CC BY
167
ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ
УДК 165.6
Л. А. Микешина
Размышления о субъекте неклассической эпистемологии
Обсуждается необходимость изменения уровня абстракции субъекта неклассической эпистемологии с целью приближения к многообразию научного знания, реальному познанию в целом, оставаясь при этом в сфере философии и не переходя к психологическим характеристикам субъекта.
Необходимо учитывать, что человек познающий обладает системой ценностей, не только обыденным, но и специализированным знанием, вписан в культурно-исторические и социальные отношения. Поэтому реконструкция познания не может ограничиваться гносеологическим субъектом или «сознанием вообще», она осуществляется, исходя из разных оснований, представлений и целей субъекта, в частности из жизни как «жизнеосуществления» и «жизненного мира» и телесно-ориентированного подхода в эпистемологии. В качестве форм «конкретизации» субъекта рассматриваются коммуникативная рациональность, конвенции, в частности в этике, и проблема «живого знания».
Discusses the necessity of changing the level of abstraction of the subject non-classical epistemology order approximation to the diversity of scientific knowledge, real knowledge in general, while remaining in the sphere of philosophy and not turning to the psychological characteristics of the subject.
It is impossible not to take into account that a person cognizant has a system of valuable products, not only commonplace, but also specialized knowledge inscribed in the cultural-historical and social relations. Therefore, the reconstruction of knowledge cannot be limited epistemological subject or "consciousness in General", it is based on different grounds, views and goals of the subject, in particular, of life as "ispossible" and "life world", and body-oriented approach in epistemology. As a form of "concretization" of the subject, discusses communicative rationality, of the Convention, in particular in ethics and the problem of "living knowledge".
Ключевые слова: эмпирический субъект, коммуникативная рациональность, конвенциональ-ность, неклассическая эпистемология, моральное сознание, «живое знание».
Keywords: empirical subject, communicative rationality, conventionality, nonclassical epistemology, moral consciousness, the "living knowledge".
Современной эпистемологии предшествовал длительный процесс внедрения в понимание как естественнонаучного, так и социально-гуманитарного познания идеи предельно абстрактного, трансцендентального субъекта как главного условия получения истинного знания. Классический гносеологический подход позволил существенно продвинуться в развитии всех форм познавательной деятельности, выработать конкретные формы методологии научного исследования и обоснования знаний, что подтверждает его значимость и необходимость. Но имея столь значимое, развиваемое в веках абстрактно-гносеологическое основание, сегодня возможно и необходимо переходить к следующему, более трудному этапу - приближению к реальному познанию, для чего необходимо понизить степень абстракции субъекта познания, оставаясь при этом в сфере философии и не переходя к психологическим параметрам субъекта. Это лишь узаконит тот факт, что сегодня в ходе эпистемологического анализа во многих случаях добавляются качества и свойства, существенно обогащающие субъекта, расширяющие содержание этой категории в целом.
От гносеологического к эмпирическому субъекту познания. Если Декарт осуществил восхождение от эмпирического субъекта к предельно абстрактному, что было важнейшим и необходимым этапом в становлении и развитии философии познания, то теперь на основе сформировавшейся, имеющей многовековой опыт и развитой гносеологии стало возможным и необходимым для дальнейшего движения понизить степень абстракции субъекта, приближаясь к реальному
© Микешина Л. А., 2015 6
познанию. Сегодня нельзя не учитывать, что человек познающий обладает экзистенцией, «жизненным миром», системой ценностей, не только обыденным, но и специализированным знанием, вписан в культурно-исторические и социальные отношения. Теперь, опираясь на развитые в веках и на современные логико-гносеологические и методологические знания, мы можем обратиться к феномену «идолов», о которых писал Ф. Бэкон, считавший истину «дочерью времени», объяснить их не только как предшественников «идеологии», по К. Мангейму, но и как социальную и культурно-историческую природу субъекта и его познания.
