CC BY
49
Вестник Московского университета. Сер. 22. Теория перевода. 2014. № 1
ИСТОРИЯ ПЕРЕВОДА М.Э. Конурбаев,
доцент, профессор кафедры английского языкознания филологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова; marklen@konurbaev.ru
А.А. Липгарт,
профессор, профессор кафедры английского языкознания филологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова; a_lipgart@mail.ru
ОПЫТ ЛИНГВОПОЭТИЧЕСКОГО СОПОСТАВЛЕНИЯ И ФИЛОЛОГИЧЕСКОГО ТОЛКОВАНИЯ АНГЛИЙСКИХ ПЕРЕВОДОВ БИБЛИИ: МЕТОДОЛОГИЯ
Сравнение как универсальный метод филологического исследования имеет свои специфические черты, когда речь заходит о лингвопоэтике. Лингвопоэтиче-ское исследование переводного текста направлено на то, чтобы проследить взаимодействие содержательной и формальной сторон текста, выявить сравнительную значимость стилистически маркированных языковых единиц для создания эстетического эффекта и понять, чем определяется уникальность того или иного произведения словесно-художественного творчества. История английских переводов Священного Писания насчитывает немногим более семи веков и включает в себя труды великих теологов и мыслителей, начиная с эпохи Реформации и до сегодняшнего дня, — Джона Уиклиффа, Уильяма Тиндейла, Майлза Ковердейла, Джона Роджерса и многих других. Руководствуясь мыслью о значительности Библии как литературного памятника среди других произведений английской литературы, данная статья посвящена оценке и сравнению различных переводов Библии на английский язык с целью установления формально-содержательных характеристик и эстетических особенностей различных вариантов перевода Священного Писания на английский язык в различные исторические эпохи с целью объяснить, чем определяется неповторимость и привлекательность этого текста в английском литературном наследии.
Ключевые слова: Библия, семантика, ритм, Библия Короля Иакова, Авторизованная версия, Экклезиаст, Библия Уильяма Тиндейла, история литературы, Отче наш, лингвопоэтика, лингвостилистика, история религии.
Marklen E. Konurbaev,
Professor at the English Department, Faculty of Philology, Moscow State University; marklen@konurbaev.ru Andrey A. Lipgart,
Professor at the English Department, Faculty of Philology, Moscow State University; a_lipgart@mail.ru
Glimpses of a Comparative Linguistic Poetic Analysis and a Literary Interpretation of the English Translations of the Bible: Methodology
Comparison is a well-established method of philological research and has certain features when applied to a linguistic poetic study of a literary monument. It aims to reveal the relationship between the content and the form of the text and identify a comparative value of the stylistically marked units of the language in rendering their unique aesthetic weight in text. The history of the English translations of the Bible covers a span of nearly
seven and a half hundred years since Reformation until modern times. By comparing formal peculiarities of well-known versions of the Bible as well as the Book of Common Prayer this article seeks to place the Bible among other works of literary art in the English culture. This paper is based on the results of the research jointly conducted by Professors Andrey Lipgart and Marklen Konurbaev at the English Department, Moscow State University.
Key words: Bible studies, Authorized Version, King James Bible, Book of Common Prayer, Tyndale Bible, Ecclesiastes, semantics, rhythm, literary studies, poetics, linguistics, theory of translation, comparative linguistics, history of literature.
Мы предлагаем вниманию читателей развернутый лингвопоэти-ческий анализ в трёх частях некоторых фрагментов Библии Короля Иакова. Каждая часть анализа представляет из себя отдельный раздел, изучаемый лингвопоэтикой. В данном номере публикуется первая из описанных частей.
* * *
История английских переводов Священного Писания насчитывает немногим более семи веков и включает в себя труды великих теологов и мыслителей, начиная с эпохи Реформации и до сегодняшнего дня, — Джона Уиклиффа, Уильяма Тиндейла, Майлза Ковер-дейла, Джона Роджерса и многих других. Предпринимаемые ими значительные усилия по переводу Библии на современный им английский язык (иногда ценой собственной жизни) значительны уже тем, что созданные ими тексты, снабженные комментариями и пометами, обогатили английский язык целым пластом речевых оборотов, которые стали жить полной жизнью в обиходе англичан в периоды, когда никакая иная литература не была более доступна и почитаема, чем Слово Божие, которое, начиная с XIX в., часто служило основой выдающихся произведений английской литературы.
Об истории возникновения и развития этого памятника в Англии написано большое количество трудов (в частности, в период подготовки к недавнему четырёхсотлетнему юбилею Библии Короля Иакова). Мы же, руководствуясь мыслью о значительности этого памятника среди других произведений английской литературы, сосредоточимся на оценке и сравнении различных переводов Библии на английский язык с целью установления формально-содержательных характеристик и эстетических особенностей вариантов перевода Священного Писания на английский язык в различные исторические эпохи.
I. Сравнение как универсальный метод филологического
исследования
Сравнение (сопоставление) как универсальный метод филологического и всякого другого исследования имеет свои специфические черты, когда речь заходит о лингвопоэтике. Лингвопоэтическое исследование художественного произведения направлено на то,
чтобы проследить взаимодействие содержательной и формальной сторон текста, выявить сравнительную значимость стилистически маркированных языковых единиц для создания эстетического эффекта и понять, чем определяется уникальность того или иного произведения словесно-художественного творчества.
Для того чтобы по возможности устранить элемент субъективности и с большей уверенностью говорить о роли каждой конкретной языковой единицы в создании эстетического эффекта, в рамках лингвопоэтики разрабатываются различные специфические методы исследования, одним из которых является метод лингвопоэтического сопоставления. В основе метода лежит сравнение текстов, отмеченных сюжетным и функционально-стилистическим сходством (т.е. сопоставимых как в содержательном плане, так и по качественному составу языковых единиц); такое сравнение проводится для выявления сравнительной значимости того или иного элемента в раскрытии идейно-художественного содержания текста.
При лингвопоэтическом сопоставлении конечной целью исследования оказывается рассмотрение текста как совокупности элементов функции воздействия, из-за чего каждому элементу уделяется меньше внимания, чем в ходе собственно типологического изучения того же самого элемента.
Дальше всего от лингвопоэтического анализа в нашем понимании оказывается структурно-типологическое изучение содержательной стороны текстов, не выходящее на уровень языковой формы. Наиболее ярко это направление представлено в работах В.Я. Проппа «Морфология волшебной сказки» и «Исторические корни волшебной сказки», научная ценность которых неоспорима, но сфера применения несовместима с лингвопоэтическим анализом, выявляющим не всеобщее, но особенное. Эта несовместимость обращает на себя внимание при попытках применить те же точные методы к изучению произведений индивидуального искусства, которые в значительно меньшей степени, чем фольклор, поддаются классификации по чисто структурному содержательному параметру и о понимании художественных особенностей которых при таком подходе не может быть и речи.
К этой же категории исследований примыкают работы, посвя-щённые изучению трансформации так называемых «бродячих сюжетов». В отечественной филологической традиции это направление исследований известно как «сравнительное литературоведение»; осмыслению его теоретической основы и демонстрации применения имеющихся теоретических положений при работе с материалом посвящены, например, книги М.П. Алексеева и В.М. Жирмунского.
Несколько ближе к лингвопоэтическому анализу оказываются литературоведческие исследования, в основе которых лежит срав-
нение текстов по жанровому, т.е. преимущественно структурно-содержательному, признаку (хотя применительно к жанрам приходится учитывать нередкую в литературоведческой терминологии возможность совмещения разных понятий и признаков различной — содержательной и формальной — природы). Возможность использовать результаты подобных исследований в лингвопоэтике напрямую связана с количественным и качественным составом языковых единиц, привлекающихся для анализа содержательной стороны. Весьма часто суждения относительно художественных особенностей сопоставляемых текстов высказываются на основе ограниченного числа признаков, и сравниваемые произведения провозглашаются сходными, тогда как более детальный анализ показывает, что принципиальное подобие между ними отсутствует. О недостатках такого подхода к материалу можно судить по тому критическому разбору, которому Б.В. Томашевский в книге «Пушкин» подвергает статью академика М.Н. Розанова «Пушкин и Ариосто» и в ходе которого он убедительно показывает невозможность сближения текстов на основе произвольно выбранных признаков [Томашевский, 1956].
