CC BY
203
Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 28 (166).
История. Вып. 34. С. 13-19.
с. Г. Боталов
кочевнический город как особое культурное явление кочевой цивилизации Евразии
Было бы величайшей ошибкой видеть в городской цивилизации продукт развития только земледельческих оазисов...
С. П. Толстов
Статья посвящена разработке понятия «кочевнический город». Первые прообразы кочевнических городов, появившиеся в хуннскую эпоху, демонстрируют многокультурность и полиэтничность в своей социальной среде и многоукладность хозяйственно-экономической инфраструктуры. Социо-этническая толерантность и хозяйственная совместимость и взаимодополняемость имели впоследствии решающее значение в возникновении степных городских центров и больших укрепленных городищ (протогородов) в лесостепной и оазисных зонах аридного пояса Евразии в период Великого Переселения народов.
Ключевые слова: кочевнический город, кочевая цивилизация Евразии, степная цивилизация, номадический, тюрки, гунны, хунны, Великий шелковый путь, Тюркский каганат, Танаис.
Понятие «кочевая или степная скотоводческая цивилизация» не так давно стало активно употребляемо в среде кочевниковедов и востоковедов1. Хотя справедливости ради заметим, что одним из первых эту дефиницию употребил в своей известной книге «Постижение истории» Арнольд Тойнби в первой половине прошлого столетия.
Восторженно отзываясь о физических и нравственных качествах кочевника, А. Тойнби приводит особый символ высшего христианского идеала, почерпнутый из жизни «нома-дической цивилизации» - образ «доброго пастыря». Однако при этом анализ этого общества вынуждает автора прийти к выводу, что кочевая цивилизация является «застывшей», а кочевники - это общество, у которого «нет истории»2.
Начало ее сложения относится к самому раннему периоду возникновения первых коллективов древних кочевников Азии. Однако окончательное формирование происходит к середине I тыс. н. э. Оно связано сначала с созданием империй азиатских и европейских гуннов, и, наконец, с возникновением Великого Тюркского каганата. В это время степной пояс Евразии превратился в единое вмещающее пространство, коммуникационные возможности которого были фактически безграничными. Сложение глобальной этно-политической иерархии кочевых сообществ, появление рунической письменности, круп-
ных межплеменных ханских ставок - прообраза особого явления, получившего последующее развитие в понятии «кочевнический город» - вот основные составляющие этой цивилизации. Со второй половины I тыс. н. э. степное и примыкающее к нему лесостепное пространство вступили в особый этап своего развития. С этого периода все этнокультурные и политические события, происходившие в пределах от Ордоса до Карпатской котловины, были органично взаимосвязаны между собой.
Как социокультурное явление кочевнический город появляется в недрах первых кочевых империй. В этой связи наиболее ранними из них можно считать укрепленные городища империи Хунну. Безусловно, традиция сооружения укрепленных поселений и городищ возникла и существовала в более ранний период на широте лесостепей севера Восточной Европы и Западной Азии (в качестве спорадических явлений в эпоху поздней и финальной бронзы и как система долговременных укреплений на границах лесостепного и степного ландшафтов в эпоху раннего железного века: скифо-сакском и сармато-аланском периодах). Однако относительная монокультурность городищ раннего железа (скифская, ананьинская, сарматская, караабызская, саргатская, кулайская и др.) и ограниченность хозяйственной и торговоремесленной деятельности не позволяют го-
ворить о них в полной мере как о протогородских центрах. Попытаемся реконструировать основные историко-культурные предпосылки и этапы возникновения кочевнического города в хунно-гуннскую эпоху.
На территории Большой Монголии, Ордоса и Забайкалья в конце I тыс. до н. э. процесс этнополитической консолидации кочевого населения вступает в свою решающую стадию. Однако ограниченность степных и частично лесостепных пространств, в конечном счете, так или иначе, приводила к переизбытку кочевого населения. Выходом из данного перманентного кризисного состояния могли стать лишь качественные социально-экономические изменения внутри кочевой державы. Так, вслед за победоносными завоеваниями новых степных пределов, принадлежавших дунху, юэчжам, гянгюням, динлинам и др., Модэ не только отвоевал Ордос, но и построил целую внешнеполитическую доктрину набегов, замирений и подарков с ханьским Китаем. Об этом довольно много написано в литературе3. Военные кампании (нашествия, набеги, угон скота, подорожная мзда) превращались в особый экзополитарный способ производства (по Н. Н. Крадину4), который предполагал внешнюю направленность деятельности, чтобы изымать из оседлых городских обществ необходимую продукцию земледелия и ре-месла5. Это неизбежно приводило к формированию нового облика потребностей кочевого общества. В случае ухудшения внешнеполитической конъюнктуры реализация этих потребностей возможно было осуществлять лишь за счет эксплуатации собственного населения (китайские мастера, данники, рабы, разоренные соплеменники) Кочевой империи. Результатом этого явилось появление многочисленных ремесленных факторий (железообрабатывающих, керамических) на территории Монголии, Забайкалья, Алтая. Появление подобных очагов ремесленного производства безусловно способствовало разрастанию их в крупные поселки и селища.
