CC BY
24Оганисьян Ю.С.
НОВЫЙ МИРОПОРЯДОК КАК СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
Предварительное замечание методологического характера: в ходе постсоветских перемен отечественные обществоведы, «преодолевая» марксизм-ленинизм — от испуга, интеллектуальной трусости? корысти ради? по слабоумию? — словно по команде, разом отреклись и от социально-классового подхода к исследованию проблем становления нового миропорядка. Разумеется, можно найти и иные рационально обоснованные причины такого отречения, несущего в себе, между прочим, некий элемент идеологического покаяния. Отражает ли такого рода мутация реальные изменения в мировой политике последних десятилетий? Едва ли.
Что, собственно, произошло в формировавшемся контексте? Бесспорно, самое существенное: распалось главное социальное противоречие эпохи — между мировыми системами капитализма и социализма.
Конечно, непосредственные причины распада советского строя коренятся в пороках самого строя, но таких пороках, которые были усилены внешней угрозой до уровня неодолимых разрушительных стихий. Так, вне этого воздействия присущий «реальному» социализму милитаризм не мог бы стать фактором, надорвавшим в процессе безумной гонки вооружений экономику СССР, а советско-партийный бюрократизм не превратился бы в ходе «мирного соревнования» с капитализмом в силу, способную заменить социальные ориентации государства на «якобы» капиталистические. Заметим, кстати, что в течение многих лет лишь представители партийно-государственной бюрократии и сервильной интеллигенции имели доступ к более или менее объективной информации о «западном образе жизни» и обладали возможностью примериться к преимуществам иного общественного строя. Не удивительно поэтому, что именно из них вышли и инициаторы капиталистических новаций, и первые «капиталисты» в СССР.
Наступило время горбачёвской перестройки. Она, как известно, провалилась. Провал коренился именно в социальном разложении и ментальном одряхлении «верхов», беспомощных перед лицом надвинувшегося кризиса и неспособных реформировать систему без радикальной ломки социально-политических порядков и устоявшихся
в обществе социопсихологических стереотипов, прежде всего вросшей в массовое сознание установки на социальную справедливость.
Выдвинутая новым руководством концепция «ускорения», претендовавшая на роль былых мобилизационных проектов модернизации, оказалась совершенно несостоятельной, поскольку не опиралась ни на реальные возможности экономики, ни на заинтересованность хозяйствующих субъектов, ни на социальные ожидания общества. Но был тут реабилитирующий это начинание нюанс: «перестройка» именно в силу своей «бестолковости» не стала роковой напастью для страны. Система устояла. Лишь углубился её кризис.
Ситуация была исправима. Это, в частности, может подтвердить опыт китайских реформаторов, успешно преодолевших куда как более катастрофичные для КНР последствия «большого скачка», имевшего ту же идеологическую природу, что и горбачевское «ускорение». Урок, однако, не был усвоен. С типично большевистской безоглядностью мла-дореформаторы просто обернули ускорение вспять, приняв концепцию возвратной модернизации. «Даёшь капитализм!» — по существу их главный лозунг. Да и по формам он немногим отличается от прокламаций официально ответственных за реформы чиновников. Пример. «Цель приватизации — построение капитализма в России, причём в несколько ударных лет, выполнив ту норму выработки, на которую у остального мира ушли столетия», — говорил А.Б. Чубайс [1]. Заметим: И.В. Сталин с большими оговорками заявил о построении основ социализма в СССР лишь через двадцать лет после Великой Октябрьской социалистической революции, а китайские товарищи измеряют время подобного рода преобразований едва ли не столетиями.
Не только китайские коммунисты, но и капиталист Дж. Сорос обескуражены стахановскими темпами реформаторов, неспособных уразуметь явленную современными обществами дихотомию: «На одном конце — коммунистические и националистические доктрины, которые привели бы к гнёту государства. На другом конце — неограниченный капитализм, который привёл бы к крайней нестабильности и в конечном итоге к краху» [2, с. 25].
Расширилась ли мировая система капитализма за счёт распада противоположной ей социальной системы? Разве что увеличилась лимитрофная периферия. Утопичными оказались идеи быстрого создания рыночных механизмов и демократических политических институтов на основе примитивно понятой идеи либерализма эпохи свободной конкуренции, равно как и надежды на быстрое и безболезненное включение новых государств в международные экономические структуры.
Как же так? Отчего всё это случилось? Может, сыграли роковую роль невежество, некомпетентность, амбициозная глупость, инспирированная извне зловредность реформаторов?
