CC BY
49
ЛИТЕРАТУРА
Апухтин А. Н. 1991: Стихотворения. М. Бунин И. А. 1993: Собр. соч.: Т.1. М.
Колосова С. Н. 2004: И воин, и всадник. Москва-Ярославль
Новый Завет 1993. М.
Поэзия серебряного века 1991. М.
Роман, иеромонах 2000: Внимая Божьему веленью. Минск Святая лампада 2000: Стихи. М.
Слово и дух 2003: Антология русской духовной поэзии 10-20 веков. Минск. Толкование на Апокалипсис св. Андрея, Кесарийского 2008: М. Барышникова И. Ю. 2008: «Раскрою я Псалтирь святую...». Русская поэзия от Симеона Полоцкого до иеромонаха Романа. М.
ST. JOHN'S APOCALYPSE IN RUSSIAN POETRY OF THE 19th — 20th CC
O.Yu. Baryshnikova
The depiction of apocalyptic motifs in Russian poetry of the 19th — 20th cc varies a lot depending on the author's creative personality. Some authors (I. A. Bunin, ieromonakh Roman) render whole chapters (1, 4, 6, etc.) close to the original text, given Bunin displays Old Testament origin, Roman — that of the New Testament. Others (K.R., A.Blok, V. Bryusov) modify the meaning of some verses when they use them as epigraphs. Some (A. Apukhtin) render the idea of the Revelation; the poetry of others contains some fragments of the Revelation, its imagery and symbolism (F. Tyutchev, N. Gumilyov). Some authors (K.R., ieromonakh Roman) follow traditions of Russian orthodoxy, .others break with them.
Key words: Apocalypse (the Revelation of St. John), Russian poetry, Russian orthodoxy.
© 2010
Т. Б. Зайцева
ЧЕХОВ И КИРКЕГОР О ВРЕМЕНИ НА СТАДИЯХ ЖИЗНЕННОГО
ПУТИ
В статье рассматриваются особенности переживания времени героями Чехова (на материале повести «Моя жизнь») в свете философской концепции времени С. Киркегора.
Ключевые слова: А. П. Чехов, С. Киркегор, концепция психологического времени, повесть «Моя жизнь».
Испытание героев потоком безжалостного времени — один из важнейших лейтмотивов драматургии и прозы Чехова. Исследователи нередко приходили к мысли о существовании собственной чеховской «философски (жизненно) осоз-
нанной концепции времени, другими словами, особого умения и способности жить и творить во времени бытия»1. Пристальное внимание Чехова к проблеме восприятия человеком времени было отнюдь не случайным и объясняется не только субъективными (автобиографическими) факторами, но и историческими обстоятельствами. В конце XIX века интерес к проблеме времени заметно возрастает, создаются новые физические, психологические, философские теории времени. Так, на рубеже веков появляется знаменитая концепция субъективного психологического времени или времени как длительности (неделимости и целостности) А.Бергсона, оказавшая огромное влияние на искусство XX века.
Субъективное представление о времени, психологическое время неизбежно оказывается и в центре внимания исследователей чеховского творчества. Г. И. Та-марли, например, отмечает, что даже будучи не знакомым с теорией французского философа, Чехов «мог самостоятельно подойти к отрицанию коллективного линеарного времени, поскольку, будучи чутким художником, он уже на рубеже веков остро ощущал тот разрыв в связи времен, о котором в полный голос заговорили многие писатели в годы первой мировой войны. У Чехова были все основания приблизиться к проблеме психологического времени, так как в его эпоху наметилась наглядная тенденция все глубже погружаться во внутреннюю жизнь человека, что приводило к субъективному восприятию времени»2. Кроме того, предшественником А.Бергсона в философской трактовке времени справедливо считается Аврелий Августин, чьи труды Чехов знал и даже цитировал3.
Под термином «психологическое» время мы вслед за литературоведом М. О. Горячевой будем понимать «мотив в художественном произведении, который объединяет весь комплекс размышлений человека о течении времени, осознание движения своей жизни, ее прошлого, настоящего и будущего»4.