Другая часть неимущего безземельного населения из родовых кланов, лишенная возможности кочевания, вероятно, активно переходила на иной хозяйственный уклад (отгонное скотоводство, ремесленничество, земледелие), предусматривающий оседлое существование. Это происходило в относительно благоприятных условиях степи - предгорьях, оазисах, речных долинах. Следствием это-
го явилось возникновение селищ и городищ вблизи зимовок и летовок. К этому следует заметить, что оседлую, неимущую часть степного населения в значительной доле составляли инородцы, либо попавшие в плен (рабы или данники)6, либо роды, оставшиеся из-за неблагоприятных внешнеполитических условий без пастбищных территорий. Это подтверждается конструкцией жилищ и особенно деталями погребального обряда Иволгинского комплекса7. При знакомстве с данными материалами обращает на себя внимание тот факт, что, несмотря на существование разнокультурных и различных социальных и половозрастных групп в Иволгинском комплексе, погребальные комплексы и жилые строения в основном принадлежат к среднесословному и сравнительно бедному населению.
Постепенно внутри центров оседлости складывалась своя административная инфраструктура с ремесленными очагами и торговыми (как правило, китайскими) факториями и скотоводческо-земледельческой округой8. Безусловно, эти процессы в определенной мере обеспечивали поддержание некого баланса внутри кочевой державы. Однако в целом они неизбежно приводили к деструктуризации экономической и социальнополитической основы кочевой империи.
Вероятнее всего, по мере превращения сезонных стойбищ в селища и городища, последние становились объектами набегов и поборов со стороны крупных кочевых объединений, равно как и ханьские, чешинские, гаочанские, тибетские и другие города, на что указывает довольно мощная фортификация Иволгинского городища.
Таким образом, первые прообразы кочевнических городов, появившиеся в хунн-скую эпоху, демонстрируют многокультур-ность и полиэтничность в своей социальной среде и многоукладность хозяйственноэкономической инфраструктуры.
Хозяйственная многоукладность, социо-этническая совместимость и взаимодополняемость имели впоследствии решающее значение в возникновении степных городских центров и больших укрепленных городищ (протогородов) в лесостепной и оазисных зонах аридного пояса Евразии в период Великого Переселения народов.
На сегодняшний момент современным исследователям подчас весьма трудно осознать
то культурное и вероятно этническое многообразие, которые демонстрируют наиболее крупные или даже сравнительно небольшие городища периода поздней древности, раннего средневековья Западной Сибири (по рекам Тобол, Иртыш, Исеть) и Восточной Европы (по рекам Уфа, Белая, Кама). Однако механизм становления кочевнических городов был не одинаков. Они не всегда возникали в местах ставок или в межплеменных центрах. Вероятно, некоторые из них формировались в границах ранее существующих позднепарфянских, бактрийских, согдийских, кушан-ских и прочих урбанистических центров Средней Азии9. На наш взгляд, это в большей мере отразилось на характере городов Кангюя, Даваня, Джеты-Асар. В Восточной Европе вероятно также в ряде случае мы можем наблюдать культурно-урбанистическую трансформацию городов и селищ поздней античности.
