CC BY
49Оганисьян Ю. С.
МЕЖДУНАРОДНЫЙ ТЕРРОРИЗМ: ПОЛИТИЧЕСКИЙ КОНТЕКСТ
Глобализация заострила такие ключевые проблемы общественного развития, как остающуюся актуальной необходимость уменьшения угрозы мировой ядерной войны; глубокие противоречия между характером сложившейся цивилизации и природой; тотальная дегуманизация общества и личности; усиливающееся социально-экономическое расслоение населения планеты; возрастающие масштабы манипулирования общественным мнением всепроникающим использованием средств массовой информации; коммерциализация и унификация культуры.
Глобализация расширила зоны их действия до мировых масштабов, сделала их неподъемными для существующих национальных и международных структур управления. Более того, поставлена под сомнение сама возможность их решения. Перед человечеством вплотную вновь встала дилемма «быть или не быть», явленная в прошлом веке ракетно-ядерной угрозой. Она наполнилась новыми социально-политическими и цивилизационными смыслами, а перспективы ее решения омрачились непредставимыми еще недавно опасностями. Это воочию показали террористические акты в Нью-Йорке и Вашингтоне 11 сентября 2001 г., небывалые по количеству жертв, характеру исполнения и последствиям для мировой цивилизации. Общество вдруг осознало свою беззащитность перед лицом международного терроризма. Оказалось, что он заключает в себе потенциал разрушения не меньший, чем тот, который содержат арсеналы оружия массового уничтожения, и ультрасовременные средства обороны неспособны отразить вторжение террористов в самые недоступные, казалось бы, места.
Эти, по старым меркам, локальные акции потрясли не только международную политику, но и мировую экономику. По оценкам экспертов ООН, последствия террористических актов в США приведут к сокращению глобального производства на сумму примерно в 350 млрд. долл. и затронут практически все регионы мира. Наиболее сильно пострадала Африка, Азия и Латинская Америка.
Террористические акты отрезвили международную общественность, охваченную эйфорией сворачивания холодной войны. Померкли радужные надежды на бесконфликтный мир в XXI веке, возродились былые страхи и опасения, международные противоречия не исчезли, но даже ожесточились, осложнились этноконфессиональными коллизиями, стали менее подконтрольными. Стало ясно и то, что развал СССР породил боль-
ше острых и опасных для мира проблем, чем его бытование в качестве сверхдержавы, объявленной «империей зла».
Каковы же последствия этого, безусловно, крупнейшего международного события конца XX века?
С одной стороны, снято главное системное противоречие чреватое глобальной ядерной катастрофой — между социализмом и капитализмом. Но с другой, оно не просто исчезло, а расщепилось на множество несистемных, но зачастую более острых и трудно разрешаемых противоречий (между отдельными странами и регионами, этническими группами, конфессиональными общностями и т.д.), которые ранее подавлялись и сдерживались сверхдержавами и стоящими за ними международными военно-политическими, пропагандистскими и иными структурами в соответствующих сферах своего влияния.
Стабилизации международной обстановки, значительному снижению уровня вражды и ненависти в отношениях между народами, несомненно, содействовало прекращение системной идеологической и психологической войны. Но освободившиеся идеологические ниши не замедлили заполнить движения, проповедующие национализм, шовинизм, расизм и т.п. На мировую политику стали оказывать все более заметное влияние межцивилизационные различия. Неслучайно именно в 1990-е годы минувшего столетия столь широкую известность приобрела концепция С. Хантингтона о «столкновении цивилизаций», которая, в сущности, доказывает неизбежность глобальной вестернизации мира.
