CC BY
41
12. Тамир, Юли. Класс и нация / Юли Тамир // Логос. — 2006. - № 2 (53). - С. 40-56.
13. Нехаев, А. В. Войны машин: Machina Humeana / А. В. Нехаев // Социологическое обозрение. — 2015. — Т. 14, № 3. - С. 9-47.
14. Национальные истории в советском и постсоветском государствах / Под ред. К. Аймермахера, Г. Бордю-гова ; предисл. Ф. Бомсдорфа. - Изд 2-е, испр. и доп. -М. : Фонд Фридриха Науманна, АИРО-ХХ, 2003. -С. 388-395.
15. Connor, W. Ethno-Nationalism: The Quest for Understanding / W. Connor. - Princeton : Princeton University Press, 1994. - 248 p.
СУШКО Алексей Владимирович, доктор исторических наук, доцент (Россия), профессор кафедры отечественной истории Омского государственного технического университета; профессор кафедры гуманитарных и социально-экономических дисциплин Омского автобронетанкового инженерного института.
Адрес для переписки: AIexsushko@rambler.ru
Статья поступила в редакцию 19.10.2016 г. © А. В. Сушко
УДК 130.2+124.5+304.2
Л. И. МОСИЕНКО
Омский государственный технический университет
ПАРАДОКСЫ ВИРТУАЛЬНОЙ СУБЪЕКТНОСТИ: ОПЫТ ВКЛЮЧЕННОГО НАБЛЮДЕНИЯ ЭЛЕКТРОННЫХ ДНЕВНИКОВ_
Статья посвящена проблемам становления и реализации виртуальной субъект -ности. Опираясь на постмодернистскую концепцию субъекта и обобщая личный опыт ведения электронного дневника, автор рассматривает деятельность человека в виртуальном пространстве как одну из практик субъективации современного человека. Автор подвергает критическому анализу представление о неограниченной свободе человека в виртуальной реальности, выявляя специфику виртуальной исповедальности, телесности и социальности. На основе этого анализа делается вывод, что в виртуальной реальности действуют властные практики, аналогичные властным практикам массового общества. Автор считает, что карнавальность не является универсальной характеристикой виртуального общения, а только одним из возможных его состояний. Утверждается, что область проблематизации, в котором пользователи электронных дневников выстраивают свою субъектность, практически полностью совпадает с областью проблематизации современной культуры. В заключение делается вывод, что интернет-пространство выступает своеобразным «тренажером» для социализации в массовом обществе, инструментом формирования субъекта данного общества.
Ключевые слова: субъект, субъектность, субъективация, виртуальность, интернет, масса, власть, исповедь, культура, общество.
Как возможна виртуальная субъектность? Американский социолог М. Киммел в своей книге «Гендерное общество» [1] приводит очень интересные данные о транссексуалах: оказывается именно они, а вовсе не «натуралы» демонстрируют типичное женское и типично мужское поведение. Биологические женщины и биологические мужчины склонны в большей степени отклоняться от предписанных им социальных ролей и стилей поведения. Этот пример свидетельствует о том, что в культуре есть некие тексты, которые повествуют об истинах и нормах сегодняшнего дня максимально откровенно и просто, но находятся не всегда там, где мы их ожидаем увидеть. Быть может, истину нужно спрашивать не у тех, кто ее воплощает, а у тех, кто ее имитирует. М. Фуко считал, что один из главных способов добывания истины в нашей культуре —
это исповедь, признание [2]. Будучи первоначально принудительным действием власти (пытка и исповедь — «черные близнецы средневековья», как назвал их М. Фуко), эта техника индивидуализации постепенно превратилась в «инструмент обретения внутренней свободы» [3], в средство самопознания. Она распространила свои эффекты не только на правосудие, медицину, педагогику и религию, но и на семейные отношения, любовные связи, на самую обыденную жизнь и на самые торжественные ритуалы. Человек стал отныне «животным признающимся» (М. Фуко [2, с.158]).
К этому перечню сегодня можно добавить еще и виртуальную жизнь человека: от самопрезентации в социальных сетях до «исповедей себя» в бло-гах. Однако какую истину сообщает нам исповедь, сделанная в маске, а то и вообще анонимно? Как
работает эта техника субъективации в виртуальном пространстве?
Главная идея моей статьи (которую я попытаюсь обосновать по ходу изложения): виртуальный субъект (при всей парадоксальности мыслить субъектом кого-то, кто выступает анонимно) — это и есть тот простой и ясный текст, что являет истину современного человека и в «реале»: «весомо, грубо, зримо» обрисовывает нам субъекта современной культуры и современного общества.
Этот тезис находится в противоречии с распространенными суждениями о виртуальной реальности, как о «суррогате реальной жизни» и о человеке в ней, как псевдо-субъекте. Не буду спорить: трангеексуал — это ведь тоже псевдо-мужчина или псевдо-женщина, но именно поэтому он есть прекрасное зеркало (хоть и с элементами шаржа, гротеска) современных гендерных стереотипов и действующих гендерных норм. В виртуальной реальности наше реальное Я претерпевает ту же процедуру, что тело транссексуала под ножом пластического хирурга: транс-субъектность — я меняю свое реальное «Я» на то, которое хотел бы иметь! Только тут не смена пола, а смена субъектности — с реальной на желаемую. В этом акте уже проявляется моя субъектность, как моя свобода, мой выбор, мое творчество.
