CC BY
68
Т. В. ЛУКЬЯНЕНКО,
аспирант кафедры японской филологии, ДВГУ
ПРОБЛЕМЫ ДРАМАТУРГИИ ПИСАТЕЛЕЙ «СИРАКАБА»
Творческое объединение «Сиракаба»(«Белая береза») сложилось в 1910 г. как содружество выпускников дворянского лицея Гакусю-ин — Школы пэров. Молодые писатели были выходцами из высших сословий японского общества и не знали жизненных тягот, но жестокости окружающего мира заставляли их испытывать «физическую боль» и вызывали их протест. Стремясь преобразовать общество на основах добра и справедливости, они обратились к идеям гуманизма и своим литературным вождем избрали Л. Н. Толстого. «Неогуманис-ты»(«синдзиндосюгися»), или
«неоидеалисты»(«синрисосюгися»), как их нередко называют, посвятили себя углубленному исследованию духовной сущности человека. Они хотели найти смысл жизни и познать себя, провозгласив принцип «слушаться своей совести во всех мелочах жизни»1. Из учения великого русского писателя они восприняли то, что было им близко по духу: проповедь абстрактного гуманизма в духе христианской «любви к ближнему» и непротивления злу насилием. Участники литературного сообщества «Сиракаба» мечтали о переустройстве мира исключительно путем перевоссоздания каждой отдельной личности, избрав основой своей идеологии принцип «самоусовершенствования».
Писатели «Сиракаба» внесли значительный вклад в духовное развитие японского общества в первой половине XX столетия. Изучение их творчества связано с широким кругом проблем, значимых для осмысления процессов социально-культурного развития Японии. К числу выдающихся представителей «Сиракаба» относятся Мусякодзи Санэа-цу (1885—1976), Сига Наоя (1883—1972), Арисима Такэо (1878—1923). Свою деятельность группа начала с издания журнала «Сиракаба» и публикаций европейских авторов, у которых японцы учились художественному мастерству. Среди представителей европейской школы были и выдающиеся драматурги. Сига Наоя писал в своем дневнике: «Утром читал современную драму
Метерлинка. Сложно и непонятно»2.
Наиболее ярким выразителем принципа
«самоусовершенствования» в группе «Сиракаба» был Мусякодзи Санэацу. Он рассматривал человека как отдельного индивидуума вне его связи с обществом и проповедовал возвеличивание собственного внутреннего мира. Героиня его повести «Покои персикового цвета», не задумываясь, порыва-
ет отношения с другими людьми и старается развивать свое внутреннее «я». Это и послужило для Хонда Сюго, современного японского литературоведа, поводом квалифицировать литературу писателей «Си-ракаба» как «литературу эгоизма»: «Литературу группы «Сиракаба» принято называть литературой гуманизма. Однако, поскольку отправной точкой для этой литературы является решимость быть непоколебимыми, видя несчастья и жертвы других людей, это, в сущности, литература эгоизма»3. Впоследствии Мусякодзи Санэацу как идеолог группы «Сиракаба» освободился от раннего увлечения Толстым.
Анализируя мировоззренческие позиции писателей «Сиракаба», Хонда Сюго отмечал: «Мусякодзи и Сига полагали, что помочь другим можно только помогая самому себе. Такое решение привлекало и Арисима, но в глубине души он сознавал, что если вместе с тобой не будут спасены другие, то и собственное спасение невозможно»4. Японский литературовед также писал: «Среди писателей группы «Сиракаба» были две точки зрения на смысл их деятельности: «самоусовершенствование» (все, что есть во мне, я создаю сам) и точка зрения важности общественного характера деятельности человека. Это были прямопротивоположные полюсы сознания. На одном из них находился Мусякодзи Санэацу, а на другом — Арисима Такэо»5.
Однако, несмотря на разногласия, молодые писатели много сделали, борясь за новые нравственные и художественные позиции. Разнообразие жанровой палитры способствовало росту творческого мастерства участников группы «Сиракаба».
