CC BY
67
и военное положение США в современном мире; 3) высокий уровень развития и масштабы американской экономики; 4) электронная революция, в частности компьютерные технологии и интернет; 5) огромное количество англоязычных мировых СМИ; 6) всемирная популярность американской культуры [12]. Как нам представляется, интенсивное заимствование американизмов русским языком, равно как и другими языками мира, невозможно подвергнуть насильственному сдерживанию, тем более ограничить законодательно. Глянцевые журналы, популярные теле- и радиопередачи вряд ли откажутся от ярких и экспрессивных иноязычных слов. Можно лишь констатировать эту естественную тенденцию на современном этапе нашей истории. Развитие этой тенденции будет зависеть от объективных потребностей всей системы языка в целом и, в первую очередь, от коммуникативных нужд его носителей.
Примечания
1. Брейтер, М. А. «Киллер» или «убийца» (попытка системного подхода к описанию современной русской лексики) [Текст] / М. А. Брейтер // Вестник ЦМО МГУ. Часть 2. М., 1998. С. 49.
2. Данн, Д. Церковнославянские элементы в языке средств массовой информации [Текст] / Д. Данн // Записки кафедры славянской филологии филологического факультета Печского университета им. Януса Паннониуса. Pesc, 1995. С. 127.
3. Аристова, В. М. Англо-русские языковые контакты [Текст] / В. М. Аристова. Л., 1978. С. 11; Браги-на, А. А. Лексика языка и культура страны [Текст] / А. А. Брагина. М., 1986. С. 139.
3. Григорьев, В. Г. Культура языка и языковая политика [Текст] / В. Г. Григорьев // Общественные науки и современность. М., 2003. № 1.
4. Кацай, И. Н. Новые слова в немецком языке, возникающие под влиянием английского языка (на материале прессы и публицистики ФРГ) [Текст] / И. Н. Кацай // Лингвистические исследования. Функциональное описание языковых явлений. СПб., 1993. С. 83.
5. Максимова, Т. В. О социолингвистическом аспекте активного заимствования англицизмов русским языком [Текст] / Т. В. Максимова // Материалы XII научной конференции профессорско-преподавательского состава Волгоградского государственного университета. Волгоград, 1995, С. 332.
6. Laird, Charlton. The Word. A look at the vocabulary of English [Text] / Charlton Laird. N.Y., 1981. С. 83.
7. Arsoba, Leszek. Varieties of English: English around the world. 7 p. [Electronic resourse]. http:// kfa.univ.szczecin.pl/histvar/around.html. С. 3-4.
8. McCrum, Robert. They're talking our language [Text] / Robert McCrum // The Observer // Guardian Unlimited. March 18. 2001.
9. Ibid.
10. Arsoba, Leszek. Varieties of English: English around the world. С. 3-4.
11. Squires, Nick. Strewth! Americanisms flush Aussie lingo down the dunny [Text] / Nick Squires // Telegraph News. July 17. 2005.
12. Arsoba, Leszek. Varieties of English: English around the world. С. 3.
Н. М. Валееб
К ПРОБЛЕМЕ РУССКО-ТАТАРСКИХ ЛИТЕРАТУРНЫХ ВЗАИМОСВЯЗЕЙ: НОВЫЕ ФАКТЫ, НОВОЕ ОСМЫСЛЕНИЕ
Перед современной компаративистикой, как и перед всем отечественным литературоведением, сама история поставила сегодня чрезвычайно сложные и ответственные задачи. Они связаны со стремительным изменением общественных отношений в нашей стране, с возможностью иначе, более объективно и полно, осмыслить собственное историко-литературное прошлое.
В данном контексте особую значимость приобретает творческое взаимодействие русской и татарской литератур, интенсивное идейно-художественное взаимообогащение которых является яркой и симптоматичной особенностью российской культуры нового времени. Этот уникальный процесс, с успехом продолжающийся на протяжении последних полутора столетий, имеет богатое прошлое и достаточно продуктивное настоящее. Здесь сложился целый комплекс созидательных традиций, позволяющий выявить как национальное своеобразие указанных литератур, так и общие типологические черты их развития.
Рассматривая эволюцию процесса взаимодействия национальных культур в России, нельзя не заметить, что они особенно активизируются со второй половины XIX в. В атмосфере тектонических сдвигов великой пореформенной эпохи новые буржуазные отношения парадоксально быстро втягивают в свою орбиту большие и малые народы страны. В татарском обществе зарождается мощное социальное движение с четко выраженными культурно-просветительскими задачами. Так было положено начало ключевому, определяющему периоду в исторической судьбе татарского народа, когда был сделан решающий шаг к освоению духовного и культурного опыта российской и европейской цивилизации.
Особенно важными были последовательные качественные изменения в национальном самосознании: именно оно определило новый тип мировидения, общественного мировоззрения и основной вектор нравственных и художественных исканий молодой творческой интеллигенции. Татары, имевшие тысячелетнюю историю своей письменности и многовековое литературное наследие, совершенно естественно воспринимают
ВАЛЕЕВ Наиль Мансурович - доктор филологических наук, профессор, академик-секретарь Академии наук Татарстана, заслуженный деятель науки Российской Федерации, ректор Елабужского государственного педагогического университета © Валеев Н. М., 2005
европейские культурные традиции, органично используют их и в повседневной жизни, и в собственной писательской практике.