Реконструировать собственно чеховскую философскую концепцию времени можно, в какой-то мере, на основании анализа индивидуального восприятия времени разными героями его произведений. Современный философ особо подчеркивает, что очень важно исследование связи «субъективного» времени, то есть «индивидуального восприятия и осмысления человеком конкретных моментов его существования <...> с осознанием смысла жизни, «полноты» человеческого бытия»5.
Интерес чеховедов, исследующих категорию времени, направлен чаще всего на темпоральные структуры чеховской драматургии. Наше внимание привлекла повесть Чехова «Моя жизнь», уже название которой в некотором роде темпораль-но и намечает проблему субъективного времени. Выбор произведения не случаен и по другим причинам. Как известно, традиция трактовки времени как субъективного, заложенная Августином, еще до Бергсона способствовала созданию оригинального учения о мгновении и вечности датского философа С. Киркегора, во многом предвосхитившего философские и психологические концепции XX века.
Одним из первых обратил внимание на возможные переклички между Чехо-
1 Шалыгина 1999, 146.
2 Тамарли 2000, 21.
3 Там же.
4 Горячева 1993, 194.
5 Эфендиева 1980, 150.
вым и Киркегором Ю. Айхенвальд, использовавший киркегоровскую типологию эстетической и этической стадий человеческой жизни для объяснения специфики чеховских героев6. В последнее время все чаще ученые отмечают концептуальные сближения между Чеховым и Киркегором7. Заочный культурный диалог мировоззрений и экзистенциальных позиций датского философа и русского писателя, безусловно, заслуживает серьезного внимания.
Был ли знаком с сочинениями Киркегора А. П. Чехов? Первое предполагаемое знакомство могло состояться в 1885 г. Достоверно известно, что Чехов читал № 4 «Северного вестника», где было опубликовано окончание второй части книги «Наслаждение и долг», под названием переводчика «Гармоническое развитие в человеческой личности эстетических и этических начал», об этом мы узнаем из письма В. В. Билибину 1 февраля 1886 г.: «Как-то <...> я назвал Вам Короленко. <...> Если хотите познакомиться с ним, то возьмите «Северный вестник» и прочтите в IV или V книге статью «Бродяги»»8.
Нигде в письмах мы не найдем указаний или даже намеков на то, что Чехов был хоть как-то заинтересован автором «Или-или», однако ощущается заметное сходство проблематики книги Киркегора, вышедшей в России отдельным изданием в 1894 г., и творчества Чехова конца восьмидесятых — начала девяностых годов.
Большой материал для сопоставления дает чеховская повесть «Моя жизнь». Впервые она была напечатана в 1896 г., а отдельные заметки в записных книжках Чехова, свидетельствующие о рождении замысла повести, появились в 1895 г.9. Заманчиво, хотя и не доказуемо, было бы видеть здесь некую хронологически обусловленную последовательность: появление книги Киркегора «Наслаждение и долг» в 1894 г. и как художественный отклик на книгу — работа Чехова над повестью в 1895-1896 гг..
В предисловии к первому русскому изданию Киркегора переводчик П. Ган-зен подчеркнул, что сочинение, впервые вышедшее в 1843 году под псевдонимом Виктор Эремит, состоит из двух частей, принадлежащих как будто «перу двух разных лиц, из которых одно — эстетик — дало материал для первой части, а другое — этик — для второй»10. В своей книге Киркегор раскрывает свои взгляды на эстетическую и этическую «стадии жизненного пути» человека.
Главный герой повести «Моя жизнь» Мисаил Полознев, на наш взгляд, олицетворяет представление Чехова об одном из возможных способов существования человека, который вслед за датским философом можно назвать этической экзистенцией. Такой способ существования демонстрирует киркегоровский этик, асессор Вильгельм. Сравнение героев Киркегора и Чехова — Вильгельма и Ми-саила Полознева — обнаруживает близость их жизненных установок.
Герой Киркегора настаивает на том, что жизненной целью человека, сделавшего этический выбор, становится «он сам, его собственное «я», но не произвольное или случайное, а определенное, обусловливаемое его собственным выбором,
6 Айхенвальд 2002, 740.
