CC BY
52
С.П. Петрунина
ФУНКЦИОНАЛЬНО-СЕМАНТИЧЕСКОЕ ПОЛЕ ПЕРСОНАЛЬНОСТИ
В ДИАЛЕКТЕ
На материале говоров Кемеровской и Томской областей обсуждается центр функционально-семантического поля персональное™, который представлен через концепт «Лицо», находящий свое выражение в лексико-грамматическом разряде личных существительных. Отмечены лексические и грамматические особенности репрезентации данного концепта в диалекте.
1. Полевый метод исследования языка основывается на разграничении инвариантного/вариантного проявления языковых фактов и потому является вторичным по отношению к парадигматическому и синтагматическому анализу. Эта вторичность позволяет пересматривать ранее изученный языковой материал, что является первым достоинством метода. Благодаря пересмотру открывается новый способ видения языка; таким образом, гносеологическая составляющая метода является его вторым достоинством. Кроме того, используя методику парадигматического и синтагматического анализа, полевый подход отдает предпочтение функциональной стороне изучаемых явлений и подтверждает правомерность представления о языке не только как о системе единиц, классов, категорий, но и как о системе закономерностей их функционирования.
Термин «поле», перенесенный в языкознание из естественных наук, «оброс» в нем рядом определений: функционально-семантическое, семантическое, лексико-семантическое, ассоциативное, ассоциативносмысловое, лингвокультурологическое, фатическое, функционально-синтаксическое, поле делиберативно-го объекта, поле персуазивности и т.д. Традиции использования полевого подхода к описанию фактов языка изложены в работе [1].
Предметом настоящего обсуждения является центр функционально-семантического поля персональности в диалекте, представляющем русские старожильческие говоры Томской и Кемеровской областей (среднеобские говоры). Материалом исследования послужили: 1) магнитофонные записи диалектной речи, сделанные автором в селах Молчаново, Сулзат, Игреково Молча-новского района Т омской области в 1980-1986 гг.; Т ар-гай, Малиновка Осинниковского района, Сосновка Новокузнецкого района Кемеровской области в 1990-1993 гг.; 2) иллюстративный материал диалектных словарей, созданных диалектологами Томского государственного университета: «Словарь русских старожильческих говоров средней части бассейна р. Оби» под ред. В.В. Палагиной (Томск, 1964, Т. 1; 1965, Т. 2; 1967, Т. 3); «Дополнения» к нему под ред. О.И. Блиновой и В.В. Палагиной (Томск, 1975, Ч. 1-2); «Среднеобский словарь. Дополнение» под ред. В.В. Палагиной (Томск, 1983, Ч. 1; 1986, Ч. 2); «Мотивационный диалектный словарь: говоры Среднего Приобья» под ред. О.И. Блиновой (Томск, 1982, Т. 1; 1983, Т. 2).
2. Известны два способа моделирования поля пер-сональности на материале кодифицированного литературного языка: первый предложен коллективом авторов под руководством А.В. Бондарко [2], второй -
Е.В. Клобуковым [3]. У А.В. Бондарко центр поля представлен категорией глагольного лица, под которой понимается пересечение/непересечение участников сообщаемой ситуации с участниками акта речи. Грамматическими признаками глагольного лица являются финитные формы глаголов настоящего и будущего времени вкупе с личными местоимениями - грамматическими «префиксами», как называл их Л.В. Щерба [4. С. 84]. У Е.В. Клобукова в центре поля - концепт «Лицо» (Человек, Персона) в его противопоставлении «Не-лицу», имеющий грамматикализованное выражение в лексико-грамматическом разряде личных существительных (лицо1 как семантическая категория субстантивных лексем). Номинативная связь объединяет с центром лицо2 как грамматическую категорию местоименных лексем и лицо, как грамматическую категорию глагольных словоформ.
3. На наш взгляд, второй способ в большей степени соответствует диалектному материалу по следующим причинам.
