CC BY
125
УДК 82/89 ББК 83.3 (2Рос37)
Чотчаева Марина Юрьевна
кандидат филологических наук г. Карачаевск Chotchaeva Marina Yurievna
Candidate of Philology Karachaevsk
Типология и поэтика карачаево-балкарской «выселенческой» поэзии в оценке национального литературоведения
Typology and Poetics of Karachaevo-Balkar «Evicted Poetry» Through the National Literary Criticism Estimation
В статье рассматривается поэтическое преломление темы депортации карачаево-балкарского народа, проблемы свободы личности в оценке национального литературоведения, делаются выводы о том, что в отечественной культуре сложился эпос выселения со своими достаточно устойчивыми жанровыми признаками.
In the article we examined the poetic refraction of karachaevo - balkar people’s deportation theme and a personal freedom problem through the national literary criticism estimation. We concluded that the epos of eviction with the steady enough genre signs was formed in domestic cultures.
Ключевые слова: поэзия, депортация, свобода, несвобода, жанры,
личность.
Key words: poetry, deportation, freedom, unfreedom, genres, personality.
Исследование Берберова Б.А.-Ю. «Тема народной трагедии и возрождения в карачаево-балкарской поэзии»[1] представляет собой квалифицированное и обстоятельное изучение такого пласта словесности, как "литература выселения", являющегося хранилищем социокультурной памяти. Это позволило «восполнить пробелы в культурной истории балкарцев и карачаевцев и по-новому взглянуть на многие явления и закономерности литературного процесса»[1,2].
По верному замечанию Эфендиева Ф.С., несмотря на тяжелые условия жизни вдали от родных мест, «национальная идея окрыляла и поддерживала дух репрессированных народов, сохраняя национальный оптимизм» [11,233], отразившийся в художественных произведениях, в исторических и мемуарных записях, в дневниках. Так, поэт Кайсын Кулиев в послании к чеченскому поэту сходной с ним судьбы, - Джамалдину Яндиеву, выражая то, что пришлось
пережить высланным народам, писал о дне высылки: «Чернее быть не может дня, потери - больше». [2,112] (Из стихотворения «Не плачь и постарайся, друг...» - 1951 г.) Такие же мысли есть и в другом стихотворении Кулиева «Тень орла» (1956), в котором он пытался художественно осмыслить события высылки и сказать правду о них.
В своих стихах этого периода Кулиев, как отмечает Ф.Эфендиев, «не поучал народ, он сам учился у него, как переносить боль и утраты, оскорбления и унижения». «Если радость придет, радость прими и не гордись, будь достоин ее. Если горе придет, губы сожми и не страшись, будь достоин его» [2,187], (Перевел Н. Гребнев). Эти строки Кулиев написал в 1945 году, в самый первый год жизни в условиях настоящей резервации, когда национальная идея еще крепко жила в подсознании народного духа.
К.Кулиев один из первых обратился к запрещенной теме - теме высылки и жизни на чужбине, бросив вызов времени и не испугавшись тоталитарного режима. В поэме «Завещание», долгое время не переводившейся на русский язык, поэт рассказал не столько о трагической судьбе чегемского крестьянина, сколько о страданиях всего балкарского народа, вынесшего политический геноцид. День высылки пал на 8 Марта.
Пришел не праздник - день пришел бессонный.
