CC BY
7
Бауаев К. К. Контракционный рефрен и реформа образного представления в балкарской поэзии (конец 60-х — 70-е годы XX века) / К. К. Бауаев // Научный диалог. — 2016. — № 7 (55). — С. 125—135.
ERIHJMP
Журнал включен в Перечень ВАК
и I к I С н' s
PERKXMCALS DIRECIORV.-
УДК 82.09(470.6)
Контракционный рефрен и реформа образного представления в балкарской поэзии (конец 60-х — 70-е годы XX века)
© Бауаев Казим Каллетович (2016), кандидат филологических наук, доцент кафедры русской и зарубежной литератур, Федеральное бюджетное образовательное учреждение высшего образование «Кабардино-Балкарский государственный университет им. X. Б. Бербекова» (Нальчик, Россия), [email protected].
Рассматривается вопрос модернизации традиционного для национальной литературы «материализованного» образа. Уделяется внимание тому, что к концу 60-х годов XX века балкарская поэзия остро нуждалась в создании новых образных форм, которые могли бы обеспечить её органичное вхождение и адаптацию к изменившейся информационной среде. Автор останавливается на том, что повышение коммуникативного качества и информационной мобильности национального стиха могло иметь место лишь с повышением роли и значения денотативных выражений балкарских поэтических текстов, насыщения его условно-обобщенными презентациями. Актуальность исследования обусловлена тем, что значительная часть содержания данной проблемы локализована на уровне норм и моделей апперцепции, в свою очередь однозначно коррелирующих с повседневными витальными практиками, с навыками, обеспечивающими жизненные, насущные потребности того или иного народа. Показано, что одним из основных инструментов перевода сенсорно значимого представления в рационально-понятийную сферу стала особая семантико-синтаксическая конструкция — «контракционный» («стянутый») рефрен. Его использование в поэтических текстах позволило добиться апперцептивного равноправия денотативных и сензитивных составляющих образа. Автор статьи обращается к творчеству А. Кулиева, А. Байзуллаева. Доказано, что изменявшийся рефрен можно оценивать как переходную структуру на пути к созданию условно-символического фонда в балкарской поэтической традиции.
Ключевые слова: рефрен; стяжение; апперцептивный; символьный; денотативный; когнитивная валентность.
1. Введение
Процесс адаптации к расширявшемуся объектному миру в 60-х годах прошлого века проходили все так называемые «новописьменные» лите-
ратуры. Однако в большинстве случаев критика определяла это глубоко внутреннее явление, обусловленное эволюцией аутентичной поэтической традиции, внешним донорным воздействием русской культуры [Турков, 1968, с. 190—192]. Между тем гносеологическая функция лирического переживания предполагает наличие различных механизмов отражения и различных его типов [Толгуров, 2004, с. 45].
Если советская русскоязычная поэзия, семь десятилетий фиксировавшая окружающее с помощью конвенциональной символики и художественных эвфемизмов, нуждалась в усиленном восполнении своего «чувственного» образного фонда, то в балкарском поэтическом мышлении наблюдался дефицит условных единиц, и стремление национальных авторов к их массированному использованию в эволюционном смысле абсолютно тождественно поиску сензитивов русскими поэтами. Повышенная сензи-тивность балкарской образности снижала их когнитивную валентность, что, в конце концов, могло привести к изоляции национального эстетического и культурного контента в общем информационном поле советской литературы [хабермас, 1995, с. 90—91].
2. Методика
В техническом, точнее, в нарративном плане значительная доля изменений семантики традиционных балкарских поэтических представлений заключалась в постепенном дистанцировании когнитивного центра стихотворения от рассматриваемого объекта. В этих случаях последний, изначально предлагаемый читателю в виде «вещного», материального предмета или явления, в ходе развития алгоритма лирического переживания трансформировался в понятийное выражение. Как мы уже указывали выше, это могло быть дистанцирование прямое — отдаление точки наблюдения от изображаемого, также обычны были отходы темпорального плана — начальное актуальное описание осмысливалось как лежащее за неким временным барьером и вторично изображалось из нового «сейчас» лирического «я» автора. Понятно, что и пространственная отдаленность, и хронологическая предполагали вторичную подачу объекта в стихе уже вне его физического содержания, с преимуществом обобщенно-символических смыслов и ассоциаций.