7 Сендерович 1993; Neuhäuser R. 1997; Senderovich 1997; Бочаров 2007; Суконник 2001.
8 Чехов 1974, 191.
9 Чехов 1977, 497.
10 Ганзен 1998, 3.
сделавшим его жизненной задачей — его самого во всей его конкретности»11. Вильгельм и Мисаил и заняты, в первую очередь, не «учительством», морализаторством, а осуществлением собственного «Я». С помощью этических установок Мисаил осваивает тот мир, в котором живет и старается самореализоваться.
Многие поступки Мисаила Полознева получают свое объяснение благодаря этической теории труда, изложенной Киркегором. Начало повести перекликается с книгой датского писателя. «Я побывал уже и в вольноопределяющихся, и в фармацевтах, и на телеграфе, всё земное для меня, казалось, было уже исчерпано», с иронией замечает Мисаил12. Таким образом герой сразу противопоставляется тем людям, которые, если воспользоваться словами Киркегора, испытывают «болезненный страх», когда говорят «об ужасном положении человека, не находящего себе места в жизни. Подобный страх указывает на то, что человек ожидает всего от места и ничего от самого себя»13. Не обладая каким-либо «благородным талантом», не выделяясь среди других людей ничем особенным, Мисаил ничего не ожидает «от места» и решает добывать кусок хлеба физическим трудом, как это делают миллионы. Перепробовав многие виды деятельности, герой наконец-то находит дело себе по душе. Любой эстетик с презрением отнесется к выбору Мисаила, который стал маляром. Утонченному взору интеллектуала может показаться такой поступок вынужденным и даже глупым. Однако Мисаил обладает достаточным этическим мужеством, чтобы искренне сознаться себе самому: «ничто мне так не нравилось, как красить крышу»14. Для Мисаила вид собственными руками покрашенной крыши — это его определившееся будущее, жизнь своим трудом, «среди людей, для которых труд был обязателен и неизбежен и которые работали, как ломовые лошади, часто не сознавая нравственного значения труда и даже никогда не употребляя в разговоре самого слова «труд»; около них и я тоже чувствовал себя ломовиком, всё более проникаясь обязательностью и неизбежностью того, что я делал, и это облегчало мне жизнь, избавляя от всяких сомнений»15. Отличие Мисаила в том, что он сознает значение своего труда как нравственного долга. «Истинное этическое воззрение на жизнь требует от человека исполнения не внешнего», (когда под долгом подразумеваются различные внешние житейские отношения), «а внутреннего долга, долга к самому себе, к своей душе, которую он должен не погубить, но обрести», писал Киркегор16. Мисаил обладает огромным мужеством, чтобы быть обыкновенным человеком, быть самим собой, делая дело, в котором видит свое призвание.
Между Мисаилом и Вильгельмом, несомненно, немало различий. Например, хотя киркегоровский герой и не отрицал, что даже у истинного этика «сознание собственного несовершенства порождает в душе глубокую печаль»17, он был убежден: «Жизнь истинного этика отличается ... внутренним спокойствием и уверенностью»18. Мисаил, будучи этиком, ни в коем случае не мог бы присоеди-
11 Кьеркегор 1998, 307.
12 Чехов 1977а, 192.
13 Кьеркегор 1998, 298.
14 Чехов 1977, 245.
15 Там же, 216.
16 Кьеркегор 1998, 301.
17 Там же, 375.
18 Там же, 301.
ниться к последним словам Вильгельма. Отдельного исследования требует и отношение героев-этиков к браку, любви.
