CC BY
607
ПОЛИТИКА ТУРЦИИ НА КАВКАЗЕ И В ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ В ПОСТСОВЕТСКИЙ ПЕРИОД
Евгения ГАБЕР
аспирантка кафедры международных отношений Одесского национального университета им. И.И. Мечникова (Одесса, Украина)
Введение
Распад Советского Союза привел к возникновению геополитического вакуума в Евразии: возникла совершенно новая региональная система, заключавшая в себе множество новых возможностей и еще больше новых угроз, как региональных, так и глобальных.
С одной стороны, «исчезновение» с политической карты СССР и неспособность Москвы сохранить в полном объеме свое прежнее влияние в регионе давали Турции уникальный шанс занять освободившееся место регионального лидера, опираясь на тесные исторические, культурные, этнические и лингвистические связи, издавна существовавшие у нее с государствами Кавказа и Центральной Азии (ЦА).
С другой стороны, дезинтеграция СССР и проведение новых разделительных линий в регионе, густо заселенном представителями разных национальностей и вероисповеданий, привели к обострению существовавших здесь противоречий и создали условия для возникновения новых конфликтов на почве межэтнической и религиозной розни, а также территориальных претензий.
Таким образом, провозглашение независимости тремя кавказскими респуб-
ликами означало для Турции не только формирование буферной зоны на границе со своим извечным соперником — Россией, но и возникновение нового очага нестабильности на ее северо-восточных границах. К тому же Анкара и большинство западных стран опасались ничем не ограниченного распространения радикального ислама: именно он при поддержке Ирана и некоторых экстремистских движений мог заполнить тот вакуум силы, который возник после распада СССР. Поэтому в качестве образца для новообразованных стран Кавказа и ЦА была предложена «турецкая модель» развития: светское государство в преимущественно мусульманском обществе и свободная рыночная экономика.
В этой ситуации Турции пришлось незамедлительно выработать новую эффективную политику, позволяющую максимально воспользоваться отсутствием на Кавказе и в Центральной Азии (ЦА) или же слабостью других внешних акторов и в то же время не допустить там дальнейшей дезинтеграции и вооруженных конфликтов.
Анкару серьезно волновал и еще один вопрос. В течение всей холодной войны Турция оставалась главным стратегичес-
ким партнером США в регионах ЦА и Кавказа. Распад СССР и кардинальный пересмотр роли и места Североатлантического альянса в мире грозил Турции потерей прежнего исключительного статуса и стратегического значения для НАТО. В этой ситуации развитие тесных связей с новыми
независимыми республиками бывшего СССР и посредничество в их сотрудничестве с евро-атлантическими институтами были для нее едва ли не единственной возможностью сохранить привлекательность в глазах Запада и получить весомый аргумент в диалоге с ЕС и США.
Географические и геополитические особенности территории Кавказа и Центральной Азии
В течение последних 20 лет политика Турции в отношении Кавказа и ЦА базировалась на единых идеологических основах и выполняла очень схожие стратегические задачи. Однако существование на Кавказе нетюркских и немусульманских государств значительно ослабляет там роль «тюркского фактора». С другой стороны, неверно ограничивать Кавказский регион исключительно Южным Кавказом — Г рузией, Арменией и Азербайджаном. Существует еще и Северный Кавказ, входящий в состав РФ, однако сохраняющий довольно тесные исторические и культурные связи с Турцией.
Из всех стран Южного Кавказа активнее всего Турция развивает сотрудничество с Азербайджаном: в основе сотрудничества лежит не только этническая и лингвистическая близость, есть еще чисто экономические интересы, и в первую очередь в энергетической сфере.
В отличие от Азербайджана1, Грузию сближают с Турцией не только сходство интересов, но и наличие 114-километровой общей сухопутной границы, что позволяет двум странам разрабатывать масштабные проекты по созданию региональных транспортных и энергетических систем. Существенным компонентом их отношений, названных Э. Шеварднадзе еще в 1999 году «стратегическим партнерством», остается и военное сотрудничество, которое, впрочем, носит ограниченный характер из-за нежелания открытой конфронтации с Россией2.
Что касается Армении, то, несмотря на все попытки Турции нормализовать отношения, дипломатические контакты с ней так и не были восстановлены. Главными проблемами в отношениях двух стран остаются неопределенность статуса Нагорного Карабаха и вопрос о признании Турцией событий 1915 года в Османской империи геноцидом армян.
Таким образом, на формирование региональной политики Турции серьезно влияют некоторые негативные факторы, которые ограничивают ее возможности влиять на развитие событий.
1 Общая граница Турции и Азербайджана существует лишь на небольшом отрезке протяженностью 10 км в районе азербайджанского эксклава Нахичевани.