К сожалению, в этом, как и во многих других контекстах, по дурной традиции в научных кругах России до сих пор больше внимания уделяется зарубежным теоретическим новациям, чем поискам отечественной мысли. Между тем, российское обществоведение содержит оригинальные, теоретически плодотворные концепции межцивилизационных отношений в условиях глобализации. Примером могут служить работы Б.С. Ерасова, которые существенно корректируют картину глобализации, создаваемую адептами прозападного развития мировой цивилизации. История взаимодействия Запада с другими цивилизациями предстает в них отнюдь не только как благородный толчок извне, стимулирующий выход «отсталых» обществ на путь динамического развития. Движущим началом экспансии Запада на протяжении последних столетий была вовсе не культура, а колониальный процесс, который перетек в историю глобализма как постгосударственного проникновения в иные цивилизационные пространства. Вместо взаимодействия цивилизаций происходило нарастающее воздействие — разрушение не только хозяйственной, но и всей системы социокультурной регуляции, осуществляемой с по-
мощью военных, финансовых, хозяйственных и рыночных механизмов. На современном этапе оно усиливается технотронными средствами, оказывающимися зачастую более действенными, чем любое оружие устрашения [1].
До конца XX века сопротивление этим тенденциям оказывал мировой социализм, поддерживая общую стабильность международных отношений. Объективно позитивную роль играл в этом процессе СССР. Образуя второй полюс, он балансировал мировую систему государств, делал ее устойчивой. Поддерживая бедные страны Юга и восточные ценности, был для них символом справедливости и надежды перед лицом западной экспансии, гарантом безопасности, опорой в борьбе за независимость, в развитии национальной экономики, культуры, образования.
Обвальная дестабилизация постсоветского пространства повлекла за собой цепную реакцию глобального масштаба. У границ бывшего СССР и далеко за их пределами возникли реальные и потенциальные очаги малых и больших войн. Новая угроза в условиях распространения высоких военных и информационных технологий приобрела апокалиптические черты. Ослабев до критического уровня, преемница СССР — Россия—утратила роль сдерживающей силы в былом геополитическом пространстве своей ответственности за международную стабильность. Это нарушило равновесие «Восток — Запад», вызвало глобальные геополитические перестановки, стимулировало губительные макротенденции, выходящие из-под контроля. К прежней опасности мировой войны добавились новые угрозы, сопоставимые с этой извечной проблемой и даже превосходящие ее по сложности предотвращения.
Образовавшийся геополитический вакуум заполнили США и их западные союзники. Конечно, руководствуются они прежде всего собственными интересами, хотя в их стремлении к глобальному лидерству имеется, помимо явного гегемонистского подтекста, и мотив, обусловленный прагматизмом, ориентирующим на то, чтобы предотвратить в своих сферах влияния развитие неуправляемых процессов. Террористические акты в Соединенных Штатах придали этому мотиву новую перспективу: борьба с международным терроризмом превратилась в организующий принцип внешней политики, иначе говоря, стала выполнять функции антикоммунизма периода холодной войны. Американские власти решили, что США сталкиваются с видом терроризма, который ставит своей целью уничтожение самого американского образа жизни, хорошо организован, не испытывает дефицита в финансовых и иных средствах поддержки. Суть этой угрозы сформулировал Г. Киссинджер: «Предпринятые террористические акты представляют собой фундаментальный вызов для американского гражданского общества и безопасности. Их целью явля-
лись не наша военная мощь, а мораль и сам образ жизни американского гражданского населения» [15].
Сохранили в новых условиях глобальное значение и принявшие латентный характер противоречия между капиталистическими государствами и социалистическими странами, в которых проживают около четверти населения планеты. Последние по предостережению С.Ф. Хантингтона, не воспримут безоговорочно западную систему ценностей, которую, по мнению «Жэньминь жибао», используя мощь своей экономики и военное превосходство, американцы грубо пытаются навязать всему миру [7].
