CC BY
97
УДК 930.1
К ВОПРОСУ О МАРШРУТАХ ТРАНЗИТА И СЕМАНТИКЕ ИЗОБРАЖЕНИЙ
НА ПРЕДМЕТАХ ИМПОРТА
© М. Ф. Обыденнов1*, Е. А. Круглов2, Л. Э. Кашапова3
12 Башкирский государственный университет Россия, Республика Башкортостан, 450076 г. Уфа, ул. Заки Валиди, 32.
3Уфимский государственный университет экономики и сервиса Россия, Республика Башкортостан 450014 г. Уфа, ул. Чернышевского, 14.
Тел: +7 (927) 932 71 24.
*Етай: /епеск@тай. ги
Статья посвящена анализу путей поступления античного и византийского импортов на территорию Южного Урала и Прикамья на рубеже эр, а главное — семантике изображений на Византийском и Сасанидском серебре нашего региона ряда религиозно-ритуальных символов сакрального характера.
Ключевые слова: «восточное» серебро, речной транзит, степной маршрут, эфталиты, алано-гунны, торевтика, семантика, финно-угры.
Изучение антично-византийского импорта на Южном Урале и в Прикамье почти столь же продолжительно, как и само время нахождения в указанном регионе наследия греко-римских древностей. Та-наис, как известно, веками играл едва ли не ключевую роль в торговле античного Северного Причерноморья со Степью в лучшие времена греко-римского мира [1-2; 3, с 54-72; 4, с. 54, 60], однако после готских и гуннских потрясений Ш—ГУ вв. н. э. он стремительно — вместе с Пантикапеем — уходит «в тень» былого величия, а торговые пути и связи стали обходить его по дуге, через Дон и Волгу, в Степь. Именно этот степной путь транзита, в т.ч. и римско-византийского, стал предметом специальных исследований в послевоенные годы М. Г. Мошковой [5; 6, с. 42] и особенно А. А. Йессена.
Последний, в частности, отслеживал истоки этого пути, именуя его «континентальным», с I тыс. до н. э. — времени поставок металла в степь из При-кубанья [7, с. 207—209; 8, с. 228—230], доводя его функционирование между Прикамьем и Ираном через Степь вплоть до кануна ислама [8, с. 207; 9, с. 334].
Наработки и наблюдения указанных выше авторов во 2 половине XX века были дополнены как новыми материалами группы сарматологов, так и не столь многочисленными, в сравнении с ними, китаеведами. Однако последние [10, с. 223; 11, с. 22—24] в ходе анализа «новой дороги Севера», т.е. северной ветки Великого шелкового пути, своими материалами еще больше усилили позиции сторонников концепции степного пути транзита «Антик (и Виз-ан-тик) — Восток»» через буферные районы Нижней Волги — Прикамья — Южного Урала.
Но если в работах авторов, специально занимавшихся «восточным серебром», в том числе и византийским импортом монет и изделий в Приуралье [12, с. 18; 13; 14. с. 13—15, 148, 154; 15, с. 40—41; 16, с. 183—184], водно-речной транзит расценивался как веками серьезно функционировавший, лишь на
время (рубеж VП—VШ вв.) пресекавшийся перипетиями арабо-исламской конкисты, то в трудах поволжских археологов-номадистов 2 половины XX— нач. XXI вв. путь степного транзита оказывается уже столь довлеющим, что византийское серебро «превращается» в слабый «довесок» сасанидского, идущего вместе с ним из сасанидских Ирана, Согда и Бактрии через Хорезм, Казахстанское Семиречье и плато Усть-Урт степными путями на север в район Прикамья и Южного Урала [17, с. 183, 193—194; 18, с. 63; 19, с. 152]. Серьезным основанием утверждению о среднеазиатском (степном) маршруте поступления являются два следующих веских обстоятельства: а) как на ирано-сасанидских, так и на византийских сосудах отчетливо видны согдийские и хо-резмийские надписи [20, с. 117]; б) резкое (полное?) исчезновение в Прикамье византийских сосудов после Ираклия (610—641 гг.).
Эти и целый ряд иных моментов, тщательно проанализированных в обстоятельной работе самарского археолога В. Ю. Морозова о сасанидском импорте в Волго-Камье, несомненно, делают значительно более весомой, чем прежде, версию о превалировании степного транзита перед водным указанного импорта. Но, как это нередко бывает, в работе не обошлось без ряда узких мест или, образно говоря, «с водой из корыта едва не выплеснули и ребенка». Иными словами, полемика с адептом концепции водно-речного транзита Т. Нуненом привела самарского автора к некоторым передержкам, быть может, и не значительным, но давшим в результате пищу и для оперативных возражений, и для размышлений на перспективу.
Начнем с частностей оперативного плана в защиту американского «визави» самарского археолога, т.к. ответить ему скончавшийся в 2001 г. Профессор Принстонского университета Томас Ш. Ну-нен (1938—2001) уже не сможет: волжский археолог упорно и не раз [19, с. 154, 158—159, 162] наделяет его инициалами «И. С.», тогда как Т. Ш. Нунен (ТЬ.
S. №опеп) в мировой науке единственный, без родичей и однофамильцев...
Главное, впрочем, другое: его работа, послужившая для самарского исследователя предметом подчас справедливых атак, не первая и не последняя в серии статей и монографий, где профессор методично в течение десятилетий анализировал пути и обстоятельства антично-византийского транзита в глубинные районы юга России, неизменно отдавая предпочтение водно-речным маршрутам. При этом, что важно подчеркнуть, он исходил не из каких-либо личных симпатий или пристрастий, а исключительно из специфики мира античных полисов Северного Причерноморья: последние, закладывая истоки связей с «варварским» окружением, имели долгое время столь малую хору, что их торговля носила «маргинальный характер» [21, с. 231—242; 22, с. 77— 81; 23, с. 129, 136] и осуществлялась по преимуществу водно-речными маршрутами, а не степными, как в эпоху архаики [24, с. 24], так и позднее — в рим-ско-византийское время.