Балкарским детям не забыть вовек Холодные и смрадные вагоны И мартовский - в слезах кровавый снег [3,3]
Эти строки взяты из поэмы «Завещание», к написанию которой он приступил в 1946 году. И только в 1990 году она была переведена на русский язык С. Липкиным и впервые напечатана в газете «Кабардино-Балкарская правда» после смерти поэта. Во многих его произведениях 1945-1955 годов, периода пребывания балкарцев на чужбине, звучат мотивы тоски, грусти по родному краю. «В Хуламском ущелье» - одно из таких стихотворений Кулиева, в котором говорится о том, что увидел вчерашний воин, вернувшийся домой и не заставший никого из родных. Прав был писатель Алим Теппеев, когда писал в статье «Плач Харуна», размышляя над поэмой Кулиева «Завещание», что к этому времени поэт, «. уже прошедший войну, не раз истекавший кровью на полях сражений, а потом в двадцать семь лет переживший изгнание -испытание потяжелее, чем Овидий, понимал, что XX век - это век раненых людей. И Харун, ровесник этого века, содержал в себе всю горечь обманутых надежд, все пророческие крахи, удушливую глухоту нравственного тупика” [10,4]. В структуре творческого сознания К.Кулиева трагедия
репрессированных народов нашла воплощение в точной и емкой формулировке: “нес беду на плечах, как обвал”.
Длинная дорога возвращения - это долгих 13 лет, когда “наказанные” народы мечтали о возвращении в родные места. Поэт знал о сокровенных желаниях своих земляков, рассеянных по степям Казахстана, отдаленным районам Сибири, начиная от Архангельской, Иркутской областей до Красноярского края, Салехарда и Сахалина. Душевная рана, нанесенная репрессированным народам, и пережитые ими тогда несчастья и беды не могли не повлиять на национальное сознание, изувеченное культовой идеологией. Носители этнического сознания и мироощущения накануне Великой Победы оказались самыми униженными и оскорбленными, объектом физических и духовных истязаний. Они почувствовали, как говорится, на своей шкуре, что в отношении их попираются общечеловеческие моральные нормы. Ностальгия по отчему краю была естественным чувством каждого человека, оказавшегося на положении спецпереселенца с клеймом предателя. У Кайсына Кулиева она нашла отражение в пронзительных, до боли щемящих строках стихотворения «Родной земле» (1947), когда драматическая судьба репрессированных народов мало кого интересовала. Пагубный Указ гласил, что они «высланы навечно, без права возврата». Горцы Северного Кавказа, лишенные всех гражданских и политических прав, еще продолжали с детской наивностью верить в социальную справедливость, и национальный оптимизм поддерживал их в самые тяжелые времена. Как писал в 1955 году Кайсын Кулиев в стихотворении «Праздник в ауле»:
Все мы - средь трудных, нерадостных дней,
Пусть хоть обида нам горло сжимала, -Верили яростно в братство людей,
В гордый порыв «Интернационала» [4,293]
/Перевел Н. Коржавин/
В конце семидесятых годов во многих стихах Кулиева обостряются эти мотивы: ностальгия и горечь потерь близких людей вдали от родного Чегема. Стихотворение «Зимний день в Чегемском ущелье» датируется 1977 годом и по времени создания к периоду депортации не относится. В другом - «Реквием Саиду Шахмурзе - поэту из Чегема», написанном в это же время, Кулиев снова вспоминает тяжелые дни репрессий, когда умирали люди от голода и их хоронили в братских могилах, затерянных и безымянных:
......................... дорогой мой
Саид, было все. И Кязим наш остался в далеком Краю, хоть и в доброй земле, но - в чужой [5,79] /Перевел Д. Долинский/
Трагическая смерть основоположника балкарской литературы К. Мечиева сохраняется в социальной памяти народа и передается из поколения в поколение.
Сложные и противоречивые социально-политические и духовнонравственные процессы в жизни народов Северного Кавказа в те трагические годы, когда они были оторваны друг от друга, только еще осмысливаются. Некоторые философы утверждают, что выжить целым родам и отдельным людям помог национальный оптимизм, восходящий к идеям личностной свободы. Из документальных материалов книги «Так это было» [9] можно привести бесчисленное множество примеров дружбы и взаимопомощи людей -коренной и иной национальности. Духовной опорой были воспоминания о родном крае: «Как пахнет трава на родимой земле, не в моей позабыть это воле, слышал в дальней дали, в полночной мгле, как шумят мои сосны в Терсколе»[6,220], (Перевел Н. Тихонов). Все писатели-спецпереселенцы были исключены из Союза писателей СССР, однако творческие искания литераторов репрессированных народов не прекратились. Экстремальные условия часто укрепляют человеческий дух, мобилизуют творческие силы, пример тому проза о человеческой несвободе Ф. Достоевского, А.Солженицына,
В.Шаламова.