В политическом плане речь в сущности идет о том, что миру навязывается новый порядок, более не опирающийся на равновесие сил и выстраиваемый под единый центр во главе с Соединенными Штатами. Соответственно на периферию мировой политики выводятся те страны, которые отстаивают коллективные решения. Президент Кубы Ф. Кастро так прокомментировал эту ситуацию: «Те, кто после так называемого конца холодной войны продолжал вооружаться до зубов и разрабатывать самые изощренные средства убийства и истребления людей, сознавали, что вложение баснословных сумм в военные расходы даст им исключительное право установить полное и абсолютное господство над остальными народами мира... После потрясения и искренней скорби всех народов земли в связи с бесчеловечным и безумным террористическим нападением на народ Соединенных Штатов наиболее экстремистски настроенные идеологи и наиболее воинственные ястребы, уже занявшие ключевые позиции в руководстве, взяли на себя командование самой могущественной страной планеты, чьи военные и технологические возможности казались бесконечными. Их способность разрушать и убивать огромна, а их умение сохранять хладнокровие и спокойствие, быть рассудительными и сдержанными — минимально» [5].
Не стоит поддаваться современному антикоммунизму, пестуемому недавними поборниками «марксизма-ленинизма», и пренебрегать такого рода соображениями. Во-первых, они отражают идеологию государств, которые сохраняют огромное влияние на мировую политику. Во-вторых, эти оценки созвучны сознанию и психологии миллиардов жителей обездоленных стран. В-третьих, было бы разумно видеть за лексикой, принятой в годы холодной войны, отрицание международного терроризма, стремление к справедливому и устойчивому миру. В известной мере эта позиция связана с той эпохой, когда мировая социалистическая система, стратегически уравновешивая противоположную систему, поддерживала стабильность существовавшего миропорядка. Сохранение коммунистического режима в Китае и других странах свидетельствует
не только о его жизнеспособности и потенциях ускоренного развития без нарушения оснований социокультурных традиций, но и о возможности воздействия на мировую политику.
Мир объективно продвигается к все более тесному и всестороннему единству. Объективность процесса отнюдь не значит, что он всегда является позитивным: коллективные бомбардировки Югославии, Ирака, Афганистана, террор в Америке — факты глобального масштаба, по-свое-му характеризующие современный процесс глобализации. Человечество до сих пор не выработало единой глобальной модели развития, которая бы устроила все движущие силы этого процесса. Поэтому он протекает в крайне противоречивых формах, обусловленных, прежде всего тем, что породивший его капитализм, будучи мировой экономической системой, в социокультурном плане остается привязанным к специфичной и локальной западноевропейской и североамериканской цивилизации. По формулировке того же С. Хантингтона, он не универсален, а уникален. Как показывает исторический опыт, рыночные отношения совместимы с разными социокультурными условиями, в которых капитализм, в его западной разновидности, не имеет собственных генетических корней и не играет существенной роли в социокультурной или политической регуляции.
Несмотря на все благие намерения и гуманитарные усилия, общее воздействие западной цивилизации на мир остается неоднозначным. Оборотной стороной глобализации в ее нынешних формах становится разделение на тех, кто пользуется ее благами, и на тех, кто все дальше вытесняется на обочину современных процессов и лишается даже призрачных надежд на достойное человека существование. Так, 30 госу-дарств-членов Организации экономического сотрудничества и развития, в которых живет чуть больше 1/10 человечества, но которые владеют 2/3 мировой экономики, международной банковской системой, доминируют на рынке капиталов и в наиболее технически развитом производстве, обладают возможностью вмешательства практически в любой точке земного шара, контролируют международные коммуникации, производят самые сложные технологические разработки. Они, прежде всего, и заинтересованы в глобализации.
Но глобализм не уменьшает число потенциальных рисков и угроз, более того — к ним добавляются новые, такие как разрыв между богатыми и бедными странами, перенаселенность Земли, региональные конфликты, опасность распространения ядерного, биологического, химического и других видов оружия массового уничтожения, опасность нового витка гонки вооружений на более высокой технологической основе, экологические угрозы, международный терроризм и организованная преступ-
ность, а также конфликты внутри стран на этнической, религиозной и иной социокультурной почве, вызывающие международные последствия. Маргинализация целых регионов таит в себе угрозу цепной реакции социальных взрывов и, в конечном счете, дестабилизации мирового порядка. Устрашающее предзнаменование крупных катаклизмов — возникновение «зон неустойчивости» (Балканы, Афганистан, Кавказ, Заир и т.д.), оказывающих разлагающее влияние на сопредельные регионы и негативно воздействующих на международную ситуацию — экспортом терроризма, религиозного фундаментализма, контрабандного оружия, наркотиков и т. д.