Оставим открытыми эти вопросы. Приведём, однако, как-то коррелирующую их с реальностями постсоветского реформизма цитату канонически вписанного в него актора. В конце 1989 г. Е.Т. Гайдар весьма прагматично и вроде бы искренне писал: «Идея, что сегодня можно выбросить из памяти 70 лет истории, попробовать переиграть сыгранную, партию, обеспечить общественное согласие, передав производство в руки нуворишей теневой экономики, наиболее разворотливых начальников и международных корпораций, лишь демонстрирует силу утопических традиций в нашей стране. Программа реформ, не предусматривающих таких ценностей, как равенство условий жизненного старта вне зависимости от имущественного положения, общественное регулирование дифференциации доходов, активное участие трудящихся в управлении производством, просто нежизнеспособна» [3].
Автор этого откровения подтвердил своими последующими реформаторскими импровизациями собственный прогноз. Советский социализм отнюдь не трансформировался в реальный капитализм. Реформы, инициированные коррумпированной элитой и поощряющие любые, в том числе мафиозные способы «накопления капитала», скорей уводят от цивилизованного капитализма.
Социализм в СССР деградировал и разложился как общественный строй и тем самым разрушил существовавший социальный миропорядок. Каким образом и в каких формах вписались возникшие социо-образования в мировую систему капитализма? Чтобы ответить на этот вопрос, следует, видимо, уяснить, что, собственно, происходит в постсоветском обществе.
Эволюция элиты, возникшей в результате симбиоза доморощенных олигархов и коррумпированной бюрократии, имеет явно компрадорский характер. Новые управители власти и бизнеса откровенно домогаются политического и финансового попечения со стороны традиционных центров международного капитала, западных правительств, что вполне естественно, так как сколько-нибудь широкой социальной поддержки внутри страны их эгоистические устремления не находят. Какова ответная реакция? Если в прошлом эта реакция выражалась главным образом в косвенном влиянии на экономические и социально-политические процессы в СССР, то теперь она сменилась на откровенный патернализм. Изменённые применительно к особенностям нынешней ситуации формы и методы влияния стимулируют
формирование зависимого капитала и коррупционной власти, чему подчинены попытки международных корпораций контролировать ход приватизации, внешнеторговые операции, кредитная политика западных стран, валютные интервенции и т. д. Ныне Россия — не сверхдержава, а государство, фактически способное лишь на региональное влияние в международных делах. От дальнейшей деградации спасают два фактора: ракетно-ядерный потенциал и сырьевые ресурсы. Надолго ли хватит действия этих факторов? Дело тут не в конспирологических кознях, а в объективных законах капитализма, которые обуславливают развитие так называемых «цивилизованных стран» продолжением эксплуатации населения и природных ресурсов остального мира.
Мир изменился. Распалось системное противоречие, определявшее социально-политическую структуру миропорядка. Но оно не просто исчезло, а расщепилось на множество несистемных, зачастую более острых и трудно разрешаемых противоречий (между отдельными странами и регионами, этническими группами, конфессиональными общностями и т. д.), которые ранее подавлялись и сдерживались сверхдержавами и стоящими за ними международными военно-политическими, пропагандистскими и иными структурами в соответствующих сферах своего влияния. Складывается новый миропорядок. Сохранилась ли в этом процессе социальная составляющая? Череда революций в Северной Африке и на Ближнем Востоке, массовые социальные движения в развитых странах, стимулированные мировым экономическим кризисом, дают однозначный ответ.
Постиндустриальная эпоха с её беспрецедентными техническими достижениями породила серьёзные проблемы, эффективные способы решения которых пока не найдены. Усиливается социальная поляризация в мировом масштабе. В середине XIX в. авторы Коммунистического манифеста заявили: «Призрак коммунизма бродит по Европе». Сегодня призрак вышел на мировую арену. Более того, он уже материализовался во вполне реальные социальные движения. К концу 2011 г. эти движения охватили около ста государств мира, включая развитые страны Северной Америки и Европы. Что идеологически направляет эти движения? Коммунизм? Анархизм? Антиглобализм? Прямых ответов на эти вопросы пока нет. Ясно одно: все движения имеют антикапиталистическую направленность, выступают против засилья международной финансовой олигархии. Феноменально новое в изменениях современного миропорядка состоит в том, что их социальная составляющая приобретает сетевые формы, возникающие на основе коммуникативных — интернет, логистика и т. п.