Ярко выраженными «эстетиками» в повести Чехова предстают Маша Должи-кова и доктор Благово. Эстетический способ экзистенции Киркегором изображен в первой части книги «Или-или». Первый набросок портрета эстетика — «Афоризмы эстетика», написанные от первого лица, — знакомит читателя с переменчивыми настроениями эстетика, главный жизненный принцип которого — принцип наслаждения. От лица «автора» второй части, этика Вильгельма, Киркегор пояснял, что существуют различные ступени эстетического отношения к жизни, различные категории эстетиков. В зависимости от природного (т. е. данного извне, а не сущностного) таланта человека, например, склонности к математике или искусству, наслаждения бывают разного рода. Чувственно-эротические удовольствия, поэтические или интеллектуальные, наслаждения музыкой, искусством или же наслаждения материальными благами, богатством, почестями и др. Какими бы примитивными или утонченными и благородными ни были эти удовольствия, они неизбежно ставят эстетика в зависимость от внешних условий: «Весь мир должен изощрять свою изобретательность, чтобы постоянно предлагать ему новые и новые наслаждения: он отдыхает душой лишь в минуту наслаждения; стоит наслаждению прекратиться, и он опять задыхается от истомы»19. Плодом наслаждений являются всевозможные душевные настроения. Эстетик — «раб минуты», раб земной временной жизни, и в стремлении наиболее полно отдаться настроениям, чтобы испытывать вновь и вновь наслаждения, он неотвратимо отчуждается от собственной личности, предает свое истинное Я20.
Ум, образованность, воспитанность, культурность, умение произвести внешнее впечатление, артистизм, игра с жизнью и людьми, погоня за наслаждениями чувственного, эстетического и интеллектуального характера объединяет Машу Должикову и Владимира Благово. Они, по точному наблюдению главного героя повести, «увлечены жизнью», но жизнью не внутренней, а внешней, в чем бы она ни выражалась. «Всё лучшее в мире <.. .> было к ее услугам и получалось ею совершенно даром, и даже идеи и модное умственное движение служили ей для наслаждения, разнообразя ей жизнь»21, со смешанным чувством восхищения и горечи констатирует Мисаил. В поисках свободы и новых впечатлений, наслаждений, рождающих иллюзию наполненности бытия, Маша и Владимир Благово пренебрегают страданиями других людей (Мисаила, Клеопатры), используя их в своих целях: «я был лишь извозчиком, который довез ее от одного увлечения к другому. Теперь уж я не нужен ей, она выпорхнет, и я останусь один»22. «Столичные штучки» спешат по жизни, убегая от старых пристрастий к новым увлечениям, не замечая, что все больше не свободны, все больше зависимы от внешних условий, от настроения, от минуты. Убегают они, в конечном счете, от себя. «У той — Америка и кольцо с надписью, думал я, а у этого — докторская степень и ученая карьера, и только я и сестра остались при старом»23, — говоря о «старом», герой
19 Там же, 235.
20 Там же, 281.
21 Чехов 1977, 261.
22 Там же, 261.
23 Там же, 275.
имеет в виду, конечно, не только скучный провинциальный быт, но и свои нравственные переживания, моральные потери и обретения, неизбежные страдания. Маша Должикова и доктор Благово — типичные киркегоровские «эстетики», о которых философ писал: они «понимают под наслаждением жизнью удовлетворение всех своих желаний; желаний, однако, у них так много, и притом самых различных, что, благодаря этому, жизнь их просто поражает своей безграничной разбросанностью»24, т. е. утратой, «отсутствием объединяющей силы личности, своего единого, сущего «я»»25.
Сходство во взглядах на эстетический и этический способы существования у Киркегора и Чехова заставляет предположить, что существуют и переклички в представлении о взаимоотношениях героев со временем. Различные формы эк-зистирования отличаются и разным восприятием-переживанием времени.
«Человек — это синтез бесконечного и конечного, временного и вечного, свободы и необходимости»26, утверждал Киркегор. Однако внутри самого человеческого «Я» отношение между двумя компонентами складывается по-разному. Перекос совершается то в одну, то в другую сторону, тогда как заветная цель — достижение гармонии между временным и вечным.
