CC BY
871
Т.А. Аникеева
ЛИТЕРАТУРА И ФОЛЬКЛОР ДРЕВНИХ ТЮРКОВ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ
Одним из важных источников по истории кочевых обществ, каким были тюрки (в частности, тюрки-огузы) в период своего продвижения на Запад, является устный фольклор, как правило - эпический, который посредством языка и содержания отражает как исторические реалии, так и комплекс мифологических воззрений. Различные племена, обитавшие в древности и раннем Средневековье на обширных пространствах Центральной и Средней Азии, то складывались в крупные, сильные племенные объединения, то вновь распадались. Поэтому литературные памятники этого времени можно рассматривать как общее наследие тюркоязычных народов.
Зарождение литературного процесса у тюрков некоторые исследователи относят к VIII в. (самое раннее - к середине VI в., то есть времени существования Тюркского каганата, середина VI - середина VIII в.)1. Понятие «древнетюркская литература» - в значительной степени литературоведческое, так как оно не только показывает связь с культурной жизнью тюркского государства, но обозначает также время становления и консолидации определенных историко-культурных и стилистических явлений, которые в дальнейшем получили свое развитие и значение именно для этой литературы2.
Одной из основных проблем в изучении древней и средневековой тюркской литературной традиции является степень соотношения устных и книжных элементов в ней. Взаимодействие между фольклорным текстом и литературой является постоянным процессом и демонстрирует несколько путей взаимоперехода. Так, часто фольклорная традиция начинает определенным образом мимикрировать, подстраиваться под литературу. Это происходит и на фонетическом, и композиционном, и жанровом уровнях3. Например, отдельные песни устного калмыцкого «Джангара», которые исполняются как часть эпического цикла, называются «главой» (бу-лэг), словом из арсенала книжной литературы; в Калмыкии, Западной Монголии, Синьцзяне, у южноалтайских ойратов бытуют пословицы и поверья о существовании многотомного книжного «Джангара», «никогда и ничем не подтверждавшиеся, но отражающие представления об “идеальном тексте”, обязательно письменном и стоящем иерархически выше, чем устная традиция»4.
К началу VII в. Тюркский каганат распался на два самостоятельных объединения: Восточнотюркский и Западнотюркский (процесс распада шел с 583 по 602 гг.) каганаты. В Восточнотюркском каганате и появились первые произведения древнетюркской литературы, которыми считают рунические памятники.
Существует две основные группы памятников: орхонские тексты (в Северной Монголии в бассейнах рек Орхона, Селенги и Толы) и енисейские тексты (обнаруженные в долине Енисея). Орхонскую группу текстов составляют Малая и Большая надписи в честь Кюль-тегина, надписи в честь Бильге-кагана, в честь Тоньюкука, а также Онгинская надпись. К енисейской группе текстов относится ряд более мелких надписей на надгробных камнях.
Тексты памятников содержат призывы и обращения к правителям (бекам) и народу способствовать возвышению тюркских каганов. Авторы орхонских сочинений рисуют образы верховного властителя - кагана, «мудрого советника» Тоньюкука и полководца-героя Кюль-тегина как образцы соответствующей времени добродетели. Образ кагана включает в себя божественное начало («небоподобный, неборожденный», «моя мать хатун, подобная [богине] Умай») и в то же время наделяется лучшими человеческими чертами.
Енисейские рунические надписи дают образцы тюркоязычной эпи-тафийной лирики, написанной от лица умершего. Наиболее пространные из них, такие, как надпись с Бёгре, Алтын-кёля и Элегеста, построены в форме биографического повествования, рассказывающего о некоторых главных событиях в жизни погребенного. Это подчеркивает их сходство с определенными частями орхонских надписей, однако в енисейских эпитафиях история жизни умершего играет второстепенную роль и подчинена главной цели - передать сожаление усопшего о тех, кем он «не насладился» и от кого он «отделился» (то есть умер), - формула, которая обязательно присутствует во всех енисейских эпитафиях. Интонация енисейских эпитафий исполнена глубокой скорби: «С вами, в тереме, мои жены, - о горе! - с вами, мои собственные сыновья, я разлучился!..» «Солнце и луну на голубом небе я перестал ощущать! От моей земли, - о горе! - от вас я отделился! Моим ханом, моим элем (племенным союзом), - о горе! - я не насладился! От моего эля, - о горе! - я отделился» (Надпись с Элегеста).