Вообще говоря, все эти угрозы породила сама мировая цивилизация своим стихийным развитием, содержащим элементы саморазрушения.
Объяснение следует искать в неких, пока еще не вполне осмысленных аналитиками свойствах глобализма. На наш взгляд, названные выше тенденции глобализации обусловлены обезличенными рыночными связями. Вместе с ними цивилизация усваивает и внеморальное поведение на мировой арене ее акторов, кем бы они ни были, — правительствами, международными корпорациями, политическими движениями, наркокартелями и т.п., что неизбежно ведет к криминализации экономики и политики, когда не нравственные ценности и законы, а только условия и обстоятельства принимаются во внимание. Разрушение нормативных ценностей цивилизации создает почву для массовой криминализации — питательной среды терроризма. В развитых странах и во времена холодной войны организованная преступность приобретала внешне все более пристойный облик, все глубже проникала в политические и экономические структуры. С развалом прежнего миропорядка и последовавшим открытием новых рынков, ослаблением контроля над торговлей и международными финансами, организованная преступность интернационализировалась. Согласно данным ООН, общегодовой доход преступных транснациональных организаций составляет порядка триллиона долларов — сумма, эквивалентная общему НВП стран с низким уровнем доходов с их тремя миллиардами жителей. Эта оценка учитывает как прямую прибыль от наркобизнеса, нелегальной торговли оружием, контрабанды радиоактивных материалов и т.д., так и доход, получаемый от сфер деятельности, контролируемых мафиями (проституция, игорный бизнес, черный рынок валюты). Причем в этих данных не учтена ни доля инвестиций, постоянно осуществляемых преступными организациями в легальный бизнес, ни их контроль над средствами производства внутри многочисленных секторов легальной экономики. Организованная преступность посредством такой деятельности на рынке влияет на мак-
роэкономическую политику правительств. Укреплению связей между организованной преступностью и финансовыми центрами мира служат оффшорные финансовые предприятия на Багамах, Бермудах, Мартинике и более чем в 50 других местах. Транснациональные преступные организации и сообщества все активней используют сложные информационные технологии, финансовые и транспортные глобальные сети, подкупают правительственных чиновников в нестабильных странах, берут под контроль проблемные банки и сферы бизнеса, сотрудничают с мятежными политическими движениями, чтобы контролировать целые регионы в различных странах.
Начало постиндустриальной эпохи с ее беспрецедентными техническими достижениями принесло и другие серьезные проблемы, эффективные способы решения которых пока не найдены. Усиливается социальная поляризация даже в развитых странах, а в планетарном масштабе — между бедными и богатыми нациями. Идеалы демократии, гуманности, прав человека, хотя и усиленно декларируются, но на практике оборачиваются примитивным идеологическим манипулированием, за которым скрывается двойная мораль. Культ бездуховного потребительства обесценивает нравственные нормы общежития. Все это открывает дорогу насилию и его крайнему проявлению — терроризму.
Аналитики отмечают исключительную сложность этой проблемы. В литературе существует более сотни определений, законодатели спорят о его правовой квалификации. Разработаны десятки классификаций этого явления. Различают террор «сверху» и «снизу», политический, революционный, военный, сепаратистский, комплексный, криминальный, патологический и т.д.