Эстетическому способу жизни, согласно учению Киркегора, присуще дискретное время27: вся жизнь эстетика «состоит из множества отдельных, ничем не связанных между собой моментов»28. Эстетик умеет виртуозно пользоваться минутой, но «потому и компетентность его ограничена узкими пределами одной минуты»29. Кроме того, «время, отмечающее течение внешней жизни, идет для эстетика крайне неравномерно: минуты наслаждения сменяются периодами глубокой апатии»30. «Говорят: время летит, жизнь идет вперед и т. п. Не замечаю. И время стоит, и я стою»31, признается киркегоровский эстетик. Не заполненные наслаждениями или подготовкой к наслаждениям моменты пусты, а значит, «психологическое» время эстетика теряется в пустоте, останавливается.
Источник страданий эстетика — это «разорванность времени и вечности: время является для него лишь моментом, вечность же доступна ему только в форме воспоминания»32. Киркегоровский эстетик утверждает: «Жить воспоминаниями — нельзя и представить себе ничего выше этой жизни: никакая действительность не может так удовлетворить, наполнить человека, как воспоминание; в воспоминании есть такая «действительность», какой никогда не имеет самое действительность. Когда я вспоминаю какие-нибудь житейские отношения, они уже достояние вечности и временного значения не имеют»33. Таким образом, вектор времени эстетика направлен прежде всего в прошлое, только прошлым эстетик способен хоть как-то обладать. Однако это не фактическое прошлое, а эстетизи-
24 Кьеркегор 1998, 232.
25 Там же, 205.
26 Там же, 255.
27 Эфендиева 1980, 155.
28 Кьеркегор 1998, 253.
29 Там же, 227.
30 Эфендиева 1980, 155.
31 Кьеркегор 1998, 23.
32 Эфендиева 1980, 155.
33 Кьеркегор 1998, 30.
рованное, сродни художественному варианту событий. Собирая и лелея свои воспоминания, эстетик избавляется от всего лишнего, на его взгляд: «все конечное забыто и стерто»34. Эстетик живет воспоминаниями, прошлым, которое «еще не пришло»35, поскольку никогда не существовало. При этом не ограниченная ничем свобода воспоминаний и фантазий эстетика «оборачивается как раз чем-то противоположным обладанию: в этом многообразии содержаний и времен человек утрачивает свое единственно существовавшее прошлое, то, что определяет его фактически. Оно становится загадкой потому, что непосредственное знание о самом себе, перестает существовать, как только момент, о котором идет речь, проходит»36. Эстетик и в прошлом теряет самого себя. Таким образом, констатирует современный философ, «эстетик живет в двух различных видах времени: дискретно текущем времени его внешней реальной жизни (но опять-таки это его собственное, психологическое время, а не объективно текущее время реального мира) и во «внутреннем» времени, представляющем собою вечность воспоминаний, то есть отсутствие всякого времени»37. Другая особенность восприятия времени состоит в том, что эстетик «открывает время как нечто внешнее себе; оно приходит к нему словно со стороны. Но он прекрасно понимает, что должна существовать какая-то форма обладания временем, недоступная ему»38. Так у Киркегора намечается необходимость перехода к следующей стадии, этической, как попытка обрести иную форму взаимодействия со временем.
На этическом уровне экзистенции основной задачей человека становится олицетворение своей жизнью «общечеловеческого»: «Человек этического воззрения на жизнь видит в ней «общечеловеческое» и старается сам быть воплощением этого «общечеловеческого»; последнее же достигается не тем, что человек отрешается от своей конкретности (такое отрешение равняется самоуничтожению), но, напротив, тем, что он сознательно проникается ею еще сильнее и вместе с ней воспринимает в себя и общечеловеческое»39, убеждает Киркегор устами Вильгельма.
По словам современного философа, исследователя Киркегора, «выбрав самого себя, человек берет на себя ответственность за то, чем он является, а так как он неразрывно связан со всем, что его окружает, и прежде всего с другими людьми, то он обращается к действительной жизни как к подлинному медиуму человеческого существования. <...> Если эстетик как бы играл со временем, перебирая отдельные его моменты, и по своему произволу отбрасывал одни, задерживаясь на других, то этик не может и не должен делать ничего подобного: он переживает время так, как оно в действительности идет, переживает все его моменты в их действительной связи друг с другом. <...> Этическое требование постоянного осуществления добра, постоянной работы над собой наполняет время, и ни один момент больше не выпадает, не является пустым. Обозначено также и направле-
34 Там же, 19.
