CC BY
145
ТЕМА НОМЕРА
На краю земли русской.
«Монастырская колонизация» как российская геополитическая практика
Статья посвящена проблеме монастырской колонизации как традиционной, исторически сложившейся практики геополитического и геокультурного влияния Российского государства на новоосваиваемых землях.
Отмечается геокультурная и геополитическая значимость строительства на пограничной периферии православных монастырей и храмов как культурных маркеров О.Н. Тынянова пространства в прошлом и в современных условиях.
Ключевые слова: геополитика, монастыри, церковь, колонизация, инфраструктура, пространство, граница,
«маркер».
Классическое определение геополитики, данное немецким журналом «Zeitschrift fur Geo-politik» (геополитика есть наука «о соотношении земли и политических процессов» [11]), послужило основой ее понимания как преимущественно военно-политического контроля над пространством Земли [9]. Между тем и при такой трактовке геополитика оказывается «производным» от «культурно заданных реакций на внешние вызовы» [15] (курсив авт. — О.Т): в эпоху глобализации и господства мультимедийных и PR-технологий успешный результат геополитической и геоэкономической экспансии определяется прежде всего успешностью распространения соответствующих культурных образцов. Не говоря уже о концепциях Н.Я. Данилевского, Э.Е. Мес-снера и С. Хантингтона, прежде всего применительно к перемещению противостояния в духовную сферу, все более очевидной становится необходимость осмысления последствий культурной экспансии не только Китая, но и многочисленных тоталитарных сект на Дальнем Востоке, а также католичества и протестантизма на западных приграничных территориях России.
© Тынянова О.Н., 2010
В свою очередь, трагический и все еще не осознанный до конца урок Косова заставляет заново переосмыслить и историю взаимоотношений России с миром ислама, сочетавшую (вплоть до советского периода с присущим ему стремлением включить исламский мир в сферу своего геополитического влияния) практику мирного сосуществования мусульман и христиан внутри страны и внешнеполитического противостояния исламской экспансии.
В этой связи особого внимания заслуживают исследования в области политологии, геополитики и так называемой гуманитарной географии, в центре которых оказываются объекты социально-культурной инфраструктуры, выступающие «маркерами» пространства, т.е. позволяющие, в силу специфики восприятия таковых объектов, воспринимать как «свою» и всю организованную ими территорию, что приобретает особое значение на пограничном пространстве государства. Наиболее обширную библиографию здесь имеют города — и как «маркеры» пространства, играющие особую роль в его организации, и как центры распространения соответствующего политического дискурса. Рост интереса отечественных исследователей к данной проблеме не случаен: с распадом СССР в приграничные превратились те территории, которые в течение столетий формировались в составе Российского государства как глубинные, отчего «новое» российское приграничье оказалось лишенным необходимой инфраструктуры — достаточного количества транспортных пересечений и многофункциональных городов, способных превратить приграничные полосы в зоны экономического и культурного контакта.
В свете данной проблемы небезынтересным представляется исторический опыт Русского государства по организации пространства, лишенного какой бы то ни было инфраструктуры в силу ряда причин — как объективных природных условий (малая доступность и слабая заселенность осваиваемых мест), так и социально-экономического фактора (после разорения большинства русских городов ордынцами). Речь идет о таком специфическом явлении русской геополитической практики, как монастырская колонизация. Сам этот термин в настоящее употребляется прежде всего в отношении Русского Севера, хотя такой авторитетный исследователь вопроса, как И.К. Смолич [17], использует его в отношении основания монастырей на всех, как на старых, но ранее разоренных, так и на новых, впервые осваиваемых рубежах русских земель.