Углубляются социальные противоречия в региональном измерении — между бедными и богатыми странами. Глобальная зона нищеты значительно расширилась за счёт большинства постсоветских республик, включая, с некоторыми оговорками, Российскую Федерацию. Убеждённый марксист скажет, что сам механизм происходящего ныне процесса глобализации образует социально-классовый антагонизм. И возможно, он будет прав. Глобализация происходит в значительной степени в форме возрастающего давления богатых стран на остальной мир с целью контроля над мировыми ресурсами и эксплуатации дешёвой рабочей силы. Множатся геополитические и цивилизацион-ные конфликты. Всё это открывает дорогу репрессивной политике как предпочтительному для мировой финансовой элиты способу решения возникающих проблем.
Сегодня военные конфронтации вернулись в повседневную реальность, применение силы превратилось в возможный, а с точки зрения лидеров США и стран НАТО,— в единственно возможный метод поддержания мирового порядка и международной стабильности. Поскольку грань между внутренними и межгосударственными конфликтами всё более стирается, а гражданские войны приобретают международный резонанс, на смену холодной войне пришла не демократическая гармония нового миропорядка, а драматическая реальность необъявленных войн и «миротворческих» или «гуманитарных» военных интервенций.
В результате мир, едва освободившись от угрозы тотальной и потому почти невероятной третьей мировой войны, превратился в поле реальных сражений — многочисленных локальных войн, территориальных споров и этнических междоусобиц. Сменилась ли глобальная конфронтация двух систем демократизацией международных отношений? Отнюдь. Западная демократия оказывается бессильной перед лицом новых реальностей. Она начинает перетекать в, казалось бы, несвойственные ей террористические по сути способы решения международных проблем.
Военные операции в Югославии, Афганистане и Ираке, Ливии, в других зонах напряжённости отрезвили международную общественность, охваченную эйфорией, порождённой окончанием холодной войны. Померкли радужные надежды на бесконфликтный мир в XXI в. Вновь возродились былые страхи и опасения. Оказалось, что с концом холодной войны угрозы демократическим основам миропорядка усилились, более того, даже ужесточились, стали менее подконтрольными. Крах Советского Союза породил больше острых и опасных для мира и демократии
проблем, чем его бытование в облике сверхдержавы, объявленной «империей зла». Парадокс?
Как сказать. Этого следовало ожидать. Развитие мировой цивилизации немыслимо вне социальных противоречий, движение которых, собственно, и составляет содержание этого развития. Извечная проблема в том, чтобы снять их остроту, предотвратить их перерастание в гибельные для народов раздоры и конфликты. Что в этом смысле означает становление нового миропорядка? Последствия этого процесса для международных отношений весьма неоднозначны.
Глобализация изменила геополитическую геометрию международных противоречий. Ось двухполюсного миропорядка распалась на хаотично пересекающиеся векторы противоречий многополюсного мира.
Сферы действия социальных проблем расширились до общепланетных масштабов, что сделало их фактически неподъёмными для существующих национальных и международных структур управления. Более того, поставлена под сомнение сама возможность их демократического решения. Вновь не только перед мировой политикой, но и перед всем родом людским вплотную встала фатальная дилемма «быть или не быть?», впервые явленная в прошлом веке ракетно-ядерной угрозой. Утратила ли эта дилемма социальное содержание? Судите сами. Опять демократию пытаются утвердить силой. Международные проблемы наполняются новыми социально-политическими и цивили-зационными смыслами. Перспективы их решения омрачаются непредставимыми ещё недавно опасностями, среди которых и призрак нового тоталитаризма.
Сохраняя свои родовые социальные качества, новый тоталитаризм выступает в тех формах, какие навязывают ему современные глобальные процессы. Назовём только те из них, которые, на наш взгляд, имеют прямое отношение к поставленной проблеме.
Не станем утверждать, что все беды коренятся в сугубо социальных причинах. Суть дела заключается в том, что социальные противоречия выросли до вселенских масштабов под воздействием глобализации, вне которой не осталась ни одна из сфер человеческой жизнедеятельности. Она усилила, прежде всего, социально-экономическое расслоение населения планеты, что в свою очередь обострило такие ключевые проблемы мирового развития, как демократизация международных отношений, противоречия между характером сложившейся цивилизации и природой, дегуманизация общества и личности, коммерциализация и унификация культуры, что ведёт к обеднению духовного мира людей.
Объективная потребность в обновлении миропорядка заставила искать новые методы решения глобальных проблем. Поиски пока что не привели к возникновению ощутимых форм демократизации миропорядка, приемлемых, если не для всех, то для большинства стран и народов. Напротив, происходит явное умаление авторитета и влияния универсальных политических форумов при одновременном усилении роли более узких элитарных сообществ. Снизилось влияние ООН и ОБСЕ, которые оттесняются от реального решения международных проблем гегемонистской политикой Вашингтона. На месте двухполюсной системы международных отношений возникла пирамида, основанная на могуществе одного центра силы и единственной сверхдержавы в лице США.
