CC BY
54
© 2013
Т. Б. Зайцева
КИРКЕГОРОВСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ ТРУДА, ТАЛАНТА И ПРИЗВАНИЯ В ПОВЕСТИ А. П. ЧЕХОВА «МОЯ ЖИЗНЬ»
В статье обнаруживается и раскрывается связь между этической концепцией труда датского философа С. Киркегора и повестью Чехова «Моя жизнь». Основываясь на кир-кегоровском представлении о таланте и призвании, автор статьи убедительно доказывает, что заметка на стр. 65 из I записной книжки А. П. Чехова о «бездарном ученом» и «переплетчике», не атрибутируемая ранее учеными, относится к работе над повестью «Моя жизнь».
Ключевые слова: литературоведение, Киргкегор, А. П. Чехов, этическая концепция
Знакомство русского читателя с Киркегором началось с представлений датского писателя о роли и значении эстетического и этического начал в жизни человека. В 1885 году Л. Я. Гуревич поместила в своем журнале «Северный Вестник» ганзеновский перевод большого отрывка книги «Или — или» (1843) (трактат «Гармоническое развитие в человеческой личности эстетических и этических начал», под названием переводчика). В 1894 г. издательство М. М. Ледерле выпустило книжку «Наслаждение и долг» в серии «Моя библиотека»1.
В трактате Киркегора была изложена философско-психологическая концепция двух основных поведенческих установок — эстетического и этического способов человеческого существования. Один из важнейших вопросов, имеющих непосредственное отношение к этической позиции, поставленный философом, — проблема отношения к труду, роль и значение труда в жизни человека, представление о таланте и призвании. В трактате подробно освещается киркегоровская этическая концепция труда.
В конце XIX века сочинения Киркегора не произвели сильного впечатления на русскую критику и для массовой читательской публики также прошли почти не замеченными. Анонимный рецензент журнала «Русское богатство» (1894, № 6), например, заявлял даже, что «взгляды Киркегора в значительной степени устарели и представляют, скорее, исторический интерес... Вся этика Киркегора не может удовлетворить современного читателя. В ней всецело отсутствует общественный элемент»2! На самом деле размышления датского философа, как часто это бывает с гениальными творениями, представляли не «исторический интерес», а интерес будущего: они опередили свое время и оказались реально востребованными в России только в начале XX века, когда остро была осознана экзистенциальная ответственность каждого индивида. И хотя философия Киркегора в восьмидесятые — девяностые годы XIX века не стала достоянием широкого круга русской публики, уже в то время нашлись проницательные читатели, способные оценить ее по достоинству.
Зайцева Татьяна Борисовна — кандидат филологических наук, доцент кафедры русской литературы Магнитогорского государственного университета. E-mail: tbz@list.ru
1 Лунгина 1996, 168.
2 Лунгина 1996, 173.
Знаменательно, что учением Киркегора об эстетическом и этическом началах человеческой жизни заинтересовался Лев Толстой. В 1890 г. писатель близко познакомился с некоторыми трудами философа благодаря П. Г. Ганзену и настоятельно рекомендовал переводчику издать книгу Киркегора с подробным описанием его жизни и сочинений3. Этическая концепция труда Киркегора оказалась созвучна размышлениям автора «Исповеди» (1882), где остро прозвучал вопрос о разделении нравственной жизни людей по социально-классовому признаку: «Для того чтобы понять жизнь, я должен понять жизнь не исключений <...>, а жизнь простого трудового народа, — того, который делает жизнь, и тот смысл, который он придает ей»4. Антиэстетические (в киркегоровском духе) взгляды Л. Н. Толстого, а точнее, его трудовая эстетика получила свое воплощение и в трактате «Что такое искусство?» (1897): «Жизнь трудового человека с его бесконечно разнообразными формами труда <...>, с его отношениями ко всем экономическим вопросам не как к предметам умствования или тщеславия, а как к вопросам жизни для себя и семьи, с его гордостью самодовления и служения людям, с его наслаждениями отдыха, со всеми этими интересами, проникнутыми религиозным отношением к этим явлениям,— нам, не имеющим этих интересов и никакого религиозного понимания, нам эта жизнь кажется однообразной в сравнении с теми маленькими наслаждениями, ничтожными заботами нашей жизни не труда и не творчества, но пользования и разрушения того, что сделали для нас другие»5.
Этические представления датского философа о труде, таланте и призвании скорее всего были известны А. П. Чехову по первым русским переводам П. Г. Ган-зена. Многие поступки главного героя повести «Моя жизнь» Мисаила Полознева, у которого не было никаких выдающихся талантов, и для которого «неинтересный» труд маляра стал истинным призванием, получают свое объяснение благодаря этической концепции труда, изложенной Киркегором.
