духовной пустоты, бессмысленности, временности всего происходящего, которые зримо охватывает всё новые и новые слои населения». И далее говорится о том, что «в нашем деидеологизированном» сознании усиливается тенденция к социальному примитивизму, массовым абберациям, утрате тех слабых иммунитетов от харизматического, националистического популизма» (Синюкова Т.В. Правосознание и правовое воспитание // Теория государства и права / под ред. Н.И. Матузова и А.В. Малько - М., 2007. - С. 615).
Иными словами, оказывается, что велика роль идеологии не только при диктаторских, но и иных режимах. Представляется, что далеко не со всеми положениями, содержащимися в главе 6 «Функции государства», можно согласиться. Прежде всего это касается понятия функций государства, которое трактуется, как «особый механизм государственного воздействия на общественные процессы и отношения, определяющий (механизм) главные направления и содержание его деятельности по управлению обществом» (С. 101). Полагаем, что включение механизма государственного воздействия на развитие общественных процессов в понятие «функций государства» не совсем справедливо, так как тем самым делается попытка свести функции государства в целом к функционированию его механизма, а также подменить функционирование государства различными способами правового воздействия, хотя в науке существует такое самостоятельное понятие, как «правовые формы осущест-
вления функций государства». Впрочем, наличие последних признает и автор учебника, анализируя такие правовые формы, как законодательную (правотворческую), управленческую (исполнительную), судебную (правоохранительную) и контрольно-надзорную (С. 118). Хотя и здесь могут быть вопросы. Например, вторую правовую форму лучше бы назвать правоприменительной, а третью -просто правоохранительной, ибо существуют большие сомнения в том, являются ли суды правоохранительными органами. Возвращаясь к определению функций государства, обращает на себя внимание то, что Л.А. Морозова акцентирует внимание на «главные направления и содержание» деятельности государства по управлению обществом, хотя далее их по значимости делит на «главные и производные (вспомогательные)» (С. 106). Вряд ли можно согласиться и с утверждением ученого о том, что «общепринятой является квалификация функций государства по сферам деятельности: на внутренние и внешние» (С. 106). Дело заключается в том, что это не соответствует действительности.
Так, В.В. Лазарев в весьма категорической форме писал следующее: «Деление
функций на внутренние и внешние во многом является условным. Ведь деятельность государства внутри страны - в сферах экономики, политики, культуры и других - зависит, а нередко и в значительной степени, от внешних условий, от внешнеэкономических и культурных связей. Особенно ярко это проявляется в современных условиях, когда возникают такие образования, как Европейское содружество, Содружество Независимых Государств и т. п. Здесь различить внешние и внутренние функции зачастую невозможно» (Теория права и государства: учебник для юридических вузов / под ред.
В.В. Лазарева. - М., 1997. - С. 284). Полагаем, что требует конкретизации положение о том, что «наиболее универсальной считается классификация (речь идет об органах государства. - В.К.) по принципу разделения властей, т. е. деление органов государства на законодательные, исполнительные и судебные» (С. 123). Представляется, что в этом случае необходима хотя бы краткая характеристика названных органов. Это первое. А второе замечание заключается в том, что ав-
тор должен бы подчеркнуть, что деление государственных органов по трем ветвям власти является неполным, так как существенное место в государственном механизме занимает президент (глава государства), а также органы надзора и контроля (прокуратура, ведомственные и общегосударственные инспекции, Счетная палата и др.). Думается, что, без всякого сомнения, автору учебника следовало бы конкретизировать положение о том, что «нравственный (философский) и социологический подходы к праву образуют так называемое широкое понимание права, а нормативный - узкое» (С. 185). Интересно заметить, что далее все-таки оговаривается при характеристике психологического подхода к пониманию права, что «в широкое понимание права нередко включаются наряду с нормами права (выделено нами. -
В. К. ), правоотношениями, идеями права также и правосознание (С. 181).