Сошлёмся в этом контексте на фундаментальное исследование внешней политики США А.Н. Яковлева, идеолога реставрации капитализма в СССР по американской модели. В своей монографии, изданной в 1967 г., он писал: «Стремление американской буржуазии к владычеству над миром не пустая фраза. Как показывает изучение американской внешней политики, монополисты США твёрдо уверовали в "особую миссию" своей страны на Земле, считают будущее мировое правительство под своей эгидой наилучшим решением всех спорных вопросов мировой политики. Средством же достижения такой цели они считают войну в качестве "повивальной бабки", не имеющей себе конкурентов» [4, с. 435]. Разумеется, это высказывание несёт на себе печать своего времени, отражает, видимо, убеждения автора. Но независимо от этого, не прав ли он был по существу? Разве не Вашингтон выстраивает названную выше пирамиду?
В геометрии этой пирамиды происходит расширение НАТО, что даёт импульсы возрождения блоковой конфронтации. Данная тенденция означает формирование военно-политической гегемонии одной державы. Очертания миропорядка, к которому ведёт эта тенденция, пока что остаются не вполне определёнными, равно как и возможные альтернативы ему в процессе глобализации. Но вопрос встал вполне определённо перед международным сообществом. Не угрожает ли миру новый глобальный проект тоталитаризма, на этот раз под названием "Pax Americana"? Актуальна ли в социальном смысле проблема «тоталитаризма»? Она была таковой ещё в начале ХХ в. В известных антитоталитаристских утопиях Е. Замятина, О. Хаксли, Дж. Оруэлла и других тоталитаризм предстаёт не только фатально непреодолимым, но и социальным феноменом.
По словам американского политолога Р. Райта, обновлённый мир может явить «жуткий вариант» миропорядка: «Порядок этот склады-
вается отчасти благодаря многонациональным корпорациям и кругосветным финансистам, которые заправляют МакМиром. Они присягнули не какой-нибудь стране, а исключительно барышу и внедрили свои ценности в такие наднациональные организации, как Международный валютный фонд и Всемирная торговая организация, щупальца которых грозят медленно опутать, а затем раздавить всякую национальную независимость» [5, с. 210].
Перед нами действительно «новый, новый жуткий мир», — если несколько подправить Хаксли.
Это, разумеется, ещё не аргумент для постановки проблемы. Таковым, однако, с известными оговорками, несомненно, является исторический прецедент. В XX в. были предприняты попытки реализации двух проектов социальной реорганизации миропорядка — нацистский и коммунистический. С Октябрьской революцией, пишет М.В. Ильин, началась «новая эпоха тотальности»: «Феномен тоталитаризма стал крайней степенью практического следования искушению полных и окончательных решений. Однако было бы ошибкой сводить данный феномен только к ограниченным примерам тотального, идеологически мотивированного использования силы. Политические режимы тотального репрессирования сродни режимам тотального контроля или тотальной же политкорректности — извинительным, а то и благим в глазах общественного мнения, как правило, претендующего на тотальную безошибочность. А раз так, то не может ли самая высокая справедливость, самое страстное желание осчастливить обездоленных, защитить пострадавших, утвердить права меньшинств, покарать их угнетателей и врагов — всюду, всех и навсегда — обернуться ещё большей несправедливостью при тотальном или даже тоталитарном подходе?» [6, с. 213].
По-моему, Ильин не только схватил суть проблемы, но и своим вопросом ввёл её в то проблемное пространство, где тоталитаризм обретает свойства не просто исторического, как бы экзотического, а вполне нормального, наряду с другими, предмета социального исследования.
Тоталитаризм не состояние, а процесс. Новый миропорядок выносит его на мировую арену.
Способна ли одна держава, пусть и сверхмогущественная, взять на себя — и главное, реализовать — ответственность за разрешение всех социально обусловленных региональных и прочих конфликтов, за формирование по своему облику цивилизованного устройства мира в XXI в.? История даёт отрицательный ответ. Способность выиграть холодную войну отнюдь не равнозначна возможности выиграть мир,
демократически реструктурировать миропорядок. Подобный проект не менее утопичен, чем все прочие социальные утопии.
