CC BY
73
Н.Г. Бирюков
КОНЦЕПТЫ НАЦИОНАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЫ: ФАКТЫ БЫТИЯ И СОЗНАНИЯ В РАЗНЫХ ЯЗЫКАХ
Статья посвящена вопросам языковой фиксации культурно значимых характеристик бытия. Концепт понимается как единица сознания индивидуума, идеальной сущности, которой человек оперирует в процессе мышления и которая отражает содержание опыта и знаний субъекта. Разные языки по-разному концептуализируют действительность. Концепт «юмор» относится к концептам со значительной национальной спецификой. Юмор обладает включенностью в контекст культуры и соотносится с одной из самых сложных категорий эстетики - с категорией комического.
Ключевые слова: общество, юмор, концепт, национальная специфика, культура.
Подход к концепту как к единице сознания индивидуума, идеальной сущности, которой человек оперирует в процессе мышления и которая отражает содержание опыта и знаний субъекта, делает естественным предположение о том, что в современных языках по-разному концептуализируется действительность.
Ряд исследователей полагают, что концепт национальной культуры существует как факт только в том случае, когда при переводе на другой язык не оказывается его дословного эквивалента [12, с. 80-85].
Специфика концепта «юмор» в русской лингвокультуре обусловлена исторически. Известно, что православие, в отличие от западного христианства, считает смех грехом. Русские святые не могли шутить и смеяться (если только не были юродивыми, как Василий Блаженный). Веселятся, по представлению православной церкви, дьявол и нечистая сила. С. С. Аверинцев утверждает, что в Европе смех был укрощен, введен в систему, там смеяться было можно и даже нужно (поскольку смеялись даже святые), а в Росси смех был стихиен и безоговорочно опасен [2, с. 342-343]. Русские люди по натуре склонны тянуться к дьяволу -преступать, кощунствовать и смеяться, а подобный запрет православной церкви действует благотворно и охранительно.
Впрочем, некое зло усматривают в смехе и первые его теоретики - Платон и Аристотель. В религиозной средневековой традиции «смехотворство» почти единодушно причисляется к разряду грехов. В Новое время против «бездумного» смеха предостерегали многие мыслители - Т. Гоббс, Ш. Монтескье и др. Традиция Демокрита и Лукиана, Рабле и Вольтера, напротив, предлагает трактовку смеха как явления, открыто противостоящего злу.
Номинация «анекдот» заимствована в ХУШ в. из французского языка. Французское anecdote восходит к греческому anekdotos, буквально обозначающему «неизданные» (произведения, рассказы).
В России анекдот как жанр утвердился к концу ХУШ в. под влиянием европейской (в основном французской) традиции, а также, впитав национальный опыт, он стал ориентироваться на светскую культуру общения. Расцвет жанра пришелся на пушкинскую эпоху, когда окончательно сложились его внутренние законы, репертуар, традиции, круг рассказчиков. Анекдот в России Х1Х в. - это «салонный жанр», а народ, как правило, создавал свои комические повествования, сюжеты которых тесно переплетались с фольклором. Однако в общем процессе демократизации и снижения элитарной культуры
старый, европейский по своему происхождению, изысканный и шутливо-нравоучительный литературный анекдот популяризируется, становится массовым общенародным достоянием, претерпевая при этом существенное жанровое перерождение: он становится преимущественно устным, стереотипным и лаконичным по форме, но более разнообразным по тематике. Можно сказать, что анекдот как жанр городской речи в русскую языковую культуру и действительность пришел «сверху», т.е. его породила культурная элита.
Социально-критическое содержание в современном понимании анекдот приобрел к концу Х1Х - началу ХХ вв. Именно в эти годы «размеренные тона анекдота сменились остро диалогичными (предвестники так называемых армянских анекдотов): - Какой крепости чаю прикажете? - Только не Петропавловской! - И не Шлиссельбургской!» [5, с. 256].
Однако временем оформления и массового распространения анекдота в его новом понимании как жанра городского фольклора и произведения преимущественно устной речи следует считать установление тоталитарного режима в Советском Союзе, послужившего сильнейшим стимулом для развития этого уникального явления. На протяжении семидесяти лет существования тоталитарного государства анекдот был своего рода клапаном, позволившим хотя бы частично ослабить идеологический пресс, давая выход стихийному протесту народных масс.
