CC BY
107
ФИЛОСОФИЯ
Вестн. Ом. ун-та. 2015. № 4. С. 79-84.
УДК 11+130.2 А.М. Агальцев
РЕАЛЬНАЯ МЕТАФИЗИКА А.С. ПУШКИНА -СУЩНОСТНОЕ ОСНОВАНИЕ ФОРМИРОВАНИЯ ТЕРНАРНОЙ КУЛЬТУРЫ РОССИИ
Анализируется реальная философия Пушкина как сущностное основание становления и развития тернарной культуры России. Акцентируется внимание на том, что Пушкин не только вывел русскую литературу в первый ряд европейской и мировой литературы, но и заложил основания становления и развития тернарной культуры в российском обществе, что, к сожалению, остается до сих пор нереализованной возможностью.
Ключевые слова: реальная и теоретическая философия, бинарная и тернарная культура, социокультурный раскол, художественная философия, личностный поступок.
Творчество Пушкина исследуется многопланово: как поэта, прозаика, романиста, драматурга, историка, критика, журналиста. Но до сих пор в тени остается Пушкин - мыслитель, внесший серьезный вклад в становление и развитие отечественной реальной философии (метафизики) как атрибутивного основания генерирования и определения перспектив развития русской тернарной культуры. Поскольку в настоящее время «вопрос о переходе к общеевропейской тернарной культуре приобрел гамлетовский характер - “быть или не быть”» [1, с. 46], выявление оснований и возможных интенций тернарной культуры представляется императивным1.
Унаследовав из греческой классики соразмерность, определенность форм, Византия смогла пересилить и превратить в уравновешенные, гармоничные религиозные структуры даже те формы устремленности к единству с Богом, которые выработало раннее христианство. В русском православии приоритетной оказалась христианская страстность, которая в синтезе с языческим представлением о ценности материального мира сформировала принципиально иное мировоззрение. В нем сущностью явилось не столько исповедание будущей гармонии, сколько восприятие действительной дисгармонии земного мира с одновременной устремленностью к его преобразованию. Оригинальный сплав языческих и христианских элементов в православии оказал значимое, если не решающее, влияние на специфику русской культуры, отличающую ее от западноевропейской. Эта специфика проявилась и проявляется до сих пор в ее парадоксальности: динамичности, постоянном поиске все новых форм и одновременно неспособности их зафиксировать, стабилизировать и совершенствовать. Симультанно идут процессы генерирования, наращивания потенциала (духовно-нравственного, социального и др.) и его бесплодного, бессмысленного растрачивания. Поэтому «русскую культуру можно назвать диссонансной культурой в противоположность культурам гармоничного типа, для которых характерно использование постоянных и отработанных на протяжении столетий форм и правил и которые отдают предпочтение естественности синтеза всех своих устремлений, а не “страстности” и силе их проявления» [2, с. 13]. Противоречивость духовного мира творцов бинарной (диссонансной) структуры имела как позитивное, так и негативное воплощение. Позитивное: неизъяснимая глубина прозрений, открывавшая тайны бытия, латентные для тернарных (гармоничных) культур; негативное: итоговое, результирующее бесплодие, неспособность воплотить в организованные и стабильные структуры свои озарения. Рефлексия и саморефлексия поэта: «Его прозрения глубоки, / Но их глушит ночная тьма, / И в снах холодных и жестоких / Он видит “Горе от ума”» [3, с. 309].
© А.М. Агальцев, 2015
80
А.М. Агальцев
Пушкин - первый и главный учитель нашего времени, ибо в отличие от большинства русских людей достаточно рано осознал: «всякая земная сила, всякая человеческая мощь сильна мерой и в меру собственного самоограничения и самообуздания» [4, с. 323324]. Эта самодетерминация имела и имеет приоритетное значение как в онтогенезе, так и филогенезе - историческом становлении человека и социума. Проведенное исследование свидетельствует: черту Homo Sapiens пересекли лишь весьма немногие группы наших предков: только те, которые ценой неимоверных усилий через множество проб и ошибок сумели купировать, а затем и обуздать (преодолеть) зоологические эгоизм, испуг, страх, насилие, агрессию и одновременно генерировать, закреплять, воспроизводить коллективизм, взаимопомощь, мужество, толерантность, самопожертвование, сострадание, милосердие, любовь, дружбу как аутентично человеческие социокультурные, духовно-нравственные ценности. Именно они являются основанием самоопределения человека. Такие самоопределяющиеся люди -личности создают тернарную культуру.