С тех пор в русско-татарских литературных отношениях складывается устойчивая межнациональная культурная общность, где идейно и эстетически поддерживающий ее национальный писатель не чувствует себя чужим. Наоборот, он свободно обращается к ее лучшим традициям, развивает их, приспосабливая к сегодняшним национальным потребностям.
Именно под интенсивным воздействием русской классики в татарской литературе этого, принципиально иного по своим качественным измерениям, времени появляются первая драма, первый роман, первые повести и рассказы. Ее лирическая система обретает современный вид. Театральные представления и литературно-музыкальные вечера становятся неотъемлемой частью культурного бытования татаро-мусульманского сообщества России, поистине революционным событием в их жизни.
Однако сегодня мало констатировать, что, например, драматургия, абсолютно новый род в татарской литературе, сформировалась под благотворным влиянием русской театральной жизни и, соответственно, некоторого канонизированного ряда драматургических произведений. Сегодня мы имеем возможность более дифференцированно осмыслить каждый факт контактных и типологических явлений в русско-татарских литературных взаимосвязях, не нарушая целостный характер этого сложного комплекса в историко-литературном движении.
Важно понять, например, почему один из создателей татарской национальной драмы Гали-аскар Камал (1879-1933) называл в числе своих учителей не только максимально близкого ему по содержанию и поэтике своих произведений А. Н. Островского, но и Н. В. Гоголя, а также своего современника А. М. Горького. И тут без знания общих закономерностей литературного процесса, теории эволюции драмы, природы сатирического искусства и т. д., понимания того, что татарская классика переживала замечательный период своего ускоренного развития, не обойтись.
Как искусный бытописатель, склонный к сатирическим обобщениям, будущий татарский классик сразу получил высокое признание у современников. Примечательна прекрасная и точная оценка творчества драматурга, которую, в частности, дал Габдулла Тукай, заявив, что поражается силе его таланта, «сумевшего ярко осветить самые неизвестные уголки татарской жизни, быта казанских мещан». Поэт выразил «свое глубокое преклонение перед Галиаскаром эфенди, вполне заслужившим звание татарского Островского».
Но столь точное художественное воспроизведение действительности в его произведениях не могло быть достигнуто и без писательского опыта А. М. Горького, безоговорочно тогда владевшего умами молодых татарских авторов. Разные формы рецепций, связанных с горьковским творчеством, особенно заметны в драме Г. Ка-мала «Несчастный юноша». Это типологически близкие формы выражения сочувствия к маленьким людям, построения диалогов, сам характер драматургического действия и даже прямое цитирование текстов песен из пьесы «На дне».
Очевидная идейная перекличка с творчеством А. М. Горького наблюдается и в новаторской драматургии Гафура Кулахметова. Автор драм «Две мысли» и «Молодая жизнь» вошел в историю как создатель ярчайших по новизне изобразительных и выразительных средств, необыкновенной образности произведений, где центральное место занимает романтическая символика. Лишь так в облике свободного человека, независимой личности, стремящейся к справедливости, мучительно ищущей свой социальный и жизненный идеал, мог воплотить Г. Кулахметов свои творческие замыслы. И потому, если говорить о горьковских традициях, то здесь большую значимость в сравнении с общностью идеологической доктрины, играет общность эстетических устремлений и поэтических структур.
Художественно убедительные персонажи молодого татарского драматурга служат лучшим тому доказательством. Мятущаяся фигура Дау-та, героя «Двух мыслей», ищущего себя на перепутье этих мыслей, Красной и Черной, совершенно оригинальна и неповторима в указанном типологическом контексте. В смысловой и эстетической самодостаточности он занимает в истории литературы столь же почетное место, как и горьковские герои. Естественно, их единит романтическая порывистость, жажда новизны, рефлексия борцов за свободу, еще до конца не определившихся в своем жизненном выборе.
Собственно, данному ряду персонажей принадлежит и босяк Юсуф из пьесы «Молодая жизнь», другой знаковый герой Г. Кулахметова, олицетворяющий собой несколько иной социальный и мировоззренческий срез и татарской, и общероссийской жизни. За его революционной риторикой проступает тревожная зыбкость общественного бытия, грандиозных грядущих перемен. Призывы горьковских романтических, часто аллегорически оформленных, героев эхом отзываются в кулахметовском художественном мире.
Столь очевидное и естественное присутствие традиций русской литературы, их своеобразное соучастие в идейных и художественных исканиях татарских писателей невозможно объяснить
сиюминутными творческими интересами, как и каким-то одним, пусть и очень важным, совместным этапом истории. В свое время поразительные и судьбоносные для автора этих строк мысли высказал выдающийся ученый и мыслитель В. В. Кожинов. В письме от 8 октября 1982 г. в ответ на вопрос, по какому направлению идти дальше в науке, он советует «заняться проблемой глубинного соотношения татарской литературы конца XIX в. с исканиями русской литературы в плане философском, нравственном, эстетическом (подчеркнуто мной. - Н. В.). Это соотношение берется обычно в плане узко социальном. Между тем даже у такого всем известного художника, как Габдулла Тукай, есть искания в духе вечных, высших проблем, перекликающиеся с русской литературой конца XIX - начала ХХ в. (и, конечно, русской мыслью - даже богословской). Еще более это относится к незаслуженно забываемому Дэрдменду (Закир Рами-ев, 1859-1921).