Общей особенностью упомянутых работ является установление достаточно произвольных связей между формой и содержанием сравниваемых текстов, и результаты их действительно отличаются известной субъективностью. Наличие же в этих работах установки на сопоставление текстов при учёте как их содержания, так и языковой формы сближает их с лингвопоэтикой, от которой они отличаются фрагментарностью наблюдений и произвольностью оценок.
Художественный текст, представляющий собой совокупность элементов трёх основных языковых функций, отличается от других произведений речи той специфической ролью, которую играют в нём элементы функции воздействия. Выделение и описание этих элементов является одной из задач лингвостилистического анализа текстов. Такой анализ, как правило, всё же не позволяет ещё осознать того, какие причины обусловливают неповторимость данного произведения. Изучение сложного взаимодействия внутри совокупности формальных элементов, составляющих художественный текст, с точки зрения их содержательной нагруженности, и определение наиболее эстетически значимых среди них относится к области лингвопоэтики. Для неё определение функционально-стилистического статуса каждой языковой единицы в рамках данного текста будет не конечной целью, а отправной точкой.
Для того чтобы снизить влияние субъективных факторов на оценку эстетической значимости конкретного элемента или приёма, естественным оказывается прибегнуть к сопоставлению данного текста с другими произведениями речи. Однако поскольку сопоставление это предпринимается в специфических условиях линг-
вопоэтического анализа и ради достижения вполне определенных результатов — более глубокого проникновения в природу эстетического воздействия, оказываемого текстом, — постольку проводить его следует в соответствии с ясными методологическими установками.
Первым требованием, предъявляемым к лингвопоэтическому сопоставлению и отличающим его от сравнительного анализа вообще, является содержательная близость рассматриваемых текстов. Лингвопоэтический анализ направлен на определение роли формальных элементов, на осознание различия их функционирования в произведениях словесно-художественного творчества, и поэтому сходство содержательной стороны выступает в качестве необходимой основы сопоставления. При несовпадении обоих членов диалектического единства «содержание/форма» в сравниваемых текстах предполагаемое исследование оказывается в принципе неосуществимым. Непосредственное содержательное сходство текстов может быть различным, и в каждом конкретном случае оно должно оговариваться особо.
При этом следует учитывать, что уменьшение черт сходства содержательной стороны текстов заставляет с большей осторожностью подходить к сопоставлению роли элементов разных уровней структурной организации. Пределом варьирования здесь является типологическое изучение роли отдельного элемента в достаточно далёких друг от друга в содержательном плане текстах, объединённых в лучшем случае своей жанровой принадлежностью. Изучение это по своим целям и задачам не совпадает с лингвопоэтическим анализом отдельных текстов как совокупности всех составляющих эти тексты формальных элементов.
Сходство содержательной стороны, таким образом, выступает в качестве родового, инвариантного признака, характерного для лингвопоэтического сопоставления в целом. Помимо этого тексты должны иметь определенное языковое сходство, то есть располагать сходными функционально-стилистическими характеристиками. Остальные признаки имеют вариативную, видовую природу и характеризуют разные типы лингвопоэтического сопоставления.
Таким моментом, существенно влияющим на оценку результатов сравнительного анализа, является степень самостоятельности текстов в содержательном плане. Не касаясь вопроса о возможных взаимных влияниях, относящегося к сфере истории литературы, учёный должен установить в принципиальном плане, каковы отношения между избранными им для лингвопоэтического сопоставления текстами: являются ли они самостоятельными и никак друг от друга не зависящими, или же один из них (когда речь идёт о двух текстах) оказывается «вторичным» по отношению к другому. Термин «вторичный текст» (текст, в котором наблюдается воспро-
изведение «характерных черт лингвостилистической и композиционно-образной организации другого произведения») применяется, в первую очередь, к адаптации и пародии, однако почти с тем же основанием его можно распространить также и на перевод [Вербицкая, Тыналиева, 1984]. Эстетическая ценность последнего за редким исключением бывает ниже, чем ценность оригинального текста, и он не занимает в соответствующей национальной литературе того места, которое отводится переводимому произведению (напомним, что утверждение это распространяется только на «первичные» тексты, несомненно принадлежащие к разряду классических произведений).
Результаты такого рода анализа могут быть весьма существенными. В ходе него устанавливаются эстетически значимые элементы оригинального текста, сохранённые или же утраченные (в пародии — специфическим образом обыгрываемые) в текстах «вторичных». Использование «вторичного» текста в лингвопоэти-ческом сопоставлении накладывает соответствующие ограничения на результаты анализа. Ограничения эти обусловлены как формальными, так и содержательными различиями между анализируемыми текстами.
Для перевода это будет различие между семиологическими системами, к которым принадлежат основной и «вторичный» тексты, заставляющее с особым вниманием подойти к оценке роли отдельных формальных единиц в создании общего эстетического эффекта, так как отсутствие некоторых из них в переводе будет связано с общими особенностями соответствующего языка и не должно расцениваться как лингвопоэтически значимое. Для адаптации следует учитывать тенденцию заменять стилистически маркированные элементы более нейтральными, что влечет за собой общую функционально-стилистическую переориентацию «вторичного» текста и неизбежную утрату им достоинств исходного произведения.
Определяя для себя круг текстов, которые могли быть рассмотрены в связи с изучаемой темой, мы намеренно отказывались от возможности выявить то, какие языковые средства использованы, например, для разработки сюжета о Троиле и Крессиде Чосером, Хенрисоном и Шекспиром. Несмотря на то что все эти авторы писали на английском языке, созданные ими тексты принадлежат к разным периодам в развитии языка, и для лингвопоэтического анализа более ранних текстов необходимы сведения типологического характера, на данном этапе развития филологической науки просто отсутствующие. По этой причине мы сочли возможным ограничиться текстами, созданными в новоанглийский период, а в данной статье остановимся лишь на одном из упомянутых памятников, а именно Библии, существовавшей в виде нескольких наиболее известных её переводов на английский язык ХУТ—ХУП вв.
II. Библия Короля Иакова: плагиат или талантливая
литературная переработка
Для проведения лингвопоэтического анализа отрывков из Библии в разных её переводах нам пришлось обратиться к источникам, позволяющим до некоторой степени представить себе тот синхронный срез, на фоне которого создавались более ранние переводы Библии.
Английский перевод Священного Писания, выполненный священником Уильямом Тиндейлом, впервые увидел свет в конце XVI в., а его создатель был сожжен на костре в 1536 г. за богохульство. Далее автора прекрасного английского текста, хорошо понятного как знатному вельможе, так и простолюдину, на некоторое время забыли, а затем созданный им текст вновь «оживили» в 1611 г. благодаря усилиям руководимого настоятелем Вестминстерского аббатства Ланселотом Эндрюсом комитета по переводу Священного Писания, созванного в 1604 г. по поручению Короля Иакова.
Собственного говоря, никто никогда не ставил перед комитетом задачу создать новый перевод Библии. Сам Ланселот Эндрюс, в строгом смысле этого слова, переводчиком себя не считал, довольно сдержанно относился к труду переводчика и ясно осознавал возможные смысловые потери, которые, разумеется, совершенно неизбежны в процессе такой работы. В коротком предисловии переводчиков Авторизованной версии сказано: "...it is high time... to shew in briefe what wee proposed to our selves, and what course we held in this our perusall and survay of the Bible. Truly (good Christian Reader) wee never thought from the beginning, that we should neede to make a new Translation, nor yet to make of a bad one a good one, (for then the imputation of Sixtus had bene true in some sort, that our people had bene fed with gall of Dragons in stead of wine, with whey in stead of milke:) but to make a good one better, or out of many good ones, one principall good one, not justly to be excepted against; that hath bene our indeavour, that our marke. To that purpose there were many chosen, that were greater in other mens eyes then in their owne, and that sought the truth rather then their own praise".