Несомненно, Великий шелковый путь, так взаимовыгодно питавший в 1 половине I тыс. н.э. и Поднебесную, и антично-византийский мир, на большем протяжении своих транзитов шел коридорами Великой Степи, в т.ч. и на транзите «новой дороги Севера» - через степи Узбоя, Усть-Урта, Приа-ралья и Приуралья. Этот почти аксиоматический постулат таит в себе, тем не менее, два своего рода «рифа», которые на сегодня в науке не имеют убедительного разрешения, а именно:
а) регулярная торговля, как известно, несомненный институт (даже не элемент!) государственной политики, предполагающий наличие оной государственности в регионе. Но в Волго-Камье VI—VП вв., на которое падает «львиная доля» византийского (или сасанидо-византийского) серебра, ни Ха-зария, ни Волжская Булгария еще не были готовы, как известно [25, с. 188—193; 16, с. 184], к подобной роли-миссии, а иных государственных образований стабильного типа в степном Заволжье и Приуралье тогда просто не было, несмотря на кабинетно-умо-зрительные надежды фольклористов видеть в песнях и легендах о степных дорогах (Кунгыр-буга юлы, Канифа юлы, Мыср юлы) «наличие налаженной и регулярной торговли, что .свидетельствует о существовании налаженной и регулярной политической структуры общества ... на Урале» [26, с. 139],
б) наличие таких постоянных, стабильных государственных структур и образований обусловливало бы и постоянные торговые связи и пути, обеспечивая — по Морозову [19, с. 148—149] — прохождение восточных монет по рекам, а художественных изделий — по степи, в раздельном от монет, так сказать состоянии, тогда как на практике они в подавляющем числе находок представлены вместе.
Последнее обстоятельство, очевидно, является следствием отсутствия постоянных, налаженных
торговых связей с Востоком через степь и свидетельствует, скорее, о разнородных контактах населения Южного Урала с соседями. А это предполагает существование как чисто торговых, так и различного рода спорадических военно-политических контактов с последними. К примеру, с уходом гуннов из прикаспийских степей в нач. IV века за Волгу, на Запад, возникшим политическим «вакуумом» в районе Яксарта и Окса решил воспользоваться Иран времен Пируза (Пероза I) с целью восстановления своих потерянных было позиций в Бактрии. Там у сасанидов остались к середине V в. лишь Мерв (ныне Мары) и Герат, не считая мелких городков. Однако вспыхнувшая вскоре в Иране междоусобица толкнула Пе-роза в борьбе с братом на союз с эфталитами, за чью помощь пришлось расстаться «в их пользу» с Восточной Бактрией [27, с. 185]. А это — торговые пути и доходы от транзита ... Стремясь затем «отыграть» упущенное, в 60—70 гг. V в. Пероз втянулся в бесперспективные для Ирана войны с хионитами-эфтали-тами (или «белыми гуннами»), терпя цепь неудач. И, если в начале от позорного плена у «белых гуннов» в 469 г. его спасло золото союзника — византийского василевса Зенона (Josh. Styl. Ch 10), то в 484 г. - в ходе последнего похода - Пероз погиб (Agath. IV, 27; Procop. B. P. III, 8 - IV, 14), а гарем царя и знать Двора попали в плен. Выкупая их, сасаниды более чем на 70 (!) лет оказались обложены тяжелой данью, которую собирали со всего иранского мира для выплаты эфталитам. Таким вот образом заметная часть сасанидского (и часть византийского) серебра попадала на рубеж Оренбуржья и южного Башкортостана вплоть до 60 гг. VI в. не в виде торговых поступлений, а в качестве «репараций» Ирана за выкуп плененной знати из владений «белых гуннов».
Помимо этих «репараций» исследователи ряд находок «восточного» серебра относят к родовым сокровищам камской знати длительного процесса накопления [19, с. 157; 16, с. 184-185], другие материалы оказываются результатом возможных дарений Византийского Двора за верную службу в противостоянии с Ираном [28, с. 72-74; 29, с. 108], а третьи оседали в Прикамье по итогам военных конфликтов [30, с. 46].
Последнее обстоятельство для IV-VII вв. н.э. было явлением вполне ординарным, особенно на стыке казахстанского Семиречья, Оренбуржья и южных районов Башкортостана. Сюда из района Аму-Дарьи под давлением гуннов западной Монголии зачинается заметная инфильтрация племен Кангюя (аланов, массагетов, гуннов), которые на рубеже IV-V вв. н.э. создают здесь поселенческие памятники культуры Турбаслы - микс «среднеазиатской алано-гуннской составляющей с урало-алтайской примесью» [31, с. 7-8; 32, с. 230-231]. Примерно в то же время из Зауралья на Южный Урал проникает поздне-саргатское население, имеющее с турбаслинцами сходный обряд захоронения [33, с.
88] и покинувшее родные места под давлением, возможно, тех же гуннов. Таким образом, Южный Урал из-за этнических перемещений к V веку становится зоной, далекой от этнической и, соответственно, торговой стабильности. Но ее не было и южнее: уже к началу IV века гунны из района Арала и Каспия уходят за Волгу, двигаясь через Северное Причерноморье далеко на Запад и оставив на Яксарте и Оксе ряд разобщенных и недружественных между собой ирано- и тюрко-язычных племен «под контролем» эфталитов (белых гуннов). Господство последних, однако, было весьма недолгим.