Обе эти разновидности особенно широко использовались К. Кулиевым, кроме того, у него мы сталкиваемся со своеобразными «гибридными» матрицами поэтического переживания, в которых хронологическое и пространственное «отстранение» совмещалось: Горы, остаться без вас (отделиться от вас), // Остаться, не видя вас, // Кто же захочет это-
го — исчезнуть, // Чтобы не мочь видеть ваши снега? //Ах, горы! [Кулиев, 1975, с. 168] — как мы видим, первая часть цитаты представляет собой пространственный дескриптив, содержащий прямые указания на линейную протяженность. Второй семантический период также связан с горами как единственным наблюдаемым объектом, однако координаты их осмысления на сей раз строго темпоральны — линейное отдаление от гор приходит к логическому завершению и по преодолению какого-то предела означает смерть субъекта («исчезнуть»), то есть абсолютное хронологическое отдаление. В оригинале, кстати, ситуация характеризуется с помощью устойчивого языкового оборота думпболургъа, дословно означающего «превратиться в думп». В современном балкарском языке резкое прекращение существования, нахождения в каком-либо месте, восходящее, по всей видимости, к смыслу общетюркского корня -дум-, означающего каплю, влагу, испарения [Севортян, 1980, с. 294—295].
Цель этого довольно сложного перехода от пространственных к временным описаниям — изменение информационного содержания называемого объекта — гор. Горы, упоминаемые автором в первых строках, представлены как реальный природный объект, пусть даже лишенный детализации. В последней строке горы — культурный мим, не имеющий материального наполнения, но зато несущий в себе широкий круг ассоциаций и смыслов, скрепленных в едином эмоционально-мнемоническом топосе Родины. Главное, чего добивается Кулиев, — разве-ществление объекта, перенос его из сферы сензитивной рефлексии в условно-понятийную. Коротко говоря, автор замещает физическое содержание номинатива непосредственным переживанием, и в этом смысле междометное наращение образа совершенно оправданно и закономерно («Ах, горы!»).
У представителей новой волны национальных авторов — в их подавляющем большинстве — эволюция информационного содержания образных структур происходила по более упрощенным схемам, предполагавшим, как правило, дифференцированный подход к семантике смыслонесущих конструкций и ориентированный на развитие какого-то определенного направления поэтического отражения. Несмотря на достаточно рано проявившуюся характерность индивидуальных стилей целого ряда балкарских авторов, многие из них в плане лирической наррации продолжительное время оставались в рамках тех рецептивных конструкций, которые были разработаны и впервые применены К. Кулиевым. Это сохранило монолитность поэтической традиции балкарского народа, оградило её от ненужного и зачастую неестественного дробления, опасность которого особенно
возрастает в периоды «ветвления» единых национальных школ художественной словесности [Лихачев, 1987, с. 430].
Поэтому значительный пласт текстов конца 60-х — середины 70-х годов напрямую восходил к кулиевским образным и синтаксическим конструкциям вплоть до непосредственного дублирования схемы, в которой постепенный переход от чувственно-пластического выражения обрамляется и акцентируется формальным рефреном с переменной семантикой. Изменявшийся рефрен можно оценивать как переходную структуру на пути к созданию условно-символического фонда в балкарской поэтической традиции.
Дальнейшее развитие — в наиболее иллюстративном и законченном виде — схема циклической (рефренной) трансформации семантики образа нашла в творчестве самого неоцененного балкарского поэта Али Локма-новича Байзуллаева. Его поэзия во всех составляющих, начиная с формальных признаков и заканчивая общей философией, требует отдельного и весьма объемного исследования, но мы в рамках рассматриваемой темы коснемся лишь тех приёмов обобщения образа и перевода апперцептивных моделей в плоскость условно-символического представления, которые во многом определяли индивидуальный стиль писателя.
Сразу следует сказать, что мышление А. Байзуллаева, по всей видимости, изначально тяготело к повышенной сензитивности, и, с этой точки зрения, он может считаться ближайшим последователем К. Кулиева, наиболее полно сохранившим в своих текстах качество материализованного ощущения, пластичности и физической наполненности слова. Быть может, поэтому его внутренне не удовлетворяло пошаговое, постепенное изменение семантики образа, имевшее место в разработанных Кулиевым конструкциях. Текстуальная «длительность» периодов, разделяющих постоянные элементы рефрена, приводила к тому, что итоговое содержание таковых полностью освобождалось от чувственной, сенсорной информации: Сегодня, как встарь, падает (идёт) снег, // Падает (идёт), но он растает ... // ... Что молодым и живущим (живым) зима и снег?.. // ... Снег идёт по всему миру (по ширине мирозданья), // Падает (идёт), но он растает ... [Кулиев, 1996, с. 152] — хронологическая адресация «как встарь» придает некую толику условности и первому рефрену, но, как мы можем видеть, заключительное его значение уже сугубо символически-обобщенное.