Сегодня у эпистемологии принципиально иная и более сложная задача - не столько осуществить предельную гносеологическую абстракцию, приближаясь к трансцендентальному уровню, сколько выявить и оправдать формы и результаты необходимого присутствия субъекта в знании, его структурных и операциональных компонентах, представить это в категориях философии познания. Снижение уровня абстракции до эмпирического субъекта соответственно влечет нестрогость, релятивность, неполную проверяемость, что лишает знание, казалось бы, объективной истинности и статуса научности. Это было несомненным для сторонников классической рациональности и соответствующей эпистемологии. Однако сегодня изменилось само представление о трансцендентальности знания (сознания), особенно в применении к неформализуемому, нестрогому, ценностно нагруженному, во многом метафорическому, обращенному к человеку, его ценностям социально-гуманитарному знанию [1]. После определенной дискуссии необходимость снизить уровень абстракции субъекта познания в неклассической эпистемологии признал В. С. Степин, отметивший, что «инвариантные признаки субъекта», его «обогащение» необходимы и в полной мере соотносятся с теоретическими результатами многих наук [2].
В зарубежной философии достаточно широко обсуждается сама проблема уровней и форм трансцендентальности субъекта познания. Так, К.-О. Апель, рассматривая один из случаев - вне-эмпирические измерения языковых форм, писал о том, что «соответствующая языковая игра, которую предполагает лишенное произвола употребление правил, получает у позднего Витгенштейна трансцендентальное значение» [3]. Таким образом, проблема трансцендентальности, в частности, переводится из сферы сознания, в сферу языка - «семиотической трансформации трансцендентальной философии» и коммуникативной рациональности, предполагающей, в свою очередь, «консенсусную теорию истины». Именно такой подход особенно значим для эпистемологии гуманитарного знания, реальность которого - тексты и язык, а трансцендентальный субъект, формируемый языком и коммуникативным сообществом, становится субъектом наук о духе.
Наряду с развитием категории трансцендентального субъекта происходит и уточнение самого понятия эмпирического субъекта, снятие его неопределенности и многозначности. Традиционное понимание эмпирического субъекта в классической гносеологии - это индивидуум, наделенный всеми конкретными характеристиками. Однако Гегель, например, не видит в этом «помеху» для понимания природы Я, субъекта, когда пишет, что Я есть «всеобщее, в котором абстрагируются от всего особенного, но в котором вместе с тем все заключено в скрытом виде. Оно есть поэтому не чистая абстрактная всеобщность, а всеобщность, которая содержит в себе все» [4]. Соответственно, категория эмпирического субъекта опирается на всеобщность во втором смысле.
Современная эпистемология нуждается в категории субъекта как целостности, «содержащей в себе все», не только когнитивные, логико-гносеологические, но и экзистенциальные, культурно-исторические и социальные качества, участвующие в познании. Иными словами, целостного человека, замененного «частичным» гносеологическим субъектом в традиционной теории познания, необходимо на новом уровне вернуть в современную эпистемологию, сочетающую абстрактно-трансцендентальные и экзистенциально-антропологические компоненты. Однако путь возвращения не может быть просто обратным тому, что проделал в свое время, восходя к cogito, Декарт, - необходимо не исключить свойства «обыденного человека», но осмыслить категориальное содержание понятия «эмпирический субъект», его сложную когнитивную структуру. Это предполагает экспликацию двухуровневости (многоуровневости) субъекта как разных степеней абстракции и разных типов всеобщего. Такой подход существенно обогащает содержание категории субъекта в эпистемологии и философии науки. Наиболее полно он представлен, например, К. Ясперсом в концепции четырех уровней описания человеческого «Я», обобщающей различные трактовки субъекта [5].
