CC BY
31
монта понимает, что «...бесцельной красотою/ Вспыхнул светоч бытия» [2, с. 108], в то время как «...будто кто-то тонет/В этой бездне мировой» [2, с. 108] («Морозные узоры»), В этом случае красота как бы застывает: «Пустыня мира дремлет, холодея/В пустыне мира дремлет Красота» [2, с. 105] («Вещий сон») или оказывается иллюзией: «не дышит ли там Красота?» - «За ярким окном пустота/Меня обманули ступени» [2, с. 75] («Узорное окно»). Такой же иллюзией может оказаться у Бальмонта и человеческое бытие - ничего не существует, кроме невыразимого первоначала: «бесчувственно Великое Ничто/В нем я и ты мелькаем на мгновенье» [2, с. 264] («Великое Ничто»), «все во имя Красоты» [2, с. 254] («Костры»), «мы только грезы красоты» [2, с. 191] («Мой друг, есть радость и любовь»).
В лирике Тютчева человеческое бытие по отношению к основе мира не иллюзия, а краткий миг, незаметный на ее фоне («От жизни той, что бушевала здесь», «Смотри, как на речном просторе...»). Иллюзией оно оказывается по отношению к самому себе: «здесь человек лишь снится сам себе» [7, с. 200] («На возвратном пути»).
Таким образом, сходство изображения сферы невыразимого в лирике Ф.И. Тютчева и К.Д. Бальмонта состоит, во-первых, в самом интересе к данной теме, характерном именно для двух названных поэтов; во-вторых, в обращении к одинаковым/сходным философским концепциям невыразимого; в-третьих, в сочетании данной темы с мотивом «всемирного молчанья» и его вариациями; в-четвертых, в отождествлении первоначала мироздания и первоначала человеческой души; в-пятых, в подчеркивании амбивалент-
ности этого первоначала и борьбе внутри него. Основное различие в трактовке данной темы заключается в том, что лирический субъект Ф.И. Тютчева видит «бездну» везде и осознает ее основой бытия, не пытаясь при этом придать ей форму, цель и смысл, в то время как лирический герой К.Д. Бальмонта стремится именно к умозрительному постижению непостижимого и поэтому выносит его за пределы мира и личности, трактуя или как высшую цель, или как абсолютную бесцельность.
Список литературы
1. Анализ одного стихотворения: «О чем ты воешь, ветр ночной?» Ф.И. Тютчева: сб. науч. тр. - Тверь: ТГУ, 2001.
2. Бальмонт, К.Д. Стихотворения / К.Д. Бальмонт. - Л.: Сов. писатель, 1969.
3. Лотман, Ю.Л. Об искусстве. Структура художественного текста. Семиотика кино и проблемы киноэстетики. Статьи. Заметки. Выступления (1962 - 1993) / М.Ю. Лотман. - СПб.: Искусство, 2005.
4. Минц, З.Г. Поэтика русского символизма / З.Г. Минц. - СПб., 2004.
5. Мифология / гл. ред. Е.М. Мелетинский. - М., 2003.
6. Топоров, В.Н. Заметки о поэзии Тютчева (Еще раз о связях с немецким романтизмом и шеллингианством) / В.Н. Топоров // Тютчевский сборник: статьи о жизни и творчестве Ф.И. Тютчева. - Таллинн, 1990.
7. Тютчев, Ф.И. Полное собрание стихотворений / Ф.И. Тютчев. - Л.: Сов. писатель, 1987.
8. Шеллинг, Ф.-В. Философия искусства / Ф.-В. Шеллинг. - М.: Мысль, 1999.
УДК 81'23
Е.В. Мельникова
НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ ФРЕЙМА «ТАКТИЛЫЮСТЬ» В СЕНСОРНОЙ КАРТИНЕ МИРА И.А. БРОДСКОГО
Статья посвящена функционированию лексем, связанных с перцептивной категорией тактильности в поэтическом творчестве И.А. Бродского. В работе рассматриваются концепты «тепло»/«холод» как доминирующие кинестетические лексемы. Изучение данной области позволяет выявить не только индивидуальность языковой картины мира Бродского, но и закономерности появления некоторых антиномий в языке.