В рунических текстах содержатся повторы, которые выделяются как однотипные компоненты описаний:
- изображение истории народа «кёк тюрк» (то есть тюрки-тугю) с VI по VIII вв., основные мотивы описания: необходимость следования заветам предков; необходимость военных походов; благоприятный исход походов;
- изображение различных каганов. Мотивы: помощь богов при избрании кагана (или божественное происхождение самого кагана); его военные успехи; его забота о благополучии всего тюркского народа;
- изображение битв с участием Кюль-тегина и однотипное изображение военных походов с участием Тоньюкука.
Существует мнение о том, что тексты надписей в честь Кюль-тегина и Бильге-кагана, возможно, представляют собой литературную обработку
устных сказаний, складывающихся вокруг эпических героев: доказательством этого могут служить наличие и определенная повторяемость стилистических формул и клише в текстах памятников, свойственные героическому эпосу.
Например,
1. формула, описывающая благоденствие народа:
Неимущий (бедный) народ я сделал богатым Малочисленный народ я сделал многочисленным ... чыган будуныг ба1 кылтым, аз будуныг укуш кылтым (Малая надпись в честь Кюль-Тегина)
Неимущий (бедный) народ он сделал богатым Малочисленных он сделал многочисленными (Бильге-каган о кагане Капагане, своем дяде)
2. военная деятельность (также одинаковые стилистические формулы): Имевших головы они заставили склонить (головы)
Имевших колени они заставили преклонить (колени)
Башлылыг ]укунтурмю, пзИпг сокурмис
(Первый рассказ Большой надписи в честь Кюль-тегина, также в третьем рассказе об Ильтериш-кагане, отце Бильге-кагана, в той же надписи). Сравните с нижеследующим:
Имевших государство он лишил государства
Имевших кагана он лишил кагана
(также повторяется в надписи несколько раз)
1. Стилистическая формула, представляющая собой устойчивое сравнение (войска кагана сравниваются с огнем и ливнем, то есть со стихией):
Войско тюргешского кагана пришло как огонь (и) ливень (буря) Мы сразились при Болчу (Надпись в честь Бильге-кагана)
На второй день они пришли,
Пламенея как огонь, они пришли.
Мы сразились
Акшп кин калп, оПеа qyzyp каШ (39-40, Надпись в честь Тоньюкука)
Сравнение войска с ливнем, с текущей водой является чрезвычайно устойчивым на всем протяжении развития тюркской литературы в различных традициях. Так, в «Китаб-и дедем Коркут» (XV в.) в ответ на просьбу Салор-Казана истолковать сон, его брат, Кара-Гюне отвечает: «“ Ты говоришь о черной - это твое счастье; ты говоришь о снеге и дожде - это твое войско; волосы - забота, кровь - черное (бедствие); остального истолковать не могу, пусть аллах истолкует”»5 (Шовесть о том, как был разграблен дом Салор-Казана; курсив мой. - Т.А.). Связь воды и крови, которая находит выражение в различных фигурах речи (метафоре, гиперболе), видимо, является достаточно устойчивой в тюркской литературе:
«Пусть даст переправиться через обагренные кровью реки» // Кап!и kanlu sulardan ge/it versiin; памятник Кюль-Тегину/ «Кровь твоя бежала как вода» // Qanyrj subca Jugiirtif. В памятнике, относящемся к более позднему периоду, «Огуз-наме», говорится при описании битвы: «Схватки, сраженья были такими жестокими, что воды Итиль-реки стали красными-красными, подобно киновари» (Огуз-наме 19, III—V)7.
Связь с устным эпическим повествованием подчеркивает и формула перехода от одного действия (или эпизода) к другому (см. надпись в честь Тоньюкука): «После того, как я услышал те слова...», «Услыхав те слова...», «Услыхав те слова, я двинул войско...». Получение Тоньюкуком новых известий о замыслах врагов и следующий совет с беком служит поводом дальнейшего развертывания повествования. Например: «Услышав те слова, ночью не приходил мой сон, а днем я не имел покоя» (01 sabyy asidip, tun udusyqym kalmadi, kiintuz olursyqym kalmadi), «Услышав это его слово...» (01 sabyn asidip).