При ознакомлении с содержанием гл. 12 «Право в системе регулирования общественных отношений» обращают на себя внимание следующие положения: 1) не раскрыто понятие ненормативного регулирования; 2) понимая социальные нормы как «определенные образцы, стандарты, модели поведения участников социального общения (С. 199), совершенно не уделяется внимание системе их признаков; 3) раскрывая вопрос о видах социальных норм, Л.А. Морозова анализирует такие социальные регуляторы, как обычаи, традиции, религиозные нормы, корпоративные нормы, политические нормы (С. 200202), однако далеко не все, например, этические и эстетические и др.; 4) совсем неожиданным является то, что из данной классификации социальных норм исключаются нормы права, хотя в дальнейшем ученый пишет о том, что нормы права являются социальными нормами (С. 203). Так, на С. 205 автор справедливо пишет о том, что «право относится к социальным нормам, поэтому ему присуще те черты, которые свойственны всем социальным нормам», которые, как ранее подчеркивалось, вообще не были названы; 5) трудно согласиться с утверждением ученого о том, что нормы морали создаются «всем обществом в процессе общения людей» (С. 203). По-видимому, в этом случае следует говорить о том, что нормы морали
создаются либо всем обществом, либо какой-либо его частью; 6) в равной мере это относится к положению, согласно которому то, «что регулируется правом, регулируется и моралью, но не все регулируемое моралью регулируется правом» (С. 204). Если со второй частью утверждения можно согласиться, то первая часть вызывает большие сомнения. В этой связи мы солидаризируемся с теми учеными, которые, рассматривая вопрос о взаимосвязи права и морали, пишут о том, что она (взаимосвязь) - объективно существующая зависимость между правом и моралью, обусловленная их регулятивной природой и связанной с этим доминирующей ролью в системе нормативного регулирования.
Наряду с правом мораль доминирует в этой системе. В сравнении с иными социальными нормами у морали наиболее широкая сфера действия. Лишь небольшие участки социальной действительности свободны от моральных оценок (Гойман-Калинский И.В., Иванец Г.И., Червонюк В.И. Указ. соч. -С. 132). Это означает, что сфера действия права и морали в значительной мере пересекаются, что не исключает того, что каждый из названных регуляторов имеет свою сферу регулирования; 7) на С. 204 автором подчеркивается, что «право и мораль тесно взаимодействуют в сферах «правотворчества и реализации права», хотя дальнейшие рассуждения ученого касаются не реализации права как таковой, а лишь одной из её форм - правоприменения. Кстати говоря, ученый необоснованно отождествляет реализацию и применение при характеристике нормы права.
Так, автор подчеркивает, что норма права «рассчитана на неопределенное число случаев реализации, т. е. может действовать неоднократно, каждый раз, когда возникают условия или обстоятельства для её применения» (С. 224). Полагаем, что автором необоснованно отождествляются или по крайней мере не различаются такие признаки норм права, как системность и специализация (С. 225). Представляется, что автор, судя по тексту, является сторонником трехчленной структуры логической нормы права. Однако, признавая, что данная структура (гипотеза, диспозиция и санкция) присуща нормам-правилам поведения, так и осталось неясным, какова структура других норм права,
в частности, норм-принципов, норм-целей, норм-дефиниций и др. Ученый ограничился лишь одним абстрактным предложением, согласно которому «эти нормы не имеют структуры, присущей нормам-правилам поведения» (С. 226). Совершенно непонятна позиция автора в отношении структуры норм-предписаний (регулятивных и охранительных). Обращает на себя внимание классификация санкций норм права. Автором приведена их классификация лишь по степени юридической определенности: абсолютно-определенные, относительно-определенные и альтернативные.
Во-первых, следует обратить внимание, как понимаются относительно-определенные санкции. Автор пишет о том, что они «допускают использовать меры воздействия в определенных рамках - “от” и “до”». Это характерно для норм уголовного кодекса, например, в ст. 107 УК РФ указано: «Убийство двух или более лиц в состоянии аффекта наказывается лишением свободы на срок до пяти лет» (С. 228). Приведенный пример ясно показывает, что относительно-определенные санкции могут выражаться и тогда, когда законодатель определяет лишь верхний предел неблагоприятных для правонарушителя последствий.