Мусякодзи Санэацу в пьесах «Его младшая сестра» («Соно имо-то»), «Сон одного юноши» («Ару сэйнэн но юмэ») выразил протест против войны. На него оказали влияние гуманистические и пацифистские идеи Л. Н. Толстого.Во многих произведениях Мусякодзи в полный голос звучит толстовская проповедь добра, справедливости, гуманного отношения к человеку. В период русско-японской войны для японской общественности имел огромное значение памфлет Толстого «Одумайтесь!», в котором великий русский миротворец заклеймил братоубийственную войну народов. Например, Арисима Такэо писал в дневнике от февраля 1904 г.: «Судьба моей страны во многом зависит от отношений с Россией. Но я почему-то больше всего думал о Толстом». И далее: «Каково же ему сейчас видеть, как его соотечественников, горемычных русских крестьян, гонят в пекло войны, на муки, на страдания, на убой!»6
Антимилитаристские настроения японских писателей обострились во время первой мировой войны и послужили основой для создания ярких сочинений, наполненных гражданским пафосом. В пьесе Мусякодзи-Санэацу «Его младшая сестра» представлена судьба художника Хиродзи, лишившегося на фронте зрения, который находит мужество, чтобы создать книгу о жестокости войны, ее антигуманной сути. Сидзуко, кроткая и любящая сестра, хочет служить поддержкой брату и жертвует своим личным счастьем. Она выходит замуж за богатого человека, хотя душой стремится к другому. Пьеса
разоблачает милитаризм как зло, несущее горе людям. Она поднимает такие социальные проблемы, как бесправное положение женщины в обществе и противоречия между богатством и бедностью.
Пьеса «Сон одного юноши» написана в условно-фантастической манере. Юноше является Неизвестный, олицетворяющий таинственную силу судьбы, и уводит его в загробный мир — на «митинг убиенных». Души жертв войны, солдат и мирных жителей, скорбят о своей участи.Они полны ненависти к убийцам и взывают к отмщению. Юноша, услышав трагические истории гибели людей, потрясен страшными картинами войны, человеческими страданиями.
В пьесе-сказке «Да здравствует человек!» («Нингэн бандзай!») писатель проповедует идеи «всеобъемлющего братства», привнося в них буддийские концепции. Он стремится раскрыть нравственное превосходство человека « над богами и ангелами» как итог «самоусовершенствования личности»7.
Что касается Сига Наоя, то он был мастером психологического рассказа, но проявил себя и как драматург. Перу писателя принадлежат два драматических сочинения — «Старые супруги» («Рофуфу») и «Осенний ветер» («Акикадзэ»). Вслед за Мусякодзи Санэацу, который не считал пьесу «Сон одного юноши» сценичной и назвал её «драмой для чтения», Сига Наоя не стремился увидеть свои пьесы на театральных подмостках, понимая всю сложность их сценического воплощения8.
Сига Наоя высоко ценил такое качество художественного произведения, как «неприрученная энергия», т. е. естественная энергия, данная человеку от природы. Эта энергия обозначена им как духовный ритм. Он полагал, что в жизни динамичного, страстного человека присутствует сильный ритм, и, когда такая личность становится героем драматического произведения, этот ритм передаётся зрителям, волнует их. Бывает, что произведение написано мастерски, но не обладает духовным ритмом, лишено сильного эмоционального заряда. Это происходит оттого, что высокой эмоциональной энергией бывает наделён лишь талантливый художник9.
В пьесе «Осенний ветер» внимание писателя занимают «мелочи жизни», повседневный быт. Через эти мелочи выявляются взаимоотношения людей — Отца и Дочери, их чуткость, забота друг о
друге, душевная теплота. Пьеса камерна, написана для двух
10
действующих лиц10.
Подобно А. П. Чехову, для которого обыденность — это способ усилить драматизм ситуации («Люди обедают, только обедают, а в это время рушатся их судьбы и разбиваются сердца»), Сига Наоя, детализируя обыденное занятие персонажей (люди штопают носки, только штопают носки), показывает доверительное участие друг в друге близких людей, за которым кроется семейный разлад.
Вскоре идиллическая картина сменяется сценой напряжённого объяснения Кэйко (дочь) с матерью, и выясняется, насколько холодны их отношения («Я просто терпеть не могу разговаривать с матерью»). Оказывается, мать ушла из семьи к престарелому литератору,
оставив на попечении отца взрослую дочь и малолетнего сына. Проблема нравственного выбора в ситуации «Я и другие» встала перед каждым персонажем пьесы, и автор пытается раскрыть, как она решается героями.
Прежде всего выделяется образ Отца, исполненный истинного благородства. Он старается проанализировать случившееся, объяснить поступок матери и даже оправдать его. Он порицает себя за то, что был невнимателен к ней, не понимал её увлечения поэзией, не разделял её интересов. Человек науки, он не мог принять её мечтательности, непрактичности, иллюзорных привязанностей. Нельзя не обратиться к наблюдениям К. Рёхо над творчеством писателей «Си-ракаба»: «... все они находились под глубоким влиянием Л. Н. Толстого, особенно его «Воскресения». В романе «Воскресение» они ценили прежде всего значение морального подвига Нехлюдова, книга интересовала их в плане его этических исканий. Образ «кающегося дворянина» представлялся им главным в романе»11.
В пьесе Сига Наоя Отец готов простить мать, позволить ей вернуться домой ради детей после кончины её друга, но понимает, что семейного счастья достичь уже невозможно, не связать разорванных уз. Он испытывает нравственные муки, сомнения и колебания. Писателю были близки переживания молодого Нехлюдова. «С вечера в постели я читал «Воскресение» Толстого, — записал Сига в дневнике 22 апреля 1911 г. — Меня удивляет то, что он в таком старческом возрасте сумел так показать душевный мир юношества, который даже мы начинаем теперь забывать»12.