3.1. Имеющиеся в распоряжении диалектолога записи диалектной речи представлены если не ответами на вопросы той или иной программы, то текстами-монологами - «стимулированными рассказами»-воспомина-ниями информативно-описательного регистра: В колхозе ну всё делали//всё//и жали врушную/и косили вруш-ную// щас всё конбанером// врушную/ серпы такие//хлеб жали рукам//руки у нас вот так были попухши//едино-лишно так же убирали// жили единолишно/ скотины по-вногу держали/коровы кони/овечек/а в колхоз зашли/всё посдавали в колхоз//за грамотой за етой не гнались//щас надо штобы/ все грамотны//а раньше работники были//. В подобных текстах по закону жанра употребляются глаголы прошедшего времени, которые выражают значение лица аналитически, через личные местоимения: я/ты помнил (а). Личных же местоимений в диалектных монологах нет по аналогии с отсутствием их при глаголах настоящего/будущего времени (закономерности непосредственного общения, закон экономии в том числе грамматической информации). Отсутствие глагольной дейктической формы (как личных окончаний, так и «местоименных префиксов») склоняет нас к модели Е.В. Клобукова.
Наш выбор имеет подтверждение и в распространенном в диалекте аналитическом типе спряжения, выражающемся:
а) в глагольной форме повелительного наклонения в значении реально совершающегося действия: я (ты, он) спрыгни с поезда; я (ты, он) и спрыгни с поезда; я (ты, он) возьми и спрыгни с поезда; я (ты, он) как спрыгни с поезда;
б) в форме процессуального инфинитива: я (ты, он) кричать; я (ты, он) давай (ну, и, ну и) кричать; Коровы мычать/робяты кричать/ кобель брехать//;
в) в «ультрамгновенных», по А.М. Пешковскому [5. С. 199], глаголах: я (ты, он) прыг с поезда; Свекор его Ваньку хряп по морде; Пирог у мене шлёп на половик.
Данные формы сближаются с глаголами по ряду признаков: по общности лексического значения (обозначению внезапного действия в прошлом); по функции сказуемого; по родству с древнерусскими формами аориста, т.е. с такими формами, которые обозначали целостные (длительные или мгновенные) действия, полностью отнесенные в прошлое (предположение, высказанное А.А. Шахматовым в [6. С. 472]). Эти формы обычно получают контекстно обусловленные значения прошедшего времени совершенного вида и уподобляются глаголам одноактного способа действия типа прыгнуть, хлопнуть, цапнуть.
Обычно в текстах диалектной речи предложения а), б), в) служат переходом с информативно-описательного регистра на изобразительно-повествовательный.
Отметим также широкое использование в говорах причастий и деепричастий как неличных форм глагола в позиции предиката, которые диалектологи называют общим термином «причастные формы», т.к. выделение деепричастий для говоров не имеет достаточных оснований в силу их непротивопоставленности причастиям, в отличие от литературного языка [7]: А лопату он вчера ишшо насадивши; Подруги мои поумиравши близко; Сколь тут понаплёвано, понаблёвано, понагажено; Тут прохождение запретено; Трава в копны складена//Федор старалси//; У ее изба прибрата; У Вани сено заготовлено; Свет весь смотанный провлокой// ну что уж теперь/ всюду столбы/ всюду провлоки понатянуты//; В тайге коровы ходят, карантин положённый на их.
3.2. Частотность лексемы человек и особенности одноименной понятийной группы в диалекте также позволяют моделировать поле персональности с номинативным центром. Данные частотных словников диалектной речи, как отмечает В.Е. Гольдин, фиксируют не только гипероним «человек» (так же как частотные словари литературного языка, в которых слово входит в группу первых пятнадцати частотных существительных, глаголов, прилагательных), но и «указывают на значительно большую частотность конкретных названий родственников. В одних корпусах первое место в группе занимает сын, в других - мать, бабушка, но всегда это названия ближайших родственников. Семья и соседи - вот два в значительной степени накладывающихся одно на другое круга традиционного сельского общения» [8. С. 718-719].