Ф.Эфендиев верно полагает, что оптимизм национального самосознания питал национальный фольклор, бывший для высланных народов духовной опорой. В домах депортированных народов не было ни книг, ни газет, ни журналов на родном языке; фольклор был исторической памятью ссыльных. Полузабытые, почти стертые из памяти людей подвиги нартов-богатырей вновь обретали вторую реальность, придавая им новую социально-психологическую окраску. Устная литература формировала и укрепляла нравственный облик тех, кто вынужден был жить вдали от родной земли по строгому режиму НКВД. В структуре творческого сознания художников мифы и легенды, устные предания находили отражение в произведениях разного жанра. Писатели-спецпереселенцы по известным причинам не могли писать о том, что их волновало в данный момент, что перенес их народ, поэтому они обратились к далекому прошлому, к фольклору родного народа. Кайсын Кулиев тоже обратился к далеким временам, когда по преданиям жили нартские богатыри,
защитники обездоленных и слабых. Он написал поэмы «Серп» и «Огонь», в которых духовный и эмоциональный мир поэта строится на чисто художественном вымысле, на фольклорном материале, казалось бы, далеком от анализа общественных явлений и социально-экономических проблем времени. Кулиев обратился к жизни нартов - племени, жившем в ущельях и долинах Кавказа в незапамятные времена. Поэт сделал своими героями поэмы Сосруко и Сослана, по преданию рожденных из камня, великодушных, сильных, способных совершать подвиги в сражениях с коварными врагами-эмегенами, вести справедливую борьбу за родной очаг, свободу нартских селений. Истоки поэм, безусловно, таились в легендах и преданиях народов Кавказа, и нартский эпос помог поэту выразить то, о чем думал балкарский народ, находившийся в принудительном положении, давал надежду на лучшее, способствовал оптимистическому мировосприятию. И, несмотря на сказочность сюжета, отмечает Ф.Эфендиев, основные герои поэмы «Серп» не становились из-за этого нереальными: внимание поэта было сосредоточено не на эмегенах (злое начало), а на положительных героях поэм. Они изображались стойкими и терпеливыми, мужественными в испытаниях, трудолюбивыми и добрыми. Нарты не боялись эмегенов. Они побеждали врагов своей доблестью («смелость - нартская стезя»), храбростью («мужество - их вера и оплот»). Враги страшны лишь для тех, у кого нет доблести бороться с ними. Бесстрашные же всегда одерживали верх над злой силой. Пользуясь фольклорным сюжетом, Кулиев смог выразить многовековой социальный опыт народа, его понимание свободы личности и свободы совести, человеческого достоинства и мудрости.
Мысли и чувства, горести и радости К.Кулиева кристаллизовались в поэтические строки стихотворений, которые вошли в историю балкарской литературы как киргизский цикл. Сборник "Раненый камень" Б.Берберов называет «подлинной художественной энциклопедией жизни духа народа -изгнанника, нацеленного на преодоление беспредельной и беспрецедентной трагедии, опираясь на внутреннее мужество, созидательный труд и достойное поведение, предписанное народно-этическим кодексом»[1,22] Образное понятие "раненый камень", вобравшее в себя идею твердости и мужества, ранимости и незащищенности от произвола и насилия в равной степени характеризует как личность самого поэта, так и карачаево-балкарский народ.
В жизненной и поэтической философии К.Кулиева, как отмечают все исследователи, трагическое соединяется с героическим. Герой обездвижен, закован, дорога перекрыта - этими и подобными образами автор передает свои
чувства и мысли, вызванные конкретными социально - политическими впечатлениями (выселение, аресты, спецкомендатура) и т.д. Раз прикоснувшись к теме депортации, К. Кулиев никогда уже с ней не расставался в своем творчестве. В философско-лирических пейзажах поэта чаще всего оказывается доминирующей и наиболее рельефно выраженной тема народного бедствия.