Задача комитета заключалась не в том, чтобы сотворить новый перевод, а в том, чтобы собрать лучшее из всего, что до сих пор создано, и произвести на свет значительно улучшенный текст. В некотором смысле можно считать это усилие благородным филологическим упражнением, очищающим текст Священного Писания от неточностей, порождённых субъективизмом и возможной невнимательностью переводчика. Однако текст Уильяма Тиндейла оказался настолько хорош, что переводческий комитет предпочёл, вероятно, не открывать новых глубин смысла Писания, а сохра-
нить в возможно более полной форме то, что и так было сделано очень талантливо. Трудно представить себе, чем бы завершилось собственное переводческое усилие комитета, с учётом того обстоятельства, что в него входило около пятидесяти человек, каждый из которых имел довольно широкую проповедческую практику. Схожесть текстов видна невооружённым глазом — несколько изменены орфография и пунктуация, лексически усилены некоторые описательные обороты, усовершенствован синтаксис для достижения более благозвучного ритма, но не в большей пропорции, чем рука реставратора оживляет полотно великого мастера.
В языковом плане исходные тексты Писания представляют собой пёстрое жанровое пространство, включающее описательные исторические тексты, свадебные песни, проповеди, притчи и басни. Приведение всего этого литературного богатства к единому стилистическому общему знаменателю стало бы непосильной задачей даже для представительной комиссии Ланселота Эндрюса. Уильяму Тиндейлу удалось отсеять индивидуальные особенности стиля каждого из оригинальных текстов, что позволило этому тексту засверкать в едином торжественном и величественном одеянии ясного английского слога.
Однако, устранив личность «автора» в английском переводе, переводчик привнёс в него свой стиль, который по достоинству оценила комиссия 1604 г.: автором нового произведения всё же остался человек, и, читая вновь созданный текст, невозможно избавиться от ощущения постоянного диалога с его создателем, который один, подобно древнему летописцу, ведёт повествование об Израиле, пророках, народе иудейском, Мессии.
Несмотря на это, в лингвопоэтическом смысле ценность Библии Короля Иакова всё же оказалась непревзойдённой. В литературной истории народа некоторые эпохи отмечены появлением особого письменного памятника, который объединяет в себе лучшие формы мысли, душевных настроений, верований и принципов жизни. Это редкое явление, и оно оставляет чрезвычайно яркий след в культуре этого народа. Такие книги и документы читают и перечитывают, заучивают наизусть, обсуждают с детьми, цитируют в литературных произведениях, изучают в школах, наполняют ими речи при обращении к народу. При этом качество самого памятника, которое заставляет людей именно его считать самым достойным из многих, в значительной степени зависит от целого ряда причин, включая стиль, систему образов, аллегорий, эмоционально-экспрессивных сравнений, сумму основных морально-этических принципов. Немалую роль в этом, разумеется, играет власть, которая выбирает и продвигает для целей управления своим народом одни памятники и оставляет без всякого внимания другие, несмотря на их явные достоинства.
Неудивительно, что в западноевропейской культуре «пальма первенства» среди таких письменных памятников, безусловно, принадлежит Священным Писаниям. При этом было бы упрощением считать, что именно желание людей распространять слово Божие стало отправной точкой для закрепления памятника в качестве литературного столпа этой культуры. Нередко цели и намерения создателей документа, обычных людей и его распространителей расходятся. Это приводит к тому, что один и тот же памятник в одну эпоху оказывается малопонятен и, следовательно, забыт, а в другую — расцветает пышным цветом, несмотря на то что период, отделяющий его от момента создания до точки расцвета и всеобщего признания, — довольно значителен. Времена и обстоятельства могут меняться, и, раз закрепившись в исторической памяти как значительный, литературный памятник ещё не скоро уходит из жизни людей, концептуально трансформируясь в восприятии новых поколений, подвергаясь переводам, литературным переложениям и адаптациям.
История знает немало примеров, когда некоторые значимые литературные памятники перевоплощались по нескольку раз и, в конце концов, меняли свой первоначальный языковой облик до неузнаваемости. Художественные литературные памятники продолжают жить на театральных подмостках, народные сказки — в многочисленных пересказах, переводах и переложениях, а Священное Писание — в литературных толкованиях, переложениях и формах, закреплённых общественным договором — Вселенскими Соборами, конференциями, конгрегациями.
Любопытно вспомнить в этой связи интересный пример переосмысления «второй жизни» литературного памятника в известном рассказе Хорхе Луиса Борхеса «Дон Кихот Пьера Менара». Замысел Менара заключался не в переложении Дона Кихота Сервантеса на новый лад, к чему тот питал настоящее отвращение, напоминающее ему об одной из тех «паразитарных книг, которые помещают Христа на парижский бульвар, Гамлета на Каннебьер или Дон Кихота — на Уолл-стрит. Как всякий человек с хорошим вкусом Ме-нар питал отвращение к этим бессмысленным карнавалам, пригодным лишь на то, говаривал он, чтобы возбуждать плебейское удовольствие анахронизмом или (ещё хуже!) морочить нас примитивной идеей, будто все эпохи одинаковы, либо будто все они различны», а в том, чтобы воссоздать истинного Дона Кихота во всех его литературных, языковых и образных тонкостях, не меняя ни единой в нём буквы, — но уже в иную историческую эпоху. Способ, который тот изначально избрал себе для достижения поставленной цели, был довольно прост: приложить все усилия, чтобы, по сути дела, переродиться в Мигеля де Сервантеса: «изучить ис-
панский, возродить в себе католическую веру, сражаться с маврами или с турками, забыть историю Европы между 1602 и 1918 годами». Отвергнув для себя этот способ как излишне простой, он предпочел оставаться «Пьером Менаром и прийти к "Дон Кихоту" через жизненный опыт Пьера Менара» [Борхес, 2002].
Трудно усомниться в том, что воссоздание такого памятника во всех его нюансах — предприятие крайне сложное, едва ли осуществимое. Но, по некоторым замечаниям самого Борхеса, мы понимаем, что хотя бы частично это намерение Пьера Менара было исполнено: «Сравнивать "Дон Кихота" Менара и "Дон Кихота" Сервантеса — это подлинное откровение! Сервантес, к примеру, писал /.../: "...истина — мать которой история, соперница времени, сокровищница деяний, свидетельница прошлого, пример и поучение настоящему, предостережение будущему". Написанный в семнадцатом веке "талантом-самоучкой" Сервантесом, этот перечень — чисто риторическое восхваление истории. Менар же пишет: "...истина — мать которой история, соперница времени, сокровищница деяний, свидетельница прошлого, пример и поучение настоящему, предостережение будущему". История — "мать" истины; поразительная мысль! Менар, современник Уильяма Джеймса, определяет историю не как исследование реальности, а как её источник. Историческая истина для него не то, что произошло, она то, что, как мы полагаем, произошло» [Борхес, 2002].
Оставляя в стороне десятки других литературных упражнений по «реинкарнации» текстов в более поздние исторические эпохи для различных целей, остановим своё внимание на Библии Короля Иакова и констатируем уже не раз озвученный факт, что объём языковых заимствований из другого источника в этом тексте превышает по канонам современного времени все нормы приличия. Значительная часть Авторизованной версии представляет собой не что иное, как текст одного из самых известных переводов Библии, выполненный гениальным комментатором и толкователем Священного Писания с оригинальных языков второй половины XVI в. Уильямом Тиндейлом (Новый Завет и Пятикнижие Моисея), а довольно солидная часть Ветхого Завета заимствована из переводов другого английского переводчика — Майлза Ковердейла.