Палитра именования человека (лица) в деревнях разнообразна. Если говорить об имени собственном, то его модель не трехчленна, а четырехчленна: имя -отчество - фамилия - прозвище («науличное имя»): Цыганок, Штирлиц, Карманиха, Бабка Туканиха, Надя Иваниха, Матрена Черная, Баран Косой, Колька Копченый, Пим Косолапый. Широким является и функциональный диапазон имени собственного в диалекте. Оно служит целям номинации, апелляции (последняя в говорах стилистически разнопланова и социально
значима, зависит от общественного положения, взаимного отношения лиц). Ср.: Петр Васильевич (председателю) и Иван Васильич (соседу), интродукции (в повествовании), индивидуализации, дифференциации (прозвища в условиях тезоименности), характеризации и оценочности (прозвища).
Селяне обнаруживают удивительное творчество в использовании антропонимов. Только в диалектной речи можно встретить двучленную формулу имени «уменьшительное имя + отчество»: Маня Ивановна, Катя Петровна, Надя Терентьевна. Так обращаются к хорошо знакомому человеку, подчеркивая свое уважение к нему. В связи с этим характерен рассказ диалектолога из Пермского государственного университета В.А. Малышевой об одной ее экспедиции в деревню Акчим Красновишерского района Пермской области совместно с научным руководителем, вдохновителем и создателем Акчимского словаря Франциской Леонтьевной Скитовой: «Во время экспедиции акчимцы послушали мое обращение к Франциске Леонтьевне и не одобрили его: Чего ты человека так неуважительно называть? Кака ж она тебе Францизка? Она Франциза Леонтьевна» (рассказано автору на Международной конференции «Проблемы современной русской диалектологии» в марте 2004 г. в Москве). Диалектной антропонимике посвящена работа З.П. Никулиной.
Личные имена нарицательные представлены функционально близкой к прозвищу релятивной (девуха, вдовуха, свекруха, братуха, братан, молокан, каторжан) и оценочной (пузан, брюхан, лобан, шаромыжник, барышник, ремочник) лексикой, выполняющей соответственно идентифицирующую и характеризующую функции. Регулярной является номинация лица на уровне предикативной единицы: Сосед мой/Николай/сын у его утонул впрошлогоде/ который сторожил сперва (был сторожем)/ потом он мясо рубил у Фаньки (был рубщиком, мясником, бойцом, современное эвфемистическое: оператором на бойне)/''. По мнению Е.А. Земской, антиномия между кодом и текстом в разговорной речи (очевидно, и в диалектной тоже. - С.П.) разрешается в пользу текста: «Говорящий часто предпочитает построить слово, то есть использовать комбинацию из нескольких элементов, чем использовать целостную словарную единицу, отыскивая в памяти то или иное слово» [10. С. 189]. Множественность номинации часто проявляется в пределах одного высказывания в рамках пояснительной конструкции, представляя в нерасчле-ненном виде все (выделенные Н.Д. Арутюновой) пропозиции: именования, тождества, характеризации, включая неявно присутствующую в них пропозицию бытийности: Он Митька/ брательник вон Манькин/ трахтор у его/трахторист/сквалыга чертов/за гектар удавится//; А мне Коленька сделал (лавочку), царство ему небесное, Николай Прокопич, братик.
Лицо «проникает» в пограничный с ним класс одушевленных существительных (верхняя граница поля), представленный животным миром, через «гомические» глаголы (родила, прихворнула, померла), соматизмы (личико, рот, ножки), синтаксически обусловленные позиции обращения и приложения-характеризации (родненький, кормилец, трудяга, красавец, умница, бедолага, ду-
бина, сволочь), клички: Маня, Манька, Муська, Маруся, Вася, Васька, Василек, Боря, Борька, Борунчик, Тимоша, Тимофей, Зойка, Зюзя (от Зиновий), Луис Альберто, Хуан Карлос, Босс, Марго (ср.: Пестрёнка - так звали пёструю корову. Раньше коров не звали человечьими именами: Машка, Дуська, Майка, а называли их по цвету). Олицетворением (или антропометричностью как особенностью народного мировосприятия) проникнуто отношение селянина и к Земле, Погоде, Растениям, представленным именами неодушевленными (нижняя граница поля): Вот эта малина/мама что у мене посожёна//; То ли она редька ни с кем не уживатся/ червивит кажный год//; Этот помидор у мене Андреич//здоровый как наш председатель//; Хоть бы дожжик-батюшка землицу-матушку сбрызнул; Пальнушка - женка, косача жена; Детей шшуки «травянки» зовут.