Такая норма презентации поэтического объекта была чужда А. Бай-зуллаеву, хотя изредка и использовалась им. Он стремился к сохранению сензитивности образа, но не мог игнорировать и коммуникативное каче-
ство поэтического высказывания, необходимое в непрерывно расширяющемся информационном поле конца 60-х — середины 70-х годов. Поэтому приём рефренного изменения семантики образа был, в конце концов, вытеснен из его текстов более компактной формой: Цветёт абрикосовое дерево, // Цветёт белым-наибелейшим // Одна девушка играет на гармони, //Играет бело-наибелейше [Байзуллаев, 1971, с. 33] — апперцептивная новация Байзуллаева очевидна: своеобразная контракция текстового пространства, в результате которой возникает особая, эволюционировавшая форма параллелизма, причём его внутренние предикативные отношения, во-первых, сохраняют мультирецептивный характер параллелизма классического вида и охватывают описываемый объект с различных сторон [Ме-летинский, 1968, с. 54], а во-вторых, меняют дескриптивный центр конструкции. Легко убедиться, что автора интересует не сопоставление дерева и девушки как активных субъектов действия, а характер этого действия, что, вне всякого сомнения, кардинально отличается от отношений обычного параллелизма.
С другой стороны, контракционное представление рефрена в границах одной строфы, не даёт возможности окончательного вытеснения из определения белый-наибелейший сенсорной информации, даже в повторном его употреблении, и как раз данный пример доказывает, что Байзуллаев осознанно добивается такого эффекта. Дело в том, что в оригинале употреблено устойчивое сочетание чиммакъ-акъ, в балкарском языке имеющее некоторую физиологическую нагрузку с учётом значения усиливающей препозитивной частицы чим [Неделяев, 1969, с. 146], оно имеет буквальный перевод «очень белый белый», в котором второе прилагательное выступает в качестве адъектива. Это придаёт ему некоторое отличие от аналогичного по смыслу русского усилительного повтора «белый-белый» или даже скомпонованного нами «бело-наибелейший», в которых элементы сочетания находятся в равном положении относительно друг друга. Балкарское выражение, благодаря наличию в нем соотношений подчиненности, подразумевает иное визуальное качество — это белый цвет, дающий вполне определенное зрительное ощущение: слепяще белый, белый «до слёз» или на грани этого. Поэтому заключительный элемент повтора Байзуллае-ва, даже данный в составе катахрезы, имеет конкретную физиологическую нагрузку.
В процессе использования этой конструкции наступил момент, когда внешний апеллятивный слой культурных смыслов образа-объекта стал полностью имманентным, и с наступлением этого момента пропадала необходимость векторной обобщающей дешифровки сензитивов. Отныне
тот или иной образ мог подаваться автором как исходное представление с «физической» нагрузкой и затем переходить на условно-понятийный уровень презентации, а мог наблюдаться и инверсивный переход от обобщенного символа к «материализованному» поэтическому объекту: Года проходят мимо, // Забываясь, теряясь. // Прошедшие мимо года — это они, //Звенящие (гудящие) скалы! [Байзуллаев, 1971, с. 16].
Или: ... Парни пели на пирах; //В чёрных (их) глазах — целые вселенные, // Благие матери радовались, // А синие скалы стояли. // (И) вот сегодня умирают старики. //Горюют горские дворы. //Как и раньше стоят горы! //Как и раньше (стоят) синие скалы! [Там же, с. 47].