Целостный подход к субъекту познания, основываясь на единстве трансцендентального и эмпирического, не может сегодня также удовлетвориться идущей от Платона традицией понимания субъекта в виде «чистого сознания» и предполагает осмысление телесности человека в качестве характеристики эмпирического субъекта. Как отмечал М. Мерло-Понти в «Феноменологии восприятия», в опыте тела «мы учимся распознавать это сочленение сущности и существования», что приводит нас к признанию смысла, идущего не только от универсального конструи-
7
рующего сознания, но и от телесности. Для познания значимо само постоянство тела, всегда присутствующего для познающего человека как первое и главное «воплощение бытия», посредник и средство общения с миром, «неявный горизонт нашего опыта», «мера всего» и «универсальный измеритель». Апель также полагал, что картезианское субъектно-объектное отношение недостаточно, поскольку чистое сознание объекта, взятое само по себе, не может «извлечь значение из мира». Сознание должно заставить себя стать существующим как единое целое здесь и сейчас, как телесная, вещественная вовлеченность (man'sbodilyengagement) когнитивного сознания.
Таким образом, можно констатировать, что реконструкция познания давно уже не ограничивается гносеологическим субъектом или «сознанием вообще», она осуществляется, исходя из разных оснований, представлений и целей субъекта, в частности из жизни как «жизнеосуществ-ления» и «жизненного мира», по Э. Гуссерлю [6], и телесно-ориентированного подхода в эпистемологии [7]. Среди многообразных форм «конкретизации» эмпирического субъекта все большее внимание привлекают, в частности, коммуникации и конвенции.
Коммуникативная рациональность - базовая составляющая эмпирического субъекта. Проблема коммуникативности исследуется сегодня в различных направлениях и аспектах. Одно из ее социальных последствий - возникновение «второй реальности», символической, виртуальной, замещающей саму действительность и выдающей себя за нее. Коммуникативность существует так же, как профессиональное общение внутри наук, где главными коммуникационными структурами являются научные сообщества, кафедры, лаборатории, институты, публикации и симпозиумы, семинары, системы научно-технической информации, а также «невидимые колледжи» -неформальные объединения, личное общение конкретных ученых. Коммуникации реализуются через такие формы общения, как сотрудничество, соавторство, ученичество и принадлежность к научной школе. Коммуникативный аспект познания, наряду с культурно-историческим, социально-психологическим и лингвистическим аспектами, в полной мере выражает социокультурную природу познания. Коммуникации складываются в целостную систему различных интерсубъективных, межличностных, массовых формальных и неформальных, устных и письменных связей и отношений и тем самым предстают как феномен, чутко улавливающий и фиксирующий изменения ценностных ориентаций научных сообществ, смену парадигм, исследовательских программ, в конечном счете отражающих изменения в социально-исторических отношениях и культуре в целом. Именно в процессе профессионального общения, формального и неформального, непосредственного и опосредованного, происходит социализация ученого, т. е. становление его как субъекта научной деятельности, освоение им не только специальной информации, но самого способа видения, парадигмы, традиций, а также системы ценностного предпосылочного знания - философско-мировоззренческого и методологического. Одновременно в процессе общения происходит стратификация познавательных структур, что в конечном счете определяет преобладание тех или иных концепций, подходов и направлений исследования [8].
Активно разрабатываемому в последние годы понятию «коммуникативная рациональность» способствовало осмысление ее А. П. Огурцовым в контексте развития и движения от классического нормативного разума к «радикальному сдвигу в трактовке критериев знания: вместо поиска истины - определение правдоподобности, вместо дедуктивного вывода - логика аргументации, вместо гомогенного трансцендентального Субъекта - коммуникативное сообщество» [9].