Драматургический опыт Сига Наоя во многом определялся и его восприятием творчества Чехова. «Когда мы читаем произведения Чехова, — пишет он, — то постоянно чувствуем тёплые глаза автора, которыми он смотрит на персонажей. Человек не всегда по своей природе красив или мужествен. Иногда он бывает безобразным или глупым. Можно даже сказать, что Чехов чаще описывает именно таких людей, но он никогда не смотрит на них злыми глазами. Он нежен к ним, защищает их. Поэтому под пером Чехова безобразное не выглядит безобразным и глупое не выглядит глупым. И читатель чувствует в этом тихую красоту. Эта красота, наверное, результат большого таланта и любви Чехова к людям»13. Внимание к человеческой личности, к индивидуальному началу в ней отличает и произведения Сига Наоя. Думается, что ряд театральных приёмов был воспринят японским писателем от Чехова. О чеховских пьесах К. С. Станиславский говорил: «Их прелесть в том, что не передаётся словами, а скрыто под ними или в паузах, или во взглядах актёров, в излучении их внутреннего чувства»14. Например, могли быть замечены звуки «Вишнёвого сада», их особая роль в пьесе и значение. «К концу пьесы «звук за сценой» демонстрирует свою самую интересную функцию. Здесь значение звука далеко от того, чтобы только привлекать внимание зрителей своими особыми театральными эффектами. Его функция уже поднимается на тот уровень, когда он начинает господствовать над пространством театра и выполняет главную роль»15. Подобную функцию в
пьесе Сига Наоя выполняет плач сына: «Сцена пустеет. Вскоре плач становится тише и, наконец, утихает совсем». В чеховской пьесе находим: «Слышится отдалённый звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный. Наступает тишина, и только слышно, как далеко в саду топором стучат по дереву»16.
Глубокую душевную драму переживает и Дочь. Ей одиноко и тоскливо без матери, она зовёт мать ночами, но в отличие от отца не допускает и мысли о примирении. Дочь категорически против возвращения матери и грозит покинуть дом. Страдание Дочери потаённо, оно прорывается лишь в такой форме абсурда, как смех сквозь слёзы.
Очевидно, что проблематика драматургии писателей «Сирака-ба» отвечала идейным позициям группы, а также избранной эстетической программе. Несмотря на противоречивость взглядов писателей «Сиракаба», они были едины в отстаивании мира между народами, социальной справедливости, высокой нравственности, человеческой индивидуальности.
Перевод на русский язык драмы Сига Наоя «Осенний ветер» публикуется впервые.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Рехо К. Русская классика и японская литература. М., 1987.
2 Такахаси Хидэо. Сига Наоя. Токио, 1995. С. 126.
3 Хонда Сюго. Арисима Такэо кэнкю (Изучение творчества Арисима Такэо). Токио, 1972. С. 60.
4 История современной японской литературы. М., 1961. С. 201.
s Хонда Сюго. Арисима Такэо кэнкю. С. 72.
6 Шифман А. И. Лев Толстой и Восток. М., 1971. С. 326.
7 Литература Востока в новейшее время. М., 1977. С. 362 — 363.
8 Агава Хироюки. Сига Наоя. Токио, 1994. С. 297.
9 Ueda Makoto. Modern Japanese Writers and the Nature of Literature. N. Y,, 1989.
P. 90.
10 Сига Наоя. Хаииро но цуки (Пепельная луна). Банрэки акаэ (Старинная кар тина). Токио, 1968. С. 156 — 169.
11 Рехо К. Русская классика и японская литература. С. 171 — 172.
12 Там же. С. 173.
13 Там же. С. 217 — 218.
14 Станиславский К. С. Моя жизнь в искусстве. М., 1983. С. 226.
15 Пак Хён Соп. О звуках в «Вишнёвом саде» А. П. Чехова // Изв. Вост. ин-та Дальневост. гос. ун-та. Владивосток, 1996. С. 279.
1в Чехов А. П. Поли. собр. соч. и писем. В 30 т. М., 1986. Т. 13. С. 254.
Taras V. Lukyanenko
The Questions of Dramatic composition of the Writers of the «Shirakaba»
The paper is devoted to the questions oi dramatic composition of the writers of the «Shirakaba», who considered in their creative work a great number of moral and ethical problems. Mushiakoji Saneatsu had written a number of plays about the war, where he blamed the savageness of the war. Shiga Naoya in his play «Autumn Wind» rose the problem of relations between the members of some ones family and put the questions concerned an ethical choice of a man.