Во-вторых, классификация санкций
норм права является неполной. Достаточно сказать о том, что автором не анализируется такие санкции, как карательные и правовосстановительные, о которых говорится позднее при характеристике системы права (С. 256, 263). § 3 главы 14 «Нормы права» посвящается классификации норм права. Полагаем, что здесь автором должны быть конкретизированы характеристики исходных норм права, тем более учитывая, что они «занимают высшую ступень в иерархии нормативных установлений» (С. 229). Другие классификации норм права по различным основания целесообразно сопровождать примерами. Автором этого не делается, за исключением норм обязывающих, запрещающих, управомочивающих, а также норм временных (С. 232-233). Анализируя гл. 15 «Источники права», следует сказать, что ученым, во-первых, не определены общие признаки всех источников (форм права); во-вторых, рассматриваются не все виды источ-
ников права, например, правосознание, религия, джентльменское соглашение, в-третьих, вызывает сомнение утверждение о том, что «в мусульманских странах труды известных ученых-юристов считаются единственным источником права» (С. 240), хотя позднее подчеркивалось, что выделяются четыре главных источника мусульманского права; Коран, Сунна, Иджма, Кияс. При этом делается оговорка о том, что «судья при рассмотрении дела ссылается не на Коран или Сунну, а лишь на автора, авторитет которого общепринят» (С. 272); в-четвертых, весьма спорным является авторское утверждение о том, что в качестве одной из особенностей нормативных договоров является то, что он «заключается на основе норм публичного права - конституционного, административного, финансового и др.» (С. 242), хотя далее на С. 243 говорится, что «договорная форма распространена и в трудовом праве в виде коллективных договоров и соглашений». Автором отрасль трудового права отнесена к сугубо частным сферам (С. 262).
Анализируя закон как источник права, автором, в частности, утверждается, что он «действует прямо, непосредственно, без по-средующих актов» (С. 248), хотя далее, анализируя уже подзаконное правотворчество, говорится о том, что «оно предназначено для детализации законов, их конкретизации, решения вопросов, требующих оперативного реагирования» (С. 281). Представляется, что при классификации подзаконных нормативных актов (С. 252-253) упускаются из виду нормативно-правовые акты органов местного самоуправления и локальные нормативноправовые акты.
Полагаем, что требует конкретизации положение о том, что «в отличие от системы права, построенной главным образом на горизонтальных связях между входящими в неё элементами, т. е. на отраслевых различиях, система законодательства имеет не только отраслевые различия, но и иерархические -по юридической силе нормативно-правовых актов, а также федеративную систему законодательства, которая включает акты федерального законодательства и акты субъектов Федерации» (С. 260). При рассмотрении гл. 17 «Правовые семьи современного мира» также следует обратить внимание на некото-
рые положения критического характера:
1) сомнение вызывает авторское утверждение о том, что «Р. Давид выделял три правовые семьи: романо-германскую, англо-саксонскую и социалистическую, полагая, что все остальные семьи, которые можно вычленить, представляют собой модификацию этих трех семей» (С. 266). На самом деле он говорил о том, что, кроме трех основных правовых семей (трихотомия), существуют семьи религиозного и традиционного права. Как писал сам Р. Давид, к трем основным правовым семьям: романо-германской, англо-саксонской и социалистической примыкает весь остальной юридический мир, охватывающий четыре пятых планеты и названный «религиозные и традиционные системы» (Давид Р. Основные правовые системы современности - М., 1988. - С. 39-48); 2) на
С. 267 есть положение, согласно которому «наибольшее распространение в настоящие время получила классификация, построенная на основе трех главных критериев: особенности исторического развития правовых систем; источники права; структура права». Думается, что здесь необходимо назвать имя российского ученого теоретика А.Х. Саидова, который, имея в виду третий критерий, говорил не о структуре права, а о структуре национальной правовой системы, т. е. «наличии ведущих правовых институтов и отраслей права» (Саидов А.Х. Юридическая типологии и основные правовые системы современности // Общая теория права: курс лекций / под ред. В.К. Бабаева. - Н. Новгород, 1993.
- С. 56); 3) без всякого сомнения, анализ семьи общего (прецедентного) права с необходимостью требует анализа требований, предъявляемых к судебному прецеденту. Думается, что нельзя ограничиваться лишь указанием на то, что «. прецеденты строго обязательны для других судей при разбирательстве аналогичных дел» (С. 268); 4) при характеристике индуской правовой семьи (С. 273) автором упускается из виду, что к ней относится правовая система Индии, которая упоминается лишь далее (С. 274).