2 См.: Jones S. Turkish Strategic Interests in the Transcaucasus. В кн.: Crossroads and Conflict: Security and Foreign Policy in the Caucasus and Central Asia. London, 2000. P. 58.
Исторические особенности выработки стратегии Турции на Кавказе и в ЦА в 1990-х годах
В разное время стратегия Турции на Кавказе и в ЦА была направлена в основном на развитие тех или иных аспектов сотрудничества, масштабы которого зависели от конкретных целей, наличия ресурсов для их реализации (внутренних возможностей), а также от геополитической ситуации и позиции великих держав (внешние ограничители). Однако главными инструментами реализации внешнеполитических интересов всегда оставались рычаги экономического и культурного влияния.
Хотя открыто это никогда не декларировалось, но в начале 1990-х годов внешняя политика Анкары была сконцентрирована главным образом на распространении сферы своего влияния на территории тех стран, которые исторически имели тесные связи с Турцией. Таким образом, Анкара отказалась от прежней принципиальной позиции невмешательства в дела тюркских и мусульманских народов соседних стран, прежде служившей для нее гарантией невмешательства других государств в дела различных этнических и религиозных групп внутри самой Турции (в первую очередь, курдов). Это было одним из самых значительных изменений во внешней политике страны после окончания холодной войны. Т. Озал, президент Турции с 1989-го по 1993 год, даже открыто заявлял о своих мечтах расширить сферу влияния Турции на значительные территории «от Адриатики до Великой Китайской стены»3. На разных этапах этой цели добивались с помощью различных политических инструментов и рычагов влияния.
Национально-этническая и религиозная близость. Турция одной из первых признала независимость постсоветских республик Кавказа и ЦА и учредила посольства в большинстве из них. Тем самым она стремилась стать посредником в дальнейших отношениях этих стран с остальным миром, опередив в этом Москву.
В течение веков русско-турецкие противоречия определяли геополитическую ситуацию в регионе (начиная с войн Российской и Османской империй за территории и сферы влияния в Евразии вплоть до военного и идеологического противостояния СССР и государства — члена НАТО и, наконец, борьбы РФ и современной Турции за статус регионального лидера). С возникновением на Кавказе новых независимых республик Турция впервые утратила общие сухопутные границы с Россией, что свело на нет риски прямого столкновения; лучшим способом сохранить подобное положение было, конечно же, поддержание независимости, стабильности и территориальной целостности новообразованных стран. Поэтому с самого начала турецкая политика в регионе базировалась на двух следующих принципах.
1. Всестороннее признание и полная поддержка суверенитета всех трех кавказских республик; в частности, содействие развитию государственных институтов, восстановлению экономического благосостояния, обеспечению внутренней стабильности и независимой (в первую очередь — от Москвы) внешней политики.
3 Baran Z. Turkey and the Caucasus. B kh.: Turkish Foreign Policy in Post Cold War Era. Boca Raton, 2004. P. 269.
2. Необходимость укрепления национального единства и территориальной целостности Азербайджана, Армении и Грузии, что имело жизненное значение для самой Турции, населенной многими национальными и этническими группами, компактно проживающими на границах с соседними государствами4.
Помимо желания показать себя хорошим соседом и надежным партнером новых независимых республик подобная озабоченность судьбой южнокавказских стран объяснялась еще и собственными стратегическими интересами Турции. С одной стороны, кардинальное изменение баланса сил могло привести к вмешательству внешних акторов и к новому витку соперничества иностранных государств за влияние в регионе. С другой стороны, любые очаги нестабильности или социального конфликта вблизи границ Турции стали бы непосредственными вызовами ее собственной безопасности, поскольку могли привести к нарастанию социального напряжения и быстро распространиться на весь регион, запуская «эффект домино».
Итак, в начале 1990-х годов региональная политика Анкары базировалась на предположении, что если новые независимые республики Кавказа и ЦА смогут эффективно противостоять внешнему вмешательству и политическому давлению более влиятельных региональных или глобальных акторов, то необходимость искать стратегических партнеров в рамках новой системы безопасности, а также их историческая и культурная общность и экономические связи с Турцией постепенно подтолкнут новые государства к тесному союзу с ней.
Именно в этот период широко распространяются идеи пантюркизма, которые проявляются в самых разнообразных формах — от радикальных призывов к созданию на территории всех тюркских республик Кавказа и ЦА единого государства «Великий Ту-ран» до более умеренных проектов (создание «Тюркского содружества наций» или «Ассоциации независимых тюркских государств») под лидерством Турции, но с сохранением всех признаков суверенитета государств-членов.