Лингвистика, тактильность, сенсорная картина мира, фрейм, концепт, когнитивный, восприятие, И. А. Бродский.
The paper covers functioning of lexemes connected with the perception categories of "tactile sensation" in Joseph Brodsky's poetical works. The work analyzes concepts of "warm" / "cold" as dominating kinesthetic lexemes. Research in this field reveals individuality of language representation of Brodsky's world as well as regularity of some contradictions in the language.
Linguistics, tactile sensation, perceptive representation of the world, frame, concept, cognitive, perception, Joseph Brodsky.
Под фреймом «тактильность» в статье понимается когнитивно-пропозициональная модель организации знаний о стереотипной ситуации тактильности, которая организует определенное концептуальное пространство, лежащее в основе значения исследуемых лексем. Под ситуацией тактильности мы понимаем
прежде всего комплексное восприятие организмом механических, температурных, вкусовых и ольфак-торальных воздействий с помощью рецепторов, расположенных в мышцах, сухожилиях, суставах, оболочках языка, носа и губ.
Способами формирования фрейма «тактильность»
являются два уровня: объектно-ориентированный и субъектно-ориентированный. К первому относятся пресуппозиции «контакт», «перемещение», «использование инструментов», ко второму - признаки, которые базируются на чувственном опыте субъекта. Следовательно, ситуация тактильности очень часто сопряжена с определенными эмоциями. По замечанию О.В. Федотовой, «переживание человеком тех или иных чувств или эмоций отражается в выборе конкретной языковой единицы, репрезентирующей фрейм тактильности» [9, с. 9].
Данный фрейм представлен в творчестве И.А. Бродского достаточно широко, причем в поэтических текстах чаще встречается именно телесно-чувственный (осязательный) слот. В эссе «Неотправленное письмо» Бродский пишет: «фонетика - это языковой эквивалент осязания, это чувственная, что ли, основа языка... "Деревянный" передает качество и фактуру за счет пластики, растягивая звук как во времени, так и в пространстве» [3]. Ольфактораль-ный слот интересует Бродского не меньше, но не проявляется в поэзии так, как в эссеистическом творчестве. В одном из интервью поэт открыто заявил: «У меня нет ни философии, ни принципов, ни убеждений - у меня есть только нервы. Я просто не способен подробно излагать свои соображения. Я действую в некотором роде как собака (или лучше как кот), и когда мне что-то нравится, - я просто к этому принюхиваюсь, облизываюсь, т.е. главный орган, которым я руководствуюсь, - это чувство обоняния...» [8].
Одними из наиболее частотных лексем с тактильной семантикой являются лексемы-концепты «тепло» и «холод». Перечислим ассоциативные ряды, связанные с лексемой «холод»: лед («бесцветная ледяная гладь» [4, с. 45]), время («время взирает с неким холодом в кости» [5, с. 80], «время есть холод» [4, с. 75]), вода («кто лежит на спине в леденящем ручье» [2, с. 37], «мы все вместе стоим над холодной блестящей рекою» [4, с. 20]), смерть («как смерть холодна» [6, с. 5]), тьма («там, в холодной тьме / там кто-то плачет» [2, с. 13]), Родина («холодная Родина» [2, с. 70], «в глубь холодной державы» [4, с. 31]), мрамор («холодный мрамор» [4, с. 65]) и т.д.
В ассоциативное поле лексемы «тепло» попадают лексемы: дом («в углу тепло» [5, с. 96], «спит в тепле под балдахином» [2, с. 156], «в теплой комнате без книг» [2, с. 70]), части тела («пальцы мои теплы, как июньские дни» [2, с. 120], «теплая белизна предплечья» [2, с. 76], «единственная преграда - теплое тело» [4, с. 75]), сон («уж начало тепло клонить ко сну» [2, с. 41]), воздух («ты пьешь глотками теплый воздух» [2, с. 72], «кресло стоит и вбирает теплый воздух прихожей» [2, с. 108]), предметы («ткань, впитавшая полуденное солнце» [5, с. 18]), солнце («зажмурившись от слепящего солнечного луча» [5, с. 65], «жаркое солнце» [5, с. 78], «и будем устриц жарить за порогом, / и солнечным питаться осьминогом» [5, с. 20], «намного больше солнца, чем должно быть» [2, с. 41]) и т.д.