В Западной Европе эти люди рождаются, формируются и создают творческую «критическую массу» в различных сферах социума в эпоху Возрождения. Это и сделало Западную Европу передовым регионом развития планеты. Лидирующие позиции были усилены в периоды Реформации и Просвещения. Объективность требует экспликации: приоритетное развитие Западной Европы шло не только благодаря внутреннему источнику - тернарной культуре, - но благодаря внешнему: безжалостной эксплуатации и безмерному ограблению колониальных регионов и неэквивалентному обмену с медленно развивающимися странами, в том числе с Россией. Стало быть, позиции тернарной культуры не всегда выдерживаются; в эгоистических интересах используются бинарные структуры.
Россия не прошла духоподъемных университетов Возрождения, Реформации, Просвещения. М.М. Бахтин, классик исследований творчества Франсуа Рабле и народной культуры средневековья и Ренессанса, связывает бинарность русской культуры с непрой-денностью ею эпохи Возрождения. В письме Н.М. Любимову (1962) он пишет: «Рабле до сих пор был нам, в сущности, совершенно чужд. И этот серьезный пробел ощущается повсюду. Этим в значительной мере объясняется известная односторонняя серьезность всей нашей культуры и литературы. Мы не получили прививки раблезианского смеха (и стоящей за ним великой карнавальной культуры)». Бахтин акцентирует: «Основная задача Рабле - разрушить официальную картину эпохи и ее событий, взглянуть на них по-новому, осветить трагедию или комедию эпохи с точки зрения смеющегося народного хора на площади», он активизирует и направляет
все «средства трезвой народной образности», чтобы изгнать из всех представлений той эпохи любую «официальную ложь и ограниченную серьезность, продиктованную интересами господствующих классов». Не доверяя слову своей современности «в том, что она говорит о себе и что она воображает о себе» [5, с. 468-469], он устремлен к раскрытию ее аутентичного смысла для народа сейчас и в будущем. Разрушая официальную имитацию серьезности, имитацию исторического пафоса, Рабле тем самым создает основания для новой аутентичной серьезности и для аутентичного исторического пафоса.
Есть все основания артикулировать: во-первых, творчество Пушкина одной из своих приоритетных интенций, как увидим при анализе «Евгения Онегина» и других текстов, имело также раскрытие аутентичного смысла российской действительности; во-вторых, Пушкин, подобно Рабле, не солидаризировался до логического завершения ни с одной из групп, ни с одной из партий в границах господствующего класса.
В океане бинарной культуры зарождались, развивались острова тернарной культуры. Отметим беззаветное служение Отечеству по собиранию, развитию, выращиванию живительных, творчески-перспектив-ных сил: Авраамия Смоленского, Серапиона Владимирского, Сергия Радонежского, Андрея Рублева, Максима Грека, М.В. Ломоносова, И.А. Крылова, В.С. Соловьева,
Д.И. Менделеева, В.И. Вернадского, Д.С. Лихачева и др. В их ряду особо значимое место занимает А.С. Пушкин, которого Н.А. Бердяев назвал ренессансным человеком. Приоритетное место Пушкина в культуре и истории России определяется прежде всего лите-ратуроцентричностью культуры и неизъяснимым до логического завершения авторитетом Слова, сохранившими решающую роль в становлении, амплификации художе-
ственно-метафизической традиции русской литературы. Эта интенция получает репрезентативное воплощение в энциклопедическом творчестве первого поэта России, который вывел русскую литературу в разряд мировой и сразу в первый ряд. 30-летнего Пушкина современники признали гением и первым поэтом России. Талант Пушкина вырос и расцвел на благодатной основе своих предшественников и современников: Ломоносова, Державина, Карамзина, Жуковского, Батюшкова, Крылова, Вяземского, Баратынского и др. В контексте поставленной проблемы зарождения и развития потенциала тернарной культуры в энциклопедической деятельности Пушкина особо значимое место занимает творчество И.А. Крылова. Его исключительно высоко ценил Пушкин, называя «истинно народным поэтом» с присущим ему веселым лукавством ума, насмешливостью и живописным способом выражаться [6, с. 23]. Ю.М. Лотман отмечает уникальную роль
Реальная метафизика А. С. Пушкина - сущностное основание формирования...