Однако я не собираюсь заниматься воспеванием виртуальной свободы самоконструирования: это уже сделали многие другие исследователи. Практически общим местом стали утверждения о том, что Интернет дает человеку такую меру свободы, которая невозможна для него в «реале»: нет «телесности» и «социальности», а значит, и многих ограничений, налагаемых социальными статусами — как предписанными, так и приобретенными (полом, возрастом, должностью и проч.). «Вливаясь в виртуальный социум чата, человек получает полную свободу в сотворении самого себя, которая ограничена только его фантазией» [4, с. 207]. Только ли фантазией? Так ли уж безгранична эта свобода? Ведь за виртуальным субъектом стоит реальный человек — с почерпнутыми из своего социального и культурного опыта практиками самовыстраивания, самопрезентации, со вполне конкретным запасом знаний, навыков, культурного багажа и т. п. Почувствовать себя свободным и стать свободным — это не одно и тоже. Хорошо бы исследовать границы этой свободы. Для этого я собираюсь рассмотреть: что человек делает с этой своей свободой — как он ею распоряжается, как именно «выбирает себя». Действительно ли в виртуальной реальности человек получает, наконец, возможность быть собой? Действительно ли, для истинной персонификации надо прибегнуть к инструментам депер-сонификации: «нику» вместо имени, аватару вместо портрета, «олбанскому языку» вместо литературного? (см. интересное исследование этого парадокса на лексическом уровне в [5].)
Если допустить, что в виртуальной реальности свобода человека, действительно, безгранична, мы столкнемся с известной диалектикой: абсолютная свобода чревата превращением в свою противоположность — в произвол и его тотальную безответственность. Другими словами, постулируя неограниченную свободу виртуального субъекта, мы отрицаем возможность его существования. Полная анонимность — это действительно, «смерть» субъекта. Поэтому понятие «виртуальной субъектности» уже само по себе есть парадокс: в той мере, в какой
виртуальные практики допускают безответственность, в такой мере виртуальный субъект невозможен, и можно говорить только об акторе.
Я попытаюсь обосновать, что свобода человека в виртуальном мире очень и очень ограничена, а потому все же можно говорить о виртуальном субъекте. Как и в «реале», там тоже действуют властные практики, исходящие не только от самого индивида, но и от виртуального сообщества — вплоть до санкций! Эти властные практики и «лепят» виртуального субъекта. Какого и как? — для этого надо обратиться к теме проблематизации: о чем пишут и о чем молчат в Интернете его юзеры.
Ну, и главное: что дает человеку опыт субъекти-вации и реализации своей субъектности в виртуале, по сравнению с аналогичным опытом в «реале»?
Правда, «реал» все больше напоминает виртуал. «У социального больше нет имени. Вперед выступает анонимность. Масса. Массы», — писал Ж. Бо-дрийяр [6]. В «реале» человек современной эпохи тоже имеет много свободы для «самоконструирования». Он может выбрать пол, семью, профессию, религию — то, что человек традиционного общества не смел выбирать, а мог только принимать: все это было естественным, а не искусственным, это не попадало в область проблематизации. Человек общества постмодерна почти бесконечно пластичен в выборе своей идентичности — он изменчив, вплоть до потери своей индивидуальности и «смерти субъекта».
В этом плане Интернет кажется идеальной средой для существования субъекта современного общества: «сконструированный, множественный, фрагментарный и противоречивый» [3] — все эти характеристики субъекта общества постмодерна кажутся буквально списанными с субъекта виртуального. Кажется, что и в реале человек наслаждается практически бесконечной свободой. Но имеет ли он «право» умереть, сойти с ума, быть аскетом, быть многодетным, асексуальным, толстым, старым? Даже в самом свободном обществе есть свои табу: наша эпоха — не исключение. Но действуют ли социальные нормы и культурные запреты в вир-туале?
О теоретических основаниях. Я беру за основу постмодернисткую концепцию субъекта, прежде всего, М. Фуко, который трансцендентальному субъекту философии Нового времени (начало которого Фуко связывает с именем Декарта: субъект рассматривался как субстанция или априорная форма существования разумного индивида) противопоставлял исторического субъекта (идея которого, по его мнению, принадлежит Канту). Идея историчности субъекта позволяет поставить вопрос об условиях и основаниях возникновения субъекта, причем не в плане теоретико-онтологическом, а в плане конкретно-историческом. Рассмотрение этих условий, которое Фуко предпринимает в своих работах, позволяет утверждать, что «субъект», «субъект-ность» не являются универсальными характеристиками человеческого существования, но выступают одной из исторически возможных форм организации самосознания. Процесс становления исторически определенной субъективности (субъективация) не столько духовный, сколько практический: осуществление его происходит на основе включенности во все многообразие практик.
Согласно М. Фуко, субъективация проводится методом объективации. В науке это осуществляется теоретически — через выделение объекта
исследования, в социальной, политическом и индивидуальной сфере — практически, через «разделяющие практики». Субъект разделен внутри себя, либо разделен другими. Этот процесс разделения и превращает его в объект. Как потом утверждал Ж. Бодрийяр, всякое разделение — это операция власти, которая воцаряется как раз в пространстве этого разрыва [7].