Анализ § 5 гл. 14 «Правотворчество» также вызывает некоторые вопросы: 1) характеристику кодификации необходимо дополнить положением о том, что она предполагает принятие нового сводного (выделено
нами. - В. К.) кодификационного акта
(С. 293-294); 2) требуется конкретизировать утверждение автора о том, что «ко всеобщей кодификации принято относить Свод законов» (С. 294). Дело заключается в том, что в этом случае следует подчеркнуть, что всеобщая кодификация - такой вид кодификации, который связан с созданием сводных кодификационных актов по всем отраслям права. Создание свода законов («Кодекса Кодексов») - наиболее характерный пример такой кодификации. Всеобщая кодификация предполагает принятие законотворческим органом кодификационных актов по всем отраслям законодательства и создание на этой основе объединенной, внутренне согласованной системы актов («Кодекса Кодексов»).
При этом следует учитывать, что создание такого кодификационного акта «Кодекса Кодексов» является стратегической линией совершенствования российского законодательства на длительную перспективу. Решению этой задачи должна быть подчинена вся кодификационная работа, проводимая в стране (см.: Гойман-Калинский В.И., Иванец Г.И., Червонюк В.И. Указ. соч. - С. 302). На наш взгляд, и в гл. 19 «Общее учение о правоотношениях» содержатся те положения, которые требуют конкретизации. Прежде всего это касается такой особенности правоотношения, как то, что «это волевое отношение». Л.А. Морозова полагает, что «для возникновения правоотношения требуется воля его участников, например, при вступлении в брак, при заключении сделки купли-продажи и др. Но для некоторых видов правоотношений достаточно воли только одной стороны, например, государства при возбуждении уголовного дела, при привлечении к административной ответственности» (С. 296).
В основном соглашаясь с этим, следует сказать, что во втором случае учитывается не воля государства, а воля властного компетентного органа государства. При этом мы должны учитывать, что во всех правоотношениях присутствует воля государства, закрепленная в соответствующей норме права. На С. 228 утверждается, что «субъект правоотношения должен обладать правосубъектностью, т. е. способностью быть субъектом права. Это относится как к физическим, так и к юридическим лицам». Думается, что, во-
первых, понятие правосубъектности следует трактовать как «свойство субъекта иметь субъективные права и юридические обязанности и осуществлять их в своих действиях» (Гойман-Калинский И.В., Иванец Г.И, Червонюк В.И. Указ. соч. - С. 364). Кроме того, следует иметь в виду, что ст. 49 ГК РФ законодателем названа «Правоспособность юридического лица». Думается, что внимание требует и такое утверждение Л.А. Морозовой, согласно которому «в полном объеме дееспособность наступает с момента совершеннолетия, а до этого человек обладает ограниченной дееспособностью (частичной) (С. 299). Применительно к этому положению ученым не учитываются два обстоятельства. Должны быть названы те нормы права, которые устанавливают возможность приобретения дееспособности в полном объеме до достижения совершеннолетия, имея в виду ч. 2 ст. 21 «Дееспособность гражданина» и ст. 27 «Эмансипация». Кроме того, в категорической форме возражаем против отождествления ограниченной дееспособности с частичной. Дело заключается в том, что если первая устанавливается ст. 30 ГК РФ «Ограничение дееспособности гражданина», то вторая -ст. 26 «Дееспособность несовершеннолетних в возрасте от четырнадцати до восемнадцати лет» и ст. 28 «Дееспособность малолетних». Полагаем, что при квалификации юридических фактов нарушена логика изложения. Имеется в виду то, что после анализа абсолютных и относительных событий ученый вдруг заявляет, что «выделяют также юридические факты - состояния. Они являются длящимися, например, родство, гражданство» (С. 303). Считаем, что в этом случае необходимо определить критерий, лежащей в основе такой классификации, которую имеет в виду автор, а таковым является критерий их продолжительности. И только после этого следует рассматривать юридические факты кратковременные и длящиеся.
Говоря о видах правоотношений (С. 305), отметим, что автором учитываются далеко не все виды правоотношений (например, простые и сложные, договорные и управленческие). Кроме того, обращает на себя внимание то, что автором признается существование абсолютных правоотношений, в которых «известен только управомо-
ченный субъект, все остальные потенциальные участники считаются обязанными, они не должны препятствовать осуществлению субъективного права» (С. 305). Оценивая это утверждение, хотелось обратить внимание на два обстоятельства: 1) при характеристике трех форм выражения юридической обязанности (С. 301) такая форма, при которой лицо обязанное не должно препятствовать осуществлению субъективного права, ранее не называлась: 2) признание ученым абсолютных правоотношений не согласуется с ранее сделанными заявлением о том, что правоотношение «предполагает индивидуализированную связь между субъектами, т. е. субъекты или поименно указаны, или по их социальной роли (продавец и покупатель, наследодатель и наследник, кредитор и должник и т. д.)» (С. 296).