Анекдот не только свидетельствовал о противодействии официальной культуре, но и был индикатором роста напряженности в некоторых социальных группах. Многие качества анекдота советского времени обусловлены отсутствием демократических свобод в обществе. В сталинские времена рассказчику анекдота грозило до десяти лет лагерей по ст. 58 Уголовного кодекса («за антисоветскую агитацию и пропаганду»). В хрущевский и брежневский периоды анекдот мог «обойтись» в три года тюрьмы «за распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй». Недаром анекдотчик словарями толкуется следующим образом: «Лицо, отбывающее срок за рассказ анекдотов, признанных следователем контрреволюционными и антисоветскими. Ср. иллюстрацию:
- Знаешь анекдот?
- А ты знаешь, кем построен Беломорканал?
- Нет.
- Анекдотчиками».
В тоталитарном обществе власти видят в анекдоте разрушительную силу, поскольку вызываемый ими смех подрывает идеологию, выполняющую интегративные функции. Серьезность и сопутствующий ей страх несовместимы со смехом - таково кредо любой авторитарной власти. Для нее позволить смеяться над собой - значит признать свою несостоятельность. Именно поэтому, по правдоподобным рассказам очевидцев, правый берег Беломоро-Балтийского канала обустраивали рассказчики анекдотов, а левый - их слушатели [5, с. 487].
Сформировалась особая тематическая группа анекдотов - истории о рассказывании анекдотов. Например: Судья выходит из зала после окончания процесса и заливается смехом. Его встречает коллега и спрашивает:
- Ты чего так смеешься?
- Да только что анекдот услышал - не могу удержаться, смех разбирает!
- Так расскажи!
- Ты что! Я за него только что пять лет дал!
В определенном смысле юмор компенсировал отсутствие возможных свобод. Не случайно поэтому большинство городских анекдотов советского времени имели политическую окраску. И, конечно же, главным производителем, анонимным автором анекдотов была интеллигенция.
В СССР сформировался особый официальный общественно-политический дискурс (новояз, «деревянный» язык, тоталитарный язык). В аксиологическом плане ему противостоял анекдот, часто выступающий как карикатура «новояза». Анекдот советского времени «как бы исправляет мифологемы власти» [11, с. 17]. Г.Г. Хазагеров отмечает, что «знаменитые анекдоты о Чапаеве были сигналом того, что страна сплошного среднего образования больше не хочет отождествлять себя с необразованными революционерами-самородками» [17, с. 11]. В.И. Карасик между тем утверждает, что поскольку тексты анекдотов являются прецедентными, т.е. известными большинству носителей данной культуры, то в случае, если на них распространяется закон «карнавализации ценностей» (по М.М. Бахтину) - сакральное непременно переворачивается в профанное через осмеяние [7, с. 310]. «Осмеяние является наиболее естественной формой проверки жизненности той или иной официальной ценности» [7, с. 310].
Анекдот выполняет функцию, связанную с механизмом снятия оппозиций. Отечественная культура выстроена на взаимопротиворечивых основаниях, и сколько-нибудь устойчивая система приоритетов, соотносящая эти основания друг с другом, отсутствует. Исследователи отмечают особую роль анекдота в построении антитоталитарного языка как механизма языковой самообороны [10].
А. С. Ахиезер отмечает: «Социокультурные функции идеологии - обеспечение культурных предпосылок для воспроизводства каждой личностью интеграции общества. Но одновременно идеология может лишь серьезно относиться к массовому сознанию, включая и то, что в нем с точки зрения идеологии несерьезно, т.е. смеховую культуру. Ее признание неизбежно и одновременно смертельно опасно для идеологии, тщательно скрывающей тайну, т.к. именно смех - важнейший фактор ее разоблачения» [3, с. 334].
Анекдот советского времени очень точно отображал все значимые общественные изменения, ибо был рожден не конъюнктурой, а жизнью.
Официальное советское искусство стремилось поставить смех на службу собственным целям. Сатире в данный период была отведена роль конструктивной критики. «Наш сатирик говорит своему строю "за", его "против" адресовано явлениям, которые находятся в конфликте с обществом» [4, с. 30]. Но и в этой роли сатира далеко не всегда могла угодить власть предержащим, о чем свидетельствуют, например, обвинения в «смехачестве», адресованные И. Ильфу и Е. Петрову («смехачество» - это смех там, где, по мнению официоза, возможен только гнев).
Чем более навязчивой становилась советская пропаганда, тем в большей степени она вызывала реакцию, обратную желаемой. Как отмечает Г.Г. Почепцов, «анекдот - это антипод ритуализованной действительности, это реакция на определенную "кастрацию действительности", в которой разрешены только строго очерченные действия по заранее согласованному плану. Тогда остальным действиям приходится реализовываться в виде анекдотов. Ведь для восхваления Л. Брежнева не нужен был именно этот канал, для этого были открыты все другие» [14, с. 79].