При этом именно монастырская колонизация Русского Севера, проводившаяся в отсутствие на колонизируемой территории сколько-нибудь значимых городских поселений, представляет наибольший интерес с точки зрения хозяйственно-инфраструктурной организации пограничного пространства — прежде всего по той
причине, что именно северные русские монастыри являются наиболее ярким примером создания хозяйственной и социальной инфраструктуры на практически незаселенных территориях (как известно, крестьянская колонизация Русского Севера не предшествовала монастырской, а последовала за ней). Эффективность монастыря как хозяйствующего субъекта имеет давнюю и чрезвычайно обширную дореволюционную и советскую библиографию. Здесь отметим лишь не просто рациональность монастырского природопользования, но и, что чрезвычайно важно в условиях уязвимости экосистем Севера, проведение в его рамках доступных природоохранных мероприятий (в обоих случаях примером являются Спасо-Преображенс-кий Валаамский и Троицкий Печенгский монастыри [10]), а также такие его черты, как единство духовно-хозяйственной организации, многоотраслевая направленность, отсутствие замкнутости хозяйства и активное использование в нем традиционных для региона отраслей. Что же касается социальной инфраструктуры, то, не говоря уже том, что монастыри являлись средоточием духовной жизни, они были одновременно и эффективными образовательными центрами (о чем свидетельствует сохранявшаяся и до революции высокая степень грамотности населения Русского Севера), и архивами, и библиотеками, и больницами, и богадельнями. При этом такие известные исследователи данного вопроса, как В.В. Зверинский и Л.И. Денисов [8], отмечали, что после екатерининской реформы для российской церковной жизни в целом стал характерным и обратный процесс — образование церковных общин, а из них впоследствии и монастырей на базе больниц и богаделен. Показательно в этом смысле, что в случае особо крупных монастырских комплексов Русского Севера совокупность хозяйственно-административной и социальной инфраструктуры стала градообразующей. Таковы, в частности, города Кириллов и Архангельск, выросшие из так называемых подмонастырских слобод Кирилло-Белозерского и Михаило-Архан-гельского монастырей.
Что же касается существенной и весьма позитивной роли церкви в политической организации пространства, то она неоднократно отмечалась российскими историками, правда, по большей части дореволюционными [7; 8]. Прерванная годами советской власти тенденция возобновилась в последние годы. Так, в частности, И.Н. Данилевский указывает, что хотя по решению Любечского съезда русских удельных князей (1097 г.) «все князья отныне держали «отчину свою», над «Русьской землей» «была рука Божия, даровавшая им единое сердце, чтоб исполнить повеление царя и князей, по слову Господню». Связующим звеном при этом, несомненно, выступала церковная организация, глава которой носил титул митрополи-
та Киевского и «всея Руси»[2]. Таким образом, в процессе развития государства вплоть до XVIII века церковь играла структурообразующую роль [5]. В свою очередь, о роли православных монастырей как военно-оборонительных пунктов неоднократно упоминалось и упоминается и в дореволюционной, и в советской, и в современной российской исторической и краеведческой литературе. Безусловно, причинами ухода монахов из ставших многолюдными городских и подгородных монастырей на неосвоенные земли были в основном духовные побуждения к пустынножительству, воспринятые от афонской традиции, а также миссионерство. Так, первые православные обители Волго-Окского междуречья, Новгородской и Пермской земли, Трифонов-Печенгский, Соловецкий, Спасо-Каменный монастыри были основаны подвижниками-миссионерами, проповедовавшими православие среди язычников-инородцев. Отметим, что, по-видимому, тем же побуждением к пустынножительству объясняется и первоначальный характер строительства монастырей в городской черте, отмечаемый РФ. Туровским: «Православные подвижники основывали монастыри не в центре города, а на его окраинах. Как результат, управленческие центры и центры подвижнической деятельности в русском православии совпадают мало» [19]. Однако если в домонгольский период монастыри строились преимущественно в городах, и именно город являлся основным центром геокуль-турной экспансии православия, то, как подчеркивает В.Л. Махнач, «после вторжений (татаро-монголов. — О.Т.) Русь больше не была страной городов с огромным процентом городского населения. Город стал слаб и уже не мог определять культуру, как это было в XII веке. Центром культуры становится монастырь» [12].