В формировании субъекта участвуют разные практики разделения, поэтому складываются разные субъекты. Практики разделения приводят к индивидуализации через техники процедур признания, наказания и поощрения. Субъективация осуществляется в двух «режимах» — внешней и внутренней субъективации: через властные практики (научные, политические и социальные) и через «самообъективацию» (у Фуко этого понятия нет: использую термин Голенкова С. И. [8]), то есть через «техники себя» в различных формах индивидуального опыта. Таким образом, становление индивида в качестве субъекта — это многосторонний и многоплановый процесс, в результате которого получается не единственный самотождественный субъект, но субъект множественный, внутренне расчлененный, благодаря тем практикам и техникам, которые определяли его, или, благодаря которым, он определялся сам.
Я обращаюсь к одной из таких техник — исповеди (признанию), широко представленной в интернет-пространстве, а именно — в электронных дневниках: ЖЖ (livejournal.com — «живых журналах») и дайрах (diary.ru — «дневниках»). Это самая «исповедальная» и, возможно, самая рефлексивная площадка Интернета. Следуя за М. Фуко, признаем исповедь бесценным свидетельством того — что является в данном обществе областью проблематиза-ции, а что нет (о чем люди говорят и о чем молчат). Эти свидетельства самоосмысления человека наиболее явно, чем иные культурные тексты, показывают нам — что происходит с социальными нормами и с самим человеком. В этой области он выстраивает и реализует свою субъектность и, одновременно, это область властного контроля за индивидом (то, в чем человек видит свою свободу и достоинство, всегда есть ресурс, который управляется: не только им самим, но и обществом). Поэтому исповедь есть одна их техник индивидуализации, на основе которых и происходит формирование («складывание» по Фуко) субъектности.
О методе исследования. Тут бы, конечно, пригодился контент-анализ. Но не будучи профессиональным социологом, я не рискну выполнить эту работу. В качестве метода эмпирического исследования я использую включенное наблюдение: опираясь на постмодернистскую концепцию субъекта, я постараюсь умозрительно обобщить свой личный опыт пятилетнего пребывания в системе электронных дневников. Этот опыт не позволяет мне согласиться со многими расхожими утверждениями о деятельности человека в виртуальной реальности, которые я то и дело встречаю в научной литературе. Вот некоторые из них.
Парадокс первый: исповедь в карнавальной маске? Анонимность виртуального субъекта создает, как считается, эффект «разговора в поезде», то есть возможность предельно искренней исповедально-сти. «Одна только возможность в любой момент прервать общение и навсегда исчезнуть в не имеющей границ Сети позволяет себя вести несколько иначе, чем в повседневном опыте коммуникации.
Возникает своеобразный эффект «разговора в поезде», когда именно перед незнакомым человеком «выворачивают душу наизнанку», потому что понимают — возможности встретиться после откровения не будет и лицо не только не будет потеряно, но еще и приобретет дополнительный лоск, ведь незнакомец примет «историю бедствий» за чистую монету», — пишет Савенкова Е. В в статье, посвященной карнавальным аспектам виртуального общения [9, с. 38]. Другой автор, также признающий карнавальный характер виртуальной реальности, не менее оптимистичен: «... собственный образ в сети — это не ширма для психологических комплексов, напротив, маскарадный наряд, раскрывающий истинную сущность субъекта, каковой он видит ее в данный момент. Этот акт позволяет субъекту ощутить себя наравне с другим, не хуже и не лучше, не обделенным привилегиями, не скованным условностями, не страдающим от предрассудков и стереотипов, свободным участником диалога» [10, с. 62].
С одной стороны, карнавал, а с другой — исповедь: не абсурдно ли такое сочетание? Нет, считает данный автор: карнавальность (в ее бахтинском понимании [11]) стремится «к установлению подлинно человеческих, свободных взаимоотношений или, переиначив слова Гоббса, ad colloquium omnium cum omnibus — к диалогу всех со всеми» [10, с. 62].
Однако мой личный опыт свидетельствует о другом: эффекта «разговора в поезде» в виртуальной реальности практически нет — во всяком случае, не в электронных дневниках. При том что личный дневник — жанр по замыслу сугубо исповедальный, здесь мало кто пишет именно о себе. Подавляющая часть постов у большинства юзеров — это впечатления от прочитанного, увиденного (фильмы, книги, путешествия), хобби, фото котят, актеров и т. п. Огромную массу контента личных дневников составляют также фандомные дела и проблемы, в том числе — собственное творчество на материале любимых фильмов, сериалов, книг, мультиков или игр: рассказы (фики), коллажи и рисунки (арты), фан-видео (клипы) и т. п. Дневников собственно в исповедальном жанре не очень много — по моим наблюдениям, так пишут только те, у кого закрытый дневник, то есть доступ к записям разрешен только узкому кругу юзеров. Обычно у таких авторов очень немного подписчиков: около 20 — 30 человек, то есть не больше малой социальной группы, которую автор дайра обычно хорошо знает в лицо — в том числе через «реал».
Парадоксально, но факт: наиболее откровенными оказываются люди, которые как раз очень плохо скрылись за «никами» — те, кто в силу каких-то причин не предпринял больших усилий, чтоб разделить свое виртуальное и свое реальное Я. Фактически они переносят модель общения из «реала» в виртуал: откровенность только с близкими и хорошо знаемыми. Конечно, и по рецензии на сериал человек может очень явно проявить свое «лицо» (как минимум, систему ценностей), но тем не менее эффект анонимности, как «разговор в вагоне», здесь не работает!