Особенно активно этот процесс образования и роста городов происходит в период окончательного сложения Великого шелкового пути (ВШП). С точки зрения Б. Н. Ставиского, это происходит в 1-11 вв. н. э. Исторически это было обусловлено экономическим расцветом Восточной Хань при императорах Мин-ди (57-75 гг. н. э.) и Чжан-ди (73-102 гг. н. э.). Следствием внешней политики западных экспансий было не только возрождение торговли с Западным краем (Средней Азией) и возрождение ранее существующего (со второй половины II в. до н. э.) этого сегмента будущего Великого шелкового пути, но и последующий выход к Каспийскому морю (в 97 г. н. э.) и организация экспедиционного корпуса (военачальника Гань Ина) к восточному побережью Адриатики для прямого контакта с Римской империей10. Несмотря на то, что миссия потерпела неудачу из-за нежелания Парфии уступать контроль над районами Азии, именно с этого момента впервые в истории сформировалась макрополитическая система, которая охватила всю цивилизованную полосу Старого света. Образовался «квартет четырех империй древности»: Римской, Парфянской, Кушанской и Китайской. Они вступили в сложные политические, экономические и культурные контакты друг с другом, что сказалось на состоянии трансконтинентальных коммуникаций11. Чуть позже появляются и стремительно вырастают города на границе степей и полупустынь, своеобразным оже-
рельем опоясывая контуры степного (или северного) участка Великого шелкового пути. Появление его падает уже на период возникновения Западного Тюркского каганата. Это четко засвидетельствовано в хронике, сообщающей о прибытии согдийского купца Маниаха в Константинополь от Тюркского кагана в 569 году для обсуждения маршрута Шелкового пути через Предкавказье, Северный Прикаспий и Приаралье12
Особый облик культуры и многоукладной экономики городов, появившихся вдоль степных маршрутов ВШП в пределах Южного и Центрального Казахстана (Испиджаб, Тараз, Кулан, Аспара, Каялык, Узбаникет, Отрар, Туркестан, Сыгнак, Янгикент и др.) говорит
о том, что скотоводческий и кочевнический комплекс играл одну из наиболее важных социоэкономических составляющих этих центров. Трудно сказать происходила ли интеграция скотоводческо-кочевнического и ремесленно-земледельческого укладов с самого возникновения этих степных урбанистических центров или появлялась позже в силу изменения исторической конъюнктуры. Вероятнее всего эти процессы имели место в той или иной мере в генезисе вышеназванных городских центров.
В качестве их иллюстрации приведем пример историко-культурных трансформаций, происходивших в Танаисе на рубеже поздней древности и раннего средневековья.
Как нам представляется, Недвиновское городище Танаиса и его грунтовой некрополь являются весьма показательными памятниками гуннской эпохи. В целом исследователи отмечают, что Танаис после готского нашествия (середина III в.) не возродился в полной мере. Многие здания оставались в руинах, а новые постройки выполнены небрежно и указывают об относительной бедности и малочисленности населения. Слабая мощность верхних слоев городища, а также сравнительно малое количество раннее исследованных погребений гуннского и постгуннского времени вынуждали предполагать, что жизнь на городище в начале V в. лишь «теплилась»13. Хотя здесь же Д. Б. Шелов отмечает, что в период вв. н. э. продолжают сохраняться
прежние ремесленные производства, и хотя город был менее мощным экономически, но оставался в прежних своих границах и имел достаточно плотную жилую застройку. Здесь же автор отмечает, что очень плохое состоя-
ние верхних слоев не позволяет в полной мере понять и оценить поздний период существования города14. Итоги многолетнего исследования Танаисского некрополя, опубликованные сравнительно недавно (2001 г.) в коллективной монографии, позволяют говорить о значительной доле погребений гуннского и постгуннского времени ^-У, VI вв. (VI-VП хронологического периода). Они занимают почти половину (!) (44,3 %) от общего числе исследованных Танаисских погребений от ПЫ вв. до н. э. до VI в. н. э.15 Это, безусловно, указывает на довольно интенсивный характер обитания Танаиса в гуннский период (в эпоху Аттилы). При этом весьма интересно отметить тот факт, что, систематизируя данные погребальной обрядности, трудно не заметить, что ее развитие проходит по тем же этапам, что и позднесарматская культура в целом. Так в IV в. н. э. среди общего числа погребений появляются катакомбы с широтной ориентировкой покойников. И хотя их число не превышает трети (31,4 %) от общего количества погребений гуннского и постгуннского време-ни16, сам по себе факт синхронности в появлении катакомб на заключительном этапе позднесарматской культуры среди кочевнических памятников Нижнего Дона и Нижней Волги и погребений Танаиса, наводит на мысль о том, что вероятно нижнедонская столица и кочевнические объединения данного периода существовали в рамках единого культурного пространства. Возможно это заключение позволяет ответить на вопрос почему отсутствуют следы гуннских разрушений в слое Танаиса в отличие от других городов Киммерийского Боспора? Д. Б. Шелов замечает на этот счет, что город попросту не был восстановлен к 70-м годам IV в., а возрождение его начинается лишь после прихода гуннов17. Однако последние данные Танаисского некрополя опровергают это мнение. Напрашивается сам по себе вывод: либо город восстанавливали сами гунны, либо население, находившееся под их протекторатом. При этом необходимо признать, что характер погребальной обрядности городского некрополя принципиально остался прежним (позднесарматским): абсолютное большинство комплексов (57 %) составляют простые подбойные погребения с северной ориентировкой. Черепная деформация в этот период достигает наибольшего количества (21 %). Как уже говорилось, примерно треть занимают катакомбные погребения и неболь-
шое количество (4 комплекса) простых и подбойных погребений с западной ориентиров-кой18. Вероятнее всего особенно после готского погрома и значительного оттока из него греческого и раннесарматского населения, на что указывает приток танаисской ономастики в Боспорские города19, Танаис превращается в варварский город. Неслучайно, что именно в эпоху Аттилы, он испытывает кратковременный этап возрождения.