Анализ гл. 20 «Теория реализации права» обусловил ряд положений, на которые следует обратить внимание автору: 1) полагаем, что, говоря о такой стадии правоприменения, как принятие решения, использовано не совсем удачное выражение, а именно: «абстрактная норма права приобретает индивидуально-властный характер» (С. 312);
2) представляется, что, кроме тех частей правоприменительного акта, как вводная, описательная, мотивировочная и резолютивная (С. 313), имеет право на существование и доказательственная часть (например, приговора по уголовному делу); 3) при анализе различий нормативно-правового и правоприменительного акта (С. 315) следует указывать также и их различия с точки зрения структуры, содержания, наименования и времени действия; 3) нельзя отождествлять принципы и требования, имея в виду, что в первом случае справедливость и разумность трактуются как принципы (С. 320), а во втором - как требования (С. 312).
Рассматривая гл. 22 «Толкование права», следует, на наш взгляд, подчеркнуть то, что, во-первых, ученый должен бы указать на те жизненные случаи, которые с необходимостью требуют толкования норм права;
3) создается впечатление, что автор до конца не определилась в предмете и объекте толкования. Так, ученый утверждает то, что «при этом основным объектом толкования выступает текст нормы или толкуемого акта»
(С. 330). По логике вещей вытекает, что существуют и неосновные объекты толкования, которые автором вообще не называются. По нашему мнению, под объектом толкования следует понимать законы и подзаконные нормативные акты, иные источники права, а под предметом - волю законодателя, выраженную в этих источниках права; 3) неудачным является следующее положение: «толкование разъяснения бывает двух видов: официальное и неофициальное. Некоторые ученые называют и третий способ толкования - по объему. Он применяется при несовершенстве закона, а точнее, при недостатках в юридическом оформлении воли законодателя» (С. 330). Конечно, толкование норм права по объему не является способом толкования, тем более среди способов толкования - грамматического, логического, систематического, историко-политического, телеологического, специально-юридического и функционального (С. 331-333) - он не называется. Кроме того, как представляется, нельзя сводить необходимость толкования норм права по объему лишь с несовершенством закона.
Оценивая гл. 24 «Механизм правового регулирования», хотелось бы обратить внимание на некоторые положения, требующие конкретизации: 1) при рассмотрении понятия механизма правового регулирования и его главного назначения называются различные позиции ученых по этой проблеме -Н.Г. Александрова, С.С. Алексеева, Н.И. Ма-тузова, А.В. Малько, В.В. Лазарева (С. 348349), однако почему-то проигнорирована позиция В.М. Сырых, который определяет правовое регулирование как деятельность государства и общества, осуществляемая в процессе подготовки и принятия норм права, их реализации в конкретных отношениях и применение государственного принуждения к правонарушителям в целях достижения в обществе стабильного правопорядка. По мнению ученого, механизм правового регулирования - сложное образование, состоящее из правовых средств, субъектов, осуществляющих правовое регулирование или правовую деятельность и юридически значимых результатов их деятельности. При этом единый механизм правового регулирования, сообразно стадиям правового регулирования,
подразделяется на три компонента: механизм правотворчества, механизм реализации норм права, механизм государственного принуждения (см. подробнее: Сырых В.М. Теория государства и права: учебник. - М., 2002. -
С. 161-168); 2) вряд ли стоит отождествлять элементы механизма правового регулирования с его стадиями (С. 351); 3) на С. 353 ученым называются следующие способы правового регулирования: а) запрещение; б) дозволение; в) обязывание (он правильно определяется как позитивное обязывание. - В.К.); г) рекомендации; д) поощрение и др. И далее следует весьма неудачное выражение: «в зависимости от способа правового регулирования выделяют такую категорию, как тип правового регулирования» (С. 353). Учитывая то, что автором выделяются два типа правового регулирования - общедозволительный и разрешительный, следует подчеркнуть, что тип правового регулирования следует трактовать как общая направленность юридического регулирования, зависящая от того, что лежит в его основе - общее дозволение или общий запрет; 4) полагаем, что весьма абстрактным является авторское утверждение о том, что «правовое регулирование имеет свои пределы, так как воздействие права на общественные отношения не может быть безграничным» (С. 354). Думается, что здесь весьма актуальными были бы положения о низшем и верхнем пределах правового регулирования.