Можно вычленить следующие эпистемологические типы и функции общения эмпирического субъекта, влияющие на ход научно-познавательной деятельности и ее результат - знание. Это оформление знания в виде определенной объективированной системы, т. е. в виде текстов (формальная коммуникация); применение принятого в данном научном сообществе унифицированного научного языка, стандартов и конвенций, формализаций для объективирования знания; передача системы предпосылочного знания (мировоззренческих, методологических и иных нормативов, принципов и т. д.), способа видения, парадигмы, научной традиции, неявного знания, не выраженного в научных текстах и передаваемого только в совместной научно-поисковой деятельности. Следствием общения в познавательной деятельности становится также реализация на логико-методологическом уровне диалогической формы развития знания и применение соответственно таких «коммуникативных форм» познания, как аргументация, обоснование, объяснение, опровержение, интерпретация, конвенция и тому подобные, направленные лично участнику общения.
Конвенции как базовый элемент коммуникативной рациональности эмпирического субъекта. Особое значение в когнитивной деятельности как коммуникации имеют конвенции, соглашения, введение или исключение которых представляет собой одну из универсальных познавательных процедур наряду с репрезентацией, интерпретацией, категоризацией и др. Познавательные конвенции предполагают введение норм, правил, знаков, символов, языковых и других систем на основе договоренности и соглашения субъектов познания. Это в свою очередь ставит 8
такие проблемы, как объективные и субъективные предпосылки и основания конвенций, способы введения и исключения конвенций в обыденном и научном познании, искусственность конвенции и проблема истинности знания, явные и неявные конвенции в познании, их зависимость от традиций, системы ценностей и культурно-исторических предпосылок.
Важнейшими и очевидными конвенциями в научно-познавательной деятельности являются языки (естественные и искусственные), другого рода знаковые системы - модели, схемы, таблицы, а также логические правила, эталоны, единицы и приемы измерения, когнитивные стандарты в целом. Они не рассматриваются при этом как некие самостоятельные сущности, произвольно «членящие» мир и навязывающие человеку представления о нем, но понимаются как исторически сложившиеся и закрепленные соглашением конструкты, имеющие объективные предпосылки, отражающие социокультурный опыт человека, служащие конструктивно-проективным целям познания и коммуникации в целом.
Наивно-материалистические представления о природе научного познания часто подвергали критике конвенциональность, считая ее произволом и субъективностью. Однако если не сводить познание только к отражательным процедурам и признать коммуникативную природу познавательной деятельности, то многие «механизмы» и результаты познания должны быть переоценены. К. Поппер, в целом оценивая конвенции и конвенционалистский подход не однозначно, поддерживал ряд его положений, выявляющих когнитивную значимость договоренности, но принципиально не соглашаясь с другими, абсолютизирующими конвенциональные моменты в научном познании, что, по-видимому, в принципе является вполне разумной позицией, хотя аргументы за и против могут быть различными.
Общие предпосылки и особенности конвенциональности Поппер обсуждал, в частности, в двухтомном труде «Открытое общество», где посвятил конвенциям целую главу «Природа и соглашение». Он напомнил об истории различения, в частности, в древнегреческой философии законов природы и норм как установленных конвенций в обществе. В отличие от природных законов, нормативные регулярности, порождаемые коммуникациями, не являются вечными, неизменными, поскольку вводятся самими людьми и ими же могут быть изменены или даже отменены. Необходимо учесть, что сама искусственность конвенций - это «не то, что они были сознательно сконструированы, а то, что люди могут их оценивать и изменять, т. е. нести за них моральную ответственность» [10]. Необходимо осознавать различие между законами, введенными человеком и основанными на соглашениях, и законами природы, неподвластными человеку и обществу.
Обращение, например, к «понимающей социологии» М. Вебера позволяет подтвердить постоянное присутствие различных видов соглашения в базовых формах социального действия, в том числе связанных непосредственно с познанием. Стоит отметить одну тонкость, на которую он специально обращает внимание. Ситуация обычно усложняется и реальное поведение может быть одновременно «ориентировано на несколько систем установлений, которые по принятому в них конвенциональному мышлению в смысловом отношении «противоречат» друг другу, однако тем не менее параллельно сохраняют свою эмпирическую «значимость». ...Индивид ориентирует свое поведение на эти конвенциональные предписания; однако, скрывая свои действия, он ориентируется на требования закона» [11]. В главе «Согласие» цитируемой работы Вебер вводит и соотносит ряд близких, но не тождественных понятий, характеризующих коммуникативность: общность, в частности языковая общность; «значимое» согласие и действия, основанные на согласии; наконец, договоренность - эксплицитная (легальная, явная) и имплицитная (молчаливая, неявная).