Здесь следует учитывать и то, что с утратой роли культурного центра ослабевший город утрачивал и роль центра политического, что в складывающихся обстоятельствах объективно предполагало переход к монастырю не только культурных, но и части политических функций. Последнее в значительной мере обусловило направленность и политические последствия монастырских реформ, проводимых митрополитом Алексием, Сергием Радонежским и их сподвижниками и учениками. В этом смысле политика русской митрополии по созданию широкой сети монастырей, действующих на основе общежительного устава, оказалась тесно переплетенной с борьбой Московского княжества с Новгородом за политическое доминирование: новые обители на северных землях, либо бывших пограничными с новгородскими владениями, либо входивших в состав таковых, либо принадлежавших удельным князьям, укрепляло позиции как митрополичьей кафедры (в противовес усиливающейся «литовской партии» в Новгороде), так и позиции великого князя московского. Более
того, новгородские земли (район трех озер — Онежского, Ладожского и Ильмень) оказываются в центре политической борьбы не только Москвы и Новгорода, но и Москвы и Твери (на что вскользь указывает и РФ. Туровский [19]). Как отмечают современные исследователи вопроса, где бы ни возводились монастыри, они в конечном счете были политически ориентированы на Москву [14], становясь форпостами русской государственности и православной веры в регионе [1]. При этом показательно, что и колонизация Новгородских земель осуществлялась путем строительства монастырей (Хутынский и Антониев Дымский монастыри в XIII веке, Валаамский Спасо-Пре-ображенский и Коневецкий Рождественский монастыри на Ладоге, Муромский Успенский монастырь на Онежском озере в XIV веке). В свете сказанного монастырское землевладение представляется уже отнюдь не феодализацией, как это традиционно указывалось в советской библиографии, а «огосударствлением» пограничных пространств.
Одновременно и до XV века, и позднее православные монастыри выступали специфическими культурными «маркерами» русского (российского) пограничного пространства. Такова, в частности, Изборская крепость (XIV в.) с православными крестами по периметру западной, обращенной к Ливонии, каменной стены, таков Псково-Печерский монастырь, построенный в XVI веке в духе преемственности по отношению к Киево-Печерскому монастырю «под немецким рубежом» перед вражеской крепостью Нейгаузен, по данным летописца, «всего лишь в семи верстах» [13]. Помимо своего стратегического значения монастырь имел и значение важнейшего идеологического ориентира культурного ландшафта: его купола были первым, что мог видеть любой человек, двигавшийся с запада к русским рубежам, поскольку единственная по тем временам проезжая дорога в сторону Русского государства проходила мимо монастырских стен. Аналогичную роль играли и монастыри XVI—XVII веках, основывавшиеся в так называемом Понизовье (старое официальное название административной единицы, включавшей территорию по обеим берегам Волги до реки Суры на западе и Уральских гор на востоке), где они строились планомерно, по воле московского престола, а также основывавшиеся на Орловско-Курской земле, граничащей в то время с Украиной, бывшей тогда под польским владычеством (основание монастырей юга России началось в большинстве своем за несколько десятилетий до устройства на этих землях укрепленных линий [17]). В свою очередь, и «маркировка» русского (российского) пограничного пространства за счет характерного для России типа градостроительства, предполагающего непременное наличие если не монастырей, то приходских церквей (по замечанию И.К. Смолича, русский город без церквей и монастырей для людей того времени был просто немыслим), име-
ла такое же идеологическое значение «отнесения» соответствующего культурного ландшафта к Русскому государству как к «своему».
Волны монастырской колонизации Сибири достигли преимущественно ее западной части (в XVI—XVII веках), причем уже тогда в этом регионе основание монастырей, по-прежнему призванных служить тем же целям, что и в Понизовье (русификация и православная христианизация окраинных территорий), происходило главным образом по инициативе церковной власти. Екатерининская реформа, окончательная утрата церковью своих позиций в николаевскую эпоху знаменовали собой утрату правительством интереса к монастырской колонизации как к эффективной форме огосударствления пограничного пространства. И хотя, как отметил в своей речи Патриарх Московский и Всея Руси Кирилл, после вхождения Казахстана в состав Российской империи церковь «стала активно развивать свою деятельность на его территории, и в XIX — начале XX века началось повсеместное строительство храмов в различных пограничных крепостях и городах» (см. коммент. 1), волны монастырской колонизации к концу XIX века фактически затухают, так что на территории Восточной Сибири и Дальнего Востока к рубежу XIX—XX веков оказываются лишь единичные общины, далеко не все имеющие статус монастырей [4] (при том, однако, что в начале XX века усилиями русской миссии православный Успенский мужской монастырь был основан в Пекине и имел подворье на севере Китая, в Xарбине). Бурный рост таких общин (преимущественно женских) и утверждение их Синодом в статусе монастырей в 1910-е годы был прерван событиями Октября 1917 года.