Диффузны границы номинативного лица не только с предметным миром, но и с миром эмоций, представленным в первую очередь междометиями (отметим отсутствие в диалектной речи модальных слов, обозначающих, по В.В. Виноградову, «эмоцию или вызывающее ее обстоятельство»: к сожалению, к несчастью, к изумлению, к счастью и т.п.). К числу «личных» междометий относятся междометия-«родствен-ники»: (ой) мамочки! (и-и-и) батюшки (мои)!матуш-ки-батюшки! мать твою! прамать твою! растудыт твою не мать! бабка Ежка, дедка Ерошка! чертова бабушка! сукин сын! сукины дети! брат ты мой! брат ты мой ситцевый!
3.3. В говоре лицо1 выражается в продуктивных и многочисленных формах суффиксального словообразования. В нем более последовательна, чем в литературном языке, корреляция слов мужского и женского рода, обозначающих лиц по профессии, роду занятий (функциональные имена), качеству, свойству (характеризующие имена): фелшар - фелшарка, медик - медичка, рыбак - рыбачка, гребщик - гребщица, мотальщик - мотальщица, вершильщик - вершильщица, жад-ник - жадница, сватун - сватунья, хвастун - хвастунья, кашлюн - кашлюнья и т.д. Модификационное значение «женскости» в говорах Среднего Приобья чаще всего выражается коррелятивными суффиксами -к- и -]-: кержак - кержачка, певун - певунья. При словообразовании морфонологические явления чаще отсутствуют, чем наоборот: кум - кумка, лодырь - лодырка, кушер - кушерка, агроном - агрономка. См. словообразовательные пары с морфонологическими изменениями: кержак - кержачка, медик - медичка, россеец -россейка. Строгой словообразовательной зависимости существительных женского рода от существительных мужского рода в среднеобских говорах все-таки нет: лешак - лешиха, форсун - форсиха, говорун - говоруха, чистун - чистотка [11. С. 201].
Морфологически лексико-семантический разряд личных существительных считается неоформленным, хотя зачатки его формально-парадигматической дифференциации в истории языка намечались (слова мужского рода, но «женского» типа склонения: дядя, юноша, воевода, Никита; противопоставленность по числу, выражающаяся в характерных флексиях именительного падежа множественного числа: гражданин -
граждане, зять - зятья; субстантивация имен прилагательных мужского рода, обозначающих преимущественно лиц мужского пола: часовой, мастеровой, рулевой, служащий (см. об этом работу [12. С. 82]).
В изучаемых говорах, как представляется, личные существительные мужского рода противоположны неличным существительным мужского рода по наличию у последних флексии -у в родительном падеже единственного числа: Приехала с Красного Яру; С меду да с сахару пухнет; Ем без петиту (аппетита); Кыш-мышу купишь на пять копеек - за уши не оттянешь, но: С Федора должок я так и не получила. Флексия -у является показателем неличности и имеет повсеместное распространение, как показало исследование О.Н. Киселевой [13. С. 150], в говорах Среднего Приобья среди вещественных (ситцу привез; лагуны были для дегтю), отвлеченных (бегает без рассудку; со смеху лопнете) существительных, существительных с собирательным (мы от расейского народу; из-за гнусу жизни нет), пространственным (из району приехал; до Томску ехали), временным (прожил до маю; во время покосу) и количественным (тесу четыре возу; осетру нынче мало) значениями.