Очень часто лексемы «тепло» и «холод» употребляются в антонимическом контексте, причем «холод»
оценивается Бродским в положительном ключе: «Холод меня воспитал и вложил перо» [5, с. 94], «Север -честная вещь» [4, с. 76]. В то же время появление лексем «холод», «ледяная вода», «снег», как правило, в ранних стихах, а особенно это проявляется в сти-хах-посвящениях («A.A. Ахматовой», «Большая элегия Джону Донну», «Стихи на смерть Т. Элиоту»), сопровождается ассоциатами, связанными со смертью. В раннем стихотворении «Ты поскачешь во мраке» [2, с. 37] лексемы с семантикой холода встречаются восемь раз {леденящем, холодным - 2 раза, хладною, замерзшей, сквозняк, застывшей - 2 раза и т.д.). Смерть воспринимается не с негативной коннотацией, а, напротив, является для лирического героя «возвращением к себе истинному»: «кто стоит на коленях в темноте у бобровых запруд, / кто глядит на себя, отраженного в черной воде, / тот вернулся к себе, кто скакал по холмам в темноте» [2, с. 37].
Лексема «тепло», напротив, выступает в ранних текстах И.А. Бродского, как правило, в негативном ключе. Концепт «тепло» связан, прежде всего, с иссушением как тела, так и души («Исаак и Авраам»). В семантическое окружение лексемы «тепло» также попадает концепт «страсть»: «огонь», «жар» - это воспоминания об ушедшей любви. В стихотворении «Горение» [5, с. 60] за счет визуальных и тактильных лексем создается образ «испепеляющей» страсти: «Горение / зимний вечер. Дрова / охваченные огнем -/ как женская голова / ветренным ясным днем. / Я всматриваюсь в огонь. / На языке огня / раздается "не тронь" / и вспыхивает "меня!" / От этого - горячо» [3, с. 60].
С помощью буквально одного сравнения «волосы -огонь» создается образ рыжей девушки, которая в воспоминаниях бередит душу лирического героя. В стихотворении концепт «огонь» (жар, страсть) представлен эксплицитно с помощью ассоциативных лексем: горение, день, золотистая, слепота, испепелить, горячо, пылай, пламя, раскаленность, сжигаемого, полыхай, пляши, дым, уголья, ожог, которые задают план прошлого. Текст наполнен динамикой за счет огромного количества глаголов, узкой строкой и акцентной организацией строки. Стихотворение имеет кольцевую композицию: воспоминания лирического героя «обрамлены» концептуальным образом зимы. Он встречается в первой строке: «Зимний вечер. Дрова / охваченные огнем» - и в конце стихотворения. Когда чувства лирического героя остывают, он вновь возвращается к настоящему: «Ты та же, какой была. / От судьбы, от жилья / после тебя - зола, / тусклые уголья, / холод, рассвет, снежок, / пляска замерзших розг. / И как сплошной ожог - / не удержавший мозг» [5, с. 61]. Лексемы холод, рассвет, ожог, зола, замерзших выступают контрастно по отношению ко всему содержанию стихотворения. Они имлицитно задают план настоящего и в то же время вносят положительную коннотацию, так как «отрезвляют» мысли лирического героя.
Интересно, на наш взгляд, оксюморонное сочетание, которое встречается в середине текста стихотворения «Горение»: «пламя еще одной зимы». Вообще оксюмороны - частотное явление в поэзии Бродско-
го. Приведем дополнительные примеры оксюморон-ных сочетаний в лексической паре «тепло»/«холод»: «дар, холодея внутри, источает тепло» [4, с. 9], «холодные костры пустырей» [2, с. 37], «Чем больше лютует пурга над кровлей, / тем жарче требует идеала / голое тело» [4, с. 75]. Данные сочетания соединяют в себе разнополюсовую коннотацию и усложняют смысловую наполненность концептов «тепло» / «холод».