Как справедливо подчеркивают ученые, пределы правового регулирования - границы социального пространства, в пределах которых объективно возможно распространение регулятивного действия права. Иными словами, пределы правового регулирования есть некая «демаркационная линия», отделяющая область правового от неправового и очерчивающая границы распространения позитивного права, предельность его воздействия на сознание человека и его деяния. Это границы властно-волевого воздействия государства на общественные отношения, поведение и деятельность людей. Они отделяют область правового от неправового, устанавливают границы распространения закона, определяют характер воздействия права на сознание и поведение людей. Как подчеркивают авторы, пределы правового регулирования обуслов-
лены как спецификой права (как особого регулятора), так и метаюридическими факторами, коренятся в природе человеческой деятельности, предопределены их общей культурой и цивилизованностью, детерминированы существующей системой отношений, особенностями регулируемых отношений, интересами государства и субъектов права, обусловлены экономическими, историческими, религиозными, национальными и другими обстоятельствами (см.: Гойман-Калин-ский И.В., Иванец Г.И., Червонюк В.И. Указ. соч. - С. 102).
Рассматривая содержание гл. 25 «Правомерное поведение», также хотелось бы обратить внимание на некоторые авторские позиции: 1) так, на С. 357 Л.А. Морозова, соглашаясь с точкой зрения В.В. Оксамытного, указывает на такой признак правомерного поведения, как общественная полезность, которая «означает заинтересованность общества в соблюдении установленного правопорядка, в уважении к закону, в соблюдении его требований» (С. 357). Представляется, что, говоря о правомерном поведении, следует сказать о том, что оно, как правило, является социально полезным. При этом ученым игнорируется классификация правомерного поведения по степени социальной значимости. Учитывая указанный критерий, оно подразделяется на такие виды, как: а) необходимое, имеющее повышенную социальную значимость, затрагивающее основы существования жизнеспособности сообщества;
б) желательное, которое весьма существенно затрагивает основы устройства общества, и поэтому государство в нём заинтересовано;
в) социально допустимое, с помощью которого удовлетворяются не противоречащие общественным частные интересы. Государство в нём не заинтересовано, однако никаких неблагоприятных последствий им не предусматривается (например, проведение забастовок, расторжение брака). Следует особо подчеркнуть, что только первые два из указанных видов правомерного поведения являются социально полезными для общества и государства. Поэтому ранее приведенное положение автора о том, что «норма права представляет собой модель регулируемых общественных отношений, которые желательны (выделено нами. - В.К.) с точки зре-
ния государства и общества» (С. 233), является весьма спорным; 2) в основном соглашаясь с тем, что «социально активное поведение относится к высшему типу правомерного поведения, поскольку основано на солидарности с требованиями закона, желании руководствоваться его положениями.» и тем, что оно «характеризуется не только глубоким восприятием личностью правовых идей и принципов (хотя трудно увидеть их различия. - В.К.), но и инициативой, творческим выполнением установлений закона» (С. 359-360), полагаем, что социально активное поведение - это поведение и добровольное, инициативное, требующее дополнительных затрат времени и человеческой энергии, и несколько превышающее требования, предъявляемые правом к правомерному поведению.
Критически оценивая гл. 26 «Правонарушения и юридическая ответственность», как представляется, можно выделить те авторские позиции, которые являются спорными. Так, ученый утверждает, что «применительно к преступлениям в юридической науке принято употреблять термин “общественная опасность”. Он используется и в отношении административных правонарушений (С. 361)». В связи с этим следует сказать, что «общественная опасность» является термином, в первую очередь, законодателя, который использует его в дефинитивной норме, закрепленной в ч. 1 ст. 14 УК, определяя понятие преступления. Если же мы обратимся к легальному понятию административного правонарушения, то признак общественной опасности отсутствует (см.: ч. 1 ст. 2.1 Кодекса Российской Федерации об административных правонарушениях); 2) полагаем, что весьма неудачным является выражение такого признака любого правонарушения, согласно которому «совершение виновного деяния деликтоспособным лицом - физическим или юридическим» (С. 361). Дело заключается в том, что деликтоспособность имеет отношение только к физическому лицу. Впрочем, в дальнейшем это не отрицает и сам автор, подчеркивая, что «как указывалось выше, физические лица должны обладать деликтоспособностью» (С. 362).