Система русского анекдота представляет собой «субдискурс, функционирующий на фоне и в рамках общественного супердискурса» [11, с. 7], с которым он связан причинно-следственными отношениями, характер которых существенно изменился в постсоветское время.
А.В. Дмитриев и А.А. Сычев полагают, что выход из «подполья», столь важный для расширения известности анекдота, привел к его упадку [5, с. 259]. «По-видимому, гласность пока не на руку городскому фольклору. Культурный канал расширился, все читают журналы и ходят на демонстрации. Вероятно, всему свое время» [15, с. 103]. В «Правде» от 5 декабря 1991 года был опубликован анекдот (с указанием на время его «расцвета»): «Анекдот
семидесятых годов. Возвращается с партийного форума житель Чукотки. Окружили его, спрашивают: Ну, как там, рассказывай.
- Однако очень хорошо. Везде лозунги, призывы. Один запомнился: "Все для человека, все во имя человека!". И не поверите, однако, я видел этого человека! Он сидел в президиуме и даже сделал главный доклад».
Очевидно, публикация анекдота, высмеивающего партийные лозунги в главной партийной газете, означает и то, что факты, на которые обращалось внимание, - уже прошлое (с которым человечество, как известно, расстается, смеясь), и то, что анекдот утрачивает свою остроту.
Г. Г. Хазагеров, напротив, считает, что постсоветская эпоха никак не отразилась на судьбе народного юмора, что бескупюрная публикация анекдотов не подействовала на жанр ни охлаждающе, ни стимулирующе, а все новые явления жизни были осмеяны так же, как и старые [17, с. 11]. Действительно, всеобщее осмеяние политических лидеров и политического пессимизма столь же характерно как для современных, так и советских анекдотов, например: «- Почему Лужков ходит в кепке?
- Да на нем шапка горит».
Постсоветский смех постепенно перешел из сферы реального диалога, узкогрупповой коммуникации в область массовой культуры.
Информационный поток, обрушившийся на потребителя масс-медиа, создает впечатляющую «индустрию смеха»: почти обязательные рубрики типа «анекдот в номер» в прессе и др. «Масс-медиа» действуют по законам риторики, согласно которым с увеличением числа слушателей (зрителей) упрощается речь. Миллионные аудитории предполагают предельное упрощение, граничащее с отсутствием мысли. Насаждение посредственности, отсутствие вкуса - признак большинства постсоветских юмористических программ, кино- и телефильмов. В жизни укореняются новые, упрощенные стандарты юмора» [5, с. 111]. Это в полной мере относится и к жанру анекдота. В.И. Новиков воспроизвел высказывание М.В. Панова о различии остроумия и балагурства: остроумие доступно немногим (и притом талантливым), балагурство - всем [13, с. 366].
Современный анекдот и в наши дни остается единственным в ХХ в. продуктивным жанром городского фольклора. В отличие от многих других живых фольклорных текстов, городской анекдот регулярно, систематически и в немалых количествах воспроизводится, откликаясь на все более или менее значимые события в стране и за ее пределами: так, в течение 1990-х годов последовательно появлялись серийные анекдоты о компьютерах, пейджерах, многочисленные анекдотические истории о «новых русских». Многие сайты российского Интернета завели даже специальные рубрики: «новый», «последний» или «лучший» анекдот.
Будучи текстом живой устной речи, анекдот рождается, становится популярным, стареет и умирает. Юмор вообще и анекдот в частности связаны с такой категорией, как «мода». Понятие моды обусловлено феноменом, который описал В.Г. Костомаров, - языковым вкусом эпохи, т.е. обусловлено вкусовыми предпочтениями носителей языка. «Меняющиеся представления о правильном и эффективном использовании языка, доводимое порой до абсурда, можно обозначить словом "мода". Мода есть крайнее проявление вкуса, более индивидуальное, быстро проходящее, бросающееся в глаза и обычно вызывающее раздражение у старшей и консервативной части общества. Речевая мода, видимо, более прямолинейно связана с модой в других областях жизни» [8, с. 20].
Модным и престижным словесное выражение становится только тогда, когда оно обозначает мир предметов, имеющих в глазах носителей языка значительную ценность. Понятие «ценностная предметность» отражает социально-культурный характер всех без исключения предметов, вовлеченных в орбиту практической деятельности людей.
Ценностная предметность - это функция предметов в их общественном бытии. Мир ценностной предметности - это мир общественного бытия, созданный по меркам социально-культурных потребностей человека. «Ценностная предметность - это особое измерение действительности, когда на задний план отступают все чувственно воспринимаемые свойства вещей и остается лишь их общественное содержание, их социально-культурная функция в системе общественных отношений» [6, с. 221].