Идеи объединения всех тюркских народов в рамках единого государственного образования никогда не выходили за рамки риторики отдельных маргинальных политиков (таких, как А. Тюркеш), и ни одна из них не была реализована во внешнеполитической практике Турции. Кроме того, тогдашние лидеры страны хорошо понимали, что если Турция не обеспечит себе особый статус в регионе в целом, то ей будет трудно развивать двусторонние отношения с отдельными государствами.
Наиболее ярким практическим проявлением пантюркизма считаются «тюркские саммиты», проведенные в первой половине 1990-х годов по инициативе турецких президентов Т. Озала и С. Демиреля; последний тогда заявил, что Турцию и тюркские республики «связывает единая кровь, религия и язык»5.
Впрочем, уже во время второго «тюркского саммита» стало ясно, что молодые независимые государства, только что освободившиеся от опеки Москвы, очень осторожно относятся к любым политическим образованиям, предусматривающим передачу части национального суверенитета в пользу единого центра, даже если он представлен дружественной страной. Вместо того чтобы «вспоминать» о тюркском единстве, Азербайджан и центральноазиатские республики решили развивать собственные национальные идентичности, которые подтвердили бы легитимность новых государств, образовавшихся после распада СССР.
Что касается других государств Кавказа, то концепция пантюркизма затрагивала, и то лишь косвенно, только проживающие здесь тюркские меньшинства или территории с
4 Cm.: Aydin M. Turkey’s Caucasus Policies // UNISCI Discussion Papers, 2010, No. 23. P. 178.
5 Hale W. Turkey and Regional Politics after the Cold War: Central Asia and the Middle East. B kh.: Turkish Foreign Policy, 1774—2000. London, 2000. P. 291.
преимущественно мусульманским населением (например, Абхазия, Аджария и северокавказские республики).
Впрочем, за исключением отдельных случаев, официальная Анкара пыталась избегать заявлений, явно подчеркивающих религиозную близость. Во-первых, это полностью противоречило бы провозглашенному еще Ататюрком принципу лаицизма (светскости турецкого государства), а во-вторых, значительно ограничивало круг возможных партнеров только мусульманскими сообществами, исключая такие страны, как Грузия и Армения, население которых традиционно исповедует, в основном, христианство.
Кроме того, откровенные проявления пантюркизма и/или панисламизма могли еще больше осложнить отношения Турции с Россией, которая всегда очень болезненно реагировала на попытки других государств вмешиваться в ее традиционные зоны влияния. Именно поэтому наиболее «чувствительные» сферы религии и культуры были отданы в распоряжение негосударственных акторов (различных обществ, благотворительных фондов и т.п.), в то время как Анкара краеугольным камнем своей политики сделала развитие экономического, дипломатического и культурного сотрудничества с новообразованными независимыми республиками.
Культурная и образовательная экспансия. Новая политическая ситуация, сложившаяся в начале 1990-х годов в Европе, была как нельзя более кстати на руку Турции. По странному стечению обстоятельств почти все новые независимые республики, появившиеся на Балканах, Кавказе и в ЦА после распада СССР и Югославии, имели общее с Турцией историческое прошлое и культурное наследие.
Этот фактор сыграл огромную роль в формировании региональной политики Анкары конца ХХ века. И. Джем, занимавший в то время пост министра иностранных дел, открыто заявлял, что «роль общей истории и параллельных культурных характеристик (Турции с вышеупомянутыми странами) всячески подчеркивается и используется на практике во всех сферах внешней политики»6.
В то время как политическая и экономическая активность Турции в регионе должны были способствовать установлению тесного сотрудничества с правительствами и бизнес-кругами новых независимых государств, целью создания единого культурного пространства было установление «дружественных» или даже «братских» отношений между обществами и отдельными гражданами этих стран.
Однако формирование единого культурного пространства оказалось долгим и сложным процессом, в первую очередь из-за обилия разнообразных негосударственных акторов, которые активно участвовали в распространении турецкой культуры и трудно поддавались контролю со стороны государства.
Например, анализируя некоторые образовательные инициативы Турции в регионе, можно достаточно четко проследить два направления, которые развивались одновременно, но независимо друг от друга.
Официальная политика Анкары отличалась умеренностью и подчеркнутой заинтересованностью в развитии исключительно светской системы образования. Вместе с тем было очевидно, что многие попытки восстановить место ислама в учебных заведениях новых независимых республик финансировались частными лицами или организациями турецкого происхождения, что создавало дополнительные трудности в проведении высшими руководителями Турции последовательной политики: они были вынуждены каждый раз обращать внимание международной общественности на неофициальный статус подобной деятельности.
6 Cem I. Turkey in the 21st Century. Speeches and Texts Presented in International Fora (1995—2000). Mersin, 2001. P. 26.