Приведем дополнительные примеры, когда концепт «тепло» выступает с негативной оценкой: «Единственная преграда - теплое тело» [4, с. 73], «зажмурившись от слепящего солнечного луча» [5, с. 109], «намного больше солнца, чем должно быть» [2, с. 41], «солнце встает с востока, / улыбаясь лукаво, / а приглядись - жестоко» [5, с. 70]. Такая оценка связана, как нам видится, с отношением И.А. Бродского к категории «время». Концепт «тепло» обрастает лексическим значением «недолговечность», «призрачность», тогда как «холод» выступает как «аккумулирующее растяжимое начало», связанное с «вечностью» («сны в холодную пору длинней, подробней» [4, с. 75]). Холод способен замедлять жизнь, сохранять пространство («Холод ценит пространство» [4, с. 76]). Не случайно в стихах Бродского именно с холодом ассоциируется концепт времени: «Время - это холод» [4, с. 75].
Обратимся к более поздним стихотворениям И.А. Бродского из сборника «Урания». Сравним два поэтических текста: «Эклога 4-я (зимняя)» и «Эклога 5-я (летняя)». Как нам кажется, это наиболее значимые стихотворения, в которых представлены концепты «тепло» и «холод» через сравнение. Отметим, что в более позднем периоде творчества И.А. Бродского коннотативная окраска данных лексем меняется. Это выражается в том, что однозначно сказать, положительно или отрицательно лирический герой к ним относится, достаточно сложно. Восприятие становится глубже, более концептуально: теплое время года воспринимается воодушевленно, об этом свидетельствует большое количество предложений в «Эклоге 5-й (летней)» [4, с. 78], сопровождающихся восклицательной интонацией: «Вновь я слышу тебя, комариная песня лета!», «О водоемы лета!». В стихотворении встречается множество назывных предложений с именительным темы: «Душный июль! Избыток зелени и синевы!», «Лето! Пора рубах на выпуск» и т.д. Коннотативная окраска лексемы «тепло» становится менее жесткой. Появляются тактильные эпитеты: «душный июль», «потные муравьи»; метафора-коппула: «жизнь - сумма мелких движений»; однородные существительные «жара и одурь»; метафоры: «глаз измучить», «ощущение трения», «мусолит пальцем пачки жасминовых ассигнаций», «слава нормальной температуре! / на десять градусов ниже тела» и т.д. Но несмотря на патетический и радостный настрой стихотворения, проскальзывает сравнение: «север не хуже». В целом огромное количество назывных предложений, перечислений «прелестей» и атрибутов лета создает ощущение суетности, мельтешения, но в то же время большое количество восклицательных предложений говорит о том, что лири-
ческий герой восторженно воспринимает это время года. Контраст внутри синтаксиса, внутри лексических рядов свидетельствует о неоднозначности восприятия И.А. Бродским теплого времени года. Скорее это свидетельствует об эмоциональности восприятия, о внешней стороне жизни бытового плана, а не о душевных переживаниях. Не случайно всё, что окружает его, он называет «избитыми формами бытия», т.е. внешней оболочкой «сути вещей».
Совершенно по-другому представлена лексема «холод» в стихотворении «Эклога 4-я (зимняя)» [4, с. 73]. Перечислим языковые приемы и лексические ассоциативные ряды, использованные в данном поэтическом тексте:
- метафоры: «сны в холодную пору длинней, подробней», «горячий уголь тлеет в серой золе рассвета», «холод ценит пространство»;
- кинестетические метафоры: «сухая, сгущенная форма света - снег» (тактильный и визуальный модусы), «слух различает невольно тему оледенения» (ау-диальный и тактильный модусы);
- метафоры-коппулы: «сильный мороз суть откровенье телу о его грядущем оледенении», «время есть холод», «север - честная вещь»;
- метафоры-оксюмороны: «время, упавшее сильно ниже / нуля обжигает ваш мозг»;
- сравнение: «чем больше времени, тем холоднее», «я нанизан на холод, как гусь на вертел»;
- двухфокусное сравнение: «чем больше лютует пурга над кровлей, / тем жарче требует идеала / голое тело»;
- синекдоха: «холод слетает с неба на парашюте» и т.д.
Кроме того, в ассоциативное поле концепта «холод» попадают лексемы «Вселенная», «вечность», «Муза», «смерть», «остановившиеся часы» и т.д. Таким образом, потенциал лексемы «холод» значительно обширнее, нежели потенциал лексемы «тепло». Ее пропозициональным ядром являются глаголы «сохранять», «аккумулировать», «замедлять». С «холодом» связана острота восприятия лирического героя: отношение к творчеству как к более зримому, четкому, тому, что остается после тебя; отношение к смерти как к способу сближения с вечностью.