35 Там же, 38.
36 Эфендиева 1980, 156.
37 Там же, 156.
38 Там же, 157.
39 Кьеркегор 1998, 302.
ние времени — вперед, к осуществлению этического идеала. Таким образом, время делается наполненным и направленным»40.
Однако и этический способ существования не приносит человеку искомой гармонии между временем и вечностью. Киркегор считал, что этическая позиция не избавляет полностью от отчаяния, поскольку только выбор самого себя в вечном значении, и только связь с Богом придает человеческой экзистенции настоящий смысл. Этическая школа «общечеловеческого» должна подводить человека к новой стадии — религиозной, на которой только и возможно человеку обрести подлинную гармонию между конечным и бесконечным, осуществить себя как дух; овладеть мгновением, вместившим в себя вечность (подразумевается мгновение в типично киркегоровском понимании, как «точка, в которой время соприкасается с вечностью». Такое мгновение, «пребывая в явленном, человеческом мире, обеспечивает человеку канал сообщения, или окно в вечность, в мир божественного Провидения»41, комментирует С. А. Исаев).
Как же существуют во времени и воспринимают время герои чеховской повести «Моя жизнь»? Эстетическое и этическое переживание времени, отношение ко времени Маши Должиковой и Мисаила Полознева в повести прямо противопоставлено.
В прощальном письме к бывшему мужу Маша уверяет: «Всё проходит, пройдет и жизнь, значит, ничего не нужно. Или нужно одно лишь сознание свободы, потому что когда человек свободен, то ему ничего, ничего, ничего не нужно»42. Обратим внимание: в этих словах нет предчувствия будущего, все проходит, т. е. разрушается, бесследно исчезает, но не становится... Это время типичного эстетика, направленное в прошлое.
Время Маши Должиковой, как и время Владимира Благово, исчерпывается лишь земным существованием, т. е. лишено вечности. Неслучайно, Благово иронизирует над словами Редьки о том, что не будет ему «царства небесного»: «Что же делать, — пошутил доктор, — надо быть кому-нибудь и в аду»43. Для Редьки же праведник может обрести в будущем новую вечную жизнь. Старый маляр не устает повторять: «Трудиться надо, скорбеть надо, болезновать надо, а который человек не трудится и не скорбит, тому не будет царства небесного. Горе, горе сытым, горе сильным, горе богатым, горе заимодавцам! Не видать им царствия небесного»44.
«Всё проходит, пройдет и жизнь, значит, ничего не нужно», — эстетическое переживание времени Машей как бессмысленного, быстротекущего, всепоглощающего обесценивает ее жизнь, время словно проходит мимо человека и распадается на отдельные моменты. Пытаясь наполнить свою жизнь, свое время смыслом, Маша предпринимает несколько энергичных попыток эстетизировать действительность: наиболее яркие события в ее жизни действительно напоминают ряд разнообразных разрозненных театральных постановок, связанных между собой лишь переживанием эстетического удовольствия. Спасаясь от скуки и пустоты
40 Эфендиева 1980, 158.
41 Исаев 1993, 378.
42 Чехов 1977, 272.
43 Там же, 274.
44 Там же, 273.