Возрождение монастырей в постсоветское время ситуацию не изменило: несмотря на то что и представителями церкви, и администрацией ряда российских регионов и городов, в том числе и приграничных, предпринимаются сегодня определенные усилия по восстановлению как монастырских хозяйств, так и приходских церквей, процесс возрождения утраченных хозяйственных и социальных связей, прежде всего на селе, наталкивается на целый ряд трудноразрешимых проблем, таких как естественное сокращение деревень, сел и сельского населения, разрушение сельскохозяйственных структур, трудности воцерковления молодежи и ее отток в город. Немногим лучше обстоит дело и в городе, хотя именно городское население составляет сегодня большинство паствы, причем особенно остро дело обстоит в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке, где монашеским подвигом возрождаются лишь те немногие обители, которые были образованы там в конце XIX — начале XX века (да и то не все), а количество православных храмов значительно меньше, чем количество китайских магазинов и ресторанов [16]. Что же до последних, то именно они заставляют задуматься, а можно ли будет в
этом регионе лет так через пятьдесят найти привычную российскому взгляду архитектурную застройку: тенденция использования элементов китайской архитектуры в качестве декора зданий социальной инфраструктуры городов Дальнего Востока становится все более опасной с точки зрения цивилизационной идентичности данного сегмента российского пограничного пространства.
Между тем геокультурная компонента, и прежде всего культурноцивилизационные «маркеры» пространства, все в большей степени становится инструментом собственно геополитики. Так, при передаче Китаю островов на Амуре в 2003 году геостратегическое значение приобрела православная часовня на о. Большой Уссурийский: «Была в договоре с китайцами... одна оговорка: российскими остаются те территории, где находятся культурно-исторические ценности. Xрам, конечно, к таковым относится. Пришлось срочно вносить уточнения. И в результате остров передали соседям не весь, граница прошла у самой часовни. Она как бы спасла нашу землю. Если бы на Тарабарове был храм, то и тот остров бы отстояли» (см. коммент. 2).
Несомненно, Русская православная церковь в последние годы прилагает немало усилий к возрождению пастырского окормления как отечественной геополитической и геокультурной практики. Важнейшую роль здесь играют визиты Патриарха Московского и Всея Руси в сопредельные с Россией государства, особое место среди которых занимает освящение Успенского кафедрального собора в Астане — первого православного кафедрального храма, построенного за последние десятилетия в Центральной Азии. Несомненна и значительна гео-культурная миссия фонда «Русский мир», создающего русские культурные центры и поддерживающего общественные и религиозные объединения и организации, деятельность которых направлена на сохранение и популяризацию русского языка и культуры в зарубежных странах, поддержание общественных и культурных нужд соотечественников за рубежом. Однако ситуация, особенно в азиатской части страны, складывается таким образом, что впору создавать русские культурные центры на пограничной периферии самой Российской Федерации. В подобной ситуации представляется, что восстановление прежних и возведение новых храмов и монастырей на территориях «нового» российского приграничья и на его восточносибирском и дальневосточном сегментах перестало быть делом исключительно тех, кто несет монашеский подвиг, добровольных жертвователей приходов и обителей и церковных иерархов. Ранее автором уже высказывалась идея о необходимости заинтересованных политических акторов ходатайствовать перед Патриархией о восстановлении прежних и основании новых монастырей на территории приграничных субъектов Российской Федерации с низким уровнем развития инфраструк-
туры, на тех участках пограничной периферии, где наблюдается активизация действий представителей униатской и римско-католической церквей, тоталитарных сект, а также на участках наркотрафика[20]. В условиях усиления геополитических вызовов, деградации городской инфраструктуры и обезлюдения ряда приграничных регионов России возрождение традиции культурно-цивилизационной «маркировки» пространства не только не перестает, но и все с большей очевидностью становится вопросом первостепенной политической — государственной — значимости для светского государства, если, разумеется, таковое действительно готово взять на себя заботу о традиционных духовных ценностях своего государствообразующего этноса.