81
«одинокой и загадочной фигуры Крылова» в литературе своей эпохи: «Иногда он подымается почти до пророчества (курсив мой. -А. А.)» [7, с. 263].
Пророчества Крылова в его текстах-баснях раскрывают российскую действительность не только его и предыдущих эпох, но и нашего времени. Современный писатель Дмитрий Быков в одном из публичных выступлений сформулировал жесткий тезис: «В этой стране никто никому не нужен». Этот тезис художественно-метафизически выразил Крылов: «Когда в товарищах согласья нет, / На лад их дело не пойдет, / И выйдет из него не дело, только мука. / Однажды Лебедь, Рак да Щука / Вести с поклажей воз взялись / И вместе трое все в него впряглись: / Из кожи лезут вон, а возу все нет ходу! / Поклажа бы для них казалась и легка: / Да Лебедь рвется в облака, / Рак пятится назад, а Щука тянет в воду, / Кто виноват из них, кто прав - судить не нам; / Да только воз и ныне там (курсив мой. - А. А.)» [8, с. 111]. Полагаем, что Крылов выразил разобщенность, обособленность, а шире - социокультурный раскол российского общества не только его периода, но и последующей и современной эпохи - пророчество его сбывается, к сожалению. Возможное современное прочтение данного текста: 1. Лебедь - символ конфликтующей интеллектуальной части социума, которая сама расколота на множество противостоящих групп, репрезентирующих «отсутствие общих ценностей», что создает «уже не раскол, а расколо-тость на кусочки (курсив мой. - А. А.)» [9, с. 139]. 2. Рак символизирует власть, правящую элиту - коррумпированную до мафиоз-ности - она тоже расколота. 3. Щука - символ народа или основной массы людей, подобно щуке, устремленной в родную повседневную стихию. Народ предпочитает известное, без всяких новаций, ибо в России большинство реформ таят в себе не только неопределенность, но и негативные, опасные следствия, которые перманентно испытывают рядовые граждане, но не инициаторы и проводники этих реформ. Отмена крепостного права в 1861 г. проведена была так, что многие стороны этого многовекового рабства: приоритет общины перед индивидуальным хозяйствованием, негативное отношение к частной собственности, подавление личности, круговая порука, дедовщина в армии и др., -оказались столь живучими и глубокими до 1917 г., «что, опираясь на них большевикам удалось реставрировать некоторые (реально -многие, если не большинство. - А. А.) черты старой командной социально-экономической системы, а при Сталине довести ее до такого беспредела, который и не снился крепостникам XVIII в.» [10, с. 415].
Пушкин - порождение и творец тернарной культуры. Он одним из первых отече-
ственных мыслителей изумился парадоксальному соединению в нашей культуре процесса генерирования потенциала (человеческого, материального, духовно-нравственного) и его бесплодного, бессмысленного растрачивания. Прежде всего это было характерно для дворянства, которое как правящий класс призвано было радеть о сохранении и приумножении достояния социума. Но мотовство высшего сословия было широко распространено, и Пушкин чутко уловил и художественно-метафизически репрезентировал российскому обществу его многовековую аномалию: «Служив отлично-благородно, / Долгами жил его отец, / Давал три бала ежегодно / И промотался наконец (курсив мой. - А. А.)» [11, т. 6, с. 6].
Посылаемые Петром I в Западную Европу учиться механике, навигации, инженерии, кораблестроению и другим наукам и ремеслам дети дворян зачастую «бегали от науки на Афонскую гору, посещали “редуты”, и игорные дома, где дрались и убивали один другого, богатые хорошо выучивались пить и тратить деньги, промотавшись, продавали свои вещи и даже деревни», чтобы не оказаться в зарубежной долговой тюрьме [12, т. IV, с. 218]. Большинство русских дворян ХVIII-XIX вв. не поднялось не только до высокой, но и средней культуры. Неусвоенность ими категорий «меры», «формы», ренессансного скептицизма (отмечено нами ранее), эмбриональное развитие общественности, творчества при гипертрофии потребительства сформировало дворянство в «верноподданных бунтарей.». «Оно привыкло окружать престол, - артикулирует
В.О. Ключевский, - с вечно протянутой рукой попрошайки и трясти его за неподатливость» [12, т. IX, с. 443]. То есть Пушкин проницательно обнаружил аутентичный смысл мотовства, потребительства как социокультурного феномена русского общества, но его предупреждение не было услышано.