В книге датского философа создается гипотетическая ситуация. Если бы самый обыкновенный, «простой» человек, неравнодушный к своей судьбе, но не имеющий социальных привилегий, позволяющих ему быть праздным и не думать о куске хлеба, пришел к эстетику и этику за помощью, какие бы ответы он получил на важнейшие жизненные вопросы о смысле жизни, собственном предназначении, подлинных ценностях человеческого существования?
Следует заметить, что разделение людей на классы, социальные группы, общественное положение «простого» человека не имели для Киркегора первостепенного значения, в отличие от Л. Н. Толстого, ведь таким обыкновенным человеком и скромным тружеником предстает в книге «Наслаждение и долг» прежде всего сам «автор» трактата, асессор Вильгельм.
Этическая позиция Мисаила — это не толстовское «опрощение». Чеховская этика труда отличается от толстовской тем, что акцент в ней ставится не на социально-классовых противоречиях между людьми, а так же, как у Киркегора, на различии способов человеческого существования, различии экзистенциальных позиций. Мисаил Полознев противопоставлен Маше Должиковой и доктору Бла-
3 Ганзен 1917.
4 Толстой XVI, 1983, 152.
5 Толстой XV, 1983, 100-101.
гово, эстетикам (с точки зрения философии Киркегора), как человек, сознательно и решительно выбравший экзистенциальную позицию этика.
Слово «опрощение» употребляет по отношению к Мисаилу Маша Должико-ва, но сам герой сопротивляется такому определению своих поступков. Для Ми-саила его рабочая одежда — рабочая одежда и не более, для Маши — это знак, атрибут, театральный костюм для роли опрощенца6. Физический труд, опрощение в глазах привилегированных слоев общества возвращали интеллигенцию к простому человеку, к народу. Для этика в киркегоровском смысле главное не это. Нравственное значение труда для истинного этика — возвращение к самому себе через приобщение к общечеловеческому. Мисаил стремится не к опрощению, а к тому, чтобы жить, одеваться, есть — «по средствам», т.е. жить своим трудом, как большинство людей, никого не обременять, быть честным во всем и справедливым.
Киркегор отмечает, что эстетик воспринимает труд как рабство, вынужденную утомительную обязанность, лишающую жизнь человека красоты. Эстетик лелеет свою теорию о значении талантов: только реализация особого таланта, выделяющего человека из толпы обыкновенных людей, позволяет возвыситься над грубой действительностью. «На талант этот, разумеется, не следует смотреть как на доску, на которой можно вынырнуть из волн житейского моря, но как на крыло, которое может высоко поднять человека над миром; талант не «рабочая кляча», но «кровный скакун»»7.
Что же делать человеку, лишенному выдающихся способностей, окрыляющих талантов? Обычному человеку, живущему на самостоятельно заработанные средства, эстетик мог бы посоветовать два пути: нескучные авантюрные способы разбогатеть, чтобы стать независимым от унылых обстоятельств, — жениться на богатой, попытать счастья в лотерею, эмигрировать в Америку и т.д.8 или же смириться с судьбой, со своим прозаическим положением, со своей бесталанностью и распроститься с радостями жизни.
В полемике с эстетиком киркегоровский этик, Вильгельм, демонстрирует преимущества этического воззрения на жизнь и неподлинность эстетической экзистенции, в основе которой лежит скука, отчаяние и презрение к обычному, ничем не выдающемуся человеку, «чернорабочему в жизни»9.
Вильгельм подчеркивает двойное преимущество этического воззрения на труд. «Во-первых, оно соответствует действительности и выясняет общую связь и смысл последней, тогда как эстетическое воззрение носит в себе отпечаток случайности и не объясняет ничего. Во-вторых, оно дает необходимый критерий, благодаря которому мы можем рассматривать самого человека с точки зрения истинного совершенства и истинной красоты»10. Труд служит, с одной стороны, выражением общечеловеческой обязанности, а с другой — совершенства и свободы, поскольку именно труд освобождает человека, делает его господином природы.
6 Чехов IX, 1974-1983б, 236.
7 Кьеркегор 1998, 336.
8 Кьеркегор 1998, 324.
9 Кьеркегор 1998, 336.
10 Кьеркегор 1998, 334.