Современный этап терроризма характеризуется рядом отличий по сравнению с предшествующим. К ним, по мнению В.Г. Хороса, относятся:
— рост масштабов террористической деятельности — не только числа соответствующих акций, но и их возросшей жестокости, количества жертв. Множатся способы устрашения (взрывы в людных местах, угон самолетов, захват заложников и пр.), совершенствуется оружие; растут и расходы: бюджеты некоторых террористических организаций превышают ВВП ряда развивающихся стран;
— размывание «идейного» терроризма, что заметно хотя бы по тому, что за совершенные действия нередко никто не берет на себя ответственность. Социал-революционный терроризм еще существует (преимущественно в латиноамериканских странах), но он становится все более маргинальным и нередко смыкается с криминальными элементами (наркомафия);
— глобализация терроризма, сотрудничество национальных террористических групп друг с другом, их базирование на территории различных государств;
— явный рост криминального, мафиозного терроризма, хотя и прикрывающегося порой «идейными» лозунгами;
—учащение случаев немотивированного, спонтанного и одиночного терроризма;
— заметный всплеск этнического и религиозного терроризма, среди которых выделяется исламское направление;
Эти разновидности, пишет Хорос, по-разному проявляются в различных регионах планеты: для развитых стран более типичен спонтанный, немотивированный терроризм; Запад подвергается атакам этнического и религиозного терроризма, центры которого находятся в периферийных странах [11, с. 201-203].
Для прикрытия своей деятельности террористы развили изощренную практику всякого рода махинаций с целью получения доступа к новейшим средствам информатики. Быстрое развитие и распространение биотехнологий открывает им возможность вести биологическую войну или проводить отдельные биотеррористические акты (вспомним почтовые отправления, зараженные сибирской язвой в конце 2001 года). Нельзя исключить и применения оружия массового поражения.
Никто с уверенностью не может сказать, насколько быстро и эффективно террористы сумеют создать инструменты и технологии для ведения кибервойны, какую роль подобная война будет играть в боевых действиях. Реальная цель терроризма состоит в том, чтобы деморализовать общество, против которого направляется удар. Он вселяет ужас непредсказуемостью своих действий, методов, средств нападения; неизвестно, когда ждать удара, на какой объект он обрушится,— террористическая акция может настичь любого человека в любом месте [2].
Эффективность террора усиливается благодаря средствам массовой информации: люди во всем мире смотрели по телевидению на рассыпающиеся небоскребы в Нью-Йорке и убеждались, что от террористов-камикадзе нет спасения. В результате — поистине вселенский страх и всеохватная паника — именно то, чего добивается интернациональный терроризм.
Разложение международного правопорядка, основанного на нерушимости государственных границ, образование новых полиэтнических государств создали благоприятную политическую атмосферу для обострения межэтнических конфликтов, которые плохо поддаются урегулированию, поскольку вспыхивают, как правило, в государствах со слабой властью и стимулирующим влиянием внешних сил. Глобальные
измерения приобрели угрозы на Ближнем Востоке и Средней Азии, на Кавказе, Балканах, где, как показывают военно-политические события, внешняя интервенция умножает предпосылки новой мировой войны.
Не осталась в стороне от этих явлений и религия. В бывших социалистических странах прекратились явные гонения на церковь, которая стала обретать достойное положение в жизни общества, оказывать растущее влияние на формирование его морали и нравственности. В этих услових обостряются зачастую межконфессиональные противоречия, отношения между ними переплетаются с межэтническими, что усугубляет конфликты во многих районах мира.
Новые очаги межконфессиональной напряженности возникли, например, на Кавказе, в Украине, Средней Азии, на Балканах и других регионах [3]. Крупнейшие международные межцерковные организации — Всемирный совет Церквей, Конференция европейских Церквей и Всемирный альянс реформатских Церквей — заявили в июле 2001 г.: «.. .Мы бросаем вызов структурам власти, требуя, чтобы они стали более прозрачными, ответственными и представительными. Народы мира должны получить контроль над глобальными политическими и экономическими процессами» [4]. Папа Иоанн Павел II считал, что «глобализация не должна стать новым типом колониализма» [13]. Католическая церковь призывает западные государства «остановить эксплуатацию большинства населения мира и разрушение Земли в процессе «модернизации» индустриальными странами, способствовать усилению влияния народов Востока и Юга на мировые механизмы власти» [14].