На официальном уровне деятельность Министерства образования Турции ограничивалась проведением летних школ и программ обмена для студентов, изучающих турецкий язык (проводятся на постоянной основе с середины 1990-х годов правительственной организацией ТИКА), а также техническим содействием переходу Азербайджана с применявшейся несколько десятилетий кириллицы на латинский алфавит (1996 г.).
Кроме того, открывались школы с преподаванием обычной школьной программы на английском и турецком языках. Однако этих школ было несравненно меньше, чем частных образовательных учреждений, массово создававшихся на средства турецких религиозных обществ и фондов и во многом способствовавших исламизации учебного процесса.
В частности, с 1991-го по 1999 год последователями Ф. Гюлена — известного проповедника исламистского движения в Турции и основателя одной из наиболее многочисленных и разветвленных сетей учебных заведений разного уровня аккредитации7 — были открыты 73 школы. Подобная форма распространения политического ислама, ориентированная главным образом на Азербайджан, а также на северокавказские республики РФ и Татарстан, так или иначе касалась всех стран СНГ, в состав которых входили народы, исповедовавшие мусульманство (центральноазиатские республики, Грузия, Украина и Молдова).
11 января 1990 года первая группа турецких миссионеров-исламистов посетила Тбилиси, после чего направилась в Аджарию, где провела «дружеские встречи» с местным населением. В мае того же года вторая миссия, насчитывавшая 37 человек, привезла большое количество учебников, художественной литературы, аудио- и видеоматериалов обучающе-просветительского характера (миссионеры, в частности, посетили Батуми, Тбилиси, Казань и Баку).
Постепенно миссионерская деятельность религиозной общины Ф. Гюлена охватила не только страны Кавказа, но и большинство регионов России с тюркским и/или мусульманским населением (Северный Кавказ, Татарстан, Башкортостан и др.); в Казани и Уфе были созданы неофициальные центры «фетхуллахчи»8. По данным российских исследователей, в 2003 году только в России было открыто более 20 турецких лицеев, 10 из которых функционировали в Татарстане, 4 — в Башкортостане, 3 — в Дагестане, и по одному в Чувашии, Карачаево-Черкесии, Туве, Якутии и Хакасии. Причем вместо преподавания всемирной истории (или истории России) гораздо больше внимания уделялось освещению роли Османской империи в международной системе отношений и становлению ее тесных связей со странами региона9. Большинство изучаемых тем доволь-
7 Фигура Гюлена до сих пор вызывает противоречивые оценки как внутри страны, так и во всем мире. Он подвергался преследованиям со стороны светски настроенных военных, арестовывался за подпольную религиозную деятельность. Ему предъявлялись обвинения в попытке изменить конституционный строй Турецкой Республики и ликвидировать светский режима правления, а главной целью создания сети школ за рубежом была признана подготовка лояльной прослойки властной элиты, с которой можно было сотрудничать после превращения Турции в исламское государство. Вместе с тем Ф. Гюлен достаточно популярен на Западе, особенно в Соединенных Штатах, где он фактически и укрывался в 2000 году от ареста по обвинению в содействии перевороту в Турции. В ходе судебного рассмотрения дела о предоставлении ему права на постоянное проживание в США в его поддержку выступили два бывших сотрудника ЦРУ и бывший посол США в Турции М. Абрамовиц. Многие турецкие эксперты утверждают, что США были заинтересованы в развитии умеренного исламского движения Гюлена, которое представляло «третью силу» в Турции и «мощное политическое движение» в регионе. То, что власти США и, в частности, Центральное разведывательное управление поддерживают движение Гюлена, является общепринятой точкой зрения среди светской элиты Турции, хотя никаких твердых доказательств в поддержку такого утверждения нет.
8 Обобщающее название всех последователей этого движения по имени его основателя — Фетхуллаха Гюлена.
9 См.: Киреев Н. Метаморфозы политического ислама // Азия и Африка сегодня, 2003, № 6. С. 22.
но часто выходило за рамки классической школьной программы. Фактически создавались учебные заведения с задачей воспитания молодежи в протурецком и происламском духе.
В большинстве случаев турецкие учебные заведения содержались на средства частных фирм или общественных организаций, руководители которых входили в группу Ф. Гюлена. В конце 1990-х годов она контролировала 88 фондов, 20 обществ, 128 частных школ, 218 фирм различных форм собственности, 129 учебных курсов, несколько интернатов, а также 17 печатных органов (в том числе и на английском языке) и две радиостанции. Газета «Заман» публиковалась в Турции тиражом 250 тыс. экземпляров и имела аналоги во многих крупных городах стран Южного Кавказа и Центральной Азии. Телевизионный канал «Саман йолу» (Млечный путь), один из наиболее известных каналов, принадлежащих группе, часто транслировал проповеди и обращения Гю-лена. При этом официальная турецкая государственная корпорация теле- и радиовещания ТРТ имела возможность транслировать свои передачи на единственном канале спутникового телевидения «Аврасья» (Евразия), причем исключительно на турецком языке, что значительно сужало его аудиторию. Даже после прихода к власти умеренноисламистской Партии справедливости и развития официальная Анкара никогда открыто не выступала в поддержку «миссионерской» деятельности Ф. Гюлена. С другой стороны, активная работа его последователей в новых независимых республиках в 1990— 2000 годах значительно способствовала распространению турецкого влияния в регионах Кавказа и ЦА.