Переломным для них самих и зависимых от них племен оказались 50-е годы VI в., когда спорадически шедшие с 20-х гг. удары тюрков Канглы переросли теперь в постоянно и методически организованную экспансию кагана Дизабул Истэми: последний в 555 г. достиг Арала, через 3 года —Волги, перерезав и пути кочевок южных уральцев, и торговые их связи с Югом по рекам и Степи [34, с. 191; 32, с. 232]. Так земли, находившиеся к северу от Окса (Аму-Дарьи), для эфталитов оказались потерянными в пользу тюрков.
Но еще оставались у эфталитов территории к югу и востоку, что обеспечивало торговые связи через северный Иран с Афганистаном (Тохаристаном), откуда поступали, в том числе, и чаши с изображениями четерехрукой богини Шивы, шедшие затем на север вплоть до Прикамья [35, с. 352—355; 36, с. 9; 37]. По мере роста успехов тюрков Канглы против эфталитов росли в середине VI в. и аппетиты Ирана. Уже в 554 г. Хосров I отвоевал у эфталитов южные районы исторического Тохаристана, затем — в годы выхода Истэми к Волге — Хосров берет под контроль все земли тохаров, выводя северную границу Ирана на Окс вплоть до 579 г. — года смерти этого сасанид-ского правителя. Но и со смертью Хосрова освободившиеся от его контроля квази-государства племен Аму-Дарьи не обеспечили, в силу соперничества между собой, стабильности торговых связей с Урало-Прикамьем. Политическая же ориентация на тех или иных соседей привела к чеканке подражаний тюрко-согдийских «китаеобразных» (круглых с квадратным отверстием), ирано-сасанидских и византийских монет [38, с. 257—260], многие их которых на рубеже VI—VII вв. практически «скопом» и синхронно оказываются в кладах на берегах Прикамья, что вовсе не свидетельствует об организации «правильной» регулярной торговли со «стабильными госструктурами» Урало-Прикамья данного периода. Подобную торговлю, полагает В. Ю. Морозов в полемике с Т. Ш. Нуненом [19, с. 159—160], осуществляли купцы Средней Азии, а вовсе не посредники-сарматы или передвигавшиеся в Прикамье VI—VII тюркские племена. Однако антик Прикамья именно из могил сарматов с характерной для них се-роглиняной керамикой в виде двойных кружков, соединенных между собой параллельными линиями. Такая посуда сарматского круга хорошо известна от
Причерноморья и Нижнего Дона до Поволжья [39, с. 185, 219-222; 40, с. 46] и Мелеузовского района Башкортостана, где в захоронении кочевника обнаружен нумизматический материал рубежа эр [41, с. 52-53].
Что же касается сомнений самарского автора о «восточном импорте» в связи с передвижениями племен эпохи «великого переселения», то для Прикамья и нижнего течения р. Белой в Башкортостане это убедительно показал А. Х. Халиков [42, с. 34]. А для более северных районов Камы, Печоры и Вычегды (Веслянский I могильник середины I тыс. н.э.) это совершенно точно доказано Э. А. Савельевой: серебряные ритоны, бронзовая чаша и монеты саса-нидских правителей V-VI вв. (Пируз, Кавад I и Хосров I) появились здесь, на землях гляденовцев и ванвиздинцев, только с проникновением сюда из Зауралья «воинственных саргатцев» [15, с. 39-41]. Таким образом, интересная концепция самарского археолога о двух раздельных путях поступления в Урало-Камский регион монетно-вещевого «восточного» импорта на поверку оставляет или порождает вопросов больше, чем закрывает старые.
Представляется, что, постулируя в анализе накопленного к рубежу XX-XXI вв. вещевого материала Востока наличие проторенных торговых путей с регулярной многовековой «торговлей купцов средней Азии», мы постоянно должны при этом иметь ввиду и учитывать два обстоятельства:
Первое — это фактор перманентной военно-политической нестабильности Урало-Аральского региона VI-VII вв. Указанные выше действия Хосрова против эфталитов были лишь началом активности этого честолюбивого иранского правителя, т.к. затем последовали акции против Византии эпохи Юстиниана, достойным соперникам которого показал Хосрова Прокопий Кесарийский в «Воинах с персами» (В. Р. I. XIII.12—XXII, 17). В ответ на происки Хосрова, продолжавшего политику притязаний на закавказские владения Византии, начатые еще его отцом Кавадом (В. Р. I.14—15: Zach. VII, 3), Византия приложила известные усилия для усиления конфликта Ирана и эфталитов. Закреплению этого противостояния в пользу державы ромеев послужили две миссии византийцев в ставку Дизабул Истэми-кагана: в 568 г. - Зимарха, а 8 лет спустя - Валентина, отраженные во фрагментарно дошедших до нас записках жившего в конце VI в. Менандра Про-тиктора (Exc II., p. 452—459). Экономически это обернулось плюсом для тюрков и ромеев, т. к. активировало шелковый путь по «Новой дороге Севера» через земли Согда и кагана Истэми [43, с. 154-159]. Но в политическом плане это повлекло за собой не просто упрочение союза с Дизабулом, но и создание временной, внутренне непрочной антисасанидской коалиции в нач. VII в., куда ромеи вовлекли хазар и булгар-барсилов, которые в 626-630 гг. вели Закавказскую войну против Ирана на золотые солиды им-
ператора Византии Ираклия (610—641 гг.). Последних в хорошем состоянии не раз находили на Волге и Северном Кавказе (в Дагестане) [44, с. 61; 29, с. 105—109], причем, нередко на солидах была изображена часть крепости (м. б. дворца ромейского баси-лея?) в духе согдийского искусства [45, с. 33]. Подобный синкретизм культурных традиций географических соседей — вещь неудивительная, если бы не обстоятельства политических военно-конфликтных взаимоотношений Византии и Ирана в этот период, рикошетом сказывавшихся и на их соседях к северу от Каспия либо степным транзитом, либо Волго-Камским.