В широчайшей идейно-тематической панораме поэзии выселения, созданной Кулиевым, констатирует Б.Берберов, уже намечен тот круг вопросов, подробной разработкой которых займутся в будущем его последователи, чье духовное пространство Ф. Урусбиева емко обозначила формулой "после Кайсына".
В разделе исследования Б.Берберова «Современная карачаево-балкарская поэзия: художественная интерпретация проблемы "человек и история"
рассматриваются поэтические произведения тех авторов, которые постигали тему насильственного выселения не столько через осознание собственного житейского опыта, сколько через «прапамять и творческую интуицию». Это -"дети репрессированных родителей", в неокрепшем сознании которых феномен выселения нашел своеобразное преломление и окрасил мир их творческой индивидуальности в особые трагико-философские тона. «Одни из них попали в неволю в малолетнем возрасте, другие с клеймом "спецпереселенец" родились в степях Киргизии или Казахстана, у третьих биологическая жизнь началась на Кавказе, но литературно-духовная биография все равно тянется до первого зловещего окрика солдата, оповестившего народ о высылке на вечные времена без права возвращения на родную землю»[1,5], - образно характеризует
Б.Берберов поэтов этого поколения "шестидесятников", «новых ярких
личностей», сформировавшихся уже в условиях восстановленной автономии балкарцев, карачаевцев и других репрессированных народов. Художественные искания этого поколения карачаево-балкарской культуры Б.Берберов рассматривает как определившие новый уровень авторского переосмысления заявленной темы, но с опорой на художественные традиции К. Мечиева, И. Семенова, К. Кулиева и др.
Связующим звеном между старшим и более молодым поколением поэтов Б.Берберов считает И.Маммеева - одного из очевидцев трагедии балкарцев. У лирического героя Маммеева исследователь подчеркивает обостренное восприятие «каждой реалии родной земли». «Предметы бытового обихода опоэтизированы, они разделяют радость человека и поют вместе с ним. Герой наполняет новым смыслом понятия "Кавказ", "пещера", "айран", "кукурузная лепешка", "коса", стихию песни и танца - зримый образ ликующей души
народа, строящего новый город «в теснине древних гор»[1,6].
В творческой судьбе Т.Зумакуловой Б.Берберов считает важным то, что «цепкой памятью ребенка были схвачены многие реалии жестокого времени, позднее вплетенные автором в художественную ткань ее стихов и поэм». В первом поэтическом сборнике "Цветы на скале" «образность, как высшая степень литературной условности, позволила поэтессе в пределы одного словосочетания вместить идею гражданского подвига репрессированного человека, дух которого не был сломлен антигуманными действиями властей, направленными на превращение его в социального манкурта без национальности, отечества, языка и родной земли»[1,7]. Б.Берберов тонко подмечает, что помимо «универсальных для любой национальной символики черт, цветок Зумакуловой наделен персональным смысловым компонентом -терпеливостью, стойкостью и безмерной целеустремленностью»[1,7]. Поэтесса, проводя параллель "цветок - народ", отмечает общую для них поведенческую черту: доверчивость.
В творческом сознании Т.Зумакуловой понятия «добрый» и «сильный», «нравственно абсолютизируются только в бинарной совокупности, их суммарная величина составляет идеальную субстанцию»[1,8]. В этом плане важно стихотворение " О добром псе", в котором отрицается «бездумная, слепая доброта, гибельная по своей сути и приводящая к самоуничтожению»[1,8].
Приём иносказания, "эзопов язык" как особый вид тайнописи считается одной из отличительных черт поэм Т. Зумакуловой о выселении "Изгнанник" (1960) и "Тоска человека по земле и тоска земли по человеку" (буквально с карачаево-балкарского, в русских изданиях - "Чужбина"). В первом случае тема трагедии выселенного народа завуалирована "зарубежной" тематикой, ассоциируется с судьбой турецкого поэта-изгнанника Назыма Хикмета.