Цивилизационные, социокультурные, религиозные факторы играют исключительную роль в росте международной напряженности. Между тем, эти факторы и пытаются исключить из объяснения причин возникновения на поверхности мировой политики терроризма иные государственные деятели и различного рода телеидеологи, уверяющие, что современный террор не имеет якобы национальности и конфессиональной принадлежности и не связан с историческим прошлым. И имеет, и связан. В этом плане уместен пример Чечни, где уже в течение десяти лет ведутся антитеррористические операции, каковые теперь США пытаются развернуть по всему миру. Сошлемся на авторитетное мнение известного российского этнолога, бывшего министра РФ по делам национальностей В.А. Тишкова, справедливо оценивающего чеченский пример как типичный для данного рода исторических обстоятельств. Он не видит радикальных отличий исторического опыта чеченцев от опыта других народов Северного Кавказа и других регионов страны, а также от опыта франкоканадцев, североирландцев, курдов, новозеландских маори, американских индейцев или гавайцев и еще сотен других живу-
щих на Земле народов. На основе обширного фактического материала Тишков показывает, что простые чеченцы оказались заложниками экстремистской идеологии и честолюбивых блюстителей законов шариата, выступивших под знаменем радикальной версии ваххабизма. Большую роль сыграла и историческая память чеченского народа, не забывшего ни жестокие времена «покорения Кавказа», ни еще более жестокую сталинскую депортацию. Но после десятилетий мирной жизни это не привело бы к такому длительному вооруженному конфликту, если бы не развал СССР и ослабление России.
Капитализация постсоветского пространства и выталкивание России из него были столь интригующими для ее геополитических противников, что радикальный национализм на Северном Кавказе, тем более рецессия в Чечне, показались верным сигналом и возможностью объявить Россию «распадающимся государством». Из-за поддержки первой чеченской войны, завершившейся, как это представлялось многим, бесповоротной победой, стало почти невозможным принять вариант российского реванша и краха сепаратистского проекта. Вера в состоявшуюся чеченскую независимость стала причиной более жесткой позиции со стороны западных стран. Эта антироссийская позиция была рудиментом менталитета холодной войны. Западу не удалось демонтировать обеспечивавший долгую солидарность образ главного внешнего врага, поскольку его нечем было заменить: коммунистический Китай или Северная Корея не дотягивали до этой заместительной роли. К инерции страха как средства консолидации западного сообщества и обеспечения ресурсов налогоплательщиков для военного бизнеса добавились новые соперничества и геополитическая спешка, обусловленные стремлением западных и некоторых других государств (Турция, Саудовская Аравия) утвердиться на своего рода «ничейной территории» бывшего СССР [9].
Процессы глобализации усложняют выработку решений для каждого отдельного правительства и создают потребность в более тесном международном сотрудничестве. В этих условиях контроль над свободой перемещения через границы информации, капиталов, товаров, услуг, людей, технологий и болезней теряется. Негосударственные структуры, включая частные фирмы, некоммерческие организации и объединения, криминальные сообщества включаются в перераспределение власти в своих интересах. Страны с вялым государственным управлением, слабой экономикой и прозрачными границами, где существуют этнические, социокультурные и религиозные очаги напряженности, являются основной питательной средой для терроризма. В этих странах отдельные группировки могут бросать вызов не только своим правительствам, но и международному сообществу.
Означенные обстоятельства глобализируют, казалось бы, оставшуюся в прошлом дилемму: «демократия или авторитаризм». Антитеррористические меры, предпринятые после событий 11 сентября правительствами США и других стран, ведут к существенному ограничению гражданских прав и свобод, к чему вынуждают, как убедительно показывает тот же пример Чечни, требования обеспечения общественной безопасности. Возможны ли в данной ситуации иные средства борьбы? Едва ли. Во всяком случае, практика антитеррора не знает таковых. Она всегда базировалась на ужесточении полицейского режима и военных операциях. А это — прямой путь к авторитаризации государства, с чем, похоже, общество, напуганное злодеяниями террористов, готово смириться.