Однако, думается, не стоит спешить с выводами относительно незаслуженно присвоенной славы Уильяма Тиндейла. Справедливости ради отметим, что цели последнего и создателей Авторизованной версии значительно отличались: наблюдаем «парадокс Пьера Менара» во всей полноте, когда практически один и тот же в языковом плане текст имеет различное назначение: Тиндейл создавал текст, понятный простому и малообразованному человеку (любопытно, что двумя веками позже именно эта поставленная им цель
была-таки достигнута; в некоторых удаленных уголках Великобритании ещё и сегодня можно встретить людей, чья речь отличается изысканностью и красотой, при том, что практически ничего кроме Авторизованной версии они в своей жизни не читали), тогда как цели, которые ставил перед переводчиками Король Иаков I, были несколько иными: к концу XVII в. английская Библия переживала уже четвёртый век своей истории. Опыт, накопленный переводчиками, был огромным. Создавались и просто переводы, и молитвословы и комментированные переводы, основанные на серьёзном текстологическом исследовании.
Известный историк английских переводов Библии Адам Ни-колсон пишет по этому поводу: «Разумеется, Библия Короля Иакова не возникла на почве якобинской Англии тихо и волшебно, как лилия. Были аргументы за и против, борьба, исключения, состязательность с другими текстами. Это продукт своего времени, и он несёт на себе явные черты своего времени. Это очень политизированная книга» [цит. по: Конурбаев, 2013].
По замечанию критиков, английский протестантизм низверг с престола Папу и водрузил на его место Библию. Так называемая Авторизованная версия появляется «на излёте» эпохи Возрождения, когда принято говорить «величественным слогом о значительном». В этот период развития английской политической системы, разумеется, не существует более мощного канала связи между властью и народом, чем Библия. Можно было бы предположить, что создание текста, который закрепил бы в умах людей через новый текст Библии, созданный по указу в недалеком прошлом не слишком сильного шотландского монарха, — стало задачей чрезвычайной значимости, с которой, согласимся, комиссия Ланселота Эндрюса справилась блестяще. Текст вековой давности звучит несколько архаично и величественно и при этом врывается в сознание слушателя (именно слушателя, а не читателя) оборотами речи, которые благодаря ритмической гармонии и параллелизму надолго закрепляются в памяти людей и постепенно смешиваются с обычной речью. Вестминстерская комиссия, тонко почувствовав этот стилистический вектор перевода Тиндейла, сумела обогатить его соотносимыми по стилистической силе речевыми конструкциями, которых не было в переводе Тиндейла. На протяжении 66 книг Библии, начиная с "and God said, Let there be light, and there was light" до "and God shall wipe away all tears from their eyes" десятилетиями англичане безоговорочно признавали удивительную красоту стиля, выбранного Тиндейлом: ask and it shall be given you; seek and ye shall find; knock, and it shall be opened unto you; with God all things are possible; in him shall we live and move and have our being; be not weary in well doing; fight the good fight of faith; lay hold on eternal life; behold, I stand at the door and knock.
Именно через Авторизованную версию эти и многие другие речевые обороты широко вошли в речевой обиход англичан и стали частью английской языковой культуры. Они воспринимаются как бриллианты священной мудрости, уступая по силе воздействия разве что Уильяму Шекспиру или народным пословицам. Авторизованная версия полностью растворила в себе плоды труда своего великого предшественника, обогатив его целым букетом оборотов речи, которые по достоинству встали в один ряд с языковыми находками Тиндейла: a still small voice, the root of the matter, in every thing there is a season, much study is the weariness of the flesh, beat their swords into plowshares, get thee behind me, a thorn in the flesh, unto the pure all things pure, be fruitful and multiply, tables of stone, love thy neighbor as thyself, cast thy bread upon the waters, of making many books there is no end, many are called but few are chosen, whited sepulchers и т.д.
Предположим, что нет двух одинаковых текстов, даже чрезвычайно схожих в языковом плане, но живущих в разные эпохи и исторические контексты, и Библия Короля Иакова в этом смысле не исключение, а, скорее, уникальный случай значительного улучшения, которое обрело полноценную вторую жизнь.
Сходное содержание и используемые авторами средства языкового выражения являют миру и читателю возможности и потенциал языка, с одной стороны, и литературные способности авторов соотносимых текстов — с другой. Тогда как повторение или же намеренное оживление, воспроизводство и директивное распространение одного и того же текста в разные исторические эпохи выявляет понятийный потенциал уже раз созданной формы. При этом подчеркнём, что в плане выразительности лингвопоэтическая уникальность каждого из созданных в ранние периоды времени переводов Библии на английский язык соответствующего периода обусловлена не вариациями в содержании, как этого можно было бы ожидать, а иерархией использованных авторами языковых средств для достижения своих целей в текущий исторический период. И там, где в конце XVI в. мы наблюдаем нейтральную речь, понятную простолюдину, — в начале XVII в. (не забудем, что это была эпоха Возрождения, когда было принято говорить высоким языком о значительном) такие обороты речи уже совершенно иначе воспринимаются целевой аудиторией, которые выстраивают совершенно иной образ выразительности на основе прочитанного текста.
История умалчивает о том, какие причины побудили столь почтенный авторский коллектив ослушаться королевского приказа, и вместо заказанного им исправленного текста Епископской Биб-
лии создатели так называемой Авторизованной версии представили королю текст, основанный на переводе Тиндейла, с прибавлением отдельных элементов из Библий Джона Уиклиффа. Будучи весьма образованным человеком, король не мог не заметить подмены, и поэтому новый текст так никогда и не получил официального одобрения.
Распространённое в наше время представление о том, что Библия Короля Иакова сразу же получила всеобщее признание, также основано на недоразумении. В течение более чем полутора столетий она существовала на равных правах с другими Библиями, и лишь с конца XVIII в. начинается медленный и неуклонный рост её популярности. Несмотря на это, ни в коем случае нельзя недооценивать то влияние, которое оказала Библия Короля Иакова на развитие культуры Англии в XIX в. Поколения англичан воспитывались на этой книге и, даже не соглашаясь с различными положениями излагавшейся в ней доктрины, невольно усваивали многие обороты речи и подражали её стилю. Известны многочисленные свидетельства виднейших деятелей культуры, приравнивавших текст Библии Короля Иакова к шекспировским произведениям по её роли в развитии английского языка и литературы; об этом же косвенным образом свидетельствует наличие таких переработанных изданий Авторизованной версии, как "The Bible Designed to Be Read as Literature" [Bates & Allison, 1993].
Авторитет Библии Короля Иакова оставался непререкаемым до конца прошлого столетия. Однако уже в 1881 году был опубликован перевод Нового Завета, основанный на Авторизованной версии, но содержавший большое количество изменений по сравнению с исходным текстом. К 1885 году был окончен перевод книг Ветхого Завета, и созданный таким образом текст получил название "Revised Version". Если в этом тексте ещё сохранялись многие стилистические особенности, характерные для текста Библии Короля Иакова, то в многочисленных Библиях, созданных в нынешнем столетии, эти черты практически устранены. Авторы таких текстов, как "New English Bible", "New International Bible", "The Jerusalem Bible", "Good News Bible", в предисловиях к соответствующим изданиям постоянно подчеркивали, что их работа ничего общего не имела с пересмотром или редактированием уже имеющихся текстов, но заключалась в переводе оригинальных древнееврейского и древнегреческого текстов на современный английский язык. С появлением этих изданий роль и влияние Библии Короля Иакова значительно уменьшились, что с горечью отмечалось многими поклонниками этого текста, который воспринимается ими не только как религиозная книга, но и как памятник национальной литературы.
Из сказанного ясно, что Библия Короля Иакова может рассматриваться как произведение словесно-художественного творчества. Очевидно и то, что с течением времени она становится всё менее понятной и доступной широкому кругу читателей. Помимо причин экстралингвистического порядка это не в последнюю очередь обусловлено языковыми факторами, требующими серьёзного филологического осмысления. Наличие многочисленных переводов Библии, передающих одно и то же содержание разными языковыми средствами, позволяет провести как стилистическое, так и лингво-поэтическое сопоставление этих текстов для того, чтобы выявить те языковые элементы, которые могут быть признаны наиболее значимыми для создания эстетического эффекта.