В цикле С. Гуртуева "Сюргтон сууалам" ("Жизнь на чужбине") Б.Берберов выделяет историю переживаний юного лирического героя ("Молитва голодного человека") В другом стихотворении с неожиданной стороны осмысливается жанр сказки: в голодное время она помогала сберечь, сэкономить хлеб, "кормя собой" изголодавшихся детей, впадающих вскоре в спасительный сон, предвещавший добрые перемены завтрашнего дня ("Сказка"). Автор приходит к закономерному выводу о том, что «вслед за старшими собратьями по перу С. Гуртуев утверждает ценность "духовной пищи", помогающей выжить в экстремальный период народного бытия»[1,9].
Тема выселения балкарского народа представляет особый интерес в интерпретации А. Базуллаева, который пятилетним мальчиком испытал все тяготы переселенца. Его герой является маленькой частицей национальной трагедии. Масштаб переживаемых мук и скорби передается характерным для поэта экспрессивным состоянием стихийных сил природы.
В "Стансах о матери" Байзуллаев в элегически-медитативной форме рассуждает о трагизме этнопсихологии репрессированных народов, которые, даже вернувшись на родину, продолжали тосковать по ней. «Реальное физическое возвращение не означало обретения родины, потому что тот, прежний мир, микрокосмос со всеми его составляющими навеки канул в небытие»[1,12]. В стихотворении "На перевале Бийче" в самом названии скрыта «идея перевала, перехода к иной реальности, исполненной постепенно обретаемого диалога с землей». «Итог - преодоление, благополучный переход на противоположную сторону, где он по-новому постигает язык окружающего его мира, некогда отчужденного от него, а теперь родственного и близкого»[1,14]. Идеалом поэта выступает образ дерева, олицетворяющего устремленность к звездам и привязанность к исконной почве.
Лейтмотивом первого сборника "Тунгуч" ("Первенец") балкарского поэта М. Геккиева, в десятилетнем возрасте вернувшегося со своим народом из депортации, является чувство обретения родины, слияния с ней, дарующей чувство внутренней и внешней гармонии.
Исследователь тонко подмечает, что в программном стихотворении "Арбалет" поэт утверждает диалектическое единство арбалета и косы как орудия мирной жизни. Из категории военного искусства арбалет в поэзии М.Геккиева превращается в нравственно-эстетическую категорию, связанную с темой исторической памяти. В представлении поэта охранную "функцию" арбалета на себя берет и фольклорный репертуар горцев, включая танцы, песни, игры, пословичный фонд, нартский эпос, сказки, легенды, предания - одним словом, - все духовные достижения народа. Это своеобразный "оберег" самости народа, его "зашитник" и его арбалет.
В лирическом мире М. Ольмезова Б.Берберов выделяет мотив припоминания, узнавания, когда тринадцатилетний провал в этом ряду зияет устрашающей пустотой, которую поэтическое сознание заполняет Словом, связующим "былое" и "настоящее". Именно эта функция - выстроить диахронию народной истории во всей полноте ее основных составляющих вех видится в поэме М. Ольмезова "Черная пашня". Тексту поэмы предпослан эпиграф, состоящий из трех отрывков стихотворений К.Мечиева, К. Кулиева и К. Отарова.
Эта «эстетическая апелляция к старшим собратьям по перу призвана не только обозначить единство художественного русла выселенческой поэзии двух поколений, но и обогатить, сделать более объемным интертекстуальное пространство поэмы»[1,16], - считает Берберов. Он отмечает весьма удачное наблюдение Ольмезова о том, что «зыбка, колыбель - архетипический образ "гнезда" человека и человечества в целом и его раскачивающаяся опустошенность - это символ угрозы опасности не только отдельному этносу, но и всем потомкам Адама и Евы»[1,17]. То, что действие происходит именно 8 марта, в традиционный праздник женщин, которых особые духовные нити связывают с колыбелью, наполняет образ еще большим трагическим смыслом, поскольку одновременно это день массовой депортации балкарцев.