К сожалению, не знаю, какой процент закрытых дневников, но, думаю, их не меньше половины: сужу по статистике своих ПЧ (постоянных читателей). Люди огораживают пространство общения, моделируя что-то вроде уютного кафе или гостиной частного дома, куда незнакомые просто не заходят.
Сделать свой дайр открытой площадкой, людной площадью мало кто хочет. На дайрах есть такие площадки — выйдя из своих закрытых «домиков», любой юзер может пообщаться на форумах «дайри-беста» (лучшие публикации, отбираемые админами сайта) или в каких-то других сообществах — в том числе полностью анонимно (без ника: как «гость»). Но есть юзеры, которые никогда на таких площадках не выступают. В начале своей «интернет-жизни» я любила высказываться там, но со временам и мой интерес к такого рода деятельности угас: уровень дискуссий там удручающий... В общем, люди находят свой круг общения и впоследствии не очень стремятся его расширять. Впрочем, как и в реале.
Почему так ограничена исповедальность и так популярно «огораживание»? Думаю, причина проста: исповедь перед толпой попросту невозможна. Писать о своих проблемах в открытом дневнике — это подставлять себя под возможный удар резких оценок, бесцеремонных советов: почти то же самое, что раздеться на ветру. Поэтому люди, хоть и закутаны в свой виртуальный «ник», не спешат нести в виртуал свое реальное-интимное-личное-значимое. Они не хотят быть в толпе: для настоящей исповеди нужна дистанция, которой там нет. Ведь даже в закрытых дневниках никто не застрахован от того, что исповедь может превратиться в допрос, а то и с применением пыток. Почему? Ну, хотя бы потому, что маска — это тайна. Будучи под маской, виртуальный субъект, как верно заметила Савенкова Е. В. [9], является объектом желания: кто-то захочет тебя «познать», разоблачить, «добраться до живого» и будет «пытать» тебя вопросами (см. о вопросе-пытке как проявлении власти у Э. Каннети [12]). Однако есть ли у кого-то в виртуальном пространстве такая власть над анонимным юзером? Если следовать концепции М. Фуко, то любая власть — это власть над телом (см. его исследование истории психиатрических больниц [13]), но есть ли тело у виртуального субъекта?
Парадокс виртуальной телесности. Считается, что тела у виртуального субъекта нет. В частности, Савенкова Е. В., ища специфические отличия виртуального карнавала от реального, указывает как раз на иной статус телесности. Это, по мысли автора, не снимает ответственности и не исключает риска за свои действия у виртуального субъекта: «У анонимного двойника тем не менее есть своя история, свои взлеты и падения, рейтинг и репутация, которой дорожит прежде всего тот, кто себя позиционирует в данном сообществе. В каком-то смысле, добропорядочный горожанин, принимающий участие в карнавальном действе, мог позволить себе значительно больше безответственности, чем современный виртуал, и единственное, чем рисковал человек эпохи позднего Средневековья — это собственное тело, его целостность и сохранность» [9, с. 38]. Мысль, на мой взгляд, вполне справедливая, но разве не рискует своим телом и человек, сидящий за компьютером? Я не о сидячем или ночном образе жизни и не о питании фастфудом, но о таком явлении, как троллинг. На мой взгляд, «тролли» (уточню — «тонкие тролли»: те, кто занимается троллингом сознательно, а не те, кто без чувства юмора и просто некультурен) — это проводники «реальности» в той мере, в какой реальность вообще возможна в виртуальном мире.
Фуко писал [13], что в практике лечения психически больных людей всегда использовалось вли-
яние на тело — его «дисциплинировали» вплоть до пыток: негуманно, но зато эффективно, так как тело — проводник реальности для любого Я. Так вот и иные «тролли» могут «добраться до тела» даже на виртуальном карнавале — вынудить юзера сбросить маску и проявить «истинное лицо», то есть вывести из эмоционального равновесия, довести до «баттхерта»: разозлить, обидеть, «задеть за живое» — заставить человека на том конце Интернета злиться, учащенно дышать, суметь приковать его тело на целый вечер к «компу» своими «комента-ми». Да, тот, кто может повлиять на твое тело даже через виртуальные каналы, у того и власть!
Методы троллинга многообразны. Простое оскорбление может не сработать — наиболее изощренный троллинг предполагает с виду вежливый удар по болевой точке юзера. Если тролль более или менее сведущ в психологии людей и правильно вычислил свою жертву, то у него это получится. Это сложно сделать на форумах, но вполне реально в сообществах и в личных дневниках: и пара постов о посторонних вещах иногда очень явно выдает болевые точки пишущего.