Однако возможность провести лингвопоэтическое сопоставление указанных текстов по целому ряду причин оказывается далеко не очевидной. Во-первых, о лингвопоэтике целесообразно говорить, в основном, применительно к произведениям словесно-художественного творчества. Умозрительные определения того, что такое художественная литература — от прямого соотнесения с нею любой книги, на титульном листе которой значится слово «поэма» или «роман», до причисления к ней всех текстов, где наблюдается актуализация потенциальных языковых свойств слов — неизбежно нуждаются в развёрнутых толкованиях, выходящих на философский уровень и не подлежащих сугубо языковедческому осмыслению. При всём уважении к тексту Библии Короля Иакова едва ли можно воспринимать имеющиеся в ней многочисленные дидактические и исторические отрывки как признак её принадлежности к литературе.
Языковедческое исследование позволяет лишь в самом общем плане осветить содержательную сторону рассматриваемых текстов, и филолог должен сосредоточиться главным образом на их языковых характеристиках. Существенным признаком того, что текст может быть подвергнут лингвопоэтическому анализу, является наличие актуализации потенциального, т.е. реализации в нём функции воздействия. При этом эстетическая нагруженность одного и того же сочетания слов или одной и той же метафоры будет разной в различных контекстах в зависимости от того, насколько характерным оказывается это словоупотребление для конкретного текста и для языка в целом. Так, чрезвычайно важное для библейского текста слово "dust", многократно использовавшееся английскими поэтами для выражения философских взглядов и эсхатологических настроений, в произведениях Шекспира употребляется как в аналогичном, так и в совершенно ином смысле, в составе обычного метонимического оборота (ср. "to touch a dust of England's ground", "King John", III, 1, 165).
Во-вторых, использование элементов функции воздействия само по себе ещё не является гарантией эстетической ценности текста. В случае с Библией Короля Иакова положение осложняется ещё и тем, что не всегда можно с уверенностью говорить о реализации в ней функции воздействия. Любой текст, написанный на устаревшем языке, в силу чисто исторических причин будет звучать значительно более торжественно и впечатляюще, чем его перевод на современный язык (например, известный рассказ о путешествии Охтхере, написанный королем Альфредом, в переводе на современный английский язык будет восприниматься в лучшем случае как реализация функции общения и лишится какой бы то ни было эстетической привлекательности). Тем не менее одна лишь архаичность текста не является причиной его лингвопоэтической значимости.
Если механически сопоставить ряд слов и словосочетаний из Библии Короля Иакова с текстами современных переводов Библии ("cut asunder" — "cut in pieces", "generation of vipers!" — "you snakes!", "continue with" — "be with"), сразу же бросается в глаза необычность первых и «приземлённость» вторых. При таком подходе лингвопоэтическое сопоставление становится невозможным, так как все языковые элементы, отсутствующие в современных переводах, придётся воспринимать как реализацию функции воздействия и объявить текст Библии Короля Иакова единственным достойным примером перевода Библии на английский язык. Это утверждение, может быть, и верно по сути, но оно никак не способствует пониманию природы того впечатления, которое производит на читателя текст. Если любому устаревшему слову или синтаксическому обороту заранее обеспечен статус эстетически нагруженного элемента, лингвопоэтическое сопоставление в диахронии оказывается немыслимым.
Приблизительно к такому выводу можно прийти после ознакомления с работами некоторых исследователей, где утверждается, в частности, что современные переводы Библии не могут быть отнесены «ни к одному из основных функциональных стилей. Они не могут быть отнесены к "информативным" текстам, так как само содержание выходит за рамки интеллективной информации. В то же время они не являются текстами художественными, так как возвышенное содержание облечено в них в тривиальную, обыденную форму» [Задорнова, 1992]. Вывод этот, основанный на непосредственной читательской реакции, в научном плане представляется нам чересчур категоричным.
Любая классификация имеет ценность лишь постольку, поскольку она может быть применена к исследованию большого числа фактов. Если тексты современных переводов Библии не вписываются в существующую теорию функциональных стилей, это говорит скорее о недостатках или хотя бы об ограниченности самой
теории, так как в противном случае пришлось бы усомниться в объективности существования самих текстов. Говорить о функциональном статусе всех текстов, включая и Библию Короля Иакова, можно лишь после проведения детального стилистического анализа, который позволил бы выявить наиболее характерные для всех текстов и регулярно воспроизводящиеся в них свойства языковых единиц и решить вопрос об их тождестве/различии с точки зрения теории функциональных стилей.
III. Стилистический анализ английских переводов Библии
Сообразуясь со стоящими перед нами задачами, мы приступим к проведению стилистического анализа библейских текстов как на уровне слов и словосочетаний, так и применительно к ритмической и синтаксической организации переводов. Основное внимание будет уделено Библии Короля Иакова, но для выявления функционально-стилистического статуса этого текста нам придется постоянно обращаться к современным переводам Библии: "Revised English Bible" (REB), "New International Version" (NIV), "Good News Bible" (GNB), — а также к Новому Завету в переводе У. Тиндейла. Стилистический анализ проводился на основе сопоставления переводов Евангелия от Матфея, а результаты его с помощью Кон-корданции Стронга и других справочных изданий проверялись в отдельных случаях на материале всего библейского текста.
Начнём с рассмотрения употребляемых в библейских текстах существительных. По своей семантике они распадаются на несколько групп, первую из которых можно обозначить как «конкретные». Понятие это было всесторонне разобрано в докторской диссертации Б.А. Самадова [Самадов, 1992], посвящённой вопросу о соотношении и разграничении понятийных и языковых связей слова. Существительные, имеющие конкретное предметное значение (такие как «стол», «стул» и т.п.), в целом не отличаются богатством языковых связей, даже когда они выступают в роли специфических образов и символов типа «тростника» или «миндального дерева» в библейском тексте. По этому языковому (контекстуальному) признаку они в функционально-стилистическом плане занимают промежуточное положение между функцией сообщения и функцией общения, хотя при наличии особых «вертикальных» ассоциативных связей и в зависимости от передаваемого с их помощью содержания они могут использоваться как средство эстетического воздействия, т.е. переосмысляться как особые «поэтические» ин-герентно коннотативные слова.
В сопоставительном плане нас могут интересовать те из них, которые называют некие реалии и которые могут различно пере-
даваться в разных переводах. Остановимся на следующих примерах: locust, myrrh, mint, cumin, frankincense, girdle, tabernacle, pinnacle, phylactery.
Первые пять слов, обозначающие соответственно «кузнечик», «мирра», «мята», «тмин», «ладан», одинаково присутствуют во всех переводах (в NIV вместо "frankincense" употреблено слово "incense"). Существительное "phylactery" сохраняется в текстах REB и NIV, причём в последнем из них имеется пояснение "that is, boxes containing scripture, which were worn on the forehead and arms", а в GNB фактически приводится словарное определение: "Look at the straps with scripture verses on them which they wear on their foreheads and arms" (Matthew, 23:5). Слова "girdle", "pinnacle", "tabernacle", использованные в Библии Короля Иакова и в тексте Тин-дейла, переведены соответственно как "belt", "parapet", "tent" (REB); "belt", "highest point of the temple", "shelter" (NIV); "belt", "highest point of the temple", "tent" (GNB). Наблюдаемые здесь различия связаны исключительно с понятийной сферой и никак не сказываются на изменении образной языковой формы текста. Те почти энциклопедические определения, которые склонны вводить в основной текст переводчики GNB, в данной ситуации выглядят несколько громоздко, но в целом вполне уместно, хотя в ряде случаев эта общая методологическая установка на разъяснение «непонятных» мест приводит к курьёзным результатам, о чём речь пойдёт несколько позже.