В поэме С. Мусукаевой "Зацветали яблони в Алма-Ате", написанной в исповедальном ключе, Б.Берберов отмечает соединение авторских переживаний и монологической речи лирического героя. «Ставшая в поэзии выселения хрестоматийной, оппозиция " родина - чужбина" приобретает в поэме С. Мусукаевой новое звучание. Два края, два мира не противопоставляются, а силой эмоционального притяжения горянки, живущей в Алма-Ате, стягиваются в единую точку: "радуга, став мостом, связывает Минги-Тау и Ала-Тау"[1,18].
Опосредованное отражение темы переселения обнаруживается в творчестве целой плеяды карачаево-балкарских поэтов (А. Акбаев, А. Созаев, X. Джаубаев, М. Мокаев, С. Мотгаева, Ф. Байрамукова, Д. Мамчуева, А.Узденов, А.Бегиев, Б. Лайпанов, А. Додуев, М. Беппаев, М. Табаксоев.)
На сегодняшний день в отечественной культуре сложился эпос выселения со своими достаточно устойчивыми жанровыми признаками. Лирические, эпические и лиро-эпические произведения о депортации возникли как выражение исторического сознания народа[1,20]. При всем многообразии имен, стилей, мировоззрений, художественных особенностей поэтические произведения о выселении связаны единством - это произведения в защиту жизни человека, этноса, общества от насилия и угрозы гибели в борьбе против деструктивных сил.
Библиографический список
1. Берберов, Б.А.-Ю. Тема народной трагедии и возрождения в карачаево-балкарской поэзии [Текст] / Б.А.-Ю.Берберов.- автореферат дис. канд. филол. наук.- Нальчик, 2002. - 23с.
2. Кулиев, К. Собрание сочинений: В 3 т. Т. 1. [Текст] / К.Кулиев. - М.,1987. -
С. 112.
3. Кулиев, К. Завещание [Текст] / К.Кулиев // Кабардино-Балкарская правда. -Нальчик: 1990.- 24 апр.
4. Кулиев, К. Горы. [Текст] / К.Кулиев. - М.: Сов. писатель, 1957.- С. 293.
5. Кулиев, К. Человек. Птица. Дерево. [Текст] / К.Кулиев. - М.: Сов. писатель, 1985.- С. 79.
6. Кулиев, К. Горы. [Текст] / К.Кулиев.- М., 1957.- С. 220.
7. Так это было: Национальные репрессии в СССР. В 3 т.[Текст] М.: Инсан, 1993.
8. Теппеев, А. Плач Харуна [Текст] / А.Теппеев // Кабардино-Балкарская правда. Нальчик,- 1997. 6 ноября.
9. Эфендиев, Ф.С. Этнокультура и национальное самосознание.[Текст] / Ф.С.Эфендиев. - Нальчик: «Эль-Фа», 1999. - 304 с.
Bibliography
1. Berberov, V.A. Theme of National Tragedy and Revival in Karachaevo-Balkar Poetry. Synopsis of Thesis ... Candidate of Philology. - Nalchik, 2002. - 23 p.
2. Efendiev, F.S. Ethnoculture and National Consciousness. - Nalchik: "Ale-Fa", 1999. - 304 p.
3. Kuliev, K. Collected Works: In 3 Vol. - M., 1987. - 1st Vol. - P.112.
4. Kuliev, K. Testament // The Kabardino-Balkarian Truth. 1990. 24 Apr.
5. Kuliev, K. Mountains. - М: Sov. Pisatel’, 1957. - P. 293.
6. Kuliev, K. A Man. A Bird. A tree. - М:, Sov. Pisatel’, 1985. - P. 79.
7. Kuliev, K. Mountains. - М., 1957. - P. 220.
8. It was So: National Reprisals in the USSR: In 3 V. - М: Insan, 1993.
9. Teppeev, A. Kharuna’s Crying//The Kabardino-Balkarian Truth. 1997. As for November, 6th.