Я понимаю, что выявить эти глубокие духовные искания не так легко. Но именно сейчас это поистине необходимо. Уверен, что многие современные деятели татарской литературы поддержат Вас, если Вы этим займетесь, то есть, покажете, что у татарских писателей (начиная хотя бы с Дэрдменда) есть искания, сближающие их с главным в творчестве Достоевского, В. Соловьева, Блока и т. д.
Работа должна строиться как бы на грани русской и татарской литератур. И, прежде всего, Вам надо глубже вглядеться в искания татарских писателей конца XIX - начала ХХ в. Увидеть их не только в "текущих" заботах (об этом только и пишут), но и в освоении цельного бытия народа и человечества».
С тех пор прошло почти четверть века, а поразительно созвучные нашим дням мысли В. В. Кожинова обрели еще большую методологическую и практическую значимость. По мере накопления новых исторических и литературных фактов мы все более убеждаемся, что в основе взаимодействия русской и татарской культур лежат глубинные первопричины, некий общий фонд преемственности, оригинально, по-своему, реализуемый в разных национальных структурах и в перспективе ведущий их к новой художественной общности. И если в понятии «советская литература» было много идеологического и, следовательно, генезис эстетического разночтения давал повод сомневаться в его устойчивости, то собственно общероссийские литературные традиции становятся все более актуальными и обретают черты большего целостного единства.
Одновременно именно этот процесс дает нам потенциальные возможности обнаружить исходные во времени и пространстве единые или близ-
кие черты в духовном ландшафте русского, татарского и ряда других народов нашей страны. Стоит ли удивляться, что поэт Михаил Луконин, с волнением рассуждая о притягательности поэзии Г. Тукая, писал: «Может быть, строем речи, исторической атмосферой стиха, может быть, красками моего раннего детства, - а я родился под Астраханью в татарском селе Килинчи, -чем-то родственна мне татарская песня, близок татарский стих, понятен и дорог татарский ход чувства и мысли» [1].
Ощущение подобного родства и близости типично для всех духовно одаренных россиян. И возникло оно не сегодня и не вчера, хотя четко обозначилось в едином общероссийском литературном процессе на рубеже указанных веков. Одним из первых и наиболее значимых представителей татарской интеллигенции, сумевшей воспринять и освоить классические культуры Запада и Востока, был выдающийся писатель и общественный деятель Гаяз Исхаки (1878-1954). Решающую роль в интеллектуальном и творческом прорыве молодого тогда автора сыграло его чуткое и заинтересованное отношение к русской классике.
К сожалению, только теперь нам раскрывается истинный масштаб этой незаурядной личности, обозначившей собой многие явления, которые сейчас должны стать предметом повышенного интереса сравнительно-исторического литературоведения. Научное осмысление жизненного и творческого пути Гаяза Исхаки осложнено тем, что после эмиграции писателя в 1918 г. его художественное и интеллектуальное наследие было на семь десятилетий выключено из научного оборота. А ведь это именно он в 1901 г. перевел на татарский язык и издал повесть А. С. Пушкина «Капитанская дочка». Несколько позднее в его авторской интерпретации увидели свет «Старосветские помещики» Н. В. Гоголя. И хотя гоголевская линия в русско-татарских переводах занимала значительное место [2], но лишь Гаяз Исхаки уже в самом начале ХХ в. сумел прочувствовать глубинный смысл произведений гениального сатирика.
Неоценимым для Гаяза Исхаки стал писательский опыт И. С. Тургенева и Л. Н. Толстого, чье творчество оказало наибольшее воздействие на становление его художественной системы. Нельзя не заметить, что в его рассказах, повестях и романах, да и в новаторской драматургии, одновременно присутствуют жизненная полнота и поэтическая целесообразность. У него, как и у его русских учителей, мастерство емких образных характеристик сопряжено с тонким психологизмом и философичностью. Можно смело утверждать, что постоянно обогащающаяся система семантических единиц произведений буду-
щего классика проложила путь становления современной художественной прозы у татар, сама стала ее эталонным образцом.
Биографические факты свидетельствуют, что русская литература явилась для талантливого юноши прочным ориентиром в собственных творческих поисках еще в стенах Татарской учительской школы, где он учился в 1898-1902 гг. Герой романа «Нищенка» (1901-1908, изд. 1914), юноша-просветитель Мансур, прототипом которого был сам автор, буквально живет произведениями Тургенева и Толстого. Он признается, что всегда восхищался высотой и ясностью их мысли, проникновенным лиризмом. Хранит у себя, как великие святыни, «Войну и мир», «Анну Каренину», «Воскресенье»...
Вполне закономерно, что именно на Г. Исха-ки обратил внимание А. М. Горький, когда задумал издать в 1911-1912 гг. серию сборников из произведений национальных литератур народов России. Маститый к тому времени писатель не только поддержал переписку со своим татарским коллегой, но и способствовал публикации в переводе на русский язык в журналах «Современник» и «Заветы» романа «Жизнь ли это?» под названием «Дневник шакирда», драмы «Брачный договор» и ряда других сочинений.