Так, Федеральные агентства США заняты тем, что устраняют из Интернета материалы, касающиеся не только производства и обращения с опасными химикатами, но и простыми веществами, которые могут быть использованы в террористических целях. Агентство по охране окружающей среды изъяло информацию об экстренных мерах по предотвращению химических катастроф. Теперь сотрудники могут с ней знакомиться по особому разрешению в специально отведенных для этого офисах. Департамент транспорта снял со своих сайтов карты трубопроводных сетей, а Центр по контролю и предотвращению эпидемий убрал доклад по химическому терроризму, в котором указывались уязвимые места в промышленности с точки зрения возможных терактов. Подобные меры, обычные для тоталитарных государств, теперь принимают демократические страны. Именно в этих странах — наиболее технически развитых — информация и средства ее обработки стали определяющим и одновременно самым слабым звеном инфраструктуры развитого государства. Естественно, поэтому, внедрение в эту сферу криминальных групп, что породило кибертерроризм.
Достаточно представительный список ставших известными кибератак показывает, что их средства и методы уже освоены и международными экстремистскими организациями. В Интернете есть сведения об атаках на информационные системы ядерных центров, в частности, Индийского центра ядерных исследований, где террористы открыто угрожали вывести из строя систему управления реактором, что прямо означало его взрыв. В связи с этим аналитики A.B. Бедрицкий и A.B. Федоров говорят о трех формах терроризма: как средство принудительной дипломатии, терроризм как война и терроризм как предвестник «нового мира». До последнего времени главенствующую роль играла форма принудительной дипломатии (отсюда — манифестируемость). Теперь, похоже, происходит трансформация взглядов на террористическую борьбу как
средство прямого достижения цели. Причем данная цель может быть известна только организаторам террористического акта, что определяет и его анонимность. Более того, переход от изолированных акций к проведению целенаправленных террористических кампаний, зачастую не ограниченных действиями одной группировки и носящих комплексный характер, многократно снижает возможность эффективно противостоять новой форме терроризма — супертерроризму [6; 8; 10].
Еще одну глобальную дилемму создает терроризм в международных отношениях, где она выражается в выборе между правом и военной силой. Поскольку международное право далеко не приспособлено к борьбе с терроризмом, выбор делается в пользу силы. Новая мировая война все же началась. Она объявлена американским президентом, поддержанным правительствами многих государств. Противник—международный терроризм, преодоление которого, судя по всему, потребует многолетних усилий всего мирового сообщества.
В процессе глобализации производственные и финансовые факторы вышли за пределы национальных границ. Но прочие факторы отстали от них. Государства и институты, объединяющие их, уже больше не могут диктовать правила международных обменов просто за счет переговоров между собой. Генеральный секретарь ООН подчеркивает, что «экономическая жизнь стала глобальной, а политика в значительной степени осталась локальной».
Возрастающая в результате глобализации взаимозависимость в международных отношениях привносит новые аспекты в понятие «национальная и международная безопасность». Увеличивается число внешних факторов, влияющих на стабильное функционирование общества. Состояние международной безопасности все в большей мере оказывает влияние на обеспечение национальной безопасности. Поэтому поддержание стабильности на глобальном уровне, содействие формированию таких международных механизмов, которые обеспечивали бы сбалансированное и устойчивое развитие, становится одной из главных забот мирового и региональных сообществ.
Современный мир оказался в ситуации, когда новых институтов управления, соответствующих новым глобальных задачам, пока нет. Это приводит к тому, что отдельные государства или группы стран узурпируют понятие «международное сообщество», пытаются выступать в качестве самопровозглашенного «мирового полицейского», как в случае с НАТО в Косово. Очевидно, что глобальный характер задач по преодолению негативных последствий глобализации предусматривает совокупные усилия всех заинтересованных сторон. Эта мысль высказана в Декларации тысячелетия, в которой ООН подчеркнула, что «обязанность
по управлению глобальным экономическим и социальным развитием, а также устранением угроз международному миру и безопасности должна разделяться между народами мира и осуществляться на многосторонней основе».