Социологи, размышляющие о специфике конвенций в социологических исследованиях, отмечают, что в отличие от естествознания, где, например, соглашение относительно выбора единиц измерения является в большинстве случаев тривиальностью, в социальном познании принятие таких конвенций оборачивается трудноразрешимой проблемой квантификации качественных свойств и характеристик. Так, в конкретно-социологических исследованиях качественные характеристики (например, социальная принадлежность, мнения людей и т. п.) не имеют установленных эталонов измерения и конструируются в соответствии с природой изучаемого объекта и согласно гипотезе исследования. Практические возможности измерений существенно зависят от умения исследователя найти или изобрести, обосновать надежную измерительную процедуру, добиться ее принятия научным сообществом.
Коммуникации, конвенции и основания морали эмпирического субъекта. Эти проблемы особо значимы для гуманитарных и социально-исторических наук, где традиционная категория абстрактно-гносеологического субъекта во многом теряет свои познавательные возможности. В статье «Априори коммуникативного сообщества и основания этики» (1972) Апель опирается именно на эмпирического субъекта, рассматривая конвенции в контексте познания и особого рода
9
коммуникаций, когда люди «поставлены перед задачей брать на себя солидарную ответственность за последствия своих действий в планетарном масштабе», чему «должна соответствовать интерсубъективная значимость норм или, по меньшей мере, основного принципа этики ответственности» [12]. Какое место в этом контексте занимают «фактические конвенции», как они соотносятся с этическими нормами эмпирического субъекта, возможно ли конвенционализм рассматривать в сфере «практического разума» как основания, которые «должны добавляться к объективным критериям рационализации - к логике и эмпирической информации» - вопросы, поставленные Апелем на последующие десятилетия. Возможный путь решения он рассматривал следующим образом. Ни нормы, ни ценностные суждения, а следовательно, и конвенции не выводятся с помощью логико-математических умозаключений или индуктивных выводов из фактов, они попадают «в сферу ни к чему не обязывающей субъективности», к иррациональным произвольным решениям. Однако конвенции слишком значимы, чтобы их не принимать во внимание, как это предлагалось, например, в аналитической «метаэтике». С помощью конвенций, договоренности формируется «публичная воля», «субъективные решения совести», «волевые решения с коллективной ответственностью» и другие формы, которые, в конечном счете, становятся основаниями для принятия «интерсубъективно обязательных норм».
«Этически релевантным» представляется также вопрос о моральной обязательности конвенций и их последующего выполнения. «Если не существует этического принципа, каковой был бы и нормативно обязывающим, и интерсубъективным, то этическая ответственность принципиально не в состоянии трансцендировать сферу приватного. Однако же это не значит, что основополагающие для всякой демократии конвенции (государственные договоры, конституции, законы и т. д.) формально не обладают никакой моральной обязательностью» [13]. В конечном счете, Апель рассматривает основной принцип «коммуникативной этики» как «этики демократического формирования воли посредством соглашения (конвенции)».
Идеи К.-О. Апеля нашли фундаментальное развитие в книге Ю. Хабермаса «Моральное сознание и коммуникативное действие» (1982). При разработке теории коммуникативного действия в качестве «философского фактора» и метода Хабермас привлек моральное сознание. Он использует работы представителя американского прагматизма Л. Кольберга, его теорию развития морального сознания личности как возрастания моральной способности суждения и, соответственно, качественного изменения конвенциональности. Хабермас, в свою очередь, увидел в этом основу для определения соотношения различных степеней консенсуса и уровней коммуникативности. Таким образом, перед нами своего рода модель становления рациональной коммуникации с позиции возрастания моральной конвенциональности.