Что же касается юридических лиц, то термин «деликтоспособность» является не-
приемлемым. Не ясна точка зрения автора о том, что критерием способности нести юридическую ответственность в отношении юридического лица выступает «его статус» (С. 361). Обращает на себя внимание и то, что субъективная сторона правонарушения ограничивается только наличием вины (С. 363), однако не учитываются такие факультативные элементы, как цель и мотив. Что же касается классификации видов объектов правонарушений, изложенных на С. 364 (общий, родовой, непосредственный), то она должна быть дополнена указанием на видовой объект правонарушения. Достаточно много вопросов к автору применительно к § 3 «Юридическая ответственность: понятие и виды». Автор соглашается с позицией И.Н. Сеняки-на и В.И. Червонюка и считает, что «юридическая ответственность есть обязанность лица претерпевать определенные лишения государственно-властного характера, предусмотренные законом, за совершенное правонарушение» (С. 369). Правда, ранее юридическая ответственность трактовалась автором несколько иначе, а именно: «претерпевание негативных последствий личного или имущественного характера за невыполнение возложенных обязанностей» (С. 301).
Характеризуя признаки юридической ответственности, Л.А. Морозова пишет о том, что её «юридическим основанием служат предписания соответствующей нормы права, предусматривающей тот или иной вид юридической ответственности. Фактическое основание - это совершение правонарушения, все признаки которого устанавливаются составом правонарушения» (С. 370). Полагаем, что применительно к авторскому пониманию юридической ответственности это является справедливым. Однако далее, ученый, как представляется, противореча сам себе, вдруг утверждает, что «вместе с тем само совершение правонарушения не влечет автоматического возникновения юридической ответственности и применения мер принуждения (наказания). Для реального наступления юридической ответственности необходим правоприменительный акт.» (С. 370). Дело заключается в том, что если говорится о выделении оснований юридической ответственности, то их состав обусловлен пониманием юридической ответственно-
сти и, соответственно, определением момента её возникновения. Если юридическую ответственность трактовать как обязанность претерпевать определенные неблагоприятные последствия, то она возникает с момента: 1) либо совершения правонарушения;
2) либо его выявления; 3) либо вынесения правоприменительного акта. В первых двух случаях основаниями юридической ответственности будут являться норма права и факт совершения правонарушения. Правоприменительный же акт, в котором определяются конкретный вид и мера наказания (взыскания) выступает основанием не возникновения, а реализации юридической ответственности. В третьем случае основанием юридической ответственности является факт совершения правонарушения, а также соответствующая норма права и акт правоприменения. Если же понимать юридическую ответственность как меру государственного принуждения, применяемую компетентными органами к правонарушителю, то тогда она возникает с момента вынесения правоприменительного акта, и среди необходимых оснований указывают на нормы права, факт совершения правонарушения и правоприменительный акт.
Трудно согласиться с автором, который, рассматривая вопрос о классификации юридической ответственности и принимая за основу их содержание, выделяет два вида юридической ответственности - штрафную (карательную) и правовосстановительную (С. 372). В этом случае следует говорить не о видах юридической ответственности, а о видах санкций юридических норм, которые дифференцируются в зависимости от их направленности и реализация которых соответствует юридической ответственности и мерам защиты. По этому поводу в юридической литературе обращается внимание на то, что меры защиты (или восстановительные меры) направлены на восстановление нормального состояния правоотношений путем побуждения субъектов права к исполнению возложенных на них обязанностей (например, возмещение причиненного вреда, взыскание алиментов, восстановление на работу незаконно уволенного рабочего или служащего). При этом одновременно подчеркивается, что меры защиты иногда отождествляют с мера-
ми юридической ответственности (например, взыскание денежных сумм с должника при причине неисполнения договора займа, т. е. за гражданский проступок). Однако меры защиты применяются за правонарушения, обладающие минимальной степенью общественной вредности, а также в отдельных случаях при отсутствии противоправных деяний (например, возмещение вреда, понесенного при спасении имущества государственных и общественных организаций). Меры защиты заключаются в том, что лицо принуждается к исполнению лежащей на нём обязанности, которую оно ранее должно было исполнить, но не исполнило. Дополнительных лишений, кроме исполнения обязанности, в этом случае для лица не наступает (например, при взыскании алиментов удерживается сумма, которую лицо должно было выплатить добровольно). А юридическая ответственность связана с возложением на правонарушителя обязанности, не существовавшей до правонарушения. По своей основной направленности меры юридической ответственности обращены прежде всего к правонарушителю, их главная функция - карательная. Меры защиты применяются в целях обеспечения, восстановления интересов
управомоченного лица, их основная функция
- защита субъективных прав (см.: Лазарев В.В. Липень С.В. Теория государства и права: учебник. - М., 2005. - С. 419).