Принципиально важным нам видится и то, что Гаяз Исхаки был далек от упрощенных взглядов на русско-татарские общественные и культурные взаимоотношения. Единство не означает идиллии, оно крепнет и развивается в совместном преодолении трудностей, неизбежно возникающих противоречий. В повести «Исчезновение через двести лет» (1902-1904), драме «Зулейха» (1907-1912, пост. 1917), в пламенной публицистике он призывает власти и общественность обратить внимание на тяжелое положение родного народа. В 1906 г. в издаваемой со своими единомышленниками газете «Утренняя звезда» обращается с открытым письмом к татарским депутатам Государственной думы, пафос которого беспокойство за своих соплеменников, за будущее России.
Вообще, во взглядах и в ценностных ориентирах одного из лидеров новой татарской литературы, как и идущих вслед за ним Г. Ибрагимова (1887-1938), Ф. Амирхана (1886-1926) и других талантливых авторов, было много общего с жизненными представлениями их русских собратьев по перу. Так, вместе со всеми Г. Исхаки поддается общему настроению надежды на либерализацию, улучшение и стабилизацию жизни в стране после выхода 17 октября 1905 г. царского манифеста о свободах. В названии характерной для этого краткого исторического времени публикации он утверждает: «В России скоро будет новая жизнь.».
Затем молодые татарские писатели, они же национальные политики, принимают активное участие в деятельности общероссийских политических партий. Меняются их взгляды, партийные пристрастия, но в главных ценностях у большинства из них всю жизнь наблюдается удивительное постоянство. Эти определяющие духовный статус татарской творческой молодежи ценности полностью совпадают с аксиологической триадой Вл. Соловьева: любовь, красота, свобода.
Их лояльность находит понимание и заинтересованность у русской прогрессивной общественности. Так, русская пресса называет Гаяза Исхаки одним из основателей и крупнейшим представителем татарской литературы, отцом национального литературного языка. Сам Исхаки в 1908 г. высказал очень важную мысль о консолидирующей роли русской культуры. В частности, он писал: «Русская литература - сторонница свободы и прогресса, защитница слабых и угнетенных - сыграла важную роль. в деле сближения русского и татарского народов».
Гуманистическая направленность русской литературы, ее благородство и выстраданная, а не показная народность были притягательны для многих татарских писателей, становились для них примером бескорыстного и вдохновенного служения людям. Заметим, для сравнительного изучения литератур важны и эти функциональные мотивы в единстве взаимодействующих художественных структур. Без них не может быть полноты причинно-следственных соответствий, текстовых и контекстуальных связей. Сейчас наметилась опасная тенденция игнорирования этих аспектов литературоведения, утверждения примата самодостаточных формально-семантических образований.
В свою очередь, современник Г. Исхаки, выдающийся прозаик, ученый, публицист и общественный деятель Галимджан Ибрагимов в 1913 г. писал: «Общеизвестно, что русская литература занимает почетное место во всем мире именно благодаря тому, что она близка народу, живет для народа, родилась в народном сердце и стремится облегчить его тяжелую долю, осветить его темную жизнь.» [3].
Такое понимание конструктивной тенденциозности русской классики формировало творческую установку самого Г. Ибрагимова. Интересен своей характерностью эпизод из творческой практики татарского прозаика, зафиксированный поэтом Сайфи Кудашем [4].
Во время написания романа «Наши дни» (1914 г., первая редакция) Ибрагимов испытал состояние творческого застоя, из которого вышел благодаря тургеневским произведениям. Вспоминая о процессе написания «Наших дней», он рассказывает, что сначала «писал довольно
быстро. И вдруг ни с того ни с сего... «пропал запал». Писатель мучился день, другой, но ничего не получалось. Тогда он «обратился за помощью» к одному из своих любимых русских писателей - И. С. Тургеневу, - перечитал все его романы. После многодневного «общения» с замечательным художником Ибрагимов писал с небывалым вдохновением. «за месяц с небольшим роман был завершен».
И в этом нет ничего удивительного, ибо, во-первых, уже годом раньше в газете «Йолдыз» от 21 апреля в статье, подписанной псевдонимом «Уйгур», сравнивается роман Ибрагимова «Молодые сердца» (1912) с романами русского классика «Отцы и дети» и «Новь» и говорится о некотором их сходстве. Во-вторых, наличие демократических элементов в творчестве Тургенева было одной из причин привлекательности, того, что духовная атмосфера его произведений захватывала души татарской молодежи. И Галим-джан Ибрагимов среди них не был исключением.
Данная тенденция в русско-татарских литературных связях еще раньше была намечена и развита талантливым новеллистом, а впоследствии и романистом - Шарифом Камалом (1884-1942). Начинает он писательскую деятельность в Петербурге, занимаясь поэзией, журналистикой и переводами. Сотрудничает в знаменитой газете «Нур» («Луч»). В 1906 г. выпускает сборник стихотворений «Сада» («Голос»).
Мастерству художественного отражения наиболее симптоматичных явлений жизни в малом жанре он учится у своих национальных писателей, а также у русских и европейских авторов. На всю жизнь кумирами Ш. Камала становятся А. П. Чехов и А. М. Горький. В жизни молодого автора судьбоносным явился 1909 год, когда увидели свет три его новеллы: «Пробуждение», «Увядший цветок» и «В давние времена». В течение следующего года издается более трех десятков произведений Ш. Камала. В них он «стремится рассказать о жизни правду, несмотря на всю ее горечь» [5].