Кольберг выделил в «ступенях морали», которые проходит формирующаяся личность общения, три уровня становления моральной способности суждения: преконвенциональный, конвенциональный и постконвенциональный. В каждом случае процесс улаживания моральных конфликтов и принятие правил коммуникации базируется на разных основаниях, разных типах моральных суждений: от стремления избежать наказания - к доверию партнерам и, наконец, добровольное согласие с законами, нормами и правилами, принятыми в сообществе. Происходит переход на ступень универсальных этических принципов, которые определяют для личности характер общения и коммуникации. Формирование «социальных перспектив» в развитии рациональной (моральной) коммуникации, по Кольбергу, должно идти в следующем направлении: от существующей эгоцентрической точки зрения, не учитывающей интересы других и не признающей авторитета, к признанию общественных приоритетов, соглашений и договоров, моральных оценок. Соответственно на каждой ступени меняются основания для конвенций - от сугубо личных до общественных, опирающихся на закон и мораль; не на всех ступенях конвенции существуют, их степень и основания меняются, что соответствует понятиям «конвенциональной ролевой структуры». При этом, если с помощью дефиниций выделяется некоторая идеальная форма коммуникации, то «следует показать, что, когда мы говорим о правилах коммуникации, речь идет не просто о конвенциях, но о неотъемлемых предпосылках» [14] различного вида и о «интуитивном предпонимании» эмпирического субъекта. Тем самым подчеркивается, что если в данном случае при анализе коммуникаций речь идет преимущественно о конвенциях, то это не означает, что только они определяют характер и тип коммуникаций.
Опираясь на идеи Кольберга, Хабермас предлагает концепцию типов интеракции на всех трех уровнях - преконвенциональном, конвенциональном и постконвенциональном. Так, при переходе от «жизненного мира» ребенка к социальной жизни взрослеющей личности «социальный мир подвергается морализации», возникает «параллель между социоморальным и когнитивным развитием», кроме того, что существенно, эмпирический субъект «может подвергать рефлексии первоначально скрытые мыслительные операции и имплицитные познавательные 10
достижения более ранних ступеней, т. е. он может включиться в эпистемологическую рефлексию» [15] и тем самым выйти на уровень компетенций зрелой личности. Соответственно на конвенциональной ступени это знание «тесно сплетено с имплицитными фоновыми достоверностя-ми» жизненного мира, что приобретает значимость для характера коммуникаций. В дальнейшем «постконвенциональное мышление выходит за пределы традиционного мира норм», преодолевая «конвенциональную мораль», оно становится более самостоятельным и может включаться в спор теоретиков морали, который «приводится в движение историческим опытом, и на время его можно разрешить, прибегая к философской аргументации» [16], а не только к средствам психологии. Так Хабермас описывает этапы развития самостоятельности эмпирического субъекта и «преодоление конвенционального образа мыслей» в системе интеракций и коммуникаций.
Эти проблемы я рассматривала неоднократно, и их повторение вызвано тем, что я по-прежнему не усматриваю заинтересованности либо возражений подобной постановке вопроса о тесной взаимосвязи проблем коммуникативности и конвенциональности в познавательной деятельности. Тем не менее они с необходимостью сопровождают познавательную деятельность как эмпирического субъекта, так и социальных сообществ различного типа.
Итак, конвенции и коммуникации - это приемы и средства, которыми пользуется эмпирический субъект. Но все более значимым и не только для эпистемологии, но для познающего общества в целом становится тот факт, что субъект, включенный в «жизненный мир», обладает не только информацией, но «живым знанием» и интуицией.