На примере реализации концептов «тепло» и «холод» мы показали важность фрейма «кинестетич-ность» в поэзии Бродского. Отметим ряд других особенностей реализации данного фрейма.
Очень интересным, на наш взгляд, является пересечение лексемы «холод» с концептом «вода». Многие исследователи называют И.А. Бродского «водным поэтом» или в той или иной мере говорят о его «водном мировоззрении» [6]. В ассоциативное поле «вода» попадают в основном лексемы с ольфакто-ральной семантикой: «те, кто бессмертен, пахнут / водорослями, отличаясь вообще от людей» [4, с. 66], «пахнет свежей рыбой» [5, с. 102], «острый запах водорослей с Оста» [2, с. 129], «В этой комнате пахло тряпьем и сырой водой» [4, с. 113]. Концепт «вода» через призму фрейма «тактильность» проявляется в следующих пресуппозициях: «Там, под водой, с пересохшей глоткой, / жизнь представляется вдруг ко-
роткой. / Под водой человек может быть лишь подводной лодкой», «Твердо помни: / только вода, и она одна, / всегда и везде остается верной / себе - нечувствительной к метаморфозам, плоской, / находящейся там, где сухой земли / больше нет» [4, с. 25], «Но вода аплодирует, и набережная - как иней, / осевший на до-ре-ми» [4, с. 64], «то бредут к водопою глотнуть речную / рябь стада куполов» [4, с. 116]. Несомненно, такое «акватическое» видение мира связано с биографическими обстоятельствами. Большую часть жизни Бродский прожил за границей, много путешествовал по Англии, Италии. Его любимым местом стала Венеция. Именно благодаря водной стихии (она становится связующей нитью с Родиной) в Венеции поэт видит Петербург.
Интересным фактом является то, что в поэзии Бродского лексическое значение семы «вода» иногда переносится на сему «воздух». Вообще прием подмены пространства суши и водного пространства мы можем заметить в двух стихотворениях: «Лагуна» [5, с. 49] и «Загадка ангелу» [2, с. 76], в которых все предметы быта превращаются в живые морские существа и связанные с морем вещи: люстра - морской осьминог, носки - морской конек, лестница - трап и т.д. Значение «текучести воды, упругости поверхности» становится доминирующей семемой лексемы «воздух». Приведем примеры: «ты пьешь глотками теплый воздух» [2, с. 72], «воздух этот загустевший» [2, с. 76], «воздух или выпит / под девяносто градусов углом, / или щедро залит в параллелепипед» [5, с. 77]. Иногда семема «упругость, плотность» вносит в лексему «воздух» значение твердого предмета. Приведем примеры: «воздух упруг, как спасательный круг» [2, с. 79], «Воздух, в сущности, есть плато» [4, с. 10], «обними чистый воздух» [4, с. 71], «вентилятор хватает горячий воздух» [5, с. 113] и т.д. В более позднем творчестве концепт «воздух» становится для Бродского неким идеальным пространством, свободной сущностью, не обладающей преградами (см. стихотворение «Осенний крик ястреба»).
Кроме того, поэта интересует положение тела в пространстве, касательные действия. Подчас в его поэзии визуальный модус заменяется на тактильное «ощупывание» глазами объектов («глаз чувствует, что требуется вещь» [4, с. 3]), которое иногда приносит болевые ощущения: «вид горизонта действует как нож» [5, с. 14], «глаз, засоренный горизонтом, плачет» [1, с. 5], «черный прожектор мне заливает глазные впадины» [5, с. 32], «глаз измучить» [4, с. 79], «глаз тонет беззвучно в лице тарелки» [5, с. 113] и т.д.