Рассказы начинающего писателя с самого начала отличает особая актуальность проблематики, глубина содержания и стремление к широким философским обобщениям. Их идейно-эстетическая значимость мастерски реализуется через показ масштабного в малом, значительного в обыденном, подчас бытовом. В наследовании художественных традиций он проявляет необходимую избирательность, которая объясняется литературной ситуацией и творческой индивидуальностью воспринимающего автора.
На этой основе возникает концептуальная близость между молодым татарским писателем и его кумиром Максимом Горьким, что ведет к целому комплексу типологических схождений в
их творчестве. Оба они в роли «проходящих» постигают народную жизнь, думы людей и настроения. Души их переполнены острыми, на редкость богатыми впечатлениями, а главное -стремлением открыть тайны пестрого и сложного мира. В жажде познания зарождается неистребимая тяга к творчеству.
Из биографий и творчества талантливых художников мы узнаем, что оба «проходящих» с исключительным интересом любили слушать рассказы бывалых людей, излагаемых обычно в форме полусказки-полулегенды. Проблематика современного фольклора была тесно связана с главными вопросами жизни: что есть человек? Почему так изувечена жизнь? Что есть счастье? И потому мир легенды и мир реальный сопрягаются в схожей жизненной и художественной парадигме как у Горького в «Макаре Чудре» или «Старухе Изергиль», так и у Ш. Камала, например, в новелле «Давным-давно».
Иначе в логике историко-литературного развития новой эпохи не могло быть. Ведь на повестку дня ставится вопрос о явлении в мир сильной личности, способной «не соглашаться» с привычными «свинцовыми мерзостями жизни» (Горький), стать победителем в борьбе со злом, утвердить в жизни любовь, красоту и свободу. Продуктивный поиск ее в литературе мог осуществляться только во взаимодействии двух начал - интуиции и анализа, на основе романти-ко-реалистической двуплановости. Известное стилевое единство самых разнообразных по тематическим и структурно-художественным признакам новелл раннего Горького, а затем и новелл Шарифа Камала, становится программным, наиболее полно отвечающим их художническим устремлениям.
Среди исследователей нет принципиальных разногласий относительно внедрения реалистических деталей в романтические новеллы этих авторов. Говорят даже, имея в виду эту закономерность, об «устойчивом приеме», придающем, например, «творчеству Горького своеобразие, так заметно отличавшее его не только от Чехова... но и от Короленко, хотя тот, как известно, ратовал за синтез реализма и романтизма, видя в этом синтезе новое направление в развитии русской литературы» [6].
Страстное желание изменить уродующие людей обстоятельства на первых порах реализуется в художественной символике, где собственно литературные традиции тесно переплетаются с фольклорными. Данко из «Старухи Изергиль», подобный в своей миссии пророку Моисею, жертвует жизнью, спасая соплеменников. Он приводит их на благодатную землю, вырвав сердце из груди и осветив им последний участок пути. Прекрасные молодые цыгане Радда и Лойко Зобар
любят друг друга, но даже ради самого пленительного чувства не хотят ограничивать собственную волю.
Идеалы жертвенности и слиянности со своим народом, абсолютной ценности свободы возвышают горьковского героя. Такое отношение к человеку рождало, в свою очередь, оптимистическое отношение к жизни. Человек мог и должен был сам стать кузнецом своего и народного счастья на земле.
В новелле Шарифа Камала «Давным-давно» старик-лодочник, подобно Макару Чудре или старухе Изергиль, рассказывает путникам, ищущим «дело поприбыльней» древнюю легенду. Давным-давно одному юноше мать перед смертью завещает не сидеть сложа руки, а поискать свое счастье. Начав поиски, «одного спросил про счастье, другого, у кого ни спросит, никто не знает, где оно». На помощь юноше приходит дервиш-отшельник. На ночь они прячутся в мечети, где хранится волшебный перстень, исполняющий все желания. Для этого было необходимо лишь прочитать имя на вделанном в него камне. Перстень охранялся нечистой силой, но юноша и дервиш сумели им завладеть. Когда «наступило утро, дервиш снова достал перстень, чтобы прочитать выбитое на камне имя. Он не поверил своим глазам, перстень был пуст». Чудесный камень украли черти. Юноша спросил: «Что же будем делать?» «Все кончено, - ответил дервиш, - теперь остается надеяться только на самого себя».
Со временем сами подходы к изображению жизни, как и система поэтических средств, у Горького и Шарифа Камала эволюциируют в одном направлении. Все больше и больше их художественный мир уплотняется реалиями действительности. Обогащается жанровая система, расширяется тематический спектр. Близость творческих задач, стоящих перед ними, тем более удивительна, что в реальном времени они решаются с разрывом в четырнадцать-пятнадцать лет.
Типологические параллели легко обнаружить между новеллами Горького «На плотах», «Однажды осенью» (1895), «Тоска» (1896), «В степи», «Коновалов», «Супруги Орловы» (1897), «Проходимец» (1898) и другими и новеллами Шарифа Камала «Пробуждение», «Увядший цветок» (1909), «В метель» (1910), «В поисках счастья», «Горемыка» (1911), «На чужбине», «Тоска» (1912), «Житейские невзгоды» (1913).