И можно констатировать, что в конце 60-х — в 70-х годах прошлого века балкарская поэтическая традиция пришла к полному коммутационному равенству различных апперцептивных моделей. Для каждого автора, прошедшего определенный эволюционный барьер, в случае, разумеется, его преодоления, в итоге появилась возможность свободного использования как традиционных сензитивов, так и денотативных конструкций в их новом — благодаря понятийно-символической ассоциативности — коммуникативно эффективном виде. Что видится особенно примечательным — в структурах новой формации «физическое» наполнение образа выступало в комплексе с его рационально-условным содержанием. Таким образом, был осуществлен возврат к специфическим сензитивно насыщенным моделям балкарской поэтической рефлективности, но уже на качественно новом этапе развития. В рамках вновь созданных структур физическое, «материализованное» содержание образа выступало в его замкнутом информационном топосе, границы которого очерчивались контракционным рефреном: Много ли, мало ли дорог пришлось мне пройти, // С тех пор, как впервые качнулась моя колыбель. // Изморозью покрытые липы //По сей день остаются со мною. //Каждый отрезок моей дороги — одна новая буква ... [Гуртуев, 1972, с. 16] — как нельзя более выразительный пример. С. Гуртуев, чьему перу принадлежат эти строки, создал развёрнутый в пространстве и времени образ дороги, реализовав знакомую схему перехода от автологического значения к условно-поэтическому. Однако в пространство между прямой номинацией реального объекта, обогащенной уже существующей традицией художественно-философской интерпретации («дороги, по которым пришлось пройти») и рафинированно условным эвфемизмом («дорога — совокупность букв»), поэт встроил физиологически и сенсорно значимые форманты: «качнувшаяся колыбель» и «изморозью покрытые липы», актуализированные в тексте как буквальные составляющие единого рас-
ширенного образа. Подобное, взаимно интегрированное представление поэтического объекта, когда денотативные и сензитивные компоненты выступают в синтетическом единстве, стало возможным лишь после того, как в поэтическую практику балкарских поэтов вошли новые виды информационных структур и апперцептивных моделей.
«Стяжение» рефрена, ставшее одним из стилеобразующих приёмов А. Байзуллаева, де факто явилось прямым продолжением поэтических практик К. Кулиева. Часто применяемые поэтами в текстах новые типы перцептивной презентации сформировали целые линии трансформации объектной конкретики в символы с развитыми культурно-ассоциативными ореолами. К. Кулиев, А. Байзуллаев, Т. Зумакулова, И. Бабаев — целая плеяда коллег того же поколения и чуть младше выстроили в художественном сознании народа фонд сквозной символики, определившей лицо балкарской поэзии на многие годы вперед. Во многих, даже в большинстве, своих составляющих он не был чисто национальным и принадлежал, скорее, культурному пространству всего Северного Кавказа. От предыдущей структуры они отличались прежде всего генетически: обобщенные символы предыдущей формации не были связаны с рекреационным опытом горцев, их утверждение в эстетическом сознании региона было процессом адаптационным, ассимилятивным.
Теперь же национальные поэты сформулировали нормы обобщенно-символического представления в отношении обширного ряда объектов, вошедших в сферу художественного из непосредственно наблюдаемого окружающего мира, — скала, камень, снег, дождь, река, ручей, летящая птица, клин перелётных птиц, цветущее дерево и многое-многое другое. Повторимся, большинство компонентов этого символического набора не может считаться принадлежностью творчества определенного автора или даже региональной литературы, рассматриваемой в единовременном срезе, например, мотиву летящего клина журавлей, столь характерному для балкарских и карачаевских лириков, аналогичны схожие мотивы практически всех национальных авторских словесных традиций Северного Кавказа, включая, естественно, пронзительную трактовку его Р. Гамзатовым.
Кроме того, следует учитывать, что процессы алгоритмизации и стабилизации тех или иных стандартов художественного отражения не могут быть приписаны какому-то одному поэту — вести разговор возможно лишь в тенденциальном порядке, даже в тех случаях, когда анализируется творчество и эволюционная роль авторов такого масштаба, как К. Кулиев. Ввиду этого определение контракционного, «стянутого» рефрена балкар-
ской поэзии 60-х — 70-х как достижения А. Байзуллаева можно считать условным; рассмотрение его на примере творчества этого поэта обусловлено не столько его несомненным и большим талантом, сколько тем, что в текстах этого автора «стяжение» повтора и трансформация его семантики наблюдалась в наиболее иллюстративной, чётко выраженной форме. Кроме всего прочего, не следует забывать, что последовавшее за первой половиной 70-х годов прошлого века развитие национальной поэтики проходило при непосредственном и весьма значительном, если не сказать решающем, участии Кулиева. Великий балкарский стихотворец продолжал модернизацию своих выразительных структур и эстетических представлений, обогатив к 80-м годам свой арсенал рефлексивных структур всеми морфотипами, использовавшимися в это время в национальной и русской советской поэзии.