Смысл троллинга? Считается, что только «лул-зы» — посмеяться над кем-то. Разумеется, это демонстрация власти в сообществе, где все вроде бы равны. По содержанию это некое «разоблачение» другого человека — принудительное выведывание его истины. По смыслу это санкция: да, в виртуальном пространстве тоже действуют санкции по отношению к тем, кто нарушает его нормы и правила, кто ведет себя в этом социальном пространстве как в личном. Если кто-то думает, что здесь нет никаких правил и норм, тому достаточно одного — их нарушить. Речь идет не только о правилах сообществ, за соблюдением которых следят модераторы, это и определенные особенности проявления личности, мышления, общения. Какие именно — чуть позже. Сейчас же отмечу, что санкции, как и в реальном обществе, многообразны: троллинг — лишь одна из форм виртуальных санкций. Стигматизировать и наложить санкцию могут не только в прямом общении, но и «заочно»; не только отдельные юзеры, но и целые группы. Здесь достаточно показательно существование скандально известного на дайрах «холивар-соо»: сообщества, где в режиме анонимности обсуждаются не только проблемы, но и многие юзеры. Причем обсуждаются далеко не в литературных выражениях, настойчиво добираясь до «телесности» своих жертв: откуда-то добываются фотографии реального человека, факты его биографии и проч. Не так давно был случай, когда санкция из вир-туала перешла в самый непосредственный «реал»: в поле зрения холивар-соо попали двое юзеров, заподозренных в жестоком обращении с животными, хотя в своих дневниках они и писали о своей любви к животным (показателем чего было наличие у них дома около двух десятков кошек). Активные деятели холивар-соо нашли этих юзеров в реале и организовали расселение больных и голодных животных по приютам и просто по желающим принять. Всё это, разумеется, подробно описывалось и обсуждалось в «холиварне».
На мой взгляд, существование этого сообщества еще раз подтверждает, что «телесность» невозможно полностью элиминировать из виртуального субъекта: в конечном счете, на «телесности» и строятся любые властные практики — как виртуала, так и реала!
Кроме этого, мы видим здесь далеко не праздничную толпу, а толпу преследующую, толпу-стаю. Если использовать классификацию массы, которую дает Э. Каннети в своей известной книге «Массы и власть» [12], праздничная толпа — лишь одно из пяти аффективных состояний массы. Поэтому, на мой взгляд, характеристика виртуального общения как «карнавального», хотя и весьма эвристична, но все же слишком узка: массы могут принимать и иные состояния, описанные Э. Каннети. Думаю, точнее говорить о массе вообще, а не о праздничной (карнавальной) массе. В конце концов, маску надевает не только участник карнавала, но и многие другие — например, гладиатор или палач.
«Конец социального»: власть массы. Да, «массы» теперь все реже выходят на площади — они сидят за «компами», но и там тоже организуют «акции», «флешмобы» (Э. Каннети: ритм — то, чем живет масса), собираются на «форумах» и объединяются в сообщества. Это еще один парадокс: виртуальность представляют обычно как одиночество человека, разъединенность его с другими (и даже обсуждают это как проблему: человек перестает стремиться к контактам в реале). Однако на самом деле он не одинок — он на людной площади, он в толпе.
Человек в реальной толпе, как и в виртуальной, тоже обезличен: тут не имеют значения звания, награды, социальные статусы. «Каждый ощущает, что, примкнув к массе, он переступил границы собственной личности, ликвидировал все дистанции, которые отбрасывали его назад — к самому себе. Сбросив груз дистанций, человек освобождается, и эта обретенная свобода есть свобода переступа-ния границ», — писал Э. Каннети [12, с. 24].
«Конец социального»? Думаю, свобода от социального в виртуальной реальности, о которой так много говорят исследователи, если и есть, то не в большей степени, чем в реальном мире. Причем примерно в том же смысле, в каком о конце социального писал Ж. Бодрийяр, характеризуя массовое общество.
Книга Ж. Бодрийяра «В тени молчаливого большинства, или Конец социального» [6] посвящена реальной, а не виртуальной массе, но лично у меня при ее чтении было сильное ощущение, что уважаемый ученый тоже, как и я, имеет опыт «жизни» на дайрах (где тут «ржущие» смайлики?). Практически все характеристики массового общества, данные им, применимы и к интернет-массе. Вот только эта масса не «безмолвствует», а говорит, точнее — пишет. Однако проявляет она себя так же. Здесь снова очень показательно упомянутое выше «холи-вар-соо» в плане того, кто и за что подвергается коллективному осуждению-осмеянию. Впрочем, эта грязная курилка дайров лишь в концентрированном виде выражает то, что имеет место в виртуале вообще:
1. Ненависть к носителям смыслов и ценностей. Как считал Ж. Бодрийяр, масса сопротивляется ценностям и смыслам, потому что они несут в себе иерархию — то, что разрушает массу. Поэтому масса обрушивает свои репрессивные практики на любого носителя смыслов, обвиняя их в покушении на власть: любого, кто претендует на какие-то обобщения, то есть на истинную точку зрения; кто выступает с аргументированной оценкой какого-то явления. Тут моментально выявляется целый ряд оскорбленных, обиженных и агрессивных — примеры на материале электронных дневников могу
приводить до бесконечности, особенно из сообщества «дайри-бест».
Все сложное кажется подозрительным или сразу же неприемлемым: негативная оценка некоего социального явления при толерантном отношении к его представителям (например, негативное высказывание о гомосексуализме и при этом вполне дружеское общение с юзером-геем) называется в «холивар-соо» «двуличием» либо более неприличным словом. Наиболее частой фигурой осмеяния является «белый плащ»: человек, осуждающий нечто, но делающий это сам, на практике — любой моралист (так как предполагается, что «все мы из одного теста»).