Очевидно, что молодой татарский новеллист сумел многое творчески освоить из продуктивных художественных открытий Горького. Проще всего это проследить на примере заимствования Шарифом Камалом сюжета новеллы русского классика «Скуки ради» (1887) и создания на его основе рассказа «В вороньем гнезде» (1910). Здесь и по биографическим фактам, и по творческим
принципам, приемам, изобразительным средствам хорошо видно, что было определяющим в наследовании традиций русского писателя.
Даже в заимствовании Ш. Камал избегает механистического подхода. В итоге его собственный художественный мир предстает перед читателями и исследователями оригинальным и неповторимым. Это тот случай, когда инонациональный мастер литературного слова и в экстремальной творческой ситуации, следуя за правдой жизни, всегда отдает приоритет жизненным и творческим традициям своего народа. Парадоксально, что и горьковская традиция от этого не страдает. Она выявляет себя именно как традиция, а не слепое, лишенное духа творчества подражание.
В новелле Шарифа Камала описывается трагедия обычной татарской семьи. В шахтерском поселке тихо и мирно живут старик Усман и его несколько неуклюжая, но добрая и отзывчивая жена Марьям. Так же тихо и мирно на маленькой станции живет Арина из рассказа Горького «Скуки ради». У Ш. Камала рабочие-бобыли, чтобы хоть как-то развлечься в этой ужасающе неприглядной и скучной жизни, решили пошутить над бедной семьей, вызвать чувство ревности у Усмана. Результат оказывается трагическим: Марьям кончает самоубийством, а старик покидает шахту.
У Горького стрелочник Гомозов «скуки ради» проводил время с Ариной. Сама Арина очень любила смотреть в степь. Степь будто притягивала ее своей бесконечностью, свободой, простором. Но подлое и мелкое, безжалостный атрибут убогой жизни, ломает ее жизнь. Когда все вокруг узнают об их связи, Гомозов предает Арину и тем самым подталкивает ее к смерти. Конфликт в обеих новеллах строится на трагедии повседневности. Ведь и Гомозов, и обыватели хотели лишь немного «разнообразить» свою жизнь.
И Горький, и Камал показывают, как душевная глухота людей ведет к страшной развязке, к гибели самых незащищенных. Одно грубое движение многих людей совершенно меняет вектор движения одного человека, даже останавливает его. Для Шарифа Камала важно было найти убедительное художественное решение этого явления. И здесь творческий опыт Горького оказывается незаменимым.
Почему же погибают Арина и Марьям? Более скрупулезный анализ выявляет здесь и сходства, и различия. Конечно, трагедия возникает из-за стремления таких же обездоленных людей чуть «приукрасить» свою беспросветную жизнь. Но камаловские герои испытывают гнет несравненно больший. И потому не только недобрые инстинкты людей, но и однообразие тяжелого труда, барачное существование выдвигаются авто-
ром на первый план. У Горького сама обыденная «скука» рождает роковое стечение обстоятельств.
Шариф Камал увидит за жестокостью и неразвитостью человеческих отношений боль и нежность простых людей, душевную щедрость и сочувствие. Правда, большинство рабочих, выведенных в рассказе, показаны автором с отрицательной стороны. Мерзок портрет зачинщика «забавы» Садри, прозванного стариком Усманом за диковатую внешность и гнусный характер шайтаном: курносый, широкие ноздри, зеленые козлиные глаза, двухслойные губы, кривые ноги. Но мерзок и лик зловещей реальности.
Для большей наглядности и убедительности в произведениях татарского новеллиста часто появляются натуралистические детали. Черта столь естественная и характерная для многих произведений Горького, в том числе - и для рассказа «Скуки ради». В связи с обликом Садри заметим, что у многих персонажей и Горького, и Ка-мала прозвища кратко, точно и предельно экспрессивно характеризуют того или иного героя.
Вообще, у русского автора преобладают мир босяцкой вольницы или, как в новелле «Скуки ради», мир мещанства. У Камала - мир национальной общины, сохраняющей устойчивость даже в условиях сезонной миграции рабочих, то есть вчерашних татарских крестьян. И потому зло здесь более наглядно и наказуемо.
Не случайно в центр рассказа «В вороньем гнезде» он ставит шахтера Насрея, человека доброго и отзывчивого. Это он пытается остановить желающих «пошутить». После трагического события Насрей могучим ударом валит с ног мерзкого Садри. Мы видим, что татарский писатель создает глубоко оригинальное произведение. Таково все новеллистическое наследие Шарифа Камала, отличающееся творческим отношением к традициям Горького, других русских писателей и неповторимым национальным своеобразием.
Особое место в русско-татарских литературных взаимосвязях принадлежит Фатиху Амир-хану. Широко эрудированный человек, он был хорошо знаком с русской классической литературой, с писательской практикой современной ему России. В его статьях о Н. В. Гоголе, М. Ю. Лермонтове, В. Г. Короленко, Л. Н. Толстом содержатся глубокие мысли об идейном пафосе и художественных особенностях творчества каждого из писателей-классиков. Вместе с его высказываниями об А. С. Пушкине, И. С. Тургеневе, А. П. Чехове, А. М. Горьком, Л. Н. Андрееве эти статьи стали школой зрелого восприятия и для татарского читателя, и для молодых татарских авторов.
