CC BY
12
УДК 821.352.3
ББК 83.3 (2=Ады)
П 16
Панеш У.М.
Доктор филологических наук, профессор кафедры литературы и массовых коммуникаций, декан филологического факультета Адыгейского государственного университета, e-mail: filfak-agu@mail. ru
Соколова Г.В.
Кандидат филологических наук, доцент кафедры литературы и массовых коммуникаций филологического факультета Адыгейского государственного университета, e-mail: [email protected]
О типологических особенностях формирования жанра повести в «прозе исторического перелома»
(на материале адыгских литератур 30-х гг. ХХ века)
(Рец ензирована)
Аннотация:
Рассматриваются проблемно-тематические и жанровые особенности повести в «прозе исторического перелома» адыгских литератур 30-х гг. ХХ века. Отмечается единство генетически близких литератур - адыгейской, кабардинской, черкесской, их типологические связи с русской прозой в выборе конфликта, концепции характера и в использовании новых художественных средств. Устанавливается, что в первых произведениях Х. Теунова, А. Евтыха, Дж. Налоева предпринимается попытка перевести конфликт во внутренний мир персонажа, что приводит к усилению художественной проблемности и углублению психологизма. Историко-литературный и сравнительно-типологический методы, используемые автором, позволяют сделать выводы о том, что жанр повести выработал такие черты, которые обеспечили дальнейшее движение новописьменных литератур к следующему, качественно новому этапу развития.
Ключевые слова:
«Проза исторического перелома», жанровые особенности повести, типологическая связь, новописьменная литература, структурно-стилевая особенность, художественная концепция личности.
Panesh U.M.
Doctor of Philology, Professor of Department of Literature andMass Communications, Dean of Philological Faculty, the Adyghe State University, e-mail: [email protected]
Sokolova G.V.
Candidate of Philology, Associate Professor of Department of Literature and Mass Communications of Philological Faculty, the Adyghe State University, e-mail: [email protected]
On typological features of formation of a genre of the story in «prose
of a historic breakthrough»
(from material of the Adyghe literatures of the 1930s)
Abstract:
The paper discusses the problematic, thematic and genre features of the story in «prose
of a historic breakthrough» of the Adyghe literatures of the 1930s. The publication shows the unity of genetically close literatures - Adyghe, Kabardian and Circassian, their typological ties with the Russian prose in the choice of the conflict, the concept of character and in use of new art means. It is established that in the first works of Kh. Teunov, A. Evtykh and J. Naloev an attempt is undertaken to transfer the conflict to inner world of the character that leads to strengthening art problematical character and to the effect of deepening psychologism. The historical - literary and comparative - typological methods used by the authors allowed them to draw a conclusion that the genre of the story developed such lines which provided the further movement of new written literatures to the following, qualitatively new stage of development.
Keywords:
«Prose of a historic breakthrough», genre features of the story, typological tie, new written literature, structural and style feature, art concept of the personality.
Общеадыгская «проза исторического перелома» в ее тематических разновидностях (историко-революционный эпос, историческая проза, роман и примыкающие к нему повествовательные жанры о современности), как видно, типологически повторяет существенные стороны отечественной литературы. Близость проявляется не только в проблемно-тематическом отношении, но и в жанрово-структурном плане, что подтвердилось развитием традиций панорамного (событийного) романа с множеством сюжетных линий и большим количеством действующих лиц.
Если говорить о развитых литературах, то художественное решение возникших проблем вызвало в них появление разных типов повествования. Показательно в плане отмеченного то, что в русской прозе рядом с «Поднятой целиной» М. Шолохова рождаются повесть-хроника В. Ставского «Разбег» и произведение «День второй» И. Эренбурга с ярко выраженным очерковым началом. Движение к жанрово-структурному и стилевому многообразию заметно проявилось и в грузинской литературе. В качестве доказательства можно назвать различные по характеру художественные искания Л. Киачели в повести «Гвади Бигва» и К. Лордкипанидзе в произведении «Долой кукурузную республику». Как видно, «теоретическое осмысление новописьменной литературы» невозможно без ее рассмотрения только в контексте «собственных традиций» [1: 27].
Идейно-эстетические поиски адыгских литератур также не ограничиваются наиболее распространенными формами панорамного, многогеройного повествования. Знаменательно, что и здесь начинается разработка эпического жанра, где центр тяжести переносится с события на характер, где основное значение приобретает конфликт, разворачивающийся в душе персонажа. Тесно связанный с социальными катаклизмами эпохи, внутренний конфликт берет на себя сюжетно-композиционную нагрузку и становится объединяющим звеном всех компонентов художественного произведения.