Киркегор уверен, что тот скромный труженик, который обладает огромным мужеством, чтобы быть обыкновенным человеком, тот трудящийся человек, у которого есть «верный кусок хлеба и жена», — имеет полное право называться героем. Потому что важно даже не то, что совершает человек, а то, как он это совершает11. Невозможно не процитировать еще одно высказывание датского философа, звучащее, на наш взгляд, остро современно: «Вообще желательно, чтобы люди имели в этом отношении побольше мужества: ведь причиной того, что так часто слышатся эти громкие презренные речи о всемогуществе и мировом значении денег, является до некоторой степени недостаток этического мужества у людей трудолюбивых, но стесняющихся громко указывать на великое значение труда, а также недостаток у них этического убеждения в этом значении»12.
В отличие от эстетика, этик считает, что человек, основывающий свою жизнь лишь на таланте и воображающий себя выше других, нередко требует к себе особого отношения, особых условий для успеха и процветания своего таланта, т.е. «усваивает себе взгляды и наклонности хищника, грабителя», становится эгоистом.
Вместо таланта, который всегда случаен, этик на первый план выводит такое понятие, как «призвание». Призвание — «печать общечеловеческого»13. Не у каждого есть талант, но у каждого есть свое призвание, наполняющее труд высоким смыслом, способное удовлетворить все личные нравственные запросы человека. Главное — найти свое призвание и «выбрать его этически-сознательно»14, а это может сделать только сам человек. Но когда это произойдет, он сможет сказать: «Если мое призвание, мой труд и скромен, я все же могу быть верным ему и вследствие этого равным даже тому, чье призвание имеет величайшее значение, и измени я своему призванию, я совершил бы такой же грех, как и человек с величайшим призванием»15. В смысле призвания все люди равны, поскольку «каждый человек совершает, в сущности, одинаково много»16. «Самый колоссальный талант есть также только призвание»17. «Все, что совершает или может совершить каждый человек, — это делать свое дело в жизни»18. Этическая концепция труда примиряет человека с жизнью, так как призвание тесно приобщает человека к человечеству и высоко оценивает значимость каждого.
Самосознание этика не зависит от превратностей случая или судьбы. Жизнь и поведение этика, согласно концепции Киркегора об этическом, определяются реалистическим осознанием своих собственных возможностей. «С этой точки зрения успех или неуспех человека в жизни не зависит от того, осуществил ли он свои проекты. Единственно важная вещь — это полное отождествление себя с этими проектами, здесь ценны не видимые результаты выполненных действий, а настроение, энергия и искренность, с которыми человек делает свое дело»19.
11 Кьеркегор 1998, 344-345.
12 Кьеркегор 1998, 326.
13 Кьеркегор 1998, 339.
14 Кьеркегор 1998, 338.
15 Кьеркегор 1998, 340.
16 Кьеркегор 1998, 341.
17 Кьеркегор 1998, 339.
18 Кьеркегор 1998, 341.
19 Гардинер 2008, 81-83.
Нечто подобное, как нам представляется, имел в виду и Чехов, когда критиковал критика Мережковского за рутинный взгляд на человека: «Пора бы бросить неудачников, лишних людей и проч. И придумать что-нибудь свое. Мережк<овский> моего монаха, сочинителя акафистов, называет неудачником. Какой же это неудачник? Дай бог всякому так пожить: и в бога верил, и сыт был, и сочинять умел... Делить людей на удачников и на неудачников — значит смотреть на человеческую природу с узкой, предвзятой точки зрения...»20. Успех или неуспех, удачник или неудачник — ярлыки, привычные для эстетика, оценивающего жизнь и людей с точки зрения внешних обстоятельств.
Вопрошающий человек — «первый встречный индивидуум», похожий на большинство людей и, с другой стороны, изображающий собою «определенную индивидуальность»21, из трактата Киркегора «Гармоническое развитие в человеческой личности эстетических и этических начал» словно приобретает конкретный жизненный облик, воплощаясь в лице Мисаила Полознева. Начало повести «Моя жизнь» перекликается с книгой датского писателя. «Я побывал уже и в вольноопределяющихся, и в фармацевтах, и на телеграфе, всё земное для меня, казалось, было уже исчерпано», — с иронией замечает Мисаил22. Герой сразу противопоставляется людям, подобным тем, которые, по словам Киркегора, испытывают «болезненный страх», когда говорят «об ужасном положении человека, не находящего себе места в жизни. Подобный страх указывает на то, что человек ожидает всего от места и ничего от самого себя»23. Не обладая каким-либо «благородным талантом», не выделяясь среди других людей ничем особенным, Миса-ил ничего не ожидает «от места» и решает добывать кусок хлеба физическим трудом, как это делают миллионы. Перепробовав многие виды деятельности, герой наконец-то находит дело себе по душе.