Восприняв русскую литературу в совокупности, Амирхан первостепенное значение в своей творческой практике отдавал использованию опы-
та Гоголя, Тургенева, Чехова и Л. Андреева, что было глубоко закономерным, но не исключало возможности обращения к творческим достижениям других русских писателей.
Гоголь стоял у истоков русского реализма, а талантливый татарский прозаик и драматург прокладывал реализму путь в татарской литературе. Не последнюю роль в этом движении сыграла сложившаяся в его творчестве реалистическая сатира. Испытав плодотворный импульс гоголевской поэтики, Амирхан совершенно оригинально использует в повести «Фатхулла Хазрет» взаимодействие реального и фантастического, живого и мертвого. Глубокое понимание природы гоголевской сатиры, понимание критицизма гениального сатирика как «смех сквозь слезы» не заслоняют будущему татарскому классику примет и явлений современной национальной жизни.
Герои его зрелых произведений способны органично воплощать в себе едином различные жизненные начала. В сатирических произведениях исчезает просветительская раздвоенность. Так, в повести «Любовь Габдельбасыра» Амир-хан по-гоголевски сумел найти необычный разрез жизни. На нем рельефно обозначился человек, стоящий на одной из низших ступеней служебной и имущественной иерархической лестницы, но одновременно связанный, пусть и самой тонкой нитью, с сильными мира сего. Шакирд Габдельбасыр - тот же «маленький человек», как и у Гоголя, обреченный обстоятельствами жизни на прозябание. А психолого-нравственный комплекс его - «габдельбасыровщину» - по степени обобщающего начала можно поставить в один ряд с «хлестаковщиной», «чичиковщиной», «маниловщиной»...
Когда молодой автор пытается решить задачу создания образа нового человека в его психологической подвижности, то он обращается за помощью к тургеневскому творчеству, а также к толстовским принципам психологического анализа, выявлению «диалектики души». Быстрое развитие творческих принципов художественного метода Фатиха Амирхана в контексте ускоренного развития татарской литературы начала ХХ в. приводит его в десятые годы к необходимости освоения универсального чеховского опыта. Наконец, склонность к игре света и тени, к контрастирующим контрапунктам, повышенной экспрессии повествования, символизации образности закономерно сблизила его с художественным миром Леонида Андреева. Кстати, именно Фатих Амирхан переводит одно из самых культовых произведений русского неореалиста «Рассказ о семи повешенных».
Было бы неверным упустить в этом впечатляющем контексте преклонение великого татарского поэта Габдуллы Тукая (1886-1913) перед поэти-
ческим и человеческим величием А. С. Пушкина. В бессмертном наследии русского гения он находит и органично усваивает естественность и гармонию простоты, изысканность изобразительных средств, мечту о свободе и равенстве, неприятие деспотизма, живой патриотизм.
В итоге, еще в дооктябрьский период взаимодействие русской и татарской литератур способствовало формированию устойчивого культурного пространства, способного продуцировать открытый и конструктивный диалог народов разного вероисповедания, уклада жизни и национальных традиций. В той или иной форме он, как мы видели, существовал в течение многих веков. Однако только в начале ХХ в. появляется то осознанное единство цели и задач, которые в комплексе пытается решить русская и татарская общественность, в рядах которой писатели заняли достойное место. Так закладывался прочный фундамент единения многонациональной России, освященного идеями беззаветного служения Отечеству, высокой духовностью и действенным гуманизмом.
Примечательны в связи с этим личность и творчество крупнейшего татарского поэта, золотопромышленника, миллионера Закира Рамиева, писавшего под псевдонимом «Дэрдмент», что в переводе с арабского означает «Опечаленный». Его уникальная поэзия неповторимых образов-символов, восходящая к восточной философии и образности художественного слова в их древнетюркской типологии, была необычайно созвучна провидческим озарениям Александра Блока.
Эсхатологические предчувствия, тревога за судьбу страны, ожидание неминуемой катастрофы и беды, и в то же время, безграничная преданность Отчизне, смиренная покорность судьбе и светлое покаяние - все это сближает его творчество с мироощущением и мировидением русских художников, которые, несмотря ни на что, продолжали верить в Россию, любить ее искренним сыновним чувством. Кстати, Закир Рамиев, один из самых богатых мусульман Империи, не покинул Родину и умер в полной нищете в 1921 г.
Следует особо подчеркнуть, что и после установления советской власти русско-татарские литературные связи не прервались. Изменился вектор их развития: они приобрели более организованный, интенсивный и целенаправленный характер, что можно оценивать с разных точек зрения. Бесспорно одно, что писатели многонациональной советской литературы объединялись не только по идеологическим и политическим соображениям. Они пытались вместе решать задачи эстетического освоения новой действительности, поиска современных изобразительных средств, созвучных эпохе грандиозных социальных перемен.
Велико было воздействие новаторской поэзии В. В. Маяковского на Хади Такташа, Аделя Ку-туя, Хасана Туфана и других татарских поэтов нового поколения. Значительным оказалось поле творческого притяжения А. С. Серафимовича, А. Н. Толстого, А. А. Фадеева, М. А. Шолохова и ряда других русских советских писателей для национальных литератур страны. Еще совсем юные Гумер Баширов, Кави Наджми, Ибрагим Гази вместе с другими татарскими прозаиками успешно развивали творческие традиции русских собратьев по перу, совершали собственные художественные открытия.