Второе же обстоятельство лежит как раз в сфере, далекой от политики, и касается семантического наполнения (часто ускользающего от внимания исследователей) зооморфных изображений на предметах «восточного» импорта, поступавших в указанный регион из районов, только-только вступавших в стадию ранней исламизации. До полного запрещения, в соответсвии с его канонами, изображений человека и животных было еще очень далеко, так что в течение 2—3 веков значительная часть изделий все еще будет нести подобные изображения со своим сложившимся смысловым кодом аллегорий либо христианской Византии, либо ведийско-авестийского круга. В числе наиболее часто встречаемых изображений и символов последнего, как известно, были:
1. Горный козел (или архар) с шарфом — символ авестийского 1хуагепо или 1хуатаЪ, т.е. неперсонифи-цированной «царской славы». Чаще всего в ирано-авестийской среде он воспринимался через изображения блеска солнечного огня как символ благопро-цветания («божьей защиты») области, страны, народа, царской власти. В последнем случае абстрактно-этическая «благая судьба» получила зримое зооморфное наполнение в виде, прежде всего, барана (Vd.XIX,17), реже — соколы Варгана (Jast. XIV, 36). На сарматской керамике первых веков н.э. баран сменяется козлом и собакой, а у бактрийских кушан в это же время Фарн (=1уата1) уже чаще всего встречается человек в царских одеждах [46, с. 557—558]. При этом отметим, что в образе сокола Варгана или вепря Вритрахана все более в начале н.э. получает зримо-классическую трактовку образ индо-ариского Веретрагны — сокрушителя змея, символа вражды. Причем, сокол Варган — не главная, а лишь одна из ипостасей Веретрагны, наряду с вепрем, конем и верблюдом.
2. Отсюда второй часто встречаемый на «восточном серебре» Урало-Прикамья символ — верблюд, часто крылатый, как основная инкарнация Ве-ретрагны — сокрушителя вражды посредством Фарна царской власти [47, с. 233].
В числе символов, встречаемых на указанных предметах импорта, хотя частотность их «повторяе-
мости» крайне низка в сравнении с вышеуказанными, есть и те, которые по своему семантическому коду ближе скорее всего миру торговых визави Ви-зантийско-иранского мира, а потому для изучения проблем (обстоятельств) «восточного серебра» в Приуралье они представляют интерес не меньший. Среди символов этого круга отметим важнейшие: — медведь — по общему мнению «угорский» символ владыки леса [29, с. 107]. Точнее же говоря, солярный владыка неба ряда народов Европы и лесной зоны При- и Зауралья, т.к. встречается на Дону скифской эпохи и у ананьинцев ГУ—Ш вв. до н.э. [48; 49, с. 219; 50], а от последних — в Шиповских курганах караабызцев и у бахмутинцев, для которых символизировал начало Нового Года в дни весеннего равноденствия. Отсюда — символика медведя, пьющего из ручья в начале пробуждения у ряда финно-угорских народов, для ряда родов которых (коми, обские угры) он был еще и тотемом — прародителем [51; 52, с. 57—58; 53, с. 88; 54, с. 128—130; 55, с. 48— 62]. Что касается находимых в Поволжье предметов из кости (реже — торевтики) с символикой змея-дракона и зайца, то в зоне Приуралья они на сегодня не обнаружены.
Здесь обычно встречаемы для VI—VШ вв. изображения ранне-христианской либо авестийской тематики, как это наглядно демонстрируют обобщенные в XX в. материалы кладов [12, с. 8] из бассейна рек и притоков нижнего Прикамья. Систематизированные В. А. Лещенко, вслед за В. П. Даркевичем [56]; по территориально-хронологическому принципу, они демонстрируют наглядный дистрибутив для Приуралья восточной торевтики VI—IX вв. в целом, без внутренней «разбивки» на школы и стили изображений. Опираясь же именно на специфику стилей школ, Б. И. Маршак этот материал в свое время [37] разделил на несколько групп, где «львиная доля» импорта (75%) поступала из сасанидо-сог-дийского мира VI—VШ вв.: это предметы (блюда, чаши на ножках, кувшины) с фигурками изображенных зверей в типично растительно-геометрической ориентации.
Примыкала к ним «подгруппа» из 6 предметов (4 клада) так называемых «бактрийских» чаш, отличаемых от вышеуказанных не столько стилистически [57, с. 258], сколько семантически, т.к. здесь часто изображалось «благое» 4-рукое андрогинное божество Шива [58, с. 642].
Наконец, около четверти всего «восточного» импорта в Прикамье указанного периода составляют предметы из серебра, имеющие (даже если на них встречаются согдейско-хорезмийские надписи [20, с. 117]) очевидно византийское происхождение, о чем говорят часто встречаемые в различных трактовках и модификациях изображения пастуха среди стада (=Христос) и особенно креста. К началу XXI в. было обнаружено 13 предметов серебра VI—VШ вв. из ряда кладов бассейна Прикамья.