Характерно, что авторы текстов надписей словно бы обращаются к слушателям, что, по мнению И.В. Стеблевой, может свидетельствовать о существовавшей в то время устной традиции исполнения фольклорных произведений: Мою речь слушайте до конца (полностью) (Речь мою полностью выслушайте (вы)): Сабымын тукат1 асщгш
Разве в этих моих словах есть ложь? Беки (и) народ тюрков, слушайте это!
Азу бу сабымда irifl баргу? Тук баглар будун, буны асщш!
(Малая надпись в честь Кюль-тегина)
Формулы смены эпизодов, обращения рассказчика к слушателям являются наиболее устойчивыми не только в тюркской фольклорной традиции (они сохраняются даже в наиболее поздних ее жанрах, например, в турецкой городской повести8), но и универсальными для большинства фольклорных баллад и устного эпоса Балкан, Венгрии, Англии и Испании9.
К признакам устного эпического бытования текста также можно отнести и употребление во всех надписях постоянных эпитетов («голубое небо» (кок танр1), «бурая земля» (]агыз jip), «зрячие очи», «красная кровь» (qyzyl qan(ym)), «черный пот» (qara tar), «желтое золото» (saryy altun), «светлое серебро» (oriirj kUmiis), «небоподобный каган», которое выполняет те же функции, что и постоянный эпитет в фольклорных произведениях: он выражает типические, идеальные признаки объектов, а также представление об «эпическом» времени:
Когда было сотворено (возникло) вверху голубое небо и внизу бурая (темная) земля, между ними обоими были сотворены (возникли) сыны человеческие (то есть люди). Над сынами человеческими воссели мои предки Бумын-каган и Истеми-каган
уза кок танр1 асра jarbi3 jip кылынтукда, акш ара Kici оглы кылынмыс. Kici оглынта уза ачум апам Бумын каган 1стам1 каган олурмыш
(Большая надпись в честь Кюль-тегина)
Пословицы и поговорки в орхонских текстах:
Глазом не видано, ухом не слышано (Надпись в честь Бильге-кагана) Внутри - без пищи, снаружи без одежды (Большая надпись в честь Кюль-тегина)
Время (судьбы, сроки) распределяет Небо (Бог)
Человеческие сыны родились, чтобы умереть од танры ]асар, к1с! оглы коп б1гаП тбрумю (Большая надпись в честь Кюль-тегина)
В работах исследователей, посвященных орхонским памятникам, нет единого мнения об их жанровой атрибуции. По мнению А. фон Габен, древнетюркские надписи (эпитафии) «являются для нас богатым историческим источником, хотя и не были созданы с этой целью... Богатство содержащегося в них материала позволяет сделать вывод о том, что надписи были чем-то вроде государственного архива»10. ТюркологА. Бомбачи(1964 г.) видел в них «смешение жанров исторического повествования, политической риторики и эпики», причем последняя преобладает. Но уже в своей монографии 1968 г.11 он определяет эти надписи исключительно как памятник древнетюркской историографии, опуская их стилистические особенности. И.В. Кормушин пишет: «Стремление во что бы то ни стало убедить тех, к кому обращена надпись... естественно, приводило к необходимости воздействовать не только на разум, но и на чувства читателя. Данная установка реализовывалась в особом эмоциональном построении текста, насыщенном метафорами, гиперболами, сравнениями и другими тропами». Жанр надписей И.В. Кормушиным определяется как «сочетание историографических повествований с этико-политическими прокламациями». А.Н. Кононов видел в древнетюркских надписях лишь «блестящие исторические хроники».
Приписывание орхонским надписям характера исключительно эпического фольклорного произведения дала прежде всего эта стилистическая близость некоторых использованных в этих памятниках литературных приемов к повествовательным формам, обычным для эпоса тюркоязычных народов. Фольклорист С.А. Суразаков, сравнив стилистические особенности орхонских надписей и некоторых алтайских героических сказаний, показал, что между ними есть сходство, но говорить о полном тождестве нельзя. По его мнению, сами надписи «повествуют о действительных событиях и лицах и в этом смысле представляют исторический документ». Данный критерий — повествование о реальных событиях и исторических лицах - является важным отличием от фольклоризованных повествований.