жизни, Маша постоянно (и, надо отметить, талантливо) играет какие-то роли, намеренно оставаясь загадкой для окружающих: то оперной певицы, то простой бабы, то внучки ямщика, то передовой деятельницы, демократки, то благотворительницы, то дурной женщины, то утомленной затворницы . Не все роли удаются ей в должной мере. Столкновение с объективной реальностью (в том числе с мужицким миром) и объективным временем (суетой и утомительной жесткой обязательностью повседневных дел) рождает в героине чувство брезгливости и раздражения: «Она негодовала, на душе у нее собиралась накипь <...>. В большинстве это были <. > люди с подавленным воображением, невежественные, с бедным, тусклым кругозором, всё с одними и теми же мыслями о серой земле, о серых днях, о черном хлебе»45. Маша быстро отказывается от роли человека, живущего в духе толстовского учения сельским трудом. Безрезультативность быстрого эстетического натиска на жизнь заставляет героиню, действительно наделенную художественным даром, бежать в выдуманный мир, мир искусства: «Допустим, что ты работаешь долго, очень долго, всю жизнь, что в конце концов получаются кое-какие практические результаты, но что они, эти твои результаты, что они могут против таких стихийных сил, как гуртовое невежество, голод, холод, вырождение? Капля в море! Тут нужны другие способы борьбы, сильные, смелые, скорые! <.> Искусство дает крылья и уносит далеко-далеко! Кому надоела грязь, мелкие грошовые интересы, кто возмущен, оскорблен и негодует, тот может найти покой и удовлетворение только в прекрасном»46. Таким образом, героиня, как типичный киркегоровский эстетик, возвращается в мир вечности облагороженных воспоминаний и художественной фантазии.
В реальном же времени остается Мисаил, который недоумевает: «Когда эта добрая, умная женщина бледнела от негодования и с дрожью в голосе говорила с доктором о пьянстве и обманах, то меня <...> поражала ее забывчивость. Как могла она забыть, что ее отец, инженер, тоже пил, много пил, и что деньги, на которые была куплена Дубечня, были приобретены путем целого ряда наглых, бессовестных обманов? Как могла она забыть?»47. Но Машин мир прошлого всегда свободен от неприятных воспоминаний. Так, по пути в Америку она создает почти романтический образ своих отношений с Мисаилом: «То, что я встретила и узнала вас, было небесным лучом, озарившим мое существование, но то, что я стала вашею женой, было ошибкой»48.
В отличие от Маши Мисаил оказывается способен жить во времени этика, т. е. «в непрерывном и объективно текущем времени, ход которого отмечает, с одной стороны, движение самой действительности, а с другой — внутреннее развитие его личности, его историю»49. «В самом деле, были и грязь, и пьянство, и глу -пость, и обманы, но при всем том, однако, чувствовалось, что жизнь мужицкая, в общем, держится на каком-то крепком, здоровом стержне. Каким бы неуклюжим зверем ни казался мужик, идя за своею сохой, и как бы он ни дурманил себя водкой, всё же, приглядываясь к нему поближе, чувствуешь, что в нем есть то нужное
45 Там же, 256.
46 Там же, 259.
47 Там же, 256.
48 Там же, 271.
49 Эфендиева 1980, 158.
и очень важное, чего нет, например, в Маше и в докторе, а именно, он верит, что главное на земле — правда, и что спасение его и всего народа в одной лишь правде, и потому больше всего на свете он любит справедливость»50.
Время для Мисаила обретает смысл и непрерывность, когда заполнено трудом. «К зиме набралось больше работы, стало веселей. <...> В один день можно было много сработать, и притом время бежало быстро, незаметно»51. Если внимательно прочитать эпизод работы героя в церкви, можно обнаружить парадокс: время, с одной стороны, бежит быстрее; но с другой стороны, время, в силу наполненности смыслом, становится более длительным, долгим, настолько, что как будто сближается с бесконечно продолжительной вечностью: «Само место обязывало к тишине и благочинию и располагало к тихим, серьезным мыслям. Погруженные в работу, мы стояли или сидели неподвижно, как статуи; была тишина мертвая, какая подобает кладбищу, так что если падал инструмент или трещал огонь в лампадке, то звуки эти раздавались гулко и резко — и мы оглядывались. После долгой тишины слышалось гуденье, точно летели пчелы; это у притвора, не торопясь, вполголоса, отпевали младенца; или живописец, писавший на куполе голубя и вокруг него звезды, начинал тихо посвистывать <...>. Дни проводил я в этой тишине, в церковных сумерках, а в длинные вечера играл на бильярде или ходил в театр.. ,»52.
Таким образом, время Мисаила, как этика, наполнено смыслом, связано с объективным «общечеловеческим» временем, направлено на становление личности героя и устремлено в будущее. Об этом свидетельствует и его ответ на письмо Маши: «Если бы у меня была охота заказать себе кольцо, то я выбрал бы такую надпись: «ничто не проходит». Я верю, что ничто не проходит бесследно и что каждый малейший шаг наш имеет значение для настоящей и будущей жизни. То, что я пережил, не прошло даром»53.