Понятно, что приведённые примеры далеко не исчерпывают списка имеющихся в тексте «конкретных» существительных. Однако сочетания типа "furnace of fire" станут предметом обсуждения тогда, когда мы будем рассматривать слова с более сложными языковыми связями. Имеются в виду те случаи, когда «конкретные» существительные функционируют как элементы гномических речений и выступают в роли символов, что, как мы говорили выше, должно расцениваться как реализация функции воздействия (напомним, что последнее не тождественно утверждению их эстетической и лингвопоэтической нагруженности).
Следующие группы слов по характеру номинации и по ограниченности языковых связей близки к «конкретным» существительным. Некоторые из них называют профессии людей или характеризуют их по какому-то иному признаку. Имеются в виду слова "centurion", "publican", "heathen", "disciple", "winebibber", "deceiver", "peacemaker", "hypocrite", "multitude". Слова "hypocrite" и "disciple" достаточно широко употребляются в современном английском языке, и поэтому во всех переводах они оказываются одинаковыми; почти аналогичная картина наблюдается в случае с "pеасеmаkеr" и "centurion". Исключение здесь составляет лишь
текст GNB, где использованы не отдельные слова, а полилексемные описательные обозначения (соответственно "those who work for peace" и "a Roman officer").
NIV переводит "heathen" как "pagans", но следует Библии Короля Иакова при переводе слова "deceiver", а в REB вместо него значится "impostor", но зато аналогичным образом переводится слово "heathen". GNB последовательно заменяет разнящиеся с современным речеупотреблением слова их более привычными синонимами "pagans" и "liar". Здесь сложно выявить какие-либо общие тенденции, однако в трёх последних случаях они становятся более очевидными.
"Winebibber" в современных переводах Библии заменяется словами "drunkard" (NIV) и "drinker" (REB, GNB), а "publicans" и "multitude" во всех трёх вариантах представлены словами "tax collectors" и "crowds". Использование чрезвычайно продуктивной в современном языке словообразовательной модели для создания раздельнооформленного эквивалента слова "publican" может быть воспринято как пример реализации функции общения или даже сообщения (особенно популярна эта модель в случае образования «конкретных» существительных [Самадов, 1992]). Само это слово в современном речеупотреблении вызывает многочисленные ассоциации и не может рассматриваться как стилистически нейтральное, из-за чего в этом случае закономерно возникает сомнение в функционально-стилистической соотносимости сравниваемых текстов.
Слово "publican" не было нейтральным и во время создания текста Библии Короля Иакова, однако не в языковом, а в понятийном плане. Ему был присущ не особый поэтический, а весьма характерный национальный колорит. Не случайно одна из первых реплик Шейлока в «Венецианском купце» звучит так: "How like a fawning publican he looks!". Здесь Шекспир привлекает распространённый в художественной литературе приём, характеризуя своего героя путём актуализации элементов, составляющих его «вертикальный контекст», его понятийную картину мира. Внутри же самого библейского текста слово это оказывается свободным от собственно языковых ассоциаций и контекстуальных связей; здесь оно выполняет исключительно свою онтологически первичную номинативную функцию, как это имеет место со словом "tax collector" в других переводах. Это явно не позволяет воспринимать его как значимое в художественном отношении средство, отсутствие которого существенно меняет облик всего текста; равным образом неправомерно было бы утверждение о различии в функционально-стилистических характеристиках сравниваемых языковых единиц.
В целом аналогичным будет и комментарий к случаю с существительным "multitude", однако здесь требуются некоторые пояснения. В.Я. Задорнова отмечает, что слово это «семантически гораздо более ёмко» [Задорнова, 1992], чем его современный эквивалент, и что ему сопутствует некая «торжественность и величавость», которых лишено повседневно употребляемое слово "crowd". С этим замечанием можно было бы согласиться, если бы во многих ситуациях это слово не использовалось в его чисто номинативной функции в контекстах, исключающих какую-либо торжественность и величавость. Стоит отметить и то, что в Библии Тиндейла в этом стихе (Матф. 5:1) использовано слово "people", тогда как во многих других случаях эти два текста совпадали. Тиндейл отнюдь не чуждался употребления слов латинского происхождения, когда находил это оправданным; в данном контексте, вероятно, он не счёл возможным и уместным подобное словоупотребление, и изменение, внесённое в данный стих авторами Библии Короля Иакова, можно рассматривать как одну из многих попыток латинизации исходного текста, но не нечто стилистически и эстетически оправданное. То же самое явление можно пронаблюдать и на другом примере (Матф. 9:8): ср. "But when the multitudes saw it, they marvelled" (AV) — "and when the people saw it, they marvelled" (Tyndale).
В случаях, когда в текстах Тиндейла и Библии Короля Иакова для обозначения абстрактных понятий использованы малоупотребительные в современном языке существительные латинского происхождения, в остальных текстах отчетливо видна тенденция к замене этих слов их более привычными эквивалентами. Если для "infirmities" REB предлагает "illnesses", а GNB — "sickness" (в тексте NIV сохранено "infirmity"), то "fornications" переводится соответственно как "unchastity" и "unfaithfulness", а в NIV используется сочетание существительного с ограничивающим определением "marital unfaithfulness", сформированное по широко распространённой в современном английском языке словообразовательной модели.
В других случаях стремление переводчиков передать то же самое содержание более доступным языком приводит к некоторому изменению морфо-синтаксического оформления текста. Ср. 1) "But let your communication be, Yea, yea" (AV, Tyndale) — «"Yes" is all you need to say» (REB), «Simply let your "yes" be "yes"» (NIV), «Just say "Yes" or "No"» (GNB); 2) "depart from me, ye that work iniquity" (AV) — "Depart from me, ye workers of iniquity" (Tyndale), "your deeds are evil" (REB), "away from me, you evildoers" (NIV), "get away from me, you wicked people" (GNB); 3) "use not vain repetitions" (AV) — "babble not much" (Tyndale), "do not go babbling on" (REB), "do not keep on babbling" (NIV), "do not use a lot of meaningless words" (GNB).
Особенно интересен последний пример, когда переводчики Библии Короля Иакова вновь отступают от текста Тиндейла. Слово "repetitions" больше нигде не встречается в Библии Короля Иакова. Хотя сам глагол "to repeat" стали употреблять еще в XIV в., производное от него существительное появилось лишь в конце XVI в.; Шекспир несколько раз употребляет его, причём в разных значениях. Замену этого существительного стилистически «сниженным» глагольным эквивалентом "babble" можно было бы расценить как неоправданную, если бы контекст его употребления требовал такого возвышенного и необычного слова. Однако общий тон повествования в этом отрывке в самой Библии Короля Иакова таков, что введение этого слова заставляет ещё раз вспомнить о том, что создатели данного текста часто руководствовались соображениями идеологического, а не стилистического порядка. Упоминание в том же контексте язычников делает использование словосочетания "vain repetitions" по меньшей мере неуместным, и не простой случайностью кажется то, что переводчики двух современных текстов следуют примеру У. Тиндейла (авторы GNB по обыкновению прибегают к описательным конструкциям).
Ряд других существительных с абстрактным значением, не подлежащих объединению в какие-либо семантические группы, но сходных по происхождению и по малой употребительности в современном языке ("tumult", "countenance", "doctrine", "victuals", "trespasses", "fragments" в значении «остатки»), в современных текстах также заменяются либо: а) монолексемными синонимами, либо: б) более развёрнутыми описательными сочетаниями. Ср. а) "victuals" — "food"; "trespasses" — "the wrongs" (REB, GNB), "their sins" (NIV); "tumult" — "riot" (REB, GNB), "uproar" (NIV); "doctrine" — "teaching" (REB, NIV); б) "doctrine" — "the way he taught" (GNB); "fragments" — "what was left over" (REB, GNB), "broken pieces that were left over" (NIV). Стих "be not, as the hypocrites, of a sad countenance" (AV, Matt. 6:16) во всех Библиях, включая текст Тиндейла, переведён без использования слова "countenance", вошедшего в употребление еще в XIV в.: ср. "be not as sad the the hypocrites are" (Tyndale), "do not look gloomy like the hypocrites" (REB), "do not look somber" (NIV), "do not put on a sad face" (GNB).