В этом же контексте репрессируется любая серьезность: «пафос» могут позволить себе только иные тролли, как «власть имущие», но не «простые смертные». Попутно становятся жертвами все люди без чувства юмора, особенно из числа «моралистов».
2. Ускользая от смыслов и репрессируя их носителей, масса существует в плоскости образов и «зрелищ». «Рациональная коммуникация и массы несовместимы», — писал Ж. Бодрийяр [6, с. 16]. Чтобы убедиться в верности его слов, достаточно открыть комментарии к любому посту, собравшему много читателей, и посчитать количество тех, кто верно понял смысл старт-топика, а кто ответил на уровне непосредственного реагирования — без паузы на понимание и осмысление. Обсуждение любой темы происходит, как правило, на уровне эмоций, с неизбежным размыванием понятий, подмене их.
Очень типичная ситуация, когда некто несется на всем скаку, рубя налево и направо, толсто и тонко намекая, что у всех здесь высказавшихся «не в порядке с головой», но не замечает при этом, что воюет с точкой зрения, которая никем и не была высказана. Суждения, но не умозаключения: здесь любят судить, осуждать, но не думать!
3. Масса сопротивляется попыткам ее изучения. Зондирование, тесты, референдумы — это, как считал Ж. Бодрийяр, в современном обществе уже не есть репрезентация, а только симуляция. Масса благополучно избегает участи стать объектом изучения. Иначе и не может быть, ведь масса, как уже отмечено выше, существует «по ту сторону» смыслов и идей. Добавлю от себя, что массу страшит участь стать объектом изучения именно потому, что это означает быть «засеченной радарами» власти. Появившаяся недавно в «википедии» статья о дайрах вызвала на самих дайрах приступ паранойи на тему: «нас могут закрыть» (в статье упоминалось, что на дайрах в рамках «фандомных битв» производится много порно-контента). Статья была расценена как «донос», автор всячески и со всех сторон осужден (при этом была предпринята усиленная попытка «добраться до тела» — установить личность автора), а содержание статьи подвергнуто пристальному и скрупулезному разбору с выводом: «все там неправильно». (Если эта моя статья однажды попадет в поле зрения «холивар-соо», то, думаю, и ее, и меня ждет та же участь.)
Перечень совпадений массового общества в реале с виртуальными массами можно продолжать, но, думаю, и сказанного достаточно: виртуальный мир предельно отчетливо отражает реальный, то есть нашу эпоху, наше общество — то, каким оно стало в последние два десятилетия.
Это особенно хорошо видно и при анализе того, о чем в этом виртуальном мире можно говорить и о чем желательно молчать: рассмотрим проблемное поле, то есть место, где виртуальный аноним становится субъектом.
Область проблематизации виртуального субъекта. Итак, подхожу к самому главному: как и для чего люди используют свою виртуальную свободу — пусть, как оказалось, и сильно ограниченную? В чем видят свое главное достоинство, чем гордятся, в чем пытаются властвовать собой? На первый взгляд, на этот вопрос сложно ответить: в виртуале мы все же достаточно разные: мир электронных дневников не исключение. Среди нас есть графоманы и профессиональные писатели, преподаватели вузов и еще студенты, мужчины и женщины, 20-летние и 50-летние. Интересы, проблемы, мера искренности тоже, как я уже писала, очень и очень разные.
Как разобраться в этом информационном потоке? Можно, конечно, заглянуть в статистику дайров и подсчитать — какая тематика наиболее популярна (существует тематический каталог сообществ) или провести контент-анализ нескольких случайных дневников. Я оставляю это занятие профессиональным социологам, а сама постараюсь обобщить свои впечатления от пятилетнего включенного наблюдения дайров в контексте вопроса: существуют ли здесь те культурные табу и культурные нормы, которые есть в современном реале? Ответить очень просто: они здесь предельно очевидны — даже более, чем в реале.
«Какая-то скользкая дорожка привела нас — за несколько веков — к тому, чтобы вопрос о том, что мы такое суть, адресовать сексу», — писал М. Фуко [14, с. 176]. За два последних десятилетия российская культура, вслед за западноевропейской, тоже стала культурой эмансипированного секса. Свою свободу и достоинство человек стал усматривать уже не в труде и не в подвиге, а в отдыхе и наслаждении. Ну что же: именно на таком субъекте, если верить все тому же Ж. Бодрийяру, держится «общество потребления» [15]. В качестве фундаментального запрета наша культура имеет теперь не секс, а смерть.
Система свобод и запретов всегда взаимосвязана. Поэтому тайну свободы наиболее явно выдают запреты и санкции. О «главной свободе» виртуального субъекта можно догадаться и без умозрения и даже без многолетнего опыта наблюдения: достаточно проанализировать ругательства, существующие в этой среде. «Недотраханный (-ая)» — это самое популярное определение-санкция на всех дайрах, в переводе: больной на голову, ненормальный, дура (дурак). Это одновременно и универсальная причина, которой объясняется все и вся: та же «ненормальность» или то, что ею кажется в глазах троллей и иных «хейтеров» данного юзера. «Добравшись до тела» своей жертвы и обнаружив неполную семью или что-то, свидетельствующее об отсутствии личной жизни, «холиварщики» с видом опытных врачей, получивших подтверждение поставленному ими диагнозу, заключают: «ну мы так и думали».