На синтаксическом уровне категория лица находит свое выражение в «согласовании по смыслу», т.е. по полу лица, что отличает ее от категории одушевленности, для которой характерно грамматическое согласование: Завмаг водку сплавила; Кто написала - вот пусть и отвечает; Кто приходила?Верка?; Фелшар поздно уколола меня (хотя в последнем случае обычным является употребление коррелятивной пары по роду). Существованием родовых суффиксальных корреляций обусловлено большее распространение смыслового согласования не по полу лица, а по реальному числу лиц-производителей действия: Шоферня запили; Бабье лаются; Ватага собираются ягоды брать; Агитбригада выступали/ ага/ и у нас/и в Игрековой//; Щас бабы и убираются по домашности/ а мужик отдыхают/ да пьют вусмерть/ да баб же и гоняют//. Ср.: Мушкара все руки искусала; Слепня (слепни), дак заел совсем.
Объяснение этому кроется, как кажется, в особенности нашего восприятия множества людей. Психологи полагают, что элементы любого множества людей воспринимаются физически отделенными друг от друга и каждый из них обычно ощущается как нечто индивидуальное [14]. Может быть, подобная дискретность восприятия и лежит в основе смыслового согласования по числу? И все-таки диалект дает немногочисленные примеры согласования по числу и в случае не лица: Мухо-та-от облепили тазик; Комарьё сжирают (более подробно о согласовании по смыслу см. в [15], [16]).
Смысловое согласование по числу имеет место не только в глаголах (третьего лица), но и в производных от них (неизменяемых!) модальных словах. Ср.: Они (заготовители), могут быть, завтра принимать будут; Они, могут быть, приедут завтра к свадьбе; В подоле, могут быть, принесут, сучки таки; Ежли кому жись надоела, могут быть, убьют стяжком (колом). Может быть, он и не помрет еще; Федька, может быть, трахтором вскопает мне (о вводно-модальных может/может быть см. в [17]). Подчеркнем, что ввод-
но-модальным словам свойственна большая диффе-ренцированность по отдельным группам говоров и индивидуальность употребления [18. С. 109].
3.4. Характерно, что существительное человек, формирующее концепт «Лицо», в диалекте часто прономи-нализуется, заменяя личное он со значением присутствующего, но не участвующего в разговоре лица: Человеку/ смотрю/плохо стало//; Дай же человеку сказать (ср. с правилом речевого этикета не говорить о присутствующем он). Таким образом, лицо2 как грамматическая категория местоименных лексем тесно примыкает к центру функционально-семантического поля персо-нальности в диалекте, входя в него не через глагол, как в литературном языке, а через субстантив.
Местоимение 3-го лица образует с местоимениями 1-го, 2-го лица, отсутствующими в рассматриваемых текстах диалектной речи по вышеуказанным причинам, привативную оппозицию: он имеет и личное, и неличное значение, я, ты - только личное. В кодифицированном литературном языке личное/неличное значение местоимения 3-го лица реализуется или в дейктическом (Он уже подходит к дому - об отсутствующем лице; Он (пирог) уже подходит), или в анафорическом употреблении (Это Иван Петрович. Он подходит к столу; Это стол. Он стоит у окна). В контекстах типа вересаевского Иван Петрович подошел к столу. Он был очень весел дифференцирующую функцию выполняют сочетаемостные возможности он. «Прочитав что-нибудь подобное, - пишет В.В. Вересаев в “Записях для себя”, - всякий считает себя обязанным притвориться идиотом и спросить:
- Кто был весел? Стол?
Гомер нисколько не стесняется говорить: “он побежал”, раз по смыслу понятно, о ком идет речь, хотя бы в предыдущей фразе дело шло о столбе».
В говорах Кемеровской и Томской областей личное / неличное значение местоимения 3-го лица проявляется как в дейксисе (с опорой на ситуацию), так и в анафоре (с опорой на контекст). Вместе с тем анафорическое функционирование он в диалекте уже, чем в литературном языке, за счет преимущественного использования лексического повтора имени: К Федьке приехали всею семьею/ Федька встретил нас как пола-гатся//; Корову купила у Иван Никифырыча// деньги Иван Никифырычу отдала не в раз/а в два раза//Ники-фырыч хорош мужик//не гундел//. На другой (анафорический) код имени диалектоноситель переходит труднее, чем носитель литературного языка. В целом лексический повтор является национальной чертой текстообразования.