Не исключено, что в позднесарматский период это мог быть своеобразный межплеменной центр, в котором располагались ставки гуннских вождей, ремесленные мастерские, торговые фактории и проживало оседлое население сельскохозяйственной округи. Исторически он, скорее всего, был сходен с многочисленными кочевническими городами Великой Степи (Иволгинское городище, Итиль, Саркел - Белая Вежа, Преслав, города Золотой Орды и др.), тем более, что основанием для подобного заключения может являться общая историко-культурная ситуация, сложившаяся к гуннскому периоду в бассейне Дона. Исследование памятников вв.
Чертовицкого - Замятинского округа Острой Луки Дона позволили А. М. Обломскому и его коллегам прийти к выводу, что данные селища являлись ставками гуннов, в которых проживало смешанное ремесленно-торговое и земледельческое население (прославяне -анты, финно-угры и балты Верхнего Поочья
и др.), находящееся под властью и протекто-
20
ратом гуннских вождей20.
Вероятнее всего, мирное сосуществование (полукочевого постгуннско-турбаслинского с оседлым угорским - именьдяшевского, кушнаренковского, бахмутинского и др.) в пределах одних селищ и городищ обеспечивала именно гуннская этнополитическая составляющая. На это указывают материалы исследования городища Уфа II (Башкорт), раскопки которого проводятся в последние годы. Расположение этого крупного протогородского центра с развитым ремеслом (металлургия, кузнечество, гончарство, ювелирное и др.), мощной фортификационной и жилой архитектурой в непосредственной близости с известными некрополями позднегуннской (тур-баслинской) кочевой аристократии, которыми являются знаменитые уфимские курганы и многочисленные турбаслинские комплексы, разбросанные по улицам и пригородам Уфы, факт не случайные. В данном случае мы име-
ем дело с единым комплексом, включающим протогород и связанные с ним погребальные памятники. Это единство позволяют установить многочисленные находки типологически близких предметов в могильниках и слоях V-VIII вв. городища21.
Исследования этого городища позволяют абсолютно по новому взглянуть на всю систему городищ железного века Урала и Западной Сибири, где наряду с крупными протогородскими центрами (столицами провинций), имеющими хорошо выраженную укрепленную цитадель, архитектурно-организованный и частично укрепленный посад, а также целую систему небольших дозорных городков, располагающихся по границам провинции. К первым в пределах исетско-тобольской провинции безусловно относится Прыговско-Козырьский комплекс и Коловское городище на р. Исеть22. Ко вторым относятся городища этого же прыговско-бакальского хронологического горизонта (II—VI вв. н. э.), входящие в большую Исетско-Тобольскую провинцию (Красногорское, Бакальское, Усть-Утякское и др.)23.
Таким образом, возникновение и развитие кочевнического города может происходить в границах как ранее существующих городов, основанных населением оседлых цивилизаций, так и на местах крупных родовых центров (ставок) оседлого и начинающего оседать кочевого населения. Каков механизм взаимодействия ранее живущих горожан и вновь прибывших насельников, связанных с кочевым кланом в культурно-социальной среде урбанизационных центров? Вероятно это вопросы отдельных исследований.