Эмпирический субъект и «живое знание». В социально-гуманитарных науках обращение к жизни как феномену культуры и истории обусловлено, во-первых, необходимостью постижения изначального опыта восприятия реальности и выявления дорефлексивного знания, предшествующего разделению на субъект и объект; во-вторых, осознанием своего рода «нерелевантности» абстракций высокого уровня - «чистого сознания», логической конструкции, - в конечном счете лишающей человека познающего тех связей, которые соединяют его с реальным миром. Единичное-всеобщее, по Гегелю, в большей степени соответствует этим первичным областям знания, оно предстает как «живое» бытие реальности, обладающей темпоральностью, связностью и целостностью. Обращение к феномену жизни в социальной эпистемологии предполагает расширение сферы рационального, введение новых его типов и, соответственно, понятий и средств концептуализации, а также принципов перехода иррационального в рациональное, в целом их динамику, что осуществляется постоянно в любом познании и должно быть также признано законной процедурой в научном познании.
Как многозначное и синтетическое понятие «жизнь» меняет свое содержание в зависимости от области научного знания. В социально-гуманитарных текстах это понятие приобрело культурно-исторические и философские значения, в которых на первый план выходят интуитивно постигаемые первичность жизненной реальности, ее темпоральность, событийность и непрерывность течения. Формируется новое, вбирающее в себя оба подхода содержание понятия жизни на стыке учений о биологической и культурной эволюции - в идее коэволюции, а также в идеях геннокультурной теории и эволюционной эпистемологии. У. Матурана и Ф. Варела в концепции аутопойэзиса рассматривали «жизнь как процесс познания», познание - как «непрерывное сотворение мира через процесс самой жизни» [17].
Однако в последние десятилетия все больше обсуждают не столько соотношение категорий субъекта и «жизненного мира», сколько актуальную проблему современного информационного общества - место и роль «живого знания» эмпирического субъекта в развитии и трансформации этого общества. В известном документе - Манифесте «К обществам знания» (2005 г.), разработанном десятками ученых - социологов, философов, историков, экономистов, культурологов, политиков и др., среди многих высоко значимых идей главенствует идея «живого знания» человека. Информатизация существенно «повысила в цене» знание, не поддающееся формализации, основанное на опыте, интуиции, способности к ориентации, самоорганизации и нахождению общего языка, - знание, приобретаемое в общении, «рассеянное» (Ф. Хайек) в повседневной культуре, экономике и бесконечно многообразной деятельности конкретных людей. «Живое знание» в соединении с высокой степени креативностью эмпирического субъекта сможет существенно дополнить и обогатить научное мышление его когнитивно-инструментальную рациональность. Разумеется, это рождает многие новые проблемы в организации и осуществлении когнитивных и обучающих процессов, но сам факт - приближения предельной абстракции «субъект» к эмпирическому субъекту и реальному процессу познания - ставит особые теоретические задачи перед современной эпистемологией, философией в целом.
Примечания
1. Микешина Л. А. Трансцендентальные измерения гуманитарного знания // Вопросы философии. 2006. № 1; Микешина Л. А. Эмпирический субъект и категория жизни // Эпистемология и философия науки. Т. XIX. 2009. № 1. Я вновь обращаюсь к этой проблеме, поскольку она до сих пор не освоена в должной мере отечественными философами.
2. Степин В. С. Научная рациональность в историческом измерении // Философия познания. К юбилею Л. А. Микешиной. М., 2010. С. 16.
3. Апель К.-О. Трансформация философии. М., 2001. С. 176.
4. Гегель Г. В. Ф. Наука логики // Энциклопедия философских наук. Т. 1. М., 1975. С. 123.
5. Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1991. В отличие от Ясперса, к сожалению, исследователи часто не эксплицируют категорию субъекта в своих текстах, полагая, что значение этого понятия, уровень и тип абстракции уже навсегда определены и трактуются однозначно.
6. Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная философия. СПб., 2004. С. 74, 174
и др.
7. Бескова И. А., Князева Е. Н., Бескова Д. А. Природа и образы телесности. М., 2011.