По словам С.Г. Кляшторного, «хотя весь пафос повествования, план изложения орхонских памятников направлен на дела и людей, мысли «сегодняшнего дня», авторы надписей не могли полностью игнорировать фольклорные и мифологические мотивы, свойственные картине мира тех,
к кому они обращались»12. Как бы то ни было, свойственные надписям стилистические стереотипы не могут быть прямыми и безусловными аргументами, показывающими существование древнетюркского эпоса; таким аргументом могла бы стать только прямая фиксация бесспорного эпического сюжета в руническом памятнике13.
Необходимо упомянуть и тексты из Турфана на древнеуйгурском языке, которые были обнаружены в Восточном Туркестане. В той или иной степени большая часть этих текстов находится под влиянием буддийской традиции (в этой области Центральной Азии был распространен буддизм) - это религиозные гимны, гадательные тексты, календари, астрономические вычисления (о движении планет и созвездий)14; тексты, созданные под влиянием ислама, частично опубликованы в издании Р. Арата15. Уйгурские тексты из Турфана были переведены, опубликованы и исследовались прежде всего Г.Р. Рахмати, А. фон Лекоком, В. Бангом, Р.Р. Аратом и А. фон Габен. Несмотря на то, что эти тексты не могут быть в полной мере отнесены к фольклору, сама форма их восходит к древним фольклорным традициям, поскольку создатели текстов заимствовали из народного творчества не только приемы стихосложения, но и систему образов16. Уйгурские тексты мусульманского содержания в большей степени близки к сочинениям Ахмеда Югнеки и Юсуфа Баласагунского.
«Кутадгу Билик» («Благодатное знание») - дидактическая поэма, написанная Юсуфом Баласагунским в 1068 г. В этот период, с XI вплоть до XIV вв., по словам С.Е. Малова, «меняется весь облик языка (Уйгурского. - Т.А.), не только его алфавит и содержание (теперь уже - мусульманское). Книжный язык все более и более во всей Центральной Азии испытывает западное влияние, и постепенно переходит из уйгурского периода в чагатайский» (который стал затем основой узбекского языка17).
Караханидская эпоха долгое время считалась «темным веком» в среднеазиатской историографии. Хотя само имя эпохи по династии было введено рано, только В.В. Бартольд, изучивший все немногочисленные сведения мусульманских авторов о Караханидах, раскрыл некоторые тенденции развития Караханидского государства. Караханиды унаследовали Западнотюркский каганат и восстановили ту систему, которая сложилась еще в VI в. Предыстория возникновения Караханидов тесно связана с тюркским племенем карлуков, ябгу (вожди племени) которых отделились от Уйгурского каганата из-за своего стремления проводить самостоятельную политику. Во второй половине VIII в. уйгуры и Танская империя боролись с тибетцами за западную часть Центральной Азии. Карлуки приняли сторону тибетцев, но использовали ситуацию себе на пользу, в результате в 766 г. к ним отошло все Семиречье (включая Тараз), в 766-775 гг. они захватили Кашгарию. К западу карлуки распространили свое влияние до городов Средней Сыр-Дарьи и захватили часть Ферганы. В 840 г. пал Уйгурский каганат. Власть в Караханидском каганате была разделена между знатью
двух карлукских племен: чигилей и ягма. Внешне это выражалось в разделении империи на две части: восточную и западную во главе со своим каганом.
В X в. была начата и осуществлена экспансия в двух направлениях -в сторону Хотана и в сторону Мавераннахра, в результате граница Караха-нидского каганата прошла по р. Амударье. Уже в конце 30-х гг. XI в. Кара-ханиды Мавераннахра отделились от Караханидов Кашгара, а через полтораста лет последние караханидские князья сошли с исторической арены. В 1210 г. пресеклась восточнокараханидская династия. В 1212 г. в Самарканде хорезмшахом Мухаммедом был казнен и последний представитель западнокараханидской династии.
В 1069-1070 гг. в Кашгаре появилась дидактическая поэма «Кутадгу Билиг» («Наука о том, как быть счастливым», или, точнее, «Благодатное знание») Юсуфа родом из Баласагуна. Никаких биографических сведений об авторе не сохранилось. «Кутадгу Билиг» - самый древний уйгурский датированный памятник мусульманского содержания. Поэма была посвящена правителю Кашгара Богра-хану, который удостоил автора почетным чином хас-хаджиба (личного камергера). «Кутадгу Билиг» свыше 6 500 бейтов. Она была довольно популярна - ее называли «Этикой правления», «Державными законами», «Украшением знатных», «Советами царям», даже «тюркской Шах-наме».