К примеру, клад у деревни Слудка Пермской губернии 1870 г. содержал, среди прочего, одно серебряное блюдо с изображением спора Аякса за оружие Ахилла, второе - пасущегося коня, третье - с изображением креста. Из деревни Мальцево той же губернии 1878 г. - вновь клад серебряных блюд, в том числе - с изображением Силена и Менады, а также креста в венке (!) начала VII в.
Через 30 лет после Мальцево Соликамский уезд Пермского края доносит до нас еще одну комплексную находку из деревни Климово: вновь крест в венке начала VII в., а на другом серебряном блюде - пастух среди стада (I пол. VI в.).
Вятский край рубежа XIX-XX вв. донес до нас Карасевский (1890 г.) и Турушевский (1927 г.) клады, чьи серебряные блюда византийского производства несут в центре изображения венка из плюща. Отметим при этом, что наряду с предметами ромейско-византийского происхождения те же клады содержали подчас и торевтику иранского мира: к примеру, в Мальцевском кладе есть кувшин с изображением крылатых верблюдов Веретрагны, а в Афанасьевском кладе (1932 г.) из Кировской области - ведро с изображением цапель (IX в.).
Что же касается «восточной» торевтики на территории Башкирии, то здесь мы имеем и знаменитое Алкинское блюдо V-VI вв., несущее изображение триумфа Диониса с весьма заметной составляющей парфянской стилистики [59, с. 24; 60, с. 149]. Здесь и найденое в составе Аврюзтамакского клада (1989 г., Альшеевский район РБ) серебряное блюдо VIII в. с растительным орнаментом по краям, тогда как в центре - изображение Фарн-Хварено? Во всяком случае, стилистически это очень близко трактовке всадника на чаше рубежа VII-VIII вв. из Шахаров-ского клада 1886 г. с территории Пермского края. Оттуда же и Бартымский клад 1951 г. с 264 монетами византийского царя Ираклия (610-664 гг.), а так же серебряные чаши с изображением 4-рукого Шивы и львов I пол. VIII в. [20, с. 50; 61. с. 29].
Не вдаваясь в детализацию материалов кладов (только учтенных В. В. Лещенко их 104 [12, с. 8], тогда как после 1971 г. найдены новые, в том числе и в РБ), отметим основное: абсолютное их большинство в Прикамье найдено на территории Ломоватов-ской и Поломской культур финно-угров, тогда как Уфимский, Аврюзтамакский, Левашовский клады и другие находки в Башкирии - из могильников лесо-степей на территории караабызцев и караякуповцев.
И если на землях финно-пермиев Прикамья торевтика «восточного» серебра давала в VI-VII вв. приблизительно равное соотношение продукции ро-меев Византии и иранского Согда, то на территории караабызцев и караякуповцев - судя по найденному и систематизированному на сегодня материалу - некоторая доминанта в это время уже была за ирано-сасанидским миром. Затем по мере перехода в ислам волжских булгар, отмеченная антично-христианская
семантика изображений торевтики из серебра начинает с неизбежностью сокращаться, вначале еще соседствуя с зоо- и антропоморфными сюжетами всадников Фарна на блюдах позднеавестийского Ирана. А когда и родина Заратуштры перешла на суры Мо-хаммеда, ирано-сасанидское серебро окончательно вытесняет Византию; лишь немногие предметы на рубеже VIII—IX вв. иранского круга еще несут изображение былой идеологии: 2 блюда из верхнего Прикамия с изображением царского пира и охоты на львов VIII—IX вв.; 2 блюда из деревни Репьевка в Татарии, где на одном - утка, на другом - олень (оба символа популярны у финно-угров); серебряная кружка из Тамызского клада 1803 г. Вятской губернии с изображением птиц и оттуда же чаша с виноградной лозой (!) II пол. IX в. К X веку и их поглотил полностью (через степь или по рекам - неважно) -растительный стиль мусульманского Востока.
ЛИТЕРАТУРА
1. Шелов Д. Б. Танаис и Нижний Дон в Ш-I вв. до н.э. М., 1970.
2. Шелов Д. Б. Танаис и Нижний Дон в первые века н. э. М., 1972.
3. Шелов Д. Б. Римские бронзовые кувшины и амфоры в Восточной Европе // Советская археология, 1983. №3.
4. Арсеньева Т. М., Беттгер Б., Виноградов Ю. Г. Новые исследования в Танаисе // ВДИ. 1996. №3. С. 117-162.
5. Мошкова М. Г. Производство и основной импорт у сарматов Нижнего Поволжья. Автореф. дис... канд. ист. наук. М., 1956.
6. Мошкова М. Г. Памятники Прохоровской культуры // САИ. Вып. Д 1-10. 1963.
7. Йессен А. А. Прикубанский очаг металлургии // МИА. 1951. №3.
8. Йессен А. А. Ранние связи Приуралья с Ираном // Советская археология,1952. №16.
9. Фрай Р. Н. Наследие Ирана. М., 1972.
10. Лубо-Лесниченко Е. И. Китай на шелковом пути. М.: Восточная литература, 1994. 224 с.
11. Ма Юн. «Шелковый путь» с Востока на Запад // Курьер ЮНЕСКО. 1984. №7.
12. Лещенко В. Ю. Восточные клады на Урале в VII-XIII вв. Автореф. дисс... канд. ист. наук Л., 1971.
13. Лещенко В. Ю. О ритуальном использовании серебряных сосудов с отверстиями // КСИА. 1977. Вып. 150.
14. Даркевич В. П. Художественный металл востока. М.: Наука, 1976. 198 с.
15. Савельева Э. А. Эпоха раннего средневековья // История Коми. Сыктывкар: Изд-во Коми НЦ УрО РАН, 2004. Т. 1.