Такая тенденция проявляется в повести кабардинского писателя X. Теуно-ва «Аслан», примыкающая по тематике к историко-революционной прозе. Автор ставит задачу не только осмыслить с позиций революционного историзма судьбу рядового крестьянина, осознающего настоящие причины несправедливости и прошедшего трудный путь от покорного созерцателя событий до стихийного бунтаря, но и раскрыть эту важнейшую тему правдиво в художественном отношении. Общность замысла сближает произведение X. Теу-нова с повестью Дж. Налоева «Начало». Соотносимыми оказываются исходные узловые коллизии, порождающие близкие социально-психологические типы. Наиболее распространенный из них - мотив революционного роста характера простого человека, символизирующий пробужде-
ние сознания широких масс. Фигура Аслана, главного героя романа Х. Теунова, в которой выражена эта основная идея, напоминает Бобу из повести Дж. Налоева «Начало», а также Хамида из романа М. Ды-шекова «Зарево», Аслана из произведения Ю. Тлюстена «Путь открыт».
Как и остальные его современники, X. Теунов начинает показ с представления наиболее типичных сторон жизни дореволюционного кабардинского селения. Писатель, с одной стороны, рисует нужду народа, его социальную угнетенность и религиозную ограниченность, и в этой связи появляются конкретизированные образы муллы Мухамеда, князя Кушука и др. С другой стороны, автор пытается представить духовное богатство простого труженика, готового воспринять самые передовые революционные идеи эпохи.
Такая мысль реализована в образе центрального персонажа Аслана, его возлюбленной Нисааф и в фигуре ссыльного русского большевика. Вера в неизбежность перелома в народном сознании подвела X. Теунова к новой концепции человека. В оценке современного героя основным критерием становится мера его способности активно вмешаться в ход событий. Известно, что на основе такого подхода, являющегося отражением принципов социалистического гуманизма, строилось творчество большинства писателей. Но, если ряд адыгских прозаиков, таких как Т. Керашев, Дж. Налоев, М. Дышеков, идут по пути панорамирования изображаемого переломного периода и используют в основном форму многопланового эпического повествования, X. Теунов заметно сужает пространство показа, обращается к судьбе одного персонажа, пытаясь изобразить его углубленно и психологически обоснованно.
Создавая обобщенный образ героя, являющегося символом всего угнетенного кабардинского крестьянства, писатель, безусловно, ориентировался на законы социального детерминизма. Исходя именно
из них, он нарисовал в экспозиции ситуацию национальной жизни дореволюционной поры, вывел характерные образы. Но показательно, что событийная сторона не выдвигается на передний план, что она не подменяет историю души. Формируется следующий принцип: событие показательно не само по себе. Важно то, как оно характеризует движение внутренней жизни персонажа. Такой подход был новым для кабардинской прозы. Перенесение центра тяжести с фабулы на внутреннее бытие привело к тому, что автор обратился к несобственно-прямой речи, которая превращается в важное сюжетно-композиционное средство. Социальное начало остается определяющим мотивом поведения личности, но формы ее психологической обусловленности значительно усложняются. Для этого писатель усиливает анализ и расширяет спектр изобразительных приемов.
Сходные творческие искания характеризуют повесть адыгейского писателя А. Евтыха «Мой старший брат», отличающуюся цельностью и художественной гармоничностью в решении художественного конфликта. По своей проблематике произведение стало частью «эпоса революционного перелома», но оно положило начало новой его разновидности в адыгейской литературе — социально-психологической повести с одной сюжетной линией и ограниченным количеством действующих лиц.
Ведущей и художественно организующей коллизией становится и в этом случае привычный для данного времени мотив революционного перерождения личности, неразрывно связанной с судьбой народа. Чтобы лучше раскрыть суть исторического перелома в сознании масс, автор рассматривает ее в пределах непротяженного во времени, но драматически напряженного и острого действия. Писатель намеренно уходит от традиционной формы описания событий и объективированного изображения картин столкнове-
ния противостоящих классовых сил. Концентрация художественной мысли достигается за счет того, что конфликт переносится в сферу внутренней жизни лирического персонажа.