Невозможность провести четкую границу между культурными и образовательными инициативами турецкого правительства и деятельностью негосударственных акторов, а также позиция «невмешательства» или «дружественного нейтралитета», которую часто занимала официальная Анкара в отношении благотворительных / религиозных фондов, нередко вызывали подозрение и недовольство в странах, не так давно провозгласивших независимость и всячески старающихся укрепить свой суверенитет. Довольно агрессивная политика культурной экспансии (открытие турецких школ, распространение трансляции турецких СМИ на весь регион и т.д.) вместо постепенного укрепления исторических связей с культурно и ментально близкими народами Кавказа привела к нарастанию напряженности в двусторонних отношениях. Осознание неэффективности подобных методов, а также растущее сопротивление со стороны правительств соседних государств заставили Анкару искать другие пути укрепления своих позиций.
Экономическое влияние. В период президентства Т. Озала (1989—1993 гг.) в Турции стала быстро развиваться рыночная экономика и осуществлялся переход от импортозависимой модели экономики к модели экспортно ориентированной. В этом контексте постсоветское пространство рассматривалось как приоритетное направление частных и государственных инвестиций, установления деловых контактов, развития торговли и других форм экономической экспансии.
Хотя на европейских рынках турецкие предприятия в то время были неконкурентоспособны, их продукция значительно превосходила по качеству ту, что производилась странами Кавказа и ЦА. Уже через несколько лет объем торгового оборота Турции с Азербайджаном вырос почти в 8 раз. Турция стала крупнейшим торговым партнером Грузии, потеснив Россию.
В указанный период Анкара проводила на Кавказе и в ЦА весьма активную и последовательную экономическую политику: ежегодно наращивала объемы инвестиций, принимала на себя финансовые обязательства в рамках долгосрочных проектов, реализовывала программы государственной помощи и всячески пыталась максимизировать там свое присутствие. Только в первые годы независимости государства региона Большого
Кавказа посетили более 1 170 турецких делегаций10, а президент Т. Озал и премьер-министр С. Демирель лично выступили инициаторами нескольких многосторонних экономических проектов с участием представителей среднего и крупного бизнеса всех стран региона.
Характерной особенностью внешнеэкономической политики Анкары было тесное сотрудничество государственного и частного секторов. Так, во время официальных визитов руководителей страны почти всегда сопровождали турецкие бизнесмены (главным образом члены торгово-промышленных палат, владельцы крупных строительных, текстильных и пищевых компаний), которые искали партнеров в соответствующих секторах экономики соседних государств. Кроме того, в 1992 году было основано Турецкое агентство международного сотрудничества и развития (ТИКА); главной целью его деятельности являлись координация усилий в области экономического освоения стран Кавказа и ЦА и контроль над направляемыми в них средствами.
На межгосударственном уровне в июне того же года для оживления экономических, торговых и, в меньшей степени, политических отношений в бассейне Черного моря была создана по предложению Турции Организация черноморского экономического сотрудничества (ОЧЭС). Это событие заслуживает внимания хотя бы потому, что ОЧЭС стала единственным международным региональным форумом, который объединил все три республики Южного Кавказа — Азербайджан, Армению и Грузию. Очень многие из весьма амбициозных планов, выдвинутых организацией, были воплощены в жизнь, однако большинство инициатив так и остались на бумаге. В частности, так и не был реализован самый грандиозный проект, предусматривавший создание единой транспортной системы по побережью вокруг Черного моря.
В целом, государственную экономическую политику Турции в регионе можно считать достаточно успешной, однако ее конечные результаты оказались гораздо скромнее, чем планировалось. Слишком активная политика Анкары, ориентировавшаяся исключительно на укрепление ее лидерских позиций без учета реальных ресурсов, с самого начала вызывала серьезную критику как внутри страны, так и за ее пределами. Оппоненты были недовольны тем, что государственная помощь зарубежным странам предоставлялась за счет недофинансирования многих секторов национальной экономики. Вызванное этим перенапряжение экономики привело к резкому увеличению дефицита бюджета и росту инфляции. Уже через пять лет после провозглашения нового внешнеполитического курса Анкара была вынуждена признать себя неспособной выполнить финансовые обязательства перед странами Кавказа.