16. Белавин А. М. Камский торговый путь. Пермь: изд-во Пермского педгосуниверситета, 2000. 198 с.
17. Вощинина А. И. О связях Приуралья с Востоком в VI-VII вв. н.э. // Советская археология, 1953. №17.
18. Генинг В. Ф. Халиков А. Х. Ранние болгары на Волге. М: Наука, 1964. 201 с.
19. Морозов В. Ю. Пути проникновения сасанидских монет и художественных изделий в Поволжье и Прикамье // Культуры Евразийских степей 2 пол. I тыс. н.э. Самара, 1996.
20. Кропоткин В. В. Экономические связи Восточной Европы в Ш в. нашей эры. М., 1967.
21. Noonan Th. S. The Grain Trade of the Northern Black Sea in Antiquity // AJPh. 1973. №94.
22. Noonan Th. S. The origins of the Greek Colony at Panti-capaeum // AJA. 1973. №77/1. (b).
23. Snodgrass A. Archaic Greece. Berkeley, Jos-Angeles, 1980.
24. Кузнецов В. Д. Некоторые проблемы торговли в Северном Причерноморье в архаический период // ВДИ. 2000. №1.
25. Магомедов М. Г. Образование Хазарского каганата. М.: Наука, 1983. 224 с.
26. Файзуллина З. Д. Предметы средневекового восточного импорта на Южном Урале // Проблемы этногенеза и этнической истории башкирского народа. К 70-летию С. Н. Шитовой. Уфа, 2006.
27. Луконин В. Г. Сасанидская держава в III - V вв.// История Древнего мира. Кн. 3. М., 1982. 213 с.
28. Казаманова Л. Н. Бартымский клад видантийских серебряных монет VII в. // Труды ГИМ. М., 1957. Вып. 26.
29. Багаутдинов Р. С., Богачев А. В., Зубов С. Э. Праболгары на Средней Волге. Самара, 1998. 286 с.
30. Голдина Р. Д., Водолаго Н. В. Могильники Неволинской культуры. Иркутск: изд-во ИГУ, 1990.
31. Юсупов Р. М. Краниология башкир. Л., 1989. 198 с.
32. Любчанский И. Э. Этнокультурная реконструкция носителей традиций турбаслинского керамического комплекса // Южный Урал и сопредельные территории в скифо-сармат-ское время. Уфа, 2006.
33. Таиров А. Д., Любчанский И. Э. Аркаимская долина в раннем железном веке // Аркаим: исследования, поиски, открытия. Челябинск, 1995.
34. Гумилев Л. Н. География этноса в исторический период. Л.: Наука, 1990.
35. Мандельштам А. М. Средняя Азия в VI-VII вв. // Очерки по истории СССР (III-IX вв.). М., 1958.
36. Вайнберг Б. И. Монеты Древнего Хорезма. М.: Наука, 1977.
37. Маршак Б. И. Согдийское серебро. М.: Наука, 1971. 191 с.
38. Пугаченкова Г. А. Уникальная группа монет Чаганиан-ского чекана VI в. // Культура и искусство Древнего Хорезма. М., 1981.
39. Погребова Н. Н. Позднескифские городища на нижнем Днепре // МИА. 1958. Вып. 64
40. Гущина. И. И. О сарматах в Юго-западном Крыму// Советская археология, 1971. №1.
41. Акбулатов И. М., Обыденнов М. Ф. Погребения кочевников начала нашей эры из зоны Иштугановского Водохранилища // Памятники кочевников Южного Урала. Уфа, 1984.
42. Халиков А. Х. Общие процечссы в этногенезе башкир и татар Поволжья и Приуралья // АЭБ Т. 4. Уфа 1971.
43. Круглов Е. А. Этнокультурные контакты античной Анатолии и Урало-Камского региона Евразии. Уфа: РИО БашГУ, 2005.
44. Федоров Я. А., Федоров Г. С. Ранние тюрки на Северном Кавказе. М.: изд-во Московского университета, 1978. 181 с.
45. Беленицкий А. М. Монументальное искусство Пенджи-кента. М.: Искусство, 1977. 67 с.
46. Топоров В. Н. Фарн // МНМ. Т. 2. М., 1998.
47. Брагинский И. С. Веретрагна // Мифы народов мира (далее МНМ). Т. 1. М., 1998.
48. Збруева А. В. История населения Прикамья в Ананьинскую эпоху // МИА. 1952, №30.
49. Пузикова А. И. Курганный могильник скифского времени у с. Русская Тростянка// Советская археология, 1962. №4.
50. Пшеничнюк А. Х. Шиповский могильник ананьской культуры в центарльной Башкирии // Приуралье в эпоху бронзы и раннего железа. Уфа, 1982.
51. Голдина Р. Д. Ломоватовская культура в верхнем Прикамье. Иркутск, 1985.
52. Боров Г. М. Бронзовые культовые плакетки I тыс. н.э. на крайнем северо-востоке Европы: печорский местный «звериный» стиль // Проблемы финно-угорской археологии Урала и Поволжья. Сыктывкар, 1992.
53. Засецкая И. Л. Культура кочевников южноуральских степей в гуннскую эпоху (к. ГУ—У вв.). Спб., 1994.
54. Иванов В. А., Топоров В. Н. Медведь // МНМ. Т. 2. М., 1998.
55. Обыденнов М. Ф., Корепанов К. И. Художественный мир Урала и Волго-Камья в древности: художественные стили. Уфа: Юрика , 2003.
56. Даркевич В. П.; Марщак Б. И. О так называемом «сирийском блюде» из Пермской области // СА. 1974. №2.