Так, В.Г. Гак, исследующий номинацию человека в тексте на материале русско-французских и французско-русских переводов, считает, что «французский язык избегает повтора лексического, русский - повтора местоимений» [19. С. 582]. «Местоименная реприза теснее связывает французское предложение с предыдущим контекстом... говорящий на французском языке оперирует более значительным пространством ситуации, чем говорящий по-русски, то есть ему приходится мысленно соотноситься с более широким контекстом или объемом ситуации» [19. С. 584].
Еще одна черта анафорического он в текстах диалектной речи связана с его использованием без антецедента. Об этом пишет В.Е. Гольдин, отмечая неспособность пожилых неграмотных носителей диалекта преодолевать значительную разницу между собственными знаниями и содержанием информационной базы собеседника: «Так, в речи, обращенной к диалектологу, лица, входящие в личную сферу говорящего, нередко упоминаются. посредством местоименной анафорической номинации, как если бы они уже были введены в повествование, хорошо известны собеседнику и находятся в актуализованной зоне его сознания» [20. С. 225]. В этом случае правомерно говорить об он интродуктивном.
Помимо дейктического и анафорического функционирования он, отметим его артиклевое употребление с именами, отсылающими как к личному, так и неличному референту: Он Колька бежал из ЛТП; Она корова отелилась ужо; Сараюшка она покосилася. В этом случае местоимение, как и артикль, безударно. Таким образом диалект сохраняет то состояние языка, при котором он было не личным, а указательным местоимением (ср. во время оно). В истории языка указательное он вытеснило личное и из склонения: и - его - ему -имь. Местоимение и стало выполнять функцию постпозитивного определенного артикля, который способствовал образованию полных (членных) прилагательных: добръ + и > добрый. Артиклевую функцию могли выполнять и другие указательные местоимения, в частности тъ, к которому восходит диалектная постпозитивная частица то, в отдельных говорах согласующаяся в роде с существительным: дом-от, река-та, село-то. Артиклевое употребление он имеет место и в конструкциях с именительным темы при синтагмен-ном выделении существительного: Федьку/ его неча ждать//; Редька/ она кажный год червивит//.
Отметим характерную для диалекта слитность личного / неличного он в форме родительного падежа с предлогом у (наряду с местоимениями 1-го и 2-го лица) и существительных-локативов: у его/ односложное у ей/ у их в подполье (без н-наращения после непроизводного предлога), у мене (я)/у нас в огороде; у те-бе(я)/у вас в избе. Подобные конструкции широко распространены в устной речи в силу диффузности своей семантики: определительной (ср. в его подполье, в подполье хозяина, в подполье у хозяина, у хозяина в подполье > у его в подполье), обстоятельственной (од-носинтагменность с ударным локативом) и субъектно-объектной. Они конкурируют с атрибутивными синтагмами, включающими притяжательные местоимения: в моем / твоем / вашем (вашенском) / нашем (нашенском) огороде. (Хотя в говоре для последних более обычно субстантивированное употребление: Мой запил; Твой-то вернулся? (о муже); Наша-то задержалась в городе; Ваша к нам вчерась забегала (о дочери).) Формы его /ей /их как притяжательные местоимения диалекту практически не известны, их аналогами являются морфологизованные евонный / ей-ный (еёный) / ихний (ихный), образованные, так же как вашенский / нашенский, по модели прилагательного и мотивирующие тем самым синтаксическую пози-
цию определения (ср. с указательными местоимениями этовый, этошний).
Целям деревенского этикета служит форма множественного числа личного они (оне) по отношению к отсутствующему неучастнику разговора, уважаемому говорящим и/или имеющему более высокий по сравнению с ним социальный статус: Они (о председателе колхоза) с утра в район уехали; К им (о враче) очередь сранья занимам. Вежливое вы литературного языка по отношению к собеседнику диалект заменяет определительным сами: Сами-то откуда будете?или воспринимает как форму множественного числа. Практически каждый из моих собеседников на просьбу «Расскажите, как Вы жили?» реагировал местоимением в форме множественного числа: Да как мы жили? Робили, пахали... Ты, соответственно, оценивается как форма единственного числа (отсюда регулярное обращение на ты к любому человеку, в том числе малознакомо-
му) и как форма открытого, дружелюбного, сердечного общения, стирающего границы между своими и чужими, принимающего тебя «в свои» (ср. с обращениями дочка, сынок по отношению к неродственнику и ответами свой или свои в значении личного «я» на вопросы типа: Кто там?, Кто пришел?).