Так, если в 1994 году объем государственной помощи Грузии и Азербайджану составлял соответственно 300 407 и 783 317 долл., то уже в 1997 году эти суммы сократились до 87 494 и 243 948 долл.11 Таким образом, к критике оппозицией неэффективной экономической политики власти добавилось недовольство и разочарование большинства региональных партнеров Турции.
Что касается частного сектора, то в течение длительного времени сотрудничество турецких бизнесменов с «братскими народами» Кавказа развивалось достаточно динамично. Однако, по меткому выражению турецкой исследовательницы З. Баран, Турция здесь «явно перестаралась, слишком часто выступая в роли старшего брата» по отношению к другим странам12. Пренебрежительное отношение к местным предпринимателям,
10 См.: Aydin M. Between Euphoria and Realpolitik: Turkish Policy toward Central Asia and the Caucasus. В кн.: Turkey’s Foreign Policy in the 21st Century: A Changing Role in World Politics. Burlington, 2003. P. 142.
11 См.: Ibid. P. 141—142.
12 См.: Baran Z. Op. cit. P. 271.
желание получить сиюминутную прибыль любой ценой и недобросовестность в выполнении своих обязательств сформировали негативный имидж турецкого бизнеса, который было достаточно трудно сломать в последующие годы.
Еще одним моментом, который заставлял соседние страны с опаской относиться к щедрым инвестициям Турции, была тесная связь определенных групп турецкого бизнеса с исламом. В противовес созданному еще в 1971 году Союзу турецких промышленников и бизнесменов (ТЮСИАД) в 1990-х годах в Стамбуле был основан Союз независимых предпринимателей (МЮСИАД). Если первое сообщество характеризуется экспертами как наиболее авторитетная организация Турции, представляющая интересы крупного бизнеса и ориентированная в первую очередь на либеральную экономику западного типа, то второе можно считать его альтернативой, созданной окрепшим исламским бизнесом13.
Совокупность всех этих факторов привела к тому, что уже в конце 1990-х годов турецкий капитал потерял свои привилегированные и доминирующие позиции на рынках Кавказа и ЦА и был вынужден конкурировать на общих основаниях с российским, западным и иранским бизнесом. Однако следует отметить, что он до сих пор в значительных объемах присутствует на этих рынках.
Возвращение Турции на Кавказ: неоосманизм или прагматизм?
Начало новой эпохи в турецкой региональной политике, как правило, связывают с концепцией «стратегической глубины», которая впервые была предложена нынешним министром иностранных дел Турции А. Давутоглу в 2001 году14. Она предопределила внешнеполитическую линию страны на последующее десятилетие.
Будучи «центральной страной с множественными региональными идентичностями» Турция, как утверждается, имеет огромное преимущество, заключающееся в возможности использования «мягкой силы» в отношениях с соседними государствами (имелись в виду такие факторы, как культурная и религиозная близость, общие исторические корни и экономическая взаимозависимость).
Традиционно Турция в силу ее военной мощи и особого внимания к вопросам безопасности всегда рассматривалась в регионе исключительно как источник «жесткой» силы. Однако в течение нескольких последних лет турецкая внешняя политика подверглась радикальным изменениям, а понятие национальной безопасности включает теперь, помимо военной, также экономическую, энергетическую, социальную и другие составляющие. Для определения нового курса все чаще стали использоваться такие термины, как «демилитаризация»15, «экономизация» внешней политики и «становление торгового го-сударства»16.
13 См.: Ульченко И. МЮСИАД и ТЮСИАД. «Мусульманский» и «светский» варианты развития экономики страны: чья возьмет? // Азия и Африка сегодня, 2003, № 9. C. 50.
14 См.: Davutoglu A. St.rat.ejik Derinlik: Turkiye’nin Uluslararasi Konumu (32. baski). Ist., 2009. (1-е изд. — 2001 г.).
15 Синан У. Место под солнцем или пятнадцать минут славы? Новый внешнеполитический курс Турции. М.: Московский центр Карнеги, 2010. С. 13.
16 Kirisci K. The Transformation of Turkish Foreign Policy: The Rise of the Trading State // New Perspectives on Turkey, 2009, № 40. P. 29—57.
Вполне очевидно, что культурное и экономическое пространство Турции выходит далеко за рамки ее политических границ. Это позволяет Анкаре, с одной стороны, успешно развивать отношения на межгосударственном уровне, а с другой — стимулировать личные контакты и расширять социальные связи между «родственными» обществами, распространяя свое влияние на большие территории.