Талант Пушкина при всей его огромности был и все же в высшей степени специфическим: энциклопедическое знание отечественной и зарубежной литературы, современной и античной культуры сочеталось с удивительно тонкой и проникновенной способностью усваивать и творчески перерабатывать различные источники, прежде бывшие разобщенными и казавшиеся даже несовместимыми (например, ценности европейские и карамзинистско-арзамасские, «новаторские» и опыт их литературных антагонистов - «архаистов» из «Беседы любителей русского слова»), и заставить их взаимодействовать между собой, образуя новое единство. Эта уникальная синтетическая способность видеть мир целостно-философски, выделявшая Пушкина среди современников, развивалась, обогащалась в течение всех 25 лет его творческой деятельности. «Чем дальше продвигается этот процесс, тем шире
82
А.М. Агальцев
и сложнее становится синтез явлений, накопленных творческой памятью поэта на протяжении всей его личностной и художественной эволюции, тем более сложным и уникальным становилось то место, которое Пушкин занимал в отношении к современной ему эпохе, ее интересам и веяниям. Притягиваясь к какому-либо феномену - будь то эстетическая или политическая идея, художественный образец или круг человеческих связей, - Пушкин немедленно облекает это свое устремление в форму демонстративного иронического отталкивания». Постижение какого-либо явления облекается им в форму напоминания себе и другим о другой, обратной стороне медали. Художественный мир Пушкина «на все откликается - и ни во что не включается полностью (курсив мой. -А. А.); ничто не отвергает и ни с чем полностью не отождествляет себя; ни на чем окончательно не останавливается и ничто окончательно не покидает» [13, с. 81]. Тонкий анализ творческой эволюции поэта, проведенный Б.М. Гаспаровым в процитированном фрагменте, выходит далеко за пределы филологии, ибо вскрывает не только художественные, но и теоретико-методологические и нравственно-аксиологические основания гигантской поэтической лаборатории. Важнейшее место среди них занимает принцип самооснованности (causa sui) его творческой и человеческой судьбы. Эта самоосно-ванность, самоукорененность прослеживается уже в начале его жизненной и творческой судьбы и достигает своих высших форм реализации в период зрелости. И вся последующая творческая биография Поэта есть последовательное проведение целостной позиции «своего пути» - позиции самоценности поэзии, литературы, позиции, свободной от внешних воздействий, личной выгоды, общественного мнения, социального заказа. Поэзия, как и жизнь, есть сама по себе ценность. В письме В.А. Жуковскому (апрель 1825 г.) он лапидарно и четко это формулирует: «Ты спрашиваешь, какая цель у “Цыганов”? вот на! Цель поэзии - поэзия...» [11, т. 13, с. 167].
Взаимодействие, взаимовлияние разноплановых художественно-метафизических аспектов на основе принципов дополнительности, целостности, незавершенности
чрезвычайно обогатило творческую лабораторию поэта, открыло и развило его гениальное уменье креативно осмысливать, перерабатывать все лучшее в предыдущей традиции (отечественной и мировой), оригинально его трансформировать и превращать, как отмечалось выше, «чужое» в «свое». История создания «Евгения Онегина» - классический образец того, как творческое поведение поэта, преломленное через игровой литературный быт, трансформируется в художественное произведение. Олитературенный быт, био-
графические реминисценции как бы осуществляют предваряющую генеративную функцию, они - ««воспроизводящее лоно литературы» [14, с. 14]. Вместе с тем автор понимает их генеративно преходящую роль и своевременно купирует их место в своей жизни и творчестве (органически связанных): «Покамест упивайтесь ею, / Сей легкой жизнию, друзья! / Ее ничтожность разумею / И мало к ней привязан я (курсив мой. -А. А.)» [11, т. 6, с. 49].