В соответствии с этим, демонстрировать свою сексуальную раскованность — это быть нормальным, своим, уважаемым, свободным. Игнорировать секс, а тем более покушаться на что-то с ним связанное (например, признаться публично, что не любишь порно) — быть ненормальным и даже «неприкасаемым», то есть безвозвратно испортить свою
сетевую репутацию, а то и стать объектом коллективной травли. (М-да, как далеко в прошлое ушли эпохи, когда повышенная сексуальность, наоборот, считалась болезнью!).
Не менее показателен и контент «фандомных битв»: каждый уважающий себя автор (то есть не «фиялка»), должен уметь запросто написать фик, склепать видео или сделать коллаж порнографического содержания. Среди двух-трех сотней команд, участвующих в этих соревнованиях по фан-творчеству (ежегодно проводятся две фандомные битвы — зимняя и летняя), наберется не больше десятка, которые закрывают рейтинговые «леве-лы» не порно, а чем-то иным. Особенно популярен «слэш», то есть гомо-тематика (впрочем, и в нерейтинговом исполнении тоже).
В общем, мы не увидим в виртуальной культуре ничего, чего бы уже не было в культуре «реала». Свою виртуальную свободу (в том числе — творчества) массовый юзер использует для конструирования себя как субъекта желания.
Материнство и отцовство — не предмет гордости, но скорее фигура умолчания либо даже презрения — «овуляшка», как обозначение тех, кто вкладывается в свое родительство с предельной самоотдачей. И наоборот: выставить себя слегка инфантильным, то есть склонным пошалить, полениться, поиграть, позабавляться, сделать глупость — это типично для самопрезентации юзеров: это одно из явных свидетельств свободы индивида в контексте современной системы ценностей.
Смерть, как и в «реале», табуирована — об этом не говорят и не пишут: даже в фан-творчестве правилом хорошего тона считается «уползать» (спасать) героев, убитых «злыми сценаристами». Открыто говорить о смерти (не стебаясь при этом) — дать верный повод для аборигенов сети покрутить пальцем у виска.
Я думаю, сказанного достаточно, чтобы заключить: виртуальная субъектность предполагает не свободу самовыражения, но манифестацию своей приобщенности к социально и культурно одобряемой норме! Виртуальный аноним использует свою свободу для конструирования себя по шаблону идеального субъекта массового общества. Он декларирует свою нормальность — это и есть главное содержание его «исповеди»! В общем-то этого и следовало ожидать в реальности, где при всей «развоплощенной телесности» и «конце социальности» все же действуют властные практики — со всеми своими многообразными санкциями, и где анонимные юзеры используют свою свободу, чтобы репрессировать всех, кто и под ником пытается остаться самим собой.
Вывод, конечно, печальный — человек хотел стать свободным, ускользнуть из-под власти. Для этого даже притворился «мертвым субъектом» — стал анонимом. Как иные животные притворяются мертвыми, чтобы не стать жертвой хищника, так и современный человек рад ускользнуть из-под власти стереотипа, ему нравится быть непрозрачным и / или ненаходимым. Так он прячется от цепких рук общества потребления, которое, используя свои индивидуализирующие практики, жаждет сделать его объектом своей заботы, то есть заставить купить еще какой-то товар или какую-то услугу. Так он ускользает от вездесущего ока дисциплинарной власти («паноптикума» по М. Фуко), которая тоже кажется анонимной, но лишь на фоне традиционной власти, которая контролировала человека
извне, шумно и страшно потрясая мечом. Дисциплинарная власть действует иначе: она контролирует человека изнутри, апеллируя к его собственному разуму или (в случае неочевидных вещей) к научно обозначенной норме. Можно ли ускользнуть от этой власти хотя бы под маской? Или придется «сойти с ума — сойти с капитализма»? Однако есть подозрение, что и безумие, и подсознательное, и «секс-наркотики-революцию» — все это современное общество потребления тоже успешно интегрировало в себя: поставило служить себе на благо. Так ли это? Ответ положительный. В виртуальной реальности субъекту тоже не укрыться — даже там: под аватаром и ником.
Вместо заключения: парадоксы виртуального опыта. Мне осталось ответить на последний вопрос, поставленный во введении: что же дает человеку опыт виртуальной субъектности (транс-субъектности)? Как меняет его? Ведь «опыт — это то, из чего ты сам выходишь измененным» (М. Фуко [14, с. 42 — 46]). Ответы на этот вопрос, думаю, тоже парадоксальны:
1. Виртуал позволяет познать реал! Виртуальная реальность оказалось моделью массового общества. Значит, интернет-пространство — это хороший «тренажер» для социализации в массовом обществе. Виртуальная реальность формирует субъекта массового общества: как минимум вносит в это дело достаточно большой вклад.
2. Чтобы найти себя, надо сначала себя «потерять»! Это очень банальный парадокс, но и тут он работает. Действительно, виртуальный опыт есть прекрасный способ самопознания для рефлексирующей личности. Быть частью массы интересно — ты начинаешь лучше понимать свое отличие от нее, ты осознаешь свои слабости и обнаруживаешь свои уязвимые места, ты практикуешься в стрессоустой-чивости и в умении управлять своим гневом, ты учишься говорить на разных языках — настолько успешно, что тебя начинают принимать за представителя другого пола или совсем иной возрастной группы... И наконец, ты находишь свою «экологическую нишу» — нет, не популярности ищут в сети, но «своих»: через виртуальное общение в твоей жизни появляются новые друзья.