57. Маршак Б. И. «Бактрийские» чаши // Античность и античные традиции в культуре и искусстве народов Советского Союза. М., 1978.
58. Гринцер П. А. Шива // МНМ. Т. 2. М., 1998.
59. Смирнов А. П. Новая находка восточного серебра в приуралье. М.: Советская Россия, 1957. 31 с.
60. Мешкерис В. А. К изучению музыкальной культуры Восточной Парфии // ВДИ. 1997. №4.
61. Мухамадиев А. Г. Древние монеты Поволжья. Казань: Татарское книжное изд-во, 1990. 157 с.
Поступила в редакцию 04.12.2014 г.
ISSN 1998-4812
BecTHHK EamKHpcKoro yHHBepcureTa. 2015. T. 20. №1
319
ON THE QUESTION OF THE TRANSITION ROUTS AND THE SEMANTICS OF IMAGES ON THE IMPORTED GOODS
© M. F. Obydennov1*, E. A. Krouglov1, L. E. Kashapova2
1 Bashkir State University 32 Zaki Validi St., 450076 Ufa, Republic of Bashkortostan, Russia.
2Ufa State University of Economics and Service 14 Chernyshevsky St., 450014 Ufa, Republic of Bashkortostan, Russia.
Phone: +7 (927) 932 71 24. *Email: feneck@mail.ru
Purpose of the study is examination and specification of transition routs and clarification of semantics of images on the imported goods. Scientists studied antic and byzantine goods on South Ural and territory near Kama as long as there were the heritage of Greek and Roman antiquity. Tanais played the important role in the antic market with the Steppe, but after the Goths and Huns attacks in 3rd-4th centuries a. d., trade routs and connections passed through the Don and the Volga to the Steppe. This transition rout became the subject of the special researches. Silk Road, which influenced on China and Antic-byzantine world at the first part of 1st millennium a. d., get through Great Steppe (through Uzboy, Ust-Urt, and Ural steppes). This theory has some defect, today it does not have convincing solution: regular trade is the part of the government policy, it suppose that there has been government at the region. However, in 6th-7th centuries near the Volga and the Kama in Hazaria and Volga's Bulgaria, where the most part of byzantine or Sassanid silver were found, no one was ready to play this role. There were not any other national formations in the near-Ural steppes. This condition is consequence of lack of permanent trading communication with East through the steppe and testify to heterogeneous contacts of South Ural's population with their neighbors. It suppose existence as commercial as different sporadic military-political contacts. Semantic of images on the imported goods is characterized with syncretism of cultural traditions of geographical neighbors. The other condition does not connected with politic, it applies to semantic of zoomorphic images at the east imported goods, which came to the region, where was the period of early islamization. When the representation of humans and animals was not yet forbidden. So in 2nd-3rd century most part of goods had it's own code of allegories as Christian Byzantium, as Vedic-Avestan circle.
Keywords: east silver, river transit, steppe route, Hephthalites, Alan-Huns, toreutics, semantics, Finno-Ugrians. Published in Russian. Do not hesitate to contact us at bulletin_bsu@mail.ru if you need translation of the article.
REFERENCES
1. Shelov D. B. Tanais i Nizhnii Don v Sh-I vv. do n.e. [Tanais and the Lower Don in 3rd-1st centuries BC]. Moscow, 1970.
2. Shelov D. B. Tanais i Nizhnii Don v pervye veka n. e. [Tanais and the Lower Don in first centuries AD]. Moscow, 1972.
3. Shelov D. B. Sovet-skaya arkheologiya, 1983. No. 3.
4. Arsen'eva T. M., Bettger B., Vinogradov Yu. G. VDI. 1996. No. 3. Pp. 117-162.
5. Moshkova M. G. Proizvodstvo i osnovnoi import u sarmatov Nizhnego Povolzh'ya. Avtoref. dis... kand. ist. nauk. Moscow, 1956.
6. Moshkova M. G. SAI. Vyp. D 1-10. 1963.
7. lessen A. A. MIA. 1951. No. 3.
8. lessen A. A. Sovet-skaya arkheologiya,1952. No. 16.
9. Frai R. N. Nasledie Irana [Iran heritage]. Moscow, 1972.
10. Lubo-Lesnichenko E. I. Kitai na shelkovom puti [China on the silk road]. Moscow: Vostochnaya literatura, 1994.
11. Ma Yun. «Shelkovyi put'» s Vostoka na Zapad. Kur'er YuNESKO. 1984. No. 7.
12. Leshchenko V. Yu. Vostochnye klady na Urale v VII-XIII vv. Avtoref. diss. kand. ist. nauk Leningrad, 1971.
13. Leshchenko V. Yu. KSIA. 1977. No. 150.
14. Darkevich V P. Khudozhestvennyi metall vostoka [Metal art of the East]. Moscow: Nauka, 1976.
15. Savel'eva E. A. Istoriya Komi. Syktyvkar: Izd-vo Komi NTs UrO RAN, 2004. Vol. 1.
16. Belavin A. M. Kamskii torgovyi put' [Kama trade route]. Perm': izd-vo Permskogo pedgosuniversiteta, 2000.
17. Voshchinina A. I. Sovet-skaya arkheologiya, 1953. No. 17.
18. Gening V. F. Khalikov A. Kh. Rannie bolgary na Volge [Early Bulgarians on the Volga]. M: Nauka, 1964.
19. Morozov V. Yu. Kul'tury Evraziiskikh stepei 2 pol. I tys. n.e. Samara, 1996.
20. Kropotkin V. V Ekonomicheskie svyazi Vostochnoi Evropy v Sh v. nashei ery [Economic relations of Eastern Europe in 3rd century AD]. Moscow, 1967.