8. См.: Habermas J. Theorie des kommunikativen Handelns. Bd. 1. Fr./M., 1981. S. 7-8; Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб., 2000.
9. Огурцов А. П. От нормативного разума к коммуникативной рациональности // Этос науки. М.: Academia, 2008. С. 48.
10. Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 1. Чары Платона. М., 1992. С. 99.
11. Вебер М. О некоторых категориях понимающей социологии // Вебер М. Избр. произведения. М., 1990. С. 514.
12. Апель К.-О. Априори коммуникативного сообщества и основания этики // Трансформация философии. М., 2001. С. 265-266.
13. Там же. С. 279.
14. ХабермасЮ. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб., 2000. С. 141.
15. Там же. С. 252 (со ссылкой на Т. Маккарти и Ж. Пиаже).
16. Там же. С. 264.
17. Матурана У., Варела Ф. Древо познания. Биологические корни человеческого понимания. М., 2001. С. 7, 154.
Notes
1. Mikeshina L. A. Transcendental'nye izmereniya gumanitarnogo znaniya [Transcendental dimension of humanitarian knowledge] // Voprosy filosofii - Questions of philosophy. 2006, No. 1; Mikeshina L. A. EHmpiricheskij sub"ekt i kategoriya zhizni [Empirical subject and category of life] // EHpistemologiya i flosofya nauki - Epistemology and philosophy of science. Vol. XIX. 2009, No. 1. Again I refer to this problem as it is still not developed adequately by Russian philosophers.
2. Stepin V.S. Nauchnaya racional'nost' v istoricheskom izmerenii [Scientific rationality in the historical dimension] // Filosofiya poznaniya. K yubileyu L. A. Mikeshinoj - Philosophy of knowledge. For the anniversary of L. A. Mikeshina. Moscow. 2010. P. 16.
3. Apel' K.O. Transformaciya filosofii [Transformation of philosophy]. Moscow. 2001. P. 176.
4. Hegel G.V.F. Nauka logiki [Science of logic] // EHnciklopediya filosofskih nauk - Encyclopedia of the philosophical sciences. Vol. 1. Moscow. 1975. P. 123.
5. Jaspers K. Smysl i naznachenie istorii [Meaning and purpose of history]. Moscow. 1991. Unlike Jaspers, unfortunately, researchers often do not make explicit of the category of the subject in their texts, believing that the value of this concept, the level and type of abstraction are forever defined and interpreted unambiguously.
6. Husserl E. Krizis evropejskih nauk i transcendental'naya filosofiya [Crisis of European Sciences and transcendental philosophy]. SPb. 2004. Pp. 74, 174 and others.
7. Beskova I. A., Knyazeva E. N., Beskova D. A. Priroda i obrazy telesnosti [Nature and images of physical-ity]. Moscow. 2011.
8. See: Habermas J. Theorie des kommunikativen Handelns. Bd. 1. Fr./M., 1981. S. 7-8; Habermas Yu. [Moral consciousness and communicative action]. SPb. 2000.
9. Ogurtsov A. P. Ot normativnogo razuma k kommunikativnoj racional'nosti [From a normative reason to communicative rationality] // EHtos nauki - Ethos of science. Moscow. Academia. 2008. P. 48.
10. Popper K. Otkrytoe obshchestvo i ego vragi [Open society and its enemies]. Vol. 1. The Spell Of Plato. Moscow. 1992. P. 99.
11. Weber M. O nekotoryh kategoriyah ponimayushchej sociologii [About some of the categories of the understanding sociology] // Weber M. Fav. works. Moscow. 1990. P. 514.
12. Apel' K.O. Apriori kommunikativnogo soobshchestva i osnovaniya ehtiki [Priori of the communication community and the foundations of ethics] // Transformaciya filosofii - Transformation of philosophy. Moscow. 2001. Pp. 265-266.
13. Ibid. P. 279.