Даже при относительно высокой степени упорядоченности распавшегося биполярного мира он всё же держался не на взаимном доверии, а на вынужденном страхом взаимодействии социальных противников, что выражалось в согласованных решениях проблем балансирования на грани войны. Альтернативные варианты, предполагавшие, что у человечества могут быть более значимые, более гуманные цели, чем поддержание межблокового баланса, гасились логикой социального противоборства. Они отвергались как наивные и несбыточные. Оказалось, что это было близко к истине. Соперники по конфронтации восприняли проявление доброй воли СССР, а затем России с торжествующим прагматизмом победителей — как свидетельство слабости противной стороны, признавшей поражение в холодной войне. Возникла угроза — а не состоявшаяся ли реальность? — превращения страны в подчинённый международному капиталу сырьевой придаток зарубежной экономики. «Труба!» — такой, увы, невольно напрашивается вывод.
Речь, понятно, идет прежде всего о нефтяной трубе. Именно через неё Россия встраивается в новый социально-экономический миропорядок. Свёртывание холодной войны привело к лишь временной стабилизации международной обстановки, снижению уровня вражды и ненависти в отношениях между народами, угасанию идеологической и психологической войны на мировой арене. Но освободившиеся идеологические ниши не замедлили заполнить политические течения, враждебные демократии, проповедующие национализм, шовинизм, расизм и тому подобные формы идеологии, порождающие тоталитаризм. Распалось главное, системное противоречие, сдерживавшее процесс демократизации, — между социализмом и капитализмом.
Возникает мироустройство, обусловленное обезличенными рыночными связями, которые прививают асоциальное, чуждое всякой морали поведение субъектам мировой политики, кем бы они ни были, — правительствами, международными корпорациями, политическими движениями, наркокартелями и т. д. Это неизбежно ведёт к криминализации экономики и политики, когда не нравственные ценности и законы, а только условия и обстоятельства принимаются во внимание. Разрушение нормативных ценностей цивилизации создаёт почву для возрождения на новой, постиндустриальной основе своего рода неоколониализма.
Подлинно демократический миропорядок невозможен без признания многообразия форм социального бытования народов и усвоенных историей — через революции, гражданские и прочие войны — императивов социальной справедливости, выстраданных человечеством. Уникальность любого человеческого сообщества неотделима от общего фундамента материальных и духовных ценностей. Всё это не укладывается в политическую, социальную либо цивилизационную парадигму однополюсного мира. Однополярность предполагает, что в мире существует один центр силы, претендующий на мировое лидерство, а сама система международных отношений приобретает иерархический характер. Реализация столь примитивного мироустройства ограничила бы не только политическую суверенность наций, но и утвердила бы существующие формы социальной несправедливости, подавляла бы культурную, духовную самобытность народов, втесняла их жизнь в жёсткие, фактически тоталитаристские формы.
Демократизация международных отношений требует учёта сопряжения траекторий развития различных цивилизаций, их естественной конвергенции, совместной эволюции, а не насильственного навязывания одной модели развития в ущерб другим. Пока же эта тенденция слабо коррелируется с процессами глобализации, которые гасят её импульсами обратной направленности.
В современных условиях проблемы социального обновления человечества приобретают судьбоносное значение. Напомним, что сама возможность мирной эволюции общества (к примеру, в той же Западной Европе, прошедшей не один цикл революционных потрясений и гражданских религиозных войн) появилась далеко не сразу.
Возможно, постановка означенной выше проблемы преждевременна. Она ещё не вычленилась в качестве отдельного предмета научных изысканий и не стала объектом внимания политиков, хотя в последнее время так или иначе озвучивается в их заявлениях по поводу социальных бедствий населения планеты, обретающегося вне зоны обитания т. н. «золотого миллиарда». Правда, идеалы социальной справедливости, демократии, гуманности, прав человека, хотя и усиленно декларируются, но на практике оборачиваются циничным популизмом, скрывающим двойную мораль.
В своё время К. Маркс похвалил Н. Макиавелли за то, что тот отделил мораль от политики. Похоже, сегодня мораль возвращается в политику: новый миропорядок строится по формуле «что хорошо для мировой финансовой олигархии, то хорошо для мира». Но мир сопротивляется. Он начинает бунтовать. Чем кончится этот социальный бунт?..
Л итература
1. Независимая газета. 11 сент. 1997.
2. Сорос Дж. Новый взгляд на открытое общество. М.: ИЧП «Издательство Магистр», 1997.
3. Гайдар Е.Т. Частная собственность — новый стереотип // Московские новости. 8 окт. 1989.
4. Яковлев А.Н. Идеология американской «империи». М.: Мысль, 1967.
5. Wright R. Nonzero: The Logic of Human Destiny. New York: Pantheon, 2000.
6. Грани глобализации. Трудные вопросы современного развития. М.: Альпина Паблишер, 2003.