При этом национальная специфика норм поэтической апперцепции была полностью сохранена балкарской поэтической традицией. Опыт её развития вполне чётко вписывался в этом смысле в систематизационные категории, намного позже сформулированные Г. Г. Гамзатовым: «Региональная история литератур не может ни заменить историю отдельной национальной литературы, ни исчерпать ее своей системной общностью, ни отменить самостоятельной значимости её» [Гамзатов, 2003, с. 21].
3. Выводы
Есть все основания утверждать, что к началу — середине 70-х годов информационно-выразительный инструментарий балкарской литературы был полностью адаптирован к резким изменениям среды, выразившимся в массированном вторжении в сферу эстетического сознания новых реалий, тем и когнитивных запросов. По всей видимости, это явление, если не в направлении эволюционных движений апперцептивного строя национальных поэтических школ, то в типологическом плане было общим для всех литератур народов Северного Кавказа и национальных литератур СССР в целом. Во всяком случае новый виток развития литературного контекста ознаменовался небывалым дотоле явлением — становлением потока обратного влияния: национальных литератур на русскую [Бикму-хаметов, 1966, с. 34—37]. Ранее это было влияние культурное, часто виртуальное, формируемое в зоне пограничных контактов самими русскими литераторами, теперь же речь шла о прямом проникновении национальных художественных воззрений в ткань русской прозы и поэзии. В первой половине 70-х это был уже вполне заметный и масштабный процесс [Ов-чаренко, 1973, с. 257—258].
Источники
1. Байзуллаев А. Л. Звенящие скалы / А. Л. Байзуллаев // Скалы (на балкарском языке). — Нальчик : Эльбрус, 1971. — С. 16.
2. Байзуллаев А. Л. Скалы / А. Л. Байзуллаев // Скалы (на балкарском языке). — Нальчик : Эльбрус, 1971. — С. 47.
3. Байзуллаев А. Л. Четыре времени года : лето / А. Л. Байзуллаев // Скалы (на балкарском языке). — Нальчик : Эльбрус, 1971. — С. 33.
4. Гуртуев С. С. Дорога / С. С. Гуртуев // Темя (на балкарском языке). — Нальчик : Эльбрус, 1972. — С. 16.
5. Кулиев К. Ш. Горы ... / К. Ш. Кулиев // Вечер (на балкарском языке). — Нальчик : Эльбрус, 1975. — С. 168.
6. Кулиев К. Ш. Лето придёт / К. Ш. Кулиев // Антология балкарской поэзии (на балкарском языке). — Нальчик : Эль-Фа, 1996. — С. 152.
Литература
1. Бикмухаметов Р. Открытие литературы / Р. Бикмухаметов // Вопросы литературы. — № 8. — Москва : Художественная литература, 1966. — С. 32— 53.
2. Гамзатов Г. Г. Двадцатый век как эпоха национальных литератур и региональных литературных общностей / Г. Г. Гамзатов // XX столетие и исторические судьбы национальных художественных культур : традиции, обретения, освоение : Материалы Всероссийской научной конференции. — Махачкала : [б. и.], 2003. — С. 18—25.
3. Древнетюркский словарь / В. М. Неделяев и др. — Ленинград : Наука, 1969. — 677 с.
4. Лихачёв Д. С. Избранные работы : в 3-х т. / Д. С. Лихачев // Человек в литературе Дреней Руси. — Ленинград : Художественная литература. 1987. — Т. III. — 520 с.
5. Мелетинский Е. М. Эдда и ранние формы эпоса / Е. М. Мелетинский. — Москва : Наука, 1968. — 364 с.
6. Овчаренко А. И. Социалистическая литература и современный литературный процесс / А. И. Овчаренко. — Москва : Современник, 1973. — 493 с.
7. Севортян Э. В. Этимологический словарь тюркских языков / Э. В. Севор-тян. — Москва : Наука, 1980. — Т. III. — 395 с.
8. Толгуров Т. З. Эволюция тканевых образных структур в новописьменных поэтических системах Северного Кавказа / Т. З. Толгуров. — Нальчик : Эль-Фа, 2004. — 284 с.
9. Турков А. М. По дорогам и по страницам / А. М. Турков. — Москва : Советский писатель, 1968. — 208 с.