Все перечисленные слова, отсутствующие в позднейших текстах, отличаются не только малой употребительностью и стилистической маркированностью в современном языке, что заставляет связывать их с определенным — «книжным» — слоем лексики и делать несколько поспешные, на наш взгляд, выводы о принадлежности их к функции воздействия. Как было показано выше, в Библии Короля Иакова для перечисленных существительных характерны также низкая степень лексико-фразеологической свя-
занности и отсутствие сложной метафорически окрашенной сочетаемости. Это не позволяет расценивать их в рамках данного текста как нечто особенно выразительное с лингвопоэтической точки зрения, и отсутствие их в современных переводах Библии не может служить достаточным основанием для того, чтобы говорить об иной функционально-стилистической принадлежности этих текстов по сравнению с Библией Короля Иакова.
Результаты сравнения текстов на данном уровне свидетельствуют об их принципиальном функционально-стилистическом тождестве. Сопоставление переводов Библии должно быть продолжено на уровне словосочетаний и гномических речений, так как они более тесно соотносятся с функцией воздействия и так как от их словесного оформления во многом зависит общий эффект, производимый текстом на читателя.
Среди словосочетаний «существительное + предлог + существительное» выделяются те, которые содержат «конкретное» существительное, отличающееся явным метафорическим характером: 1) "fishers of men", 2) "children of bridechamber", 3) "furnace of fire", 4) "generation of vipers". Выражение "fishers of men" сохраняется во всех текстах кроме GNB, переводчики которой предпочитают «расшифровывать» метафоры и представлять их в виде словарной статьи: "I will teach you to catch men". В остальных случаях расхождения становятся более значительными: 2) "wedding children" (Tyndale), "bridegroom's friends" (REB), "the guests of the bridegroom" (NIV), "the guests at the wedding party" (GNB); 3) "blazing furnace" (REB), "the fiery furnace" (NIV,GNB); 4) "vipers' brood" (REB), "brood of vipers" (NIV), "you snakes!" (GNB).
При всех формальных отличиях использованных в других переводах словосочетаний от вариантов Библии Короля Иакова мы возьмём на себя смелость утверждать, что произведенные лексические замены сами по себе ещё не указывают на утрату соответствующими текстами лингвопоэтической ценности и не являются признаком изменения их функционально-стилистической ориентации по сравнению с текстом AV Другими словами, все приведённые примеры (за исключением нарочито «сниженных» фраз из GNB) в той же мере соотносятся с функцией воздействия, что и их эквиваленты из Библии Короля Иакова. Уточнения требует здесь лишь один момент.
Из-за отсутствия обобщающих работ по вопросу о лингвопоэти-ческом функционировании описывающих и ограничивающих прилагательных по сравнению с нестойкими сложными словами нам трудно с какой-либо степенью уверенности судить о последствиях отмеченных нами морфо-синтаксических различий. Однако в предварительном плане хотелось бы высказать мысль о том, что пере-
водчики Библии Короля Иакова, оформляя словосочетания таким образом, принимали во внимание не только ритм (в случае с "generation of vipers" наблюдается определённый риторический эффект от использования анапеста), но и семантическую близость компонентов. "Furnace" и "fire" в составе предложной конструкции воспринимаются как два разных (хотя и взаимосвязанных) предмета, тогда как нестойкое сложное слово "hell fire" (Матф. 18:8) характеризует уже нечто семантически нерасчленённое. Как ни странно, именно оно переведено в современных Библиях с помощью предложного словосочетания двух существительных: "the fires of hell" (REB), "the fire of hell" (NIV, GNB).
Вопрос о лингвопоэтической нагруженности подобных сочетаний и последствиях их замен сочетаниями с иной структурой следует рассматривать отдельно в каждом конкретном случае.
Другая группа примеров, которую нам предстоит разобрать в связи со стилистическим анализом функционирования имён существительных в разных переводах Библии, объединена под названием «гномические речения». Общим для фраз из Библии Короля Иакова типа 1) "an eye for an eye", 2) "I did not come to bring peace, but a sword", 3) "to serve God and Mammon" и т.п. будет не только их гномический характер, но и воспроизводимость (нередко в более компактном виде) в речи современных носителей языка [Григорьев, 1970]. Несмотря на то что эти речения состоят не только из существительных, мы рассмотрим их в рамках настоящего раздела, так как именно существительные определяют так называемый «структурный инвариант» гномических цитат [Полубиченко, 1991].
К уже упомянутым примерам можно прибавить следующие: 4) "repent in sackcloth and ashes"; 5) "a prophet is not without honour, save in his own country and in his own house"; 6) "for my yoke is easy, and my burden is light"; 7) "whoso shall offend one of those little ones which believe in me"; 8) "it is easier for a camel to go through the eye of a needle, than for a rich man to enter into the kingdom of God"; 9) "man shall not live by bread alone"; 10) "let the dead bury their dead"; 11) "the last shall be the first"; 12) "let not thy left hand know what thy right hand doeth"; 13) "weeping and gnashing of teeth"; 14) "out of the mouths of babes and sucklings thou hast perfect praise"; 15) "why beholdest thou the mote that is in thy brother's eye, but considerest not the beam that is in thy own eye?"; 16) "a reed shaken with the wind".
В зависимости от того, обнаруживаются ли в других переводах Библии употреблённые в этих гномических речениях существительные, приведённые примеры распадаются на две основные группы: те фразы, в которых «структурный инвариант» сохраняется (1,2,4—12,16), и те, в которых произведены разного рода замены
(3,13—15). Не имея возможности подробно остановиться на каждом из перечисленных примеров, отметим хотя бы основные черты, выявляемые при сопоставлении библейских текстов. Это позволит нам уточнить природу имеющихся различий и оценить возможные последствия, которые влекут за собой произведённые переводчиками замены на стилистическом и лингвопоэтическом уровнях.
Первая группа примеров интересна тем, что между ними ощущается некое существенное различие, несмотря на практически полное совпадение текстов в плане использования лексических единиц и даже в отношении их морфо-синтаксического оформления. Для того чтобы осознать природу этого различия, следует обратить внимание на ритмическую организацию высказываний. Роль её будет особенно показательна при сопоставлении стихов из Библии Короля Иакова с текстом GNB. Ср. "a prophet is not without honour, save in his own country and in his own house" (AV) и "A prophet is respected everywhere except in his home town and by his own family" (GNB); "for my yoke is easy, and my burden is light" (AV) и "For the yoke I will give you is easy, and the load I will put on you is light" (GNB). Именно отсутствием маркированности на ритмическом уровне, а не заменой "burden" на "load" объясняется «обыденное» звучание современного перевода, уступающего Библии Короля Иакова с точки зрения эстетической значимости высказываний.
При анализе гномических речений, подпадающих под один и тот же «структурный инвариант», обращает на себя внимание тот факт, что практически во всех переводах библейского текста в них сохранены «конкретные» существительные с метафорическим значением. Таким образом, сопоставляемые тексты оказываются тождественными по этому параметру в плане их функционально-стилистических характеристик, и большая или меньшая эстетическая ценность отдельных высказываний связана с наличием или отсутствием в них актуализации потенциального на других уровнях. В данном случае таким дополнительным средством, обусловившим превосходство Библии Короля Иакова над текстом GNB, оказывается ритм, который придаёт важным по содержанию высказываниям особую торжественность и внушительность.