В этой связи здесь следует привести точку зрения Н. Н. Крадина о характере взаимоотношения между номадной и земледельческими подсистемами. В его точки зрения эти особенности отражает типологический характер собственно кочевых империй. В первом случае кочевники и земледельцы не составляли ни единой взаимосвязанной экономической системы, ни тем более единого политического организма (державы сюнну и сяньби, жужань-ский, аварский, тюркский, уйгурский каганаты, ранняя Скифия, Приазовская Болгария). Кочевые империи второй модели характеризуются тем, что кочевая и оседлая подсистемы составляют единый политический организм, однако между их экономическими системами отсутствует тесная связь (Золотая Орда, им-
перия Юань). Империи третьего типа создавались после того, как номады завоевывали земледельческое общество и перемещались на его территорию. Соответственно, кочевое ядро и земледельческо-городское населения входили в состав одного социального организма (парфянское и кушанское государства, поздняя Скифия, Тоба Вей, империи Сельджуков, Караханидов, Ильханов, Ляо, Дунайская и Волжская Болгарии)24.
Возможно этот характер взаимодействий в целом может отражать определенные стадии социокультурного развития и кочевнических городов.
В заключении хотелось бы обратить внимание еще на один аспект. Особой чертой Кочевой Цивилизации является чрезвычайная мобильность и адаптивность этой системы. Она выразилась не только в поразительной подвижности кочевых социумов, способных совершать миграционные рейды или беспрестанные набеги в пределах гигантских территорий степной ойкумены, объединять и комбинировать значительные союзы и конфедерации, тем самым интегрируя огромные человеческие ресурсы, а также мгновенно (с исторической точки зрения) возводить эти самые кочевнические города.
Однако в ряду основополагающих черт понятия Кочевой Цивилизации, как следует из нашего определения, сам город в данном контексте не несет первостепенное циви-лизирующее значение. В этой связи автору, не всегда была понятна позиция коллег, занимающихся историей кочевых сообществ. Вольно или невольно в их представлениях чрезмерно завышается роль городской культуры в этнокультурном и государственном генезисе самой кочевой нации. Стоит заметить, что город в существовании и развитии Кочевой Цивилизации, прежде всего, отражает адаптивную способность сообществ данной системы. При этом наиболее знатные представители родовой элиты, по волевому решению которых подчас и возникали данные урбанизационные центры, длительный период проживали за их пределами и осуществляли ограниченное административное управление и покровительство внутри них.
Однако и уничижительное наименование - «варварский» город, на наш взгляд как традиционное противопоставление оседлого «цивилизационного» подхода по отношению к «варварской» степи также недопустимо
как определение к этой дефиниции. Не стоит забывать, что первые балканские столицы кочевников-болгар Плиска, Преслав, отстроенные в считанные годы, ничем не уступали, а подчас и превосходили существующие центры Европы, а золотоордынские города Поволжья, Кавказа и Крыма в разы превышали Европейские столицы по народонаселению и торгово-экономическому потенциалу.
Примечания
1 См.: Степная цивилизация Восточной
Евразии. Т. 1. Древние эпохи. Астана : ^лтегш, 2003. С. 3-7; Мартынов, А. И. О степной скотоводческой цивилизации I тыс. до н. э. // Взаимодействие кочевых культур и древних цивилизаций. Алма-Ата, 1989. С. 284-292; Буровский, А. М. Степная скотоводческая цивилизация: критерии описания, анализа и сопоставления // Цивилизации. Вып. 3. М., 1995. С. 151-179; Крадин, Н. Н. Кочевничество в цивилизационном и формационном развитии // Цивилизации. Вып. 3. М., 1995. С. 164-179; Шаисламов, А. Р. Кочевая цивилизация: проблемы поиска и разработки научных критериев // Вестник Челябинского государственного университета. Сер. История. 2007. № 18. С. 105-110.
2 Тойнби, А. Дж. Постижение истории. иЯЪ : // http://lib.ru/HISTORY/TOYNBEE/history.txt.
3 См.: Крадин, Н. Н. Империя хунну.
Владивосток, 1996. С. 34; Гумилев, Л. Н. Хунну. Срединная Азия в древние времена. М., 1960.
4 Н. Н. Крадин, на наш взгляд пришел к весьма важным результатам. Анализируя ранее существующие и современные критерии исторического процесса и соотнося их с теорией номадизма, автор приходит к выводу, что кочевничество представляет из себя не только своеобразную мегацивилизационную целостность, имеющую ряд (пять) типологических вариантов, но и социально-экономическую формацию с особым экзополитарным (внешне политическим) способом производства, основанном на внешнеэксплуататорской деятельности, а в кочевых сообщества в той или иной степени развитости существовали уклады всех известных доиндустриальных способов производства (включая и феодальный), хотя ни один из них не играл ведущей принципиальной роли; Крадин, Н. Н. Кочевничество в цивилизационном и формационном развитии // Цивилизации. Вып. 3. М. : Наука, 1995.