10. Хабермас Ю. Демократия. Разум. Нравственность / Ю. Хабермас. — Москва : ACADEMIA, 1995. — 252 с.
Contractionary Refrain and Reform of Images Representation in Balkar Poetry (Late 1960-ies — 1970-ies)
© Bauayev Kazim Kalletovich (2016), PhD in Philology, associate professor, Department of Russian and Foreign Literature, Kabardino-Balkarian State University named after
Kh. B. Berbekov (Nalchik, Russia), [email protected].
The issue of modernization of a traditional for national literature "materialized" image is covered. Attention is paid to the fact that by the end of the 60-ies of XX century Balkar poetry was in dire need of creating a new figurative forms, which could ensure it an organic occurrence and adaptation to the rapidly changing information environment. The author dwells on the fact that the increase in communication quality and information mobility of the national verse could take place only with increase of the role and importance of denotative expressions in Balkar poetic texts, its saturation by conditionally generalized presentations. The research urgency is caused by the fact that much of the content of this problem is localized at the level of norms and models of apperception, which, in turn, are uniquely correlated with the daily vital practices, with skills providing a vital, immediate needs of these or that people. It is shown that one of the main instruments of translation the touch meaningful representation in rationally-conceptual sphere became a special semantic-syntactic structure — "contractionary" ("pulled") refrain. Its usage in poetic texts allowed to achieve apperception of equality denotative and sensitive components of an image. The author turns to the works by A. Kuliyev, A. Baizullayev. It is proved that changing refrain can be assessed as a transitional structure towards the creation of conditionally-symbolic fund in Balkar poetic tradition.
Key words: refrain; contraction; apperception; symbolic; denotative; cognitive valence.
Materials and resources
Bayzullayev, A. L. 1971. Chetyre vremeni goda: leto. In: Skaly. Nalchik: Elbrus. (In Balkar.).
Bayzullayev, A. L. 1971. Skaly. In: Skaly. Nalchik: Elbrus. (In Balkar.).
Bayzullayev, A. L. 1971. Zvenyashchiye scaly. In: Skaly. Nalchik: Elbrus. (In Balkar.).
Gurtuyev, S. S. 1972. Doroga. In: Temya. Nalchik: Elbrus. (In Balkar.).
Kuliyev, K. Sh. 1975. Gory ... In: Vecher. Nalchik: Elbrus. (In Balkar.).
Kuliyev, K. Sh. 1996. Leto pridet. In: Antologiya balkarskoy poezii. Nalchik: El'-Fa. (In Balkar.).
References
Bikmukhametov, R. 1966. Otkrytiye literatury. Voprosy literatury, 8. Moskva: Khu-dozhestvennaya literatura. 32—53. (In Russ.).
Drevnetyurkskiy slovar'. 1969. Leningrad: Nauka. (In Russ.).
Gamzatov, G. G. 2003. Dvadtsatyy vek kak epokha natsionalnykh literatur i regional-nykh literaturnykh obshchnostey. In: XX stoletiye i istoricheskiye sudby natsionalnykh khudozhestvennykh kultur: traditsii, obreteniya, osvoeniye: ma-
terialy Vserossiyskoy nauchnoy konferentsii. Makhachkala: [b. i.]. 18—25. (In Russ.).
Khabermas, Yu. 1995. Demokratiya. Razum. Nravstvennost'. Moskva: ACADEMIA. (In Russ.).
Likhachev, D. S. 1987. Izbrannyye raboty: v 3-kh t., III. Chelovek v literature Dreney
Rusi. Leningrad: Khudozhestvennaya literatura. (In Russ.). Meletinskiy, E. M. 1968. Edda i ranniye formy eposa. Moskva: Nauka. (In Russ.). Ovcharenko, A. I. 1973. Sotsialisticheskaya literatura i sovremennyy literaturnyy
protsess. Moskva: Sovremennik. (In Russ.). Sevortyan, E. V. 1980. Etimologicheskiy slovar'tyurkskikhyazykov, III. Moskva: Nauka. (In Russ.).
Tolgurov, T. Z. 2004. Evolyutsiya tkanevykh obraznykh struktur v novopismennykhpoet-
icheskikh sistemakh Severnogo Kavkaza. Nalchik: El'-Fa. (In Russ.). Turkov, A. M. 1968. Po dorogam ipo stranitsam. Moskva: Sovetskiy pisatel'. (In Russ.).