Еще одной языковой особенностью репрезентации тактильного модуса восприятия становится субъективизация предметных и абстрактных понятий путем олицетворения. Как замечает исследователь Д. Ольшанский, «Иосиф Бродский упорно стремился оценивать любую ситуацию с точки зрения камня, стула, будильника, наконец, трупа - в этом смысле в самой смерти его нет ничего драматического» [7]. Приведем примеры: «кресло стоит и вбирает в себя теплый воздух прихожей» [2, с. 108], «время взирает с неким холодом в кости» [5, с. 80],
«тянется мороз в прореху» [2, с. 165], «под фонарем стоял мороз у входа» [2, с. 145] и т.д. В данном случае субъектность, перенос, «отдача» собственных ощущений предметам (явлениям) выступает как форма взаимопостижения внешнего мира. Из этого следует, что фрейм тактильности несет особую смысловую нагрузку в поэзии И.А. Бродского.
Таким образом, осязательная составляющая тактильного фрейма проявляется в поэтических текстах Бродского достаточно регулярно. Что касается оль-факторального и густорального слотов, то они возникают обычно в лексических сочетаниях, связанных с концептом «окружающий мир», и их появление не так частотно. В основном они встречаются в ассоциативном поле лексем «Рождество», «зима», «напитки», «тело» и усиливают смысловую нагрузку основных фреймов. Приведем примеры лексико-семантического окружения полей «Рождество»: «пахнет сладкой халвою» [2, с. 11], «запах водки, хвои и трески, / мандаринов, корицы и яблок» [1, с. 11]; «зима»: «Зима! Я люблю твою горечь клюквы / к чаю, блюдца с дольками мандарина, / твой миндаль с арахисом, граммов двести» [4, с. 77]; «напитки»: «он пьет свой кофе - лучший, чем тогда, / и ест рогалик, примостившись в кресле, / столь вкусный, что и мертвые «О да!» / воскликнули бы, если бы воскресли» [2, с. 13]; «тело»: «Запах старого тела острей, чем его очертанья» [1, с. 115], «и пудра с потом щекочут ноздри» [1, с. 114] и т.д.
Итак, фрейм «тактильность» в сенсорной картине мира И.А. Бродского проявляет себя, прежде всего, в антонимической паре «холод» / «тепло», причем лексема «холод» связана с абстрактными категориями «вечности», «времени», с проявлением сущности вещи, тогда как лексема «тепло» - с бытовым миром, с «сиюминутностью», маленькими радостями жизни. Это говорит о том, что поэт видит мир амбивалентно и отражает в своих стихах противоречивость жизни. Кинестетическое восприятие обладает особой функциональной нагруженностью в поэтических текстах Бродского, поэтому так разнообразно проявление данного фрейма на языковом уровне.
Список литературы
1. Бродский, И. Новые стансы к Августе. Стихи к М.Б., 1962 - 1982 гг. / И. Бродский. - СПб., 2009.
2. Бродский, И. Остановка в пустыне: стихотворения, поэмы / И. Бродский. - СПб., 2008.
3. Бродский, И. Проза и эссе / И. Бродский. - М., 1999. - URL: http://lib.ru/BRODSKII/brodsky_prose.txt
4. Бродский, И. Урания: стихотворения (1987) / И. Бродский. - СПб., 2004.
5. Бродский, И. Часть речи: стихотворения / И. Бродский. - СПб., 2008.
6. Кудимова, М. Столько большой воды. Аквапоэтика: Иосиф Бродский, Александр Пушкин, Илья Тюрин / М. Кудимова. - URL: http://ilyadom.russ.ru/dit3floorl/ dit3gostinaya/20040207-kudimon.html
7. Ольшанский, Д. Бродский начинает и проигрывает / Д. Ольшанский. - URL: http://www. segodnya.ru/w3s.nsf/ Archive/2000_145_life_text_olshanskiil.html
8. Файт, Б. «У меня нет принципов, есть только нервы»: интервью с Иосифом Бродским / Б. Файт // Избранные интервью Иосифа Бродского. - М.: Захаров, 2000.
9. Федотова, О.В. Функционально-семантические осо-
бенности глаголов, репрезентирующих фрейм «прикосновение» в современном английском языке: дис. ... канд. филол. наук / О.В. Федотова. - Белгород, 2007.
УДК 81.373
A.M. Неволима
АНТРОПОНИМИЯ КУПЧИХ ГРАМОТ г. ТОТЬМЫ СЕРЕДИНЫ XVII в.