Речь, в сущности, идет о концепции многополюсного мира, предполагающей демократизацию международных отношений. Но далеко не все государства готовы ее принять. Глобализация не привела к становлению планетарной демократии. Напротив, происходит явное умаление авторитета и влияния универсальных политических форумов при одновременном усилении роли более узких элитарных сообществ. Снизилось влияние ООН и ОБСЕ, которые оттесняются от реальной политики гораздо более иерархиизированными и замкнутыми структурами НАТО.
На месте двухполюсной системы международных отношений возникает пирамида, основанная на могуществе одного центра силы и единственной сверхдержавы в лице США, что означает американизацию процесса глобализации. К чему это ведет? Американский аналитик Д. Каллео полагает, что «стилизованный по-американски глобализм означает однополярный Рах Americana, а не диверсифицированный мир, где властью нужно делиться. Разрыв между фиксированным однополярным воображением и растущими плюралистическими тенденциями в реальном мире представляет собой постоянно усугубляющуюся опасность. Эта опасность проявляется в политической линии, которая противопоставляет Америку одновременно России, Китаю и даже Европе» [12, с. 12].
Концепция многополюсного мира отражает протест против такого рода глобализации. Последовательно отстаивает этот принцип Россия. В Концепции внешней политики РФ, утвержденной Президентом РФ в июле 2001 г. говорится, что Россия ставит задачу системы международных институтов «добиваться формирования многополярной системы международных отношений, реально отражающей многоликость современного мира с разнообразием его интересов». Общество с трудом расстается со своим прошлым, исполненным насилия, вражды, несправедливости. Даже некоторые демократические государства, их правящие элиты продолжают взирать на мир сквозь призму отживших оценок и представлений. Основанная на устаревших подходах политика не только не снижает уровень существующих противоречий, но, напротив, обостряет их до предельной черты, за которой начинаются кровавые распри, войны, геноцид. Пока на нашей планете не сложится миропорядок, созданный усилиями всех стран и отражающий баланс основных национальных и региональных интересов, мир будет оставаться хрупким и уязвимым со стороны сил, остающихся за пределами глобальных олигархических
структур. И в первую очередь со стороны международного терроризма, не только организованного, но и стихийного. Всякие попытки утвердить безопасный миропорядок только с помощью грубой силы создают лишь новые предпосылки для глобального хаоса.
Сегодня становится все более настоятельной потребность в новом типе межнациональных, межцивилизационных отношений — открытых и равных, свободных от экономического, политического и социокультурного эгоцентризма. Участники таких отношений призваны культивировать способность увидеть и оценить свои идеи, традиции, ценности глазами и опытом других цивилизаций, культур и верований. Только таким образом можно стать полноправными субъектами совместного миротворчества, поиска новых жизненных смыслов человеческого бытия, выработки универсалий культуры в их сосуществовании и взаимодействии.
ЛИТЕРАТУРА
1. Ерасов Б.С. О статусе культурно-цивилизационных исследований. Россия — Запад — Восток // Цивилизации и культуры. М., 1994.
2. Информационные вызовы национальной и международной безопасности / Под общ. ред. А. В. Федорова и В. Н. Цыгичко. М., 2001.
3. НГ-религии. 1999. № 3.
4. Независимая газета. 2001. 3 июля.
5. Независимая газета. 2001. 9 октября.
6. Независимое военное обозрение. 2001. № 38.
7. Общая газета. 2001.11-17 октября.
8. Терроризм в современном мире: истоки, сущность, направления и угрозы. М., 2003.
9. Тишков В. А. Общество в вооруженном конфликте. Этнография чеченской войны. М., 2001.
10. Федотова В. Терроризм: попытка концептуализации // Pro et Contra. 2002. № 4.
11. ХоросВ. Г. Современный терроризм: ретроспектива и перспектива //Альманах «Форум». Проблемы выбора. М., 2001.
12. Calleo D. The United States and the Great Powers // World Policy Journal. 1999.
13. La Civilta Cattolica. 2001. Quaderno 3629.
14. La documentation catholique. 2001. 7 octobre.
15. The Time. 2001. September 28.