Концепция «центральной державы» и основанный на ней «новый активизм» вызвали волну разговоров об использовании Анкарой фактора «османского наследия» и ее тайных стремлениях восстановить свое некогда утраченное геополитическое влияние на пространстве от Балкан до Кавказа и от Северной Африки до Ближнего Востока. Несмотря на то что многие эксперты обвиняют Турцию в проведении политики «неоосма-низма», официальная Анкара использует любую возможность подчеркнуть, что не имеет никаких других намерений, кроме поддержания мира и стабильности в тех регионах, где может сыграть конструктивную роль. Более того, сам термин «неоосманизм» неоднократно подвергался критике со стороны первых лиц государства17.
Термин «неоосманизм», действительно, мало подходит для описания современной региональной политики Турции в том смысле, что в ее основе — уже не стремление к гегемонии, а вполне прагматические соображения. Хотя Партия справедливости и развития, имеющая исламские корни, безусловно, до некоторой степени переориентировала внешнюю политику Турции, решающим фактором все же были и остаются экономические интересы и геополитические расчеты18. Поэтому целью нынешних саммитов тюркоязычных стран является уже не столько распространение идей пантюркизма и создание исламской конфедерации «Великого Турана», сколько подготовка благоприятной почвы для выгодных торговых контрактов и энергетических проектов19.
В основе внешней политики Турции всегда лежал экономический прагматизм (часто скрываемый за какими-либо идеологическими лозунгами). Проявлялся он и в отношении к странам Кавказа и ЦА, однако открыто говорить об этом начали только в 2000-х годах.
По мнению многих исследователей, именно прагматизм является отличительной чертой политики Партии справедливости и развития, находящейся у власти с 2002 года. В свете долгой и неоднозначной политической истории ее лидера и нынешнего премьер-министра Турции Р. Эрдогана ожидалось, что победа на выборах умеренных исламистов приведет к активизации «мусульманского» вектора внешней политики в ущерб другим, уже традиционным направлениям. Однако отношения с Россией (одним из крупнейших торговых партнеров Турции и к тому же сильной региональной державой, которая уже успела значительно восстановить свой потенциал) и США (которые оставались неизменным стратегическим партнером Турции и ее военно-политическим союзником) продолжали активно развиваться.
В энергетической сфере приоритетной задачей Турции на этом направлении была диверсификация источников и поставщиков энергоносителей и, в частности, уменьшение зависимости от России, которая обеспечивала основную часть турецкого импорта природного газа. Становление Кавказского региона как одного из потенциальных крупнейших поставщиков энергоресурсов и рост спроса на природный газ
17 См.: Davutoglu A. I Am Not a Neo-Ottoman // Today’s Zaman, 25 November 2009; Kalin I. A Neo-Ottomanism // The Majalla [http://www.majalla.com/en/interview/article11115.ece]. Ибрагим Калын — первый советник премьер-министра Турции по вопросам внешней политики.
18 См.: Larabbee S. Turkey’s New Geopolitics // Survival, 2010, Vol. 52, No. 2. P. 160; Onis Z. The New Wave of Foreign Policy Activism in Turkey // DIIS Report, 2009. P. 10.
19 См.: Будет создан Высший совет стратегического сотрудничества Азербайджана и Турции, 15 сентября 2010 [http://ru.trend.az/regions/met/turkey/1751009.html].
внутри страны значительно усиливали стремление Турции играть все большую роль в регионе20.
В проведении Турцией собственной энергетической политики важное значение имели политические и стратегические расчеты: Анкара рассматривала сферу добычи и поставок каспийской нефти и газа как неотъемлемую часть региональной конкуренции с Россией и Ираном за политическое и экономическое влияние на Кавказе. Кроме того, существовало твердое убеждение, что, если Турции удастся стать центральным звеном в энергетическом коридоре «Восток — Запад», ее стратегическое значение для ЕС и США резко возрастет.
Для решения этих задач Турция стремилась установить тесные политические и дипломатические связи с богатыми энергоносителями странами Каспийского региона, и в особенности — с Азербайджаном. В то же время она активно участвовала в разработке проектов трубопроводов для транспортировки энергоносителей с Каспия через территорию Азербайджана и Грузии в Турцию и далее в западноевропейские страны.
В 2006 году был введен в эксплуатацию нефтепровод Баку — Тбилиси — Джейхан (БТД). Это стало первым шагом на пути превращения Турции в «энергетический узел», через который должны были осуществляться основные поставки центральноазиатских энергоресурсов в ЕС. Этот проект имел колоссальное значение для развития энергетического коридора «Восток — Запад», поскольку обеспечивал не имеющему выхода к морю Азербайджану связь с западными рынками.