21. Noonan Th. S. AJPh. 1973. No. 94.
22. Noonan Th. S. AJA. 1973. No. 77/1. (b).
23. Snodgrass A. Archaic Greece. Berkeley, Jos-Angeles, 1980.
24. Kuznetsov V D. VDI. 2000. No. 1.
25. Magomedov M. G. Obrazovanie Khazarskogo kaganata [The formation of the Khazar Khaganate]. Moscow: Nauka, 1983.
26. Faizullina Z. D. Problemy etnogeneza i etnicheskoi istorii bashkirskogo naroda. K 70-letiyu S. N. Shitovoi. Ufa, 2006.
27. Lukonin V G. Istoriya Drevnego mira. Kn. 3. Moscow, 1982.
28. Kazamanova L. N. Trudy GIM. Moscow, 1957. No. 26.
29. Bagautdinov R. S., Bogachev A. V, Zubov S. E. Prabolgary na Srednei Volge [Proto-Bulgarians on the Middle Volga]. Samara, 1998.
30. Goldina R. D., Vodolago N. V Mogil'niki Nevolinskoi kul'tury [Cemeteries of Nevolino Culture]. Irkut-sk: izd-vo IGU, 1990.
31. Yusupov R. M. Kraniologiya Bashkir [Craniology of the Bashkirs]. Leningrad, 1989.
32. Lyubchanskii I. E. Yuzhnyi Ural i sopredel'nye territorii v skifo-sarmat-skoe vremya. Ufa, 2006.
33. Tairov A. D., Lyubchanskii I. E. Arkaim: issledovaniya, poiski, otkrytiya. Chelyabinsk, 1995.
34. Gumilev L. N. Geografiya etnosa v istoricheskii period [Geography of ethnos in the historical period]. Leningrad: Nauka, 1990.
35. Mandel'shtam A. M. Ocherki po istorii SSSR (III-IX vv.). Moscow, 1958.
36. Vainberg B. I. Monety Drevnego Khorezma [Coins of ancient Khorezm]. Moscow: Nauka, 1977.
37. Marshak B. I. Sogdiiskoe serebro [Sogdian silver]. Moscow: Nauka, 1971.
38. Pugachenkova G. A. Kul'tura i iskusstvo Drevnego Khorezma. Moscow, 1981.
39. Pogrebova N. N. MIA. 1958. No. 64
40. Gushchina. I. I. Sovet-skaya arkheologiya, 1971. No. 1.
41. Akbulatov I. M., Obydennov M. F. Pamyatniki kochevnikov Yuzhnogo Urala. Ufa, 1984.
42. Khalikov A. Kh. AEB T. 4. Ufa 1971.
43. Kruglov E. A. Etnokul'turnye kontakty antichnoi Anatolii i Uralo-Kamskogo regiona Evrazii [Ethno-cultural contacts of the ancient Anatolia and the Ural-Kama region of Eurasia]. Ufa: RIO BashGU, 2005.
44. Fedorov Ya. A., Fedorov G. S. Rannie tyurki na Severnom Kavkaze [Early Turks on the North Caucasus]. Moscow: izd-vo Moskovskogo universiteta, 1978.
45. Belenitskii A. M. Monumental'noe iskusstvo Pendzhikenta [Monumental art of Panjakent]. Moscow: Iskusstvo, 1977.
46. Toporov V N. Farn. MNM. Vol. 2. Moscow, 1998.
47. Braginskii I. S. Veretragna. Mify narodov mira (dalee MNM). Vol. 1. Moscow, 1998.
48. Zbrueva A. V. MIA. 1952, No. 30.
49. Puzikova A. I. Sovet-skaya arkheologiya, 1962. No. 4.
50. Pshenichnyuk A. Kh. Priural'e v epokhu bronzy i rannego zheleza. Ufa, 1982.
51. Goldina R. D. Lomovatovskaya kul'tura v verkhnem Prikam'e [Lomovatovka culture in the Upper Kama region]. Irkut-sk, 1985.
52. Borov G. M. Problemy finno-ugorskoi arkheologii Urala i Povolzh'ya. Syktyvkar, 1992.
53. Zasetskaya I. L. Kul'tura kochevnikov yuzhnoural'skikh stepei v gunnskuyu epokhu (k. IV-V vv.) [Nomad culture of the of the South Ural steppes in the Hun era (4th-5th centuries)]. Spb., 1994.
54. Ivanov V A., Toporov V. N. Medved'. MNM. Vol. 2. Moscow, 1998.
55. Obydennov M. F., Korepanov K. I. Khudozhestvennyi mir Urala i Volgo-Kam'ya v drevnosti: khudozhestvennye stili [Art world of the Urals and the Volga-Kama region in antiquity: art styles]. Ufa: Yurika , 2003.
56. Darkevich V P.; Marshchak B. I. SA. 1974. No. 2.
57. Marshak B. I. Antichnost' i antichnye traditsii v kul'ture i iskusstve narodov Sovet-skogo Soyuza. Moscow, 1978.
58. Grintser P. A. Shiva. MNM. Vol. 2. Moscow, 1998.
59. Smirnov A. P. Novaya nakhodka vostochnogo serebra v priural'e [New discovery of the East silver in the Urals region]. Moscow: Sovet-skaya Rossiya, 1957.
60. Meshkeris V A. VDI. 1997. No. 4.
61. Mukhamadiev A. G. Drevnie monety Povolzh'ya [Ancient coins of the Volga region]. Kazan': Tatarskoe knizhnoe izd-vo, 1990.
Received 04.12.2014.