5 См.: Крадин, Н. Н. Кочевничество в цивилизационном и формационном развитии. С. 177-178.
6 См.: Крадин, Н. Н. Империя хунну. Владивосток, 1996. С. 94.
7 Там же. С. 44, 45; Давыдова, А. В. Иволгинский комплекс (городище и могильник) - памятник хунну в Забайкалье. Л., 1985. С. 22.
8 См.: Крадин, Н. Н. Хозяйственная деятельность населения Иволгинского городища // ВДВОРАН. 2000. № 6. С. 112-115.
9 См.: Байпаков, К. Древние города Казахстана. Алматы : Аруна Ltd., 2005. С. 39.
10 См.: Скорпари, Маурицио. Династия Восточной Хань // Древний Китай. Китайская цивилизация от неолита до эпохи Тан. М. : Артель, 2003. С. 53-55.
11 См.: Ставиский, Б. Я. Великий шелковый путь - первая в истории человечества трансконтинентальная трасса обмена товарами и культурными достижениями // Формирование и развитие трасс Великого шелкового пути в Центральной Азии в древности и средневековье. Ташкент, 1990. С. 19.
12 См.: Мамлеева, Л. А. Становление Великого шелкового пути в системе трансцивилизационного взаимодействия народов Евразии // Vita Antiqua. 1999. № 2. С. 53-61.
13 См.: Шелов, Д. Б. Танаис и Нижний Дон в первые века н. э. М., 1972. С. 307, 327-328; Арсеньева, Т. М. Некрополь Танаиса. М., 1977. С.150-151.
14 См.: Шелов, Д. Б. Танаис... С. 328.
15 См.: Арсеньева, Т. М. Некрополь Танаиса. Раскопки 1981-1995 гг. / Т. М. Арсеньева, С. И. Безуглов, И. В. Толочко. М. : Палеограф, 2001. С. 175-179.
16 Там же. С. 192-201.
17 См.: Шелов, Д. Б. Танаис... С. 327.
18 См.: Арсеньева, Т. М. Некрополь Танаиса. С.179, 192-201.
19 См.: Даньшин, Д. И. Танаиты и танаисцы во II-III вв. н. э. // Краткие сообщения Института археологии. Вып. 197. 1990. С. 54-56.
20 См.: Острая Лука Дона в древности. Замятинский археологический комплекс гуннского времени (Раннеславянский мир. Вып. 6). М., 2004. С. 163, 166.
21 См.: Мажитов, Н. А. Средневековый город Башкорт (Уфа II) / Н. А. Манжитов, Ф. А. Сунгатов, А. Н. Султанова // Вестн. акад. наук Республики Башкортостан. 2007. Т. 2, № 3; Мажитов, Н. А. Город Башкорт - средневековая столица Башкортостана / Н. А. Мажитов,
Ф. А. Сунгатов, А. Н. Султанова // Сокровища древней Уфы. Уфа : ГУП «ГРИ “Башкортостан”», 2008. С. 30-55.
22 См.: Археологическая карта Курганской области / сост. Н. Б. Виноградов. Курган, 1993. С. 242; Карты и схемы. Приложение к книге «Археологическая карта Курганской области». Курган, 1993. С. 59-60. Рис. 75, 76; Матвеева, Н. П. Формирование кушнаренков-ских комплексов в Зауралье // АВ ORIGINE : Проблемы генезиса культур Сибири. Тюмень : Изд-во «Вектор Бук», 2007. С. 63-75.
23 См.: Матвеева, Н. П. К вопросу о хронологической позиции бакальской культуры (по материалам исетских городищ) / Н. П. Матвеева, Т. Н. Рафикова, С. В. Берлина // АВ ORЮГNE... С. 76-98; Боталова, С. Г. Новые материа-
лы исследований Большого Бакальского городища / С. Г. Боталова, Е. В. Тидеман, А. А. Лукиных, М. П. Вохменцев // Проблемы бакальской культуры : материалы науч.-практ. семинара по проблемам бакальской культуры. Челябинск : ООО «ЦИКР «Рифей», 2008. С. 6-41; Кайдалов, А. И. Материалы эпохи средневековья городища Усть-Утяк-1 в Кетовском районе Курганской области (по результатам исследований 2002-2006 гг.) / А. И. Кайдалов, Е. А. Сечко // Проблемы бакальской культуры... С. 73-80.
24 См.: Крадин, Н. Н. Кочевничество в цивилизационном и формационном развитии. С. 175.