Все события, все коллизии произведения, начиная от судьбы «старшего брата», погибшего в гражданскую войну от руки врага новой власти, до истории серой кобылы, символизирующей тяжкую долю крестьянской семьи, стягиваются воедино и воспроизводятся в форме взволнованных воспоминаний мальчика Мурата. Лирическое чувство непосредственного участника действия присутствует в повествовании не просто как один из художественных элементов повести, оно со временем превращается в важное организующее начало. За исповедью маленького героя встает реальный мир, с его противоречиями и жестокой, подчас непримиримой борьбой. Индивидуальное переживание в этом случае воспроизводит правдивую ситуацию жестокой реальности. Движения души, являясь субъективной реакцией на происходящее, окрашивают повествование в особый цвет, придают ему своеобразное звучание. Попытка обогатить эпический рассказ за счет лирических средств художественного выражения приводит А. Евтыха, как и X. Теуно-ва, к тому, что и он активно использует возможности несобственно-прямой речи и внутреннего монолога.
На уровне основных проблем, коллизий и изображаемых социальных типов повести А. Евтыха и X. Теунова стоят в общем типологическом ряду с произведениями адыгских и других отечественных прозаиков исследуемого периода. Но в жанрово-композиционном и структурно-стилевом отношениях творчество как одного, так и другого говорит о значительном усложнении адыгского эпоса. Об этом критика писала не раз. Так, например, X. Тлепцерше в статье «К вопросу о зарождении жанра повести в адыгской литературе» отмечал, что повестью «Мой стар-
ший брат» А. Евтых «делает новый шаг в художественном освоении жизни и человека» [2: 167-168]. Эту мысль подтвердил и Т. Чамоков: «В повести А. Евтыха молодая адыгейская литература приобрела новые качественные особенности...» [3: 178]. Особое место произведения Х. Теунова в становлении реалистической, социально-психологической прозы подчеркивалось и в кабардинской печати.
Новые тенденции в творчестве А. Евтыха и X. Теунова стали выражением дальнейшего идейно-эстетического развития отечественной литературы. Эволюция панорамного, традиционно-эпического романа и то заметное место, которое он получил в братских литературах, говорит о жизнеспособности этой формы эпоса. Однако литература, опирающаяся на многообразные процессы бытия, не могла удовлетвориться только одной жанрово-типологической моделью повествования. В русской прозе, к примеру, рядом с вариантом романа М. Шолохова «Поднятая целина» возникла проза К. Паустовского, вобравшая, кроме эпических традиций, очерково-лирическое начало, существовал также роман В. Каверина, соединивший приключенческую, занимательную конструкцию с углубленным психологизмом. Различные жанрово-композиционные поиски предпринимаются также в литературах СевероКавказского региона. Они особенно заметны в осетинской литературе, которая еще в XIX-м веке успела накопить опыт национального развития: панорамный стиль привычного социально-психологического романа разрабатывается К. Фарнионом и Д. Мамсуровым, в повестях Ч. Беджизаты эпическая манера обогащается мемуарно-документальной художественной стихией, к качественно новой разновидности социально-психологической повести с ограниченным количеством действующих лиц идет А. Кацоев.
Движение литературы к жанрово-типологическому многообразию отрази-
лось, как видно, и в прозе адыгских народов. Это подтверждает представленный анализ лиро-эпической повести и небольшого по размеру социально-психологического романа с элементами внутреннего монолога. Новые жанровые
образования прочно утвердились в литературе значительно позже, но те первые шаги, которые тогда были сделаны, сыграли большую роль. Они стали знамением нового структурно-типологического этапа новописьменных литератур.
Примечания:
1. Матыжева А.К. Адыгская «малая проза»: жанровые предпочтения // Вестник Адыгейского государственного университета. Сер. Филология и искусствоведение. Майкоп, 2012. Вып. 2. С. 116-120.
2. Тлепцерше Х.Г. К вопросу о зарождении жанра повести в адыгейской литературе / Х.Г. Тлепцерше // Проблемы адыгейской литературы и фольклора. Майкоп, 1984. С.151-168.
3. Чамоков Т.Н. В ритме эпохи. Нальчик, 1986. 184 с.
References:
1. Matyzheva A.K. The Adyghe «small prose»: genre preferences // Bulletin of the Adyghe State University. Ser. Philology and the Arts. Maikop, 2012. Issue. 2. P. 116-120.
2. Tleptsershe Kh.G. On the problem of the origin of the genre of the story in the Adyghe literature / Kh.G. Tleptsershe // Problems of the Adyghe Literature and Folklore. Maikop, 1984. P. 151-168.
3. Chamokov T.N. In the rhythm of the era. Nalchik, 1986. 184 pp.