ЛИТЕРАТУРА
Neuhäuser R. 1997: Cechov und das Kierkegaard'sche Paradigma II Anton P. Cechov — Philosophische und religiöse Dimensionen im Leben und Werk I Regine Nohejl (red). München, 45-5S.
Senderovich M. 1997: Чехов и Киркегор II Anton P. Cechov — Philosophische und religiöse Dimensionen im Leben und Werk I Regine Nohejl (red). München, 29-44.
Айхенвальд Ю. 2002: Чехов II А. П. Чехов: pro et contra I Сухих И. Н. (ред.). СПб., 722-
7S5.
Бочаров С. Г. 2007: Чехов и философия II Бочаров С. Г. Филологические сюжеты. М., 32S-346.
Ганзен П. Г. 199S: Предисловие переводчика к первому изданию II Кьеркегор С. 199S. Наслаждение и долг. Ростов н!Д, 3-6.
Горячева М. О. 1993: Мотив «психологического» времени в драматургии А. П. Чехова II О поэтике А. П. Чехова I Собенников А. С. (ред.). Иркутск, 192-206.
Исаев С.А. 1993: Комментарии II Кьеркегор С. Страх и трепет. М., 351-3S0.
50 Чехов 1977, 256.
51 Там же, 226.
52 Там же, 226-227.
53 Там же, 279.
Киркегор С. 1908: Несчастнейший // Северные сборники. Кн. 4. СПб. Кьеркегор С. 1998: Наслаждение и долг. Ростов на Дону. Кьеркегор С. 1993: Страх и трепет. М.
Сендерович М. 1993: Антон Чехов: драма имени // Русская литература. 2, 30-41. Суконник А. Ю. 2001: Театр одного актера. М.
Тамарли Г. И. 2000: Темпоральные структуры пьес А. П. Чехова (в свете философии времени А.Бергсона) // Творчество А. П. Чехова (Поэтика, истоки, влияние) / Тамарли Г. И. (ред.). Таганрог, 19-28.
Чехов А. П. 1974: Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Письма: в 12 т. Т. 1. М. Чехов А. П. 1977: Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Сочинения: в 18 т. Т.
9. М.
Шалыгина О. В. 1999: Развитие идеи времени: от А. П. Чехова к А. Белому // Чеховский сборник / Чудаков А. П. (ред.). М., 145-158.
Эфендиева Н. М. 1980: Проблема времени в философии С. Кьеркегора // Вопросы философии. 5, 150-164.
CHEKHOV AND KIRKEGOR ON TIME DURING DIFFERENT PHASES
OF LIFETIME
T. B. Zaitseva
The article deals with peculiarities of emotional perception of time by A. P. Chekhov's characters in the context of S. Kirkegor's philosophical concept of time (based on the novelette "My Life").
Key words: A. P. Chekhov, S. Kirkegor, concept of psychological time, novelette "My Life".
© 2010
Е. А. Чепур
ТИПЫ ХАРАКТЕРОВ РУССКОЙ ФЭНТЕЗИ 1990-Х КАК ВОПЛОЩЕНИЕ ДОМИНИРУЮЩИХ НАПРАВЛЕНИЙ ДУХОВНОГО
ПОИСКА
В статье «Типы характеров русской фэнтези 1990-х как воплощение доминирующих направлений духовного поиска» на материале романов современных писателей С. Алексеева, А. Белянина, А. Бушкова, А. Лазарчука и М. Успенского, С. Лукьяненко, Ю. Никитина, М. Семеновой, М. Фрая, Е. Хаецкой осуществляется типологический анализ характеров русской фэнтези. В результате исследования автором выявлены три ключевых взаимопроникающих типа характера: Искатель, Вершитель и Хранитель. Сделаны выводы о типологическом подходе как наиболее продуктивном для понимания специфики фэнтези и о заявленных типах как носителях свободного мифологического, творческого