В статье описывается антропонимия купчих грамот г. Тотьмы как памятника деловой письменности. Имена собственные рассматриваются в тесной связи с формуляром и назначением документа, благодаря чему выявляются системные связи между ними. Кроме того, анализируемые документы XVII в., составленные в одном из городов Русского Севера, дают представление о состоянии русской антропонимической системы на переходном этапе ее развития.
Антропонимия, Тотемский посад, купчая грамота, формуляр документа, состав именования.
The paper deals with the personal names in the bills of sale as the documents of the official language. The anthroponyms are analyzed in close connection with the document form and its purpose. In addition, the documents written in the Russian North (in Tot-ma-town) in 17th century give an idea of the state of the Russian anthroponymic system in the important stage of its development.
Anthroponymic system, Totma-town, bill of sale, document form, structure of personal name (unary, ternary etc.).
Купчая - это акт, фиксирующий в письменной форме переход недвижимой собственности (земли, промысловых угодий, построек) из рук в руки с помощью сделки купли-продажи [1, с. 74]. Купчие как разновидность частно-деловых актов просуществовали в Российском государстве с XII в. до начала XX в. К XVII в. уже сложился типичный формуляр купчей записи на городскую недвижимость, состоявший из обязательных юридических и отдельных дополнительных бытовых (необязательных) клаузул [2, с. 170].
Юридические клаузулы включали в себя указание на участников сделки, объект сделки (его расположение, границы, имущество, стоимость), указание на послухов и лицо, составлявшее купчую, указание на дату составления документа. Кроме того, при каждом подлинном акте на его оборотной стороне присутствовали рукоприкладства продавца и послухов. Причем, если продавец или кто-либо из юридических лиц сделки были неграмотными, то вместо них руку прикладывали их доверенные лица или другие грамотные послухи: «К сей купчей Соборной поп Пимин вместо Алексея Тихонова сына Глызина по его велению что он грамоте не умеет руку приложил» [5, л. 47].
Очевидно, что именования лиц, участвовавших или имевших отношение к сделке, являвшейся предметом купчей, составляли важную и обязательную часть этого документного жанра. Таким образом, купчие мы можем отнести к так называемым «антро-понимическим текстам» [3, с. 26 - 27]. С другой стороны, их антропонимию следует рассматривать в тесной связи с их формуляром и композицией статей, составлявших купчую. Проследим на материале двадцати пяти купчих, составленных на Тотемском посаде с 1629-го по 1650 г. [5], как компонентный состав именований связан с их местом внутри обяза-
тельных и дополнительных клаузул указанных документов.
Традиционно купчая запись начиналась заявлением лиц, совершавших акт. В нашем случае все купчие написаны от имени продавца (продавцов) и имеют традиционное начало, например: «Се яз тотмянин посадской человек Василей Михайлов с. Росторгуй продал есми...» (л. 31 об.); «Се яз Акилина Иванова дочь а Шумиловская жена Каштана да яз Иван Шумилов сын Каплин тотмянин посадской человек продали есми...» (л. 130).
За указанием имени продавца (так называемой интуляцией) в купчей записи следовала инскрипция, где указывалось имя покупателя: «Се яз Соли Тотем-ские посадской человек Григорей Юдин сын портной швец продал есми тотмянину ж посадскому человеку Ивану Сергееву сыну Дияконовскому свой двор...» (л. 48).
В тотемских купчих интуляция, где указывались имена продавцов, почти всегда более антропоними-чески насыщена, чем инскрипция, где указывалось имя покупателя. Дело в том, что в качестве покупателя в этих документах всегда выступает только одно лицо. А в качестве продавца может выступать несколько лиц (в ситуации, когда речь идет о продаже объектов, находящихся в общей собственности). Так, в двух купчих записях, составленных в Тотьме в 1631 и 1647 гг., сделка совершается от целого ряда лиц, жителей Тотемского посада, например: «Соли Тотем-ские Троецкие и Благовещенские прихожаня Денис Матвеев сын Выдрин да яз Томило Васильев сын Тарасов да яз Нестер Фомин сын Рыбников да яз Дани-ло Фомин сын Рыбников же да яз Филипей Козмин сын Любевцов да яз Обакум Тихонов сын Ушаков да яз Незговор Овдеев сын Чекалев да яз Томило Гаври-лов сын Чекалев [и др.] и во всех место Троецких и Благовещенских прихожан продали есмя Троецкому