Местоимение оно в говоре может быть аналитической приметой безличности: Так оно и было; Так оно и случилось; Так оно и покатилось по жизни. В.В. Виноградов называет такое оно частицей [12. С. 386]. Функциональную близость оно частице подтверждают те контексты, в которых нет его согласования с глаголом: Так оно и жили помаленьку.
Категории безличности, неопределенноличности, определенноличности и обобщенноличности, их отношение к центру/периферии функционально-семантического поля персональности являются предметом отдельного разговора.
ЛИТЕРАТУРА
1. Щур Г.С. Теория поля в лингвистике. М., 1974.
2. Теория функциональной грамматики: Персональность. Залоговость / Отв. ред. А.В. Бондарко. СПб., 1991.
3. Клобуков Е.В. О соотношении центра и периферии в функционально-семантическом поле персональности // Традиционное и новое в
русской грамматике: Сб. статей памяти В.А. Белошапковой / Сост. Т.В. Белошапкова, Т.В. Шмелева. М., 2001.
4. Щерба Л.В. Языковая система и речевая деятельность. Л., 1974.
5. Пешковский А.М. Русский синтаксис в научном освещении. 7-е изд. М., 1956.
6. Шахматов А.А. Синтаксис русского языка. 2-е изд. Л., 1941.
7. Кузьмина И.Б., Немченко Е.В. Синтаксис причастных форм в русских говорах. М., 1971.
8. Гольдин В.Е. Понятийное ядро традиционного сельского общения // Предложение и Слово / Отв. ред. Э.П. Кадькалова. Саратов, 2002.
9. Никулина З.П. Многокомпонентные прозвища и особенности их функционирования // Русские старожильческие говоры Сибири / Отв.
ред. В.В. Палагина. Томск, 1990.
10. Земская Е.А., Китайгородская М.В., Ширяев Е.Н. Русская разговорная речь. Общие вопросы. Словообразование. Синтаксис. М., 1981.
11. Пантелеева Е.М. Словообразование существительных. Существительные со значением субъективной оценки и женскости // Русские говоры Среднего Приобья / Под ред. В.В. Палагиной. Томск, 1989. Ч. 2.
12. Виноградов В.В. Русский язык (Грамматическое учение о слове). 3-е изд., испр. М., 1986.
13. Киселева О.Н. Морфологическая характеристика говоров Среднего Приобья. Современное состояние // Русские говоры Среднего Приобья. Томск, 1985. Ч. 1.
14. Бодалев А.Н. Формирование понятия о другом человеке как личности. Л., 1970.
15. Пантелеева Е.М. О синтаксических особенностях говоров Томской и Кемеровской областей // Вопросы языкознания и сибирской диалектологии / Ред. И.А. Воробьева. Томск, 1971. Вып. 2.
16. Петрунина С.П. Согласование по смыслу в говорах Среднего Приобья // Западносибирское краеведение / Науч. ред. В.И. Кодухов. Ишим, 1994.
17. Петрунина С.П. Вариативность служебной лексики в говорах Среднего Приобья (на материале вводно-модальных может, может быть) // Актуальные проблемы лексикологии / Отв. ред. М.Ю. Новикова. Даугавпилс, 1991. Ч. 2.
18. Демешкина Т.А. Теория диалектного высказывания. Аспекты семантики. Томск, 2000.
19. Гак В.Г. Языковые преобразования. М., 1998.
20. Гольдин В.Е. Диалектолог и носитель диалекта: ситуации неполного совпадения информационных баз коммуникантов // Актуальные проблемы русистики / Отв. ред. Т.А. Демешкина. Томск, 2000.
Статья представлена кафедрой русского языка филологического факультета Томского государственного университета, поступила в научную редакцию «Филологические науки» 23 января 2005 г.