Собственно текстуальные расхождения в первой группе примеров оказываются настолько несущественными, что не возникает необходимости включать их эквиваленты из других переводов в основной текст [Григорьев, 1970]. Следует отметить лишь характерную для авторов GNB попытку «прояснять» «тёмные» места, подчас приводящую к курьёзам. Употребление ими в примере 4) второго глагола "put on sackcloth and sprinkle ashes on themselves" может показаться оправданным, так как оно направлено на устранение эллипсиса и меняет опять-таки только ритмическую струк-
туру высказывания. Но почти энциклопедическое толкование одинаково представленной во всех остальных текстах фразы 12) "do it in such a way that even your closest friend will not know about it" (ср. аналогичный случай 16) — "a blade of grass bending in the wind") вызывает уже недоумение. В целом авторам текста GNB действительно присуще стремление устранять из библейского текста многие элементы функции воздействия, что неизбежно влечёт за собой серьёзные последствия и превращает текст в некую разновидность интеллективного регистра (последнее не тождественно утверждению, что он вообще не принадлежит ни к какому функциональному стилю). Остальные тексты ввиду несущественности имеющихся расхождений должны быть признаны тождественными Библии Короля Иакова по своим функционально-стилистическим особенностям.
Несколько иную картину даёт нам сопоставление переводов гномических речений, входящих во вторую группу примеров (3,13—15). Во всех трёх современных текстах "Mammon" в примере 3) заменяется на "money"; так, в GNB эта фраза звучит как "You cannot serve God and money". Вероятно, переводчики здраво оценивали фоновые знания своих современников и их способность восстановить значение незнакомого слова из контекста и потому произвели указанную замену. Существительное "Mammon" (олицетворение богатства, денег) было введено в английский язык Тиндейлом, следовавшим примеру Лютера. Это слово употребляется в английском языке и по сей день, но в специфических контекстах и является, несомненно, принадлежностью функции воздействия. Хотя ритмическая структура фразы "You cannot serve God and money" полностью соответствует исходному варианту Тиндейла и Библии Короля Иакова, в данном случае налицо явная утрата эстетически значимых коннотаций всего стиха в современных переводах Библии.
Из перечисленных нами гномических речений второй группы в специальном комментарии нуждаются только два (14 и 15), так как расхождения в переводе фразы "weeping and gnashing of teeth" оказываются довольно незначительными, за исключением текста GNB; так, REB сохраняет исходную морфо-синтаксическую структуру и лишь производит замену лексических единиц, но на столь же коннотативные ("wailing and grinding of teeth"). Переводчики GNB устраняют намёк на афористичность, присутствовавшую в герундиальном сочетании, путём использования личных форм глаголов "they will cry and grind their teeth". Это приводит к функционально-стилистической переориентации текста, неоднократно отмечавшейся нами в отношении GNB.
Если в случае 15) замену "mote" и "beam" (наличествовавших и в тексте Тиндейла, но в окружении более нейтральных глаголов)
на "speck of sawdust" и "plank" (REB, NIV), "speck" и "log" (GNB) можно воспринять как нечто несущественное по аналогии с другими различиями в переводе «конкретных» существительных, то для примера 14) требуется более подробное объяснение. В современных Библиях предлагаются следующие варианты перевода гномического речения "out of the mouths of babes and sucklings thou hast perfect praise": "You have made children and babes at the breast sound your praise aloud" (REB), "From the lips of children and infants you have ordained praise" (NIV), "You have trained children and babes to offer perfect praise" (GNB). В этих переводах либо утрачен имеющийся в Библии Короля Иакова семантический контраст между однородными предложными дополнениями (описательное "babes at the breast" вряд ли может считаться удачным решением проблемы), либо устранена значимая в данном контексте инверсия и упрощена ритмическая организация стиха.
Отмеченные изменения, безусловно, касаются не только лексического уровня и в совокупности могут считаться причиной появления функционально-стилистических различий между современными библиями и Библией Короля Иакова. В большинстве случаев эти несовпадения обусловлены все же причинами исторического и понятийного порядка, и анализировавшиеся тексты на этом уровне лексической организации могут рассматриваться как принципиально подобные с функционально-стилистической точки зрения. Те же результаты даёт и сравнительно-стилистический анализ употребления глаголов и прилагательных.
Список литературы
Александрова О.В. Проблемы экспрессивного синтаксиса. М., 1984. 211 с. Ахманова О.С. О стилистической дифференциации слов // Сб. статей по языкознанию. Проф. МГУ акад. В.В. Виноградову в день его 60-летия. М., 1958. С. 24—39. Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. M., l969. 608 с.. Борхес Хорхе Луис. Пьер Менар, автор «Дон Кихота» // Мистические рассказы. М.: АСТ, 2002. Вербицкая М.В., Тыналиева В.К. Вторичный текст и вторичные элементы
в составе развернутого произведения речи. Фрунзе, 1984. 102 с. Виноградов В.В. Избранные труды. О языке художественной прозы. М., 1980. 360 с.
Виноградов В.В. Избранные труды. Язык и стиль русских писателей. От Карамзина до Гоголя. М., 1990. 388 с. Виноградов В.В. О теории художественной речи. М., 1971. 238 с. Виноградов В.С. Восприятие текста и его воссоздание в процессе художественной литературы // Филол. науки. 1974. № 1. С. 65—71. Винокур Г.О. О языке художественной литературы. М., 1991. 448 с.
Григорьев В.П. К вопросу о слове как экспрессеме // Актуальные проблемы лексикологии. Минск, 1970. С. 59—60.
Жирмунский В.М. Сравнительное литературоведение. Л., 1979. 493 с.
Жирмунский В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л., 1977. 404 с.
Жирмунский В.М. Теория стиха. Л., 1975. 664 с.
Задорнова В.Я. Восприятие и интерпретация художественного текста. М., 1984. 152 с.
Задорнова В.Я. Словесно-художественное произведение на разных языках как предмет лингвопоэтического исследования: Дисс. ... докт. филол. наук. М., 1992. 479 с.
Задорнова В.Я. Филологические основы перевода поэтического произведения: Автореф. дисс. ... канд. филол. наук. М., 1976. 19 с.
Комова Т.А. Модальный глагол в языке и речи. М., 1990. 140 с.
Конурбаев М.Э. Библия Короля Иакова в лингвопоэтическом освещении: Спецкурс: Учебно-метод. пособие. М.: Диалог-МГУ, 1998.
Конурбаев М.Э. Библия короля Иакова: литературный плагиат, политический манифест или библиографическое открытие? // Библия короля Иакова: 1611—2011. Культурное и языковое наследие / Отв. ред. Е.Б. Яко-венко. М.: БукиВеди, 2013. С. 75—86.
Конурбаев М.Э. Стиль и тембр текста. М.: МАКС-ПРЕСС, 2001.
Конурбаев М.Э. Тембральная организация английской речи (на материале Библии короля Иакова): Дисс. ... канд. филол. наук. М., 1993.
Липгарт А.А. Лингвопоэтическое сопоставление: теория и метод. М., 1994. 276 с.
Липгарт А.А. Метаязык лингвопоэтических исследований // Терминове-дение. 1994. № 1. С. 137—140.
Липгарт А.А. О принципах и методах лингвопоэтического исследования художественных текстов // Язык, литература, культура: традиции и инновации (материалы конференции молодых учёных). М., 1993. С. 33—34.
Липгарт А.А. Ольга Сергеевна Ахманова: Очерк жизни и научного творчества. М., 2013.
Липгарт А.А. Основы лингвопоэтики. М., 2013.
Полубиченко Л.В. Филологическая топология: теория и практика: Автореф. дисс. ... докт. филол. наук. М., 1991. 47 с.
Самадов Б.А. Словарь современного английского языка в действии: от понятия к слову и от слова к смыслу: Автореф. дисс. ... докт. филол. наук. М., 1992. 43 с.
Смирницкий А.И. Морфология английского языка. М., 1959. С. 342.
Томашевский Б.В. Пушкин. Опыт изучения творческого развития. М.; Л., 1956. Кн. 1. 743 с.; М.; Л., 1961. Кн. 2. 575 с.
Registers and Rhythm / Ed. by Olga Akhmamova and Tatjana Siskina. M., 1975. 169 p.
The Bible Designed to Be Read as Living Literature, the Old and the New Testament in the King James Version / Ed. by E.S. Bates, W Allison. Simon & Schuster, 1993. 1258 p.