Трактат Юсуфа Баласагунского охватывает все стороны жизни идеального правителя и его должностных лиц. Поучения сопровождаются сведениями из самых разных областей науки: математики, астрономии, медицины. В качестве необходимых примеров для подражания приводятся легендарные иранские цари и герои. Мусульманская ориентация первого в классической тюркоязычной поэзии сочинения закономерна. Будучи правоверными мусульманами, Караханиды могли одобрить такое произведение, где излагались бы идеи, полезные для тюркской династии, выступавшей в качестве властителя Мавераннахра. В то же время именно такое произведение и мог создать автор, эрудиция которого не оставляет сомнений в том, что он был хорошо знаком с литературой арабов и персов, взятой им за образец.
Вступительная часть «Кутадгу Билиг» содержит обязательное для жанра месневи вступление, куда входят прославление Бога и пророка Мухаммада, посвящение правителю и где сообщается о значении книги и о причинах ее написания. Отличительная черта композиции «Кутадгу Билиг» - включение в месневи более 200 четверостиший типа рубаи, а ее заключительные главы написаны в форме касыд. Таким образом, первое в истории тюркоязычной классической поэзии сочинение включало в себя несколько жанров арабской и персидской поэзии, которые в дальнейшем у тюрков оформились в законченные и обособленные литературные жанры. Принято считать, что с поэмы «Кутадгу Билиг» начинается история классической тюркоязычной поэзии.
Среди прочих памятников тюркоязычной литературы данного периода можно назвать поэму Ахмеда Югнеки «Подарок истин» (Хибат ал-хакаик), которая датируется приблизительно Х1-Х11 вв. (а возможно и более ранним временем), а также «Огуз-намэ» («Легенда об Огуз-хане»), представляющая собой записанный текст легенды о происхождении огу-зов. Этот текст относят ко времени существования огузского государства на Сыр-Дарье, то есть к периоду УШ-Х вв.
В ряду важнейших литературных и фольклорных тюркских текстов наряду с орхонскими памятниками рунического письма, «Легендой об Огуз-хане» («Огуз-намэ»), можно назвать сказания единственного у тюр-ков-огузов книжного эпоса «Китаб-и дедем Коркут» («Книга моего деда Коркута»).
В конце VIII в. огузы - объединение тюркских племен - обитали в низовьях Сыр-Дарьи и на побережье Аральского моря, постепенно продвинувшись туда из Южной Сибири и двигаясь далее на запад вплоть до Каспийского моря. Как подчеркивают многие средневековые арабские историки, огузы не были однородны по своему составу, и по языку. Уже в Средней Азии кочевые племена огузов смешивались с другими тюркскими племенами и ираноязычными народами. На западе они вели войны с хазарами и волжскими булгарами. В X в. могущество огузов возросло, их кочевья охватывали значительные территории в Северном Туркменистане и Юго-Западном Казахстане, которые носили соответствующее название -«гузские степи» (перс. дешт-и гузан). Именно в это время, в результате раздора между различными племенами, входившими в объединение огуз-ских племен, усилилась группа под предводительством Сельджука, принявшего ислам. Эти огузские племена начали свое продвижение на запад через Закавказье, Иран и Малую Азию в первой половине XI в. и внесли основной вклад в этногенез современных турок и азербайджанцев. Другая часть огузских племен осталась в Средней Азии в Приаралье и в дальнейшем послужила этническим субстратом туркмен и в какой-то степени узбеков. Примерно к этому же времени исследователи относят сложение и циклизацию некоторых сказаний, позднее вошедших в состав «Книги моего деда Коркута», о чем косвенно свидетельствует и «век Коркута», легендарное время, упомянутое в эпосе, соответствующее К-Х вв.