Следует отметить, что в дальнейшем, рассматривая вопрос о гарантиях законности, Л.А. Морозова всё-таки различает меры юридической ответственности и меры защиты, когда пишет о такой специальной гарантии, как «эффективность мер юридической ответственности и защиты прав и свобод граждан» (С. 388). В связи с этим под сомнение ставится такая цель юридической ответственности, как «восстановление нарушенных прав, возмещение причиненного ущерба» (С. 382). Анализ гл. 27 «Законность и правопорядок» позволил в процессе подготовки настоящей рецензии обратить внимание на следующие положения: 1) на С. 384 автором признается возможность использования комплексного подхода к определению понятия законности и анализируются три её аспекта - принципы государственно-правовой жизни, метод государственного руководства и режим жизни
общества, однако понятие законности не приводится. Между тем известный ученый-теоретик В.С. Афанасьев, даже не упомянутый в этом учебнике, используя комплексный подход, определяет законность «как принцип, метод и режим строгого, неуклонного соблюдения, исполнения норм права всеми участниками общественных отношений (государством, его органами, общественными и иными объединениями, должностными лицами, гражданами, то есть всеми субъектами права без исключения)» (Афанасьев В. С. Законность и правопорядок // Теория государства и права: учебник / под ред. А.С. Мордовца, В.Н. Синюкова. - М., 2005. - С. 425); 2) большие сомнения вызывает утверждение о том, что в структуре законности чаще всего выделяют нормативную основу законности, теоретико-мировоззренческую основу, средства, приемы и условия осуществления законности, систему эффективной защиты законности (С. 386). Непонятно, что имел в виду автор под структурой законности, но в юридической литературе ученые обращают внимание на содержание законности, имея в виду такие его элементы, как предметный, раскрывающий то, что должно соответствовать правовым требованиям; субъектный, показывающий состав субъектов, на которых распространяются обязанности соблюдать правовые предписания и право требовать такого соблюдения от других лиц; нормативный, определяющий круг правовых предписаний, обязательных для исполнения (см.: Афанасьев В.С. Указ. соч. - С. 426). Впрочем, и сам автор ранее обращал некоторое внимание на указанные элементы (С. 385); 3) анализируя предложенную классификацию специальных гарантий (собственно юридических условий и
средств), трудно согласиться с автором в том, что в качестве таковых выступает «состояние законодательства, в том числе полнота его, стабильность, уровень юридической техники, используемые средства правового регулирования» и «развитое правосознание и высокая культура населения и общества в целом» (С. 338). При этом первые относятся к общим правовым гарантиям, а вторые - к идеологическим, имея в виду, что общие гарантии - это объективные (экономические, политические, социальные идеологические, правовые, общественные) условия общественной жизни, в которых осуществляется правовое регулирование. Вот основные замечания, предъявляемые к рецензируемому учебнику, которые существуют наряду с иными недостатками: 1) гл. 10 ошибочно названа «Теория происхождения права (С. 171) вместо теории»; 2) не соответствует существующей государственно-правовой
реальности утверждение Л.А. Морозовой о том, что в России насчитывается 89 субъектов (С. 85); 3) неизвестно, по какой причине в гл. 32 «Институт прав человека в России» не нашлось места для анализа проблемы правового статуса человека и гражданина. Обращаем внимание и то, что в § 2 «Классификация прав человека» имеет место алогичность изложения текста (С. 428-438).
В заключение хотелось бы подчеркнуть, что такая подробная рецензия обусловлена следующим обстоятельством: если Л.А. Морозова сочтет сделанные замечания и пожелания дельными и обоснованными, то третье и последующие издания данного учебника будут более совершенными и доступными для студентов юридических вузов и факультетов, которым в первую очередь он предназначен.