Комментарии
1. Выступление Святейшего Патриарха Кирилла на встрече с общественностью Казахстана 20 января 2010 г. // Официальный сайт Московского Патриархата [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.patriarchia.ru/db/text/1045105.html
2. Владимир Миронов. Размытые границы. На Дальнем Востоке продолжается китайская территориальная экспансия [Электронный ресурс] // Русский курьер. 2007. 29 янв. №3 (586). Режим доступа: http://www.ruscourier.ru/archive/2302?id=2302&vo=57
Литература
1. Денисова Н.Л. Социокультурная роль церкви на территории сельских поселений Русского Севера в XVIII—XX вв. [Электронный ресурс] // Интернет-портал Российского института культурологи. Режим доступа: http://www.riku.ru
2. Данилевский И.Н. Русские земли глазами современников и потомков (XII—XIV вв.). М.: Аспект-Пресс, 2000. С. 39.
3. Денисов Л.И. Православные монастыри Российской империи: Полный список всех 1105 ноне существующих в 75 губерниях и областях России. М., 1908 (Репр. воспроизведение). СПб.: Альфа-рет, 2007. (Православные святыни).
4. Денисов Л.И. Указ. соч.
5. Денисова Н.Л. Указ. соч.
6. Зверинский В.В. Материалы для историко-топографического исследования о православных монастырях в Российской империи: в 3 т. СПб., 1890—1897 (Репр. воспроизведение). СПб.: Альфарет, 2007. (Православные святыни).
7. Зверинский В.В. Указ. соч.; Макарий (Булгаков), митрополит Московский и Коломенский. История Русской Церкви // История Русской Церкви: в 8 кн. Кн. 5—7. М.: Изд-во Спасо-Преображен-ского Валаамского монастыря, 1996—1998.
8. Карташев А.В. Очерки по истории Русской церкви. М.: Терра — Книжный клуб, 2004.
9. Колосов В.А., Мироненко Н.С. Геополитика и политическая география. М.: Аспект-Пресс, 2001. С. 19; Сизенцев Г С. Теоретико-исторический анализ закономерностей геополитической динамики: причины возникновения войны после длительного мира // Разработка и апробация метода теоретической истории [Текст] / Новосиб. гос. ун-т; ред. Н.С. Розов. Новосибирск: Наука, 2001. С. 418.
10. Котова О.И. Традиции природопользования русских северных монастырей [Электронный ресурс] // Электронная версия Материалов юбилейной научной конференции «Культурный ландшафт: теория и практика» (Москва, 3—11 нояб. 2003 г.). Режим доступа: http://www.geogr.msu.ru
11. Кулаков А.В. Теоретико-методологические основы исследования влияния системы геополитических факторов на пограничную политику государства. Голицыно: Голицынский пограничный институт, 1999. С. 38.
12. Махнач В. Л. Русский Север: мир и дух [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.mahnach.ru
13. Морозкина Е. Н. Псковская земля. М.: Искусство, 1986. С. 117. (Дороги к прекрасному).
14. Никулина Т. В. К вопросу о монастырской колонизации Заонежья // Электронная версия Материалов международной научной конференции «Рябининские чтения-1995». Петрозаводск, 1997. Режим доступа: http://kizhi.karelia.ru
15. Панарин А. С. Глобальное прогнозирование в условиях стратегической нестабильности. М.: Эдиториал-УРСС, 1999. С. 27.
16. Святыни православного мира. Информационный справочник. М.: УКИНО «Духовное преображение», 2008.
17. Смолич И.К. Русское монашество. 988—1917. М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 1997.
18. Там же.
19. Туровский Р.Ф. Русское православное подвижничество как диффузный географический процесс // Проблемы этнической географии и культурного районирования. Сборник научных статей / под ред. А.Г. Манакова. Псков: Изд. АНО «Центр социального проектирования «Возрождение», 2004. С. 62—82. Режим доступа: http://www.regional-science.ru/files/turovsky/4-40.doc
20. Тынянова ОН. Организация пограничного пространства современного Российского государства как фактор устойчивости в геополитических процессах // Дисс. ... канд. полит. наук. М.: Пограничная академия ФСБ России, 2008.