Не углубляясь в детали ситуации с уже существующими и новопредложенными неф-те- и газопроводами, можно довольно четко проследить общую цель инициатив Турции: создание единой энергетической системы, которая соединила бы между собой страны Кавказа и Каспия, позиционирование себя как центрального звена этой системы, без которого невозможно функционирование ни одного проекта, и, как результат, подтверждение своего статуса влиятельного регионального актора.
Сегодня Турция впервые за многие годы вплотную приблизилась к достижению этой цели. Уже функционируют нефтепровод БТД и газопроводы Баку — Тбилиси — Эрзерум и «Голубой поток» (в его рамках Турция с 2005 года официально сотрудничает с Россией). В стадии разработки находятся проекты подключения казахской нефти к трубопроводу БТД и расширение поставок российского газа за счет ввода в строй «Голубого потока-2». Кроме того, планируются возможные маршруты поставки туркменского, иранского и иракского газа в Европу через территорию Турции.
Однако активное развитие энергетических и транспортных сетей может привести и к негативным последствиям: любые инициативы, способные изменить существующий баланс сил, непременно вызовут недовольство других акторов и будут способствовать нарастанию напряженности в регионе.
Отнюдь не способствует стабильности и распространенное убеждение, что «кто контролирует главные транспортные сети и обеспечивает большую долю транзита нефти, тот и получит значительное влияние не только на Кавказе и в ЦА, но и в глобальном политическом масштабе». В связи с этим борьба региональных государств за влияние, включающая политическое, идеологическое и религиозное измерения, а также усиленную конкуренцию на рынке энергоресурсов, значительно повышает риск возникновения вооруженных конфликтов21.
20 Cm.: TemelI. Turkey: A New Actor in the Field of Energy Politics // Perceptions, March — May 1996. P. 58.
21 Cm.: Aydin M. Regional Security Issues and Conflicts in the Caucasus and the Caspian Regions. B kh.: International Security Challenges in a Changing World. Bern, 1999. P. 119—120.
Заключение
Турция добилась значительных успехов в расширении своего присутствия в Азербайджане и в постсоветских тюркских республиках ЦА, в первую очередь в экономической и культурной сферах. Однако ожидания того, что она станет влиятельным политическим актором, не оправдались. Основными причинами неудачи были противодействие других региональных государств и серьезные просчеты, допущенные во внешней политике самой Анкарой.
Первоначальная эйфория Турции относительно широких возможностей, открывшихся для нее в регионе после распада СССР, быстро уступила место осознанию сложных реалий геополитической ситуации на Кавказе и собственных внутренних ограничителей. В конечном счете, несмотря на раннюю пантюркистскую риторику Анкары, сегодня ее политика в отношении стран Кавказа и ЦА сводится главным образом к решению ряда экономических задач, в частности к созданию и расширению рынков сбыта для турецких товаров и услуг.
По-прежнему остаются актуальными проблема поступления энергетических ресурсов для внутреннего потребления и разработка новых маршрутов для транспортировки через территорию Турции углеводородов Каспийского региона в страны Европы.
Таким образом, на сегодняшний день сферами, где Турция сумела наиболее успешно реализовать свои амбиции, остаются торговля и экономика, а участие в альтернативных энергетических проектах представляется наиболее перспективным направлением развития регионального сотрудничества в будущем.
Большим потенциалом обладают новая «активная дипломатия» и проводимая находящейся у власти Партией справедливости и развития «политика отсутствия проблем с соседями».
Используя преимущества своего уникального географического положения, а также наличие исторических связей и культурной близости с кавказскими народами, Турция могла бы способствовать значительному улучшению общей атмосферы в регионе. В этом контексте новое значение приобретает внедрение таких образовательных и культурных программ (в том числе и обмена студентами), которые были бы направлены на установление социального диалога между различными этническими группами и повышение уровня взаимопонимания.
Однако, чтобы эти меры были эффективными, действия Турции должны вызывать доверие, а не опасения относительно распространения ее неформального влияния в странах Кавказа. Политика пантюркизма уже доказала свою несостоятельность и несоответствие требованиям времени; совершенно очевидно, что ее аргументы неуместны в современной внешнеполитической риторике страны.
Стратегический выбор, который рано или поздно встанет перед Анкарой, все же должен быть сделан в пользу трансатлантических институтов и продолжения военно-политического сотрудничества с США, поскольку без их поддержки процесс становления Турции в качестве регионального лидера будет слишком сложным, да и вообще маловероятным. К тому же, оставшись в регионе один на один со своим извечным соперником — Россией, Турции будет трудно противостоять в будущем ее возрастающей силе и политическому влиянию. Поэтому, успешно развивая партнерские отношения с Москвой в экономической, торговой и туристической сферах, Турции не следует отказываться от долгосрочного стратегического альянса с Вашингтоном.