Сопоставление эпического текста «Китаб-и дедем Коркут» с другими образцами тюркской литературы, в частности, с древнетюркскими памятниками, вполне обосновано: «Сравнение древнетюркских поэм с героическими эпосами тюркских народов позволяет проследить эволюцию поэтических форм, а также их закономерную трансформацию. Если в хакасском, тувинском и якутском фольклоре обнаруживаемые нами явления древнетюркского стиха получили свое предельное выражение, то в киргизском эпосе Манас те же явления... видоизменились под воздействием арабо-персидской литературы. Наиболее сильным это влияние оказа-
лось в среднеазиатских эпосах Алпамыш и Кёроглы. Однако и в них обнаруживается определенная связь с древнетюркской поэзией»18. Также И.В. Стеблева писала, что «ближе всего к поэмам эпохи рунического стиха находятся, пожалуй, стихотворные тексты из «Китаб-и дедем Коркут», которые дошли до нас в литературной обработке XV в., а не более поздней редакции»19.
Несмотря на то, что сказания о подвигах огузских богатырей были записаны, в «Книге моего деда Коркута» повсеместно встречаются выражения, которые, будучи по сути обращениями сказителя-озана к своей аудитории, прямо указывают на некогда сугубо устный характер бытования эпоса: Goreltim Напит пе soyladi («Посмотрим, хан мой, что он сказал» или: «Послушаем, что он рассказывал»), С большой долей вероятности можно утверждать, что в тексте этого памятника сохранены фрагменты, восходящие к древней устной тюркской традиции. К подобным фрагментам прежде всего можно отнести пословицы и поговорки, часто встречающиеся в эпосе: «Нога коня хрома, язык певца проворен», «У кого есть ребра, тот поднимается, у кого есть хрящи, тот вырастает» (X, Песнь о Секреке, сыне Ушун-Коджи) «Один в поле джигит витязем не станет; дно пустого сосуда крепким не станет» (IX, Песнь об Амране, сыне Бекиля).
Несмотря на то, что вопрос о фольклорном характере тюркских рунических памятников остается спорным, преемственность ряда литературных форм, бытующих в древнетюркских памятниках, в тюркской литературе и фольклоре более позднего времени, трудно отрицать.
Примечания
1 Стеблева И.В. Жизнь и литература доисламских тюрков. М., 2007.
2 Там же.
3 Неклюдов С.Ю. Традиции устной и книжной культуры: соотношение и типология // Славянские этюды. Сборник к юбилею С.М. Толстой. М., 1999. С. 289-297.
4 Там же.
5 Книга моего деда Коркута. Огузский героический эпос. Пер. акад. В.В. Бартольда. Изд. подготовили В.М. Жирмунский, А.Н.Кононов. М.; Л., 1962 (серия Литературные памятники).
6 См.: Малое С.Е. Памятники древнетюркской письменности. М.; Л., 1951; Orkun Н.М. Eski Тык yazltlarl. Ankara, 1987.
7 Щербак A.M. (пер. и коммент.). Огуз-наме. Мухаббат-наме. Памятники древнеуйгурской и староузбекской письменности. М., 1959.
8 См. например, в цикле турецких эпических сказаний о Кёр-оглу:
«О ком теперь пойдет Haberi nerden verek?
речь?» Gel haberi nerden verek?
«Позвольте мне повести Ge! haberi Kdroglu'ndan
рассказ о Кёр-оглу». verelim.
9 Ba§gozI. The Tale-Singer and His Audience // Turkish Folklore and Oral Literature. Selected Essays of Ilhan Ba§goz. Bloomington: Indiana University, 1998. P. 146.
10 Кляшторный С.Г. Эпические сюжеты в древнетюркских рунических памятниках // Кляшторный С.Г. Памятники древнетюркской письменности и этнокультурная история Центральной Азии. СПб., 2006. С. 269-290.
11 Bombaci A. Histoire de la littfirature turque. P., 1968.
12 Кляшторный С.Г. Указ. соч.
13 Там же.
14 В целом древнеуйгурские памятники принято разделять на манихейские, мусульманские и буддийские, согласно их содержанию; Тугушева Л.Ю. Поэтические памятники древних уйгуров // Тюркологический сборник. 1972. М., 1973. С. 237.
15 Arat R.R. Eski Turk §iiri. Ankara: TTK basimevi, 1991.
16 Тугушева Л.Ю. Указ. соч. С. 237.
17 Малое С.Е. Указ. соч. С. 220.
18 Стеблева ИВ. Поэзия тюрков VI—VIII вв. М., 1965. С. 64-65.
19 Там же.