Произведения Аристофана как источник комического вряд ли могут заинтересовать кого-либо, кроме специалистов. Даже популярные в течение десятилетий анекдоты уходят из активного употребления. Устаревают даже целые серии анекдотов (например, о дистрофиках, о майоре Пронине, о Кашпировском, «армянское радио»). В массовом речевом обиходе утвердилось даже шутливое понятие анекдот с бородой - старый, много раз слышанный анекдот, неудачно предлагаемый рассказчиком. Э. Рязанов отмечает, что «смертность» относится не только к анекдоту, но вообще к комедийному жанру. Однако «король анекдота» - социально-политический анекдот - умирает быстрее всех. «Стоит только измениться условиям жизни... и то, что казалось смешным вчера, становится ныне непонятным, а следовательно, и не веселящим», - считает Э. Рязанов [1, с. 3-4].
Трактовка взаимоотношения моды и юмора помогает постичь природу последнего. Роли участников в процессе «модной» коммуникации (производители, потребители, распространители) различны. Производители (творцы, изготовители) могут преднамеренно или непреднамеренно творить модный стандарт. В современной России, очевидно, можно констатировать моду на юмор вообще и на анекдот в частности.
Итак, анекдот - это уникальное, чрезвычайно развитое и продуктивное явление национальной русской культуры, имеющее собственную номинацию и собственные типологические черты: стереотипы формы, содержания и коммуникативного назначения. Анекдот - особый жанр устной речи, порожденный элитарной культурой интеллигенции, поддержанный традиционной культурой и ставший массовым проявлением современного городского фольклора в России. Э. Лендван [11, с. 7] полагает, что анекдот - это уникальный жанр с подвижной многоярусной системой. Ведущий содержательный мотив анекдота -пародия, в этом его основная жанровая функция - пародирование официальной культуры во всех ее проявлениях. Поэтому события, происходящие в современном городском анекдоте, оказываются не просто вымышленными, фантастическими, а преднамеренно смеховыми, ироническими, шутливыми или насмешливыми имитациями самых разных, практически любых реалий общественной жизни. Этим анекдот как жанр устной речи и как фольклорное произведение отличается от литературного анекдота, фиксировавшего в письменных текстах реальные комические события поучительного и назидательного характера. В современном городском анекдоте совершенно иная коммуникативная установка: любые события и реалии общественной или частной жизни подаются в заведомо «перевернутом», пародийном ракурсе шутливого общественного вызова, антикультурной провокации. Пародийность как ключевой содержательный стереотип анекдота определяет все остальные его жанровые признаки, обеспечивающие комический эффект пародии.
Литература
1. Рязанов Э. Антология мирового анекдота. К вам мой попугай не залетал? Социально-политический анекдот. Киев-М.: Довира-Собеседник, 1995.
2. Аверинцев С. С. Бахтин и русское отношение к смеху // От мифа к литературе. М., 1993.
3. Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. М., 1991. Т. 3.
4. Вулис А. В лаборатории смеха. М.: Художественная литература, 1966.
5. Дмитриев А.В., Сычев А. А. Смех: Социофилософский анализ. М.: Альфа-М, 2005.
6. Жоль К.К. Язык как практическое сознание. К.: Вища школа, 1990.
7. Карасик В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. М.: Гнозис, 2004.
8. Костомаров В.Г. Языковой вкус эпохи. Из наблюдений над речевой практикой масс-медиа. СПб.: Златоуст, 1999.
9. Костомаров В.Г. Наш язык в действии. Очерки современной русской стилистики. М.: Гардарики, 2005.
10. Купина Н.А. Тоталитарный язык: словарь и речевые реакции. Екатеринбург; Пермь, 1995.
11. Лендван Э. Прагмалингвистические механизмы современного русского анекдота: Автореф. дис. ... д-ра филол. наук. М., 2001.
12. Нерознак В.П. От концепта к слову: к проблеме филологического концептуализма // Вопросы филологии и методики преподавания иностранных языков. Омск, 1998.
13. Новиков В.И. Две заметки о феномене М.В.П. // Жизнь языка: Сборник к 80-летию М.В. Панова. М.: Языки славянской культуры, 2001.
14. Почепцов Г.Г. История русской семиотики до и после 1917 года. М., 1998.
15. Почепцов Г.Г. Теория коммуникации. М.: Центр, 1998.
16. Руднев В.П. Прагматика анекдота // Даугава. 1990. № 6.
17. Хазагеров Г.Г. Система убеждающей речи как гомеостаз: ораторика, гомилетика, дидактика, символика // Социологический журнал. 2001. № 3.