Эти четыре строки и особенно следующая за ними пятая - итоговая (поэтически -метафизическое крещендо) - «Для призраков закрыл я вежды» - дают основание дерзкой гипотезе: Пушкин своей гениальной художественно-метафизической интуицией (««свет разума», по Декарту) предвосхитил феноменологическую редукцию (почти за 100 лет до открытия и теоретического обоснования ее Гуссерлем) и спонтанно ее использовал в своем творчестве. Пушкин, не ведая о своем предвосхищении метода с таким метафизическим определением, но создавая «волшебной силой» вдохновенья бессмертные Тексты, в которых явные и латентные следы самосозидания, самостроительства, духовного порождения своей личности, оказывается провидцем на многие десятки лет. Что открывало ему «(ничтожность» профанного мира и спонтанное выведение за скобки случайного опыта этого мира уже в ранних текстах: отметим эту процедуру 15-летнего поэта в первом опубликованном стихотворении «К другу стихотворцу» (1814). Вспомним один из сюжетов этого программного текста. Миряне укоряют своего деревенского священника, идущего со свадьбы, - в нетрезвости: «“Настави грешных нас - ты пить ведь запрещаешь, / Быть трезвым всякому всегда повелеваешь, / И верим мы тебе; да что ж сегодня сам...” / “Послушайте, - сказал священник мужикам, / - Как в церкви вас учу, так вы и поступайте, / Живите хорошо, а мне - не подражайте” (курсив мой. - А. А.)» [11, т. 1, с. 22].
Послелицейский период (о котором сам поэт скажет позднее: ««Безумных лет угасшее веселье»; «Элегия», 1830 г.) был богат на разнообразный эмпирический опыт. Художественно-философское чутье (интуиция) позволяет Пушкину дифференцировать его: что взять, а от чего отказаться: «Оставя шумный круг безумцев молодых, / В изгнании моем я не жалел об них... / И, сети разорвав, где бился я в плену, / Для сердца новую вкушаю тишину. / В уединении мой своенравный гений / Познал и тихий труд, и жажду размышлений (курсив мой. - А. А.)». Продолжим это послание Чаадаеву: «Владею днем моим; с порядком дружен ум; / Учусь удерживать вниманье долгих дум; / Ищу вознаградить в объятиях свободы / Мятежной младостью утраченные годы / И в просвещении стать с веком наровне (курсив мой. - А. А.)» [11, т. 2,
Реальная метафизика А. С. Пушкина - сущностное основание формирования...
83
кн. 1, с. 168]. Акцентируем внимание на саморефлексии и высочайшем требовании к себе - в просвещении стать с веком «наровне», что означало реализацию кантианского девиза «Sapere aude» - имей мужество пользоваться собственным умом! Это предполагает «удерживать внимание долгих дум», в современной коннотации - постоянные систематические мыследеятельностные практики. Синтез вышеизложенного позволяет говорить о личностном поступке поэта, органически связанном с его реальной философией. Личностный поступок выделяется из остальных деяний, ибо он совершается на собственных основаниях, а не по причине желаний, интересов, обычаев, которые имеют интенцию на причины вне самой личности. Обратим внимание на то, что концепт личностного поступка современный исследователь рассматривает в контексте анализа предмета философии в двух регистрах (аспектах): реальной философии и философии учений и систем (теоретической философии). Что имеет фундированную исследовательскую традицию в мировой и отечественной философии. Укажем на глубокий анализ соотношения практической философии (метафизики нравственности) и теоретической (спекулятивной) философии в работах И. Канта [15]. В отечественной философии интересными и конструктивными представляются идеи В.С. Соловьева о соотносительности философии жизни (реальной по М.К. Мамардашвили, практической - у И. Канта) и философии школы (теоретической или спекулятивной). В отличие от философии школы, которая, по В.С. Соловьеву, «относится исключительно к познавательной способности человека», философия жизни «отвечает также и высшим стремлениям человеческой воли, и высшим идеалам человеческого чувства, имеет, таким образом, не только теоретическое, но также нравственное и эстетическое значение, находясь во внутреннем взаимодействии со сферами творчества и практической деятельности (здесь и далее курсив мой. - А. А.)» [16, с. 179], но в то же время и отличаясь от них. То есть тождество философии школы (теоретической) и философии жизни (реальной, практической) предполагает и определенное различие как в самих предметах их интереса, так и в востребованности определенных свойств, состояний их субъектов. По В.С. Соловьеву, от человека, занимающегося философией школы, требуется «только развитой до известной степени ум», обогащенный познаниями и освобожденный от вульгарных предрассудков, или идолов, призраков познания, сказал бы Ф. Бэкон. Для философии жизни требуется еще «особенное направление воли, т. е. особенное нравственное настроение, и еще художественное чувство и смысл, сила воображения, или фантазии» [16, с. 179].