Главный парадокс в жизни под маской — ты начинаешь лучше понимать себя, а именно — обнаруживаешь то, что не можешь в себе изменить: находишь ту свою субстанцию, которая неизменна под всеми масками. Это, наверное, и есть твоя личность. Ты не теряешь себя в масках, а наоборот находишь. Ты видишь свои отражения в других юзе-рах, как в кривых зеркалах: каким ты мог бы стать, но не стал (к счастью или к сожалению). В итоге всего этого понимаешь окончательно — кто же есть ты сам. Но одновременно понимаешь и другое — тут нельзя быть в полной мере собой. Впрочем, как и в реале. Мы приходим в виртуальный мир с иллюзией братства-равенста-свободы. Уходим (или по-прежнему остаемся), поняв, что всего этого тут не больше, чем в реале. Нажив друзей и врагов. Полюбив их обоих. Поняв, кто ты есть: кем можешь и кем не можешь быть. Все-таки Фуко прав — исповедь есть очень эффективный способ добывания истины!
В заключение — нечто вроде примечания. Памятуя, что «истина всегда конкретна», напомню, что выводы, сделанные здесь, сделаны, хоть и при свете идей выдающихся философов постмодернизма, но все же на достаточной узкой эмпирической
площадке Интернета. В какой мере эти выводы и утверждения можно экстраполировать на виртуальную деятельность вообще — я не знаю. Дайры — всего лишь маленький квартал в огромном мегаполисе Интернета. До какой степени его жители и его нравы репрезентативны для всего мегаполиса — вопрос отрытый. Однако в той мере, в какой этот квартал все же является частью виртуальной реальности, я надеюсь, что сделанное мною обобщение будет полезным для дальнейшего изучения этой реальности.
Библиографический список
1. Киммел, М. Гендерное общество / М. Киммел. - М : Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН). - 2006. - 464 с.
2. Фуко, М. Надзирать и наказывать: рождение тюрьмы / М. Фуко. - М. : Ad Marginem, 1999. - 479 с.
3. Номеровская, А. Д. Концепции субъективации в работах М. Фуко и Дж. Батлер: гендерный подход / А. Д. Номеровская // Грамота, 2012. - Режим доступа : www.gramota.net/ editions/3.html. - Загл. с экрана (дата обращения: 19.10.2016).
4. Новоженина, О. В. Интернет как новая реальность и феномен современной цивилизации / О. В. Новоженина // Интернет как новая реальность и феномен современной цивилизации - Режим доступа : http://iphras.ru/elib/Vliyan_ Internet_13.html. - Загл. с экрана (дата обращения: 19.10.2016).
5. Егорова, В. И. Персонификация и деперсонификация — основные виды проявления карнавальности в виртуальной среде / В. И. Егорова // Современные проблемы науки и образования. - Режим доступа : http://www.science-education. ru/ru/article/view?id = 6611 (дата обращения: 15.10.2016).
6. Бодрийяр, Ж. В тени молчаливого большинства, или Конец социального. / Ж. Бодрийяр. - Екатеринбург : Изд-во Уральского ун-та, 2000. - 82 с.
7. Бодрийяр, Ж. Символический обмен и смерть / Ж. Бо-дрийяр. - 2-е изд. - М. : Добросвет : КДУ, 2006. - 389 с.
8. Голенков, С. И. Понятие субъективации Мишеля Фуко / С. И. Голенков // Вестник Самарской гуманитарной академии. Сер. Философия. Филология. - 2007. - № 1. - С. 54-66.
9. Савенкова, Е. В. Карнавальная составляющая виртуального общения / Е. В. Савенкова // Вестник Самарской гуманитарной академии. Сер. Философия. Филология. - 2010. -№ 1(7) - С. 33-41.
10. Вавилова, Ж. Е. Виртуальный карнавал как пространство знаковой репрезентации субъекта / Ж. Е. Вавилова // Информационное общество. - 2014. - Вып. 4. - С. 56-62.
11. Бахтин, М. А. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. / М. А. Бахтин. - 2-е изд. - М. : Художественная лит., 1990. - 543 с.
12. Каннети, Э. Массы и власть / Э. Каннети. - М. : Ad Marginem, 1997. - 527 с.
13. Фуко, М. Психиатрическая власть: курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1973-1974 учебном году / М. Фуко ; пер. с фр. А. В. Шестакова. - СПб. : Наука, 2007. - 450 с.
14. Фуко, М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности / М. Фуко // Работы разных лет ; пер. с фр. -М. : Касталь, 1996. - 448 с.
15. Бодрийяр, Ж. Общество потребления. Его мифы и структуры / Ж. Бодрийяр ; пер. с фр., послесл. и примеч. Е. А. Самарской. - М. : Республика; Культурная революция, 2006. - 269 с.
МОСИЕНКО Лилия Ивановна, кандидат философских наук, доцент (Россия), доцент кафедры философии и социальных коммуникаций. Адрес для переписки: mosienko_Шiya@maiI.ru
Статья поступила в редакцию 25.10.2016 г. © Л. И. Мосиенко