Все последующие десятилетия писатели Татарстана продолжают обращаться к классикам, к творчеству А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Л. Н. Толстого, А. П. Чехова, А. М. Горького, А. А. Блока, чьи произведения оставались для них главным критерием эстетического совершенства и нравственной высоты. В новых условиях происходит дальнейшее осмысление и претворение в жизнь на национальной почве бесценных духовных и художественных богатств русской культуры.
Одним из важнейших проявлений взаимодействия разных национальных литератур, его своеобразным результатом, следует считать организационное оформление литературных сил республики, произошедшее в 1934 г. на I съезде писателей ТАССР. Созданный на этом представительном форуме Союз писателей республики сыграл огромную роль в деле консолидации литературных сил, активизировал творческую деятельность, стимулировал издательскую работу, осуществлял поддержку молодых талантов. Все это, безусловно, положительно сказалось на общем развитии татарской национальной поэзии, прозы, драматургии и литературной критики.
Таким образом, можно констатировать, что столь емкая в общероссийском контексте историческая преемственность, открытость, самобытность и типологичность татарской литературы превратили ее в важнейший фактор духовной и культурной жизни нашего государства. Ярчайшим примером этому служит творческое наследие поэта-героя Мусы Джалиля, ставшее образцом писательского патриотизма и оказавшее сильнейшее влияние как на русских поэтов и писателей, так и на художественную общественность других народов бывшего Советского Союза.
Эта линия взаимовлияния и взаимообогащения продолжилась и во второй половине ХХ в. Не раз об особой близости татарской литературы к русскому искусству и культурной жизни высказывались поэты Н. Доризо, Л. Ошанин, Е. Евтушенко, а также В. Астафьев, С. Баруздин и многие другие писатели. Татарские литераторы вместе со своими русскими современни-
ками все эти годы, включая перестроечные и постперестроечные, продолжали решать общие социальные и творческие задачи. В их произведениях находят воплощение идеал свободной личности, воспевание чистоты и богатства духовного мира человека, преклонение перед памятью предков и безусловный патриотизм, основанный на любви к малой и большой Родине, простым людям -гражданам великой страны.
В наше время стало особенно заметным, что татарская художественная культура была одной из сущностных причин в формировании и затем понимании особой природы Российского государства как крупнейшей евразийской державы, поражающей мир своим полиэтническим и поликультурным своеобразием. Сегодня, на наш взгляд, крайне важно сохранить это единство, эту близость и родство в ярчайшем многообразии. Необходимо продолжать учиться друг у дру-
га, бережно хранить и приумножать классические традиции, помнить о высокой гражданственности подлинной литературы, которая была и будет одним их главных условий духовно-нравственного возрождения наших народов.
Примечания
1. Ауконин, М. В созвездии Пушкина [Текст] / М. Луконин // Слово о Тукае. Казань, 1986. С. 39.
2. Например, в 1902 г. учитель Нигматжан Еникеев перевел комедию Н. В. Гоголя «Ревизор», а комедия «Женитьба» к 1905 г. имела три разных перевода...
3. История татарской литературы нового времени (XIX - начало XX века) [Текст]. Казань, 2003. С. 379.
4. См.: Кудаш, Сайфи. Незабываемые минуты [Текст] / Сайфи Кудаш. Уфа, 1962. С. 132.
5. Гайнуллин, Мухаммед. Татарская литература и публицистика начала XX века [Текст] / Мухаммед Гайнуллин. Казань, 1983. С. 212.
6. Гречнев, В. Г. Русский рассказ конца XIX-XX века [Текст] / В. Г. Гречнев. М., 1979. С. 157.
А. С. Грин: взгляд из XXI века.
К 125-летию Александра Грина [Текст]: сборник статей по материалам Международной научной конференции «Актуальные проблемы современной филологии». -Киров: Изд-во ВятГГУ, 2005. - 284 с.
Настоящий сборник включает материалы Международной научной конференции «Актуальные проблемы современной филологии», посвященной 125-летию со дня рождения А. С. Грина. В сборнике представлены статьи исследователей России, Украины, Белоруссии, Латвии, освещающие различные аспекты творчества замечательного мастера русской литературы А. С. Грина.
Сборник носит проблемно-аналитический характер, отличается оригинальностью подходов, новизной прочтения, дискуссионной направленностью.
Сборник адресован ученым-филологам, краеведам, аспирантам, студентам и всем тем, кто любит творчество А. С. Грина.
Труды кафедры русской литературы: анализ художественного текста [Текст] : сборник науч. трудов / под ред. В. А. Поздеева. -Киров: Изд-во ВятГГУ, 2005. - 115 с.
Сборник трудов кафедры русской литературы Вятского государственного гуманитарного университета продолжает разработку проблем анализа художественного текста на различных уровнях. В сборнике представлены статьи, в которых дается анализ прозаических, поэтических и драматических произведений писателей XIX и XX веков А. П. Чехова, Н. С. Лескова, М. Е. Салтыкова-Щедрина, Л. Н. Толстого, А. П. Платонова, Б. Л. Пастернака, А. И. Митропольского (А. Несмелова), Н. Коляды и др. Сборник рассчитан на ученых-литературоведов, преподавателей, студентов.