Любой эстетик с презрением отнесется к выбору Мисаила, который стал маляром. Утонченному взору интеллектуала такой поступок может показаться вынужденным и даже глупым. Например, Благово возмущается: «А не находите ли вы, что если все, в том числе и лучшие люди, мыслители и великие ученые, участвуя в борьбе за существование каждый сам за себя, станут тратить время на битье щебня и окраску крыш, то это может угрожать прогрессу серьезною опасностью?»24. Очевидно, что доктор, как типичный эстетик, отделяет предназначение «благородных талантов», дающих наслаждение, от презренных занятий обычных людей. Однако Мисаил обладает достаточным этическим мужеством, чтобы искренне сознаться себе самому: «Ничто мне так не нравилось, как красить крышу»25.
Первые заметки, свидетельствующие о замысле повести «Моя жизнь», появились в записных книжках Чехова в 1895 г. Исследователи относят к ним четыре записи в 1-й записной книжке: «Тля ест растения, ржа металлы, а лжа душу» (№ 6 на странице 65)26, — с небольшими изменениями это выражение стало
20 Чехов III, 1974-1983а, 54.
21 Кьеркегор 1998, 322.
22 Чехов IX, 1974-1983б, 192.
23 Кьеркегор 1998, 298.
24 Чехов IX, 1974-1983б, 220.
25 Чехов IX, 1974-1983б, 245.
26 Чехов XVII, 1974-1983б, 41.
любимой фразой старого маляра Редьки и своеобразным лейтмотивом повести. Частично использована в повести запись (№№ 8 на странице 65) «Держи права, желтоглазый!»27, связанная с образом Маши. Заметка о Чепракове (№№ 4 на 66 странице), который ненавидит и страшно боится свою мать28, текстуально не совпадающая с повестью, несомненно, намечает его отношения со скрягой-мамашей. Наконец, фраза (№ 1 на странице 67), ставшая убеждением Мисаила: «прав тот, кто искренен»29.
Однако на странице 65 есть еще одна заметка (№° 3), которая, на наш взгляд, тоже относится к повести «Моя жизнь»: «Бездарный ученый, тупица, прослужил 24 года, не сделав ничего хорошего, дав миру десятки таких же бездарных узких ученых, как он сам. Тайно по ночам он переплетает книги — это его истинное призвание; здесь он артист и испытывает наслаждение. К нему ходит переплетчик, любитель учености. Тайно по ночам занимается наукой»30. Ученые не пришли к единому мнению, относится ли эта запись к работе над пьесой «Дядя Ваня» либо, поскольку «не вяжется с образом Серебрякова», имеет самостоятельный характер, и «потому была перенесена в числе нереализованных» в ГУ-ю записную
книжку31.
Что же позволяет нам связать данную запись с повестью «Моя жизнь»? Во-первых, по смыслу заметка явно перекликается с отношением Мисаила к труду, собственному истинному призванию, с его отказом играть чуждую социальную роль и его мужеством быть обыкновенным человеком, не прячась в искусственно созданный мир, как герои микросюжета записной книжки, переплетчик и ученый, которые только по ночам ощущают себя живущими настоящей жизнью. Во-вторых, запись была частично реализована в повести «Моя жизнь»: но не в образе Мисаила, а в образе его отца, упрямого и бездарного архитектора, который больше двадцати лет наугад планировал для города скучные, уродливые дома, в соответствии со своим угнетающим все живое стилем. О тайном же его занятии, по-видимому, важном для него и малопонятном для близких, Чехов говорит как будто мельком: «отец вот уже тридцать лет складывал в ней [хибарке] свою газету, которую для чего-то переплетал по полугодиям и не позволял никому трогать32. Возможно, в глубине души этого деспотичного, догматичного, самоуверенного человека тщательно подавляется сомнение и неуверенность: зачем он так бездарно тратит свою жизнь, прикрываемые маской успешного почтенного члена общества. Возможно, в глубине души бесталанного архитектора живет переплетчик. И как страшно вырывается наружу эта личностная нереализованность: старший Полознев загоняет в тиски «переплета» не только жизнь своей семьи, но и жизнь всего города, безжалостно «обрезая» все, что хоть как-то выделяется из общей массы.
Мисаил — один из немногих героев Чехова, кто обладает огромным мужеством, чтобы, будучи обыкновенным человеком, быть самим собой, делать дело,
27 Чехов XVII, 1974-1983б, 41.
28 Чехов XVII, 1974-1983б, 41.
29 Чехов XVII, 1974-1983б, 41.
30 Чехов XVII, 1974-1983б, 40-41.
31 Долотова 1980, 282.
32 Чехов 1974-1983б, IX, 199.