Несомненно, что все эти свойства и состояния в их предельном выражении были присущи творческому гению А.С. Пушкина. Конгруэнтна и основная интенция творческого дара поэта системообразующей устремленности философии жизни. Если философия школы занимается исключительно теоретическими проблемами, которые могут не иметь непосредственной связи с личной и общественной жизнью, то реальная философия «стремится стать образующею и управляющею силой этой жизни» [16, с. 179]. Без преувеличения можно сказать, что таковой была реальная философия А.С. Пушкина, воплощенная в его классических художественнофилософских текстах как основание преодоления социокультурного раскола, бинарности и перехода к тернарной культуре.
В силу вышесказанного заключим, что А.С. Пушкин энциклопедизмом, неисчерпаемостью своего художественно-метафизического творчества, внепартийностью, универсальностью общения, личностным поступлением - заложил основания тернарной российской культуры.
ПРИМЕЧАНИЕ
1 Понятие «тернарная культура» употребляем вслед за Ю.М. Лотманом в цитированной работе, понимая под ней: постепенность, преемственность, созидательность, творческий характер преобразований, толерантность, диалог, соразмерность.
ЛИТЕРАТУРА
[1] Лотман Ю. М. Механизм Смуты (К типологии русской истории культуры) // История и типология русской культуры. СПб. : Искусство-СПБ,
2002. С. 33-46.
[2] Евлампиев И. И. История русской философии : учеб. пособие для вузов. М. : Высш. шк., 2002. 584 с.
[3] Блок А. А. Собр. соч. : в 6 т. Л. : Художественная литература, 1980. Т. 2. 472 с.
[4] Струве П. Б. Дух и слово Пушкина // Пушкин в русской философской критике: Конец XIX - первая половина XX в. М. : Книга, 1990. С. 317-327.
[5] Бахтин М. М. Собр. соч. : в 7 т. М. : Языки славянских культур, 2010. Т. 4 (2). 752 с.
[6] Пушкин А. С. О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И. А. Крылова // Полн. собр. соч. : в 10 т. Л. : Наука, 1978. Т. VII. С. 19-24.
[7] Лотман Ю. М. Культура и взрыв. М. : Гнозис : Прогресс, 1992. 272 с.
[8] Крылов И. А. Лебедь, Щука и Рак // Крылов И. А. Басни. М. : Художественная литература, 1983. 304 с.
[9] Федотова В. Г. Хорошее общество. М. : Прогресс-Традиция, 2005. 544 с.
[10] Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII - начало XX в.) : в 2 т. СПб. : Дмитрий Буланин, 1999. Т. 1. 548 с.
[11] Пушкин А. С. Полн. собр. соч. : в 17 т. М. : Воскресенье, 1994-1996.
[12] Ключевский В. О. Соч. : в 9 т. М. : Мысль, 19891990.
84
А.М. Агальцев
[13] Гаспаров Б. М. Поэтический язык Пушкина как факт истории русского литературного языка. СПб. : Академический проект, 1999. 400 с.
[14] Вольперт Л. И. Пушкин в роли Пушкина. Творческая игра по моделям французской литературы. Пушкин и Стендаль. М. : Языки русской культуры, 1998. 322 с.
[15] Кант И. Основы метафизики нравственности // Кант И. Соч. : в 6 т. М., 1965. Т. 4 (1). С. 219310.
[16] Соловьев В. С. Соч. : в 2 т. М. : Мысль, 1988. Т. 2. 822 с.
