CC BY
69
A.Г. КАДЕН (Волгоград)
ЭВОЛЮЦИЯ ЭТИЧЕСКИХ И ФИЛОСОФСКИХ ВЗГЛЯДОВ
B.Г. БЕЛИНСКОГО В ОЦЕНКЕ П.Н. МИЛЮКОВА
Исследуются подходы П.Н. Милюкова к анализу становления мировоззрения русской интеллигенции 30-х годов XIXв. на примере В.Г. Белинского.
В последние годы оценка личности «неистового Виссариона» претерпела значительные изменения. На смену одномерному изображению убежденного социалиста пришел (пока что в малотиражную научную литературу) образ человека, с огромным трудом, ценой невероятного напряжения всех физических и духовных сил занявшего по праву принадлежащее ему место в российской культурной элите и прошедшего тернистый путь творческих поисков, душевных мук, борьбы, разочарований, потерь и обретений.
Труды П.Н. Милюкова, несомненно, являются важнейшим подспорьем в изучении процессов, протекавших в среде российской интеллигенции. Стало уже общим местом то, что уход в личные переживания - сущностная черта авторитарных, «застойных» эпох, когда индивид «спасается» от гнетущей действительности. В этом отношении эпоха Николая I была и остается особо привлекательной для исследователей. Не случайно это время считается своеобразным эталоном, которым поверяются другие периоды русской истории.
По мнению историков культуры, в 1830-е годы этика и эстетика выдвигались на первый план гуманитарных знаний. Человек, никогда не вступавший на общественную арену, по понятиям того времени, также являлся творцом истории, либо давая своим поведением законы существующему, либо нравственным своим актом обеспечивая торжество Абсолютной воли (по Фихте), либо выводя своим деянием во внешнюю жизнь вложенный в нее Абсолютный импульс (по представлениям Гегеля). Менялись философские системы идеализма, но личность оставалась в центре их внимания. Значительное место в историческом процессе отводилось искусству, и этим частное бытие вновь превраща-
лось в общезначимое. Ведь личными своими переживаниями мы, вовсе о том не помышляя, приобщаемся к общественному делу: готовим фундамент эстетического творчества.
Правление Николая I началось под знаком дела декабристов, из которого император, прежде всего, сделал для себя два основных вывода: в обществе назрели перемены и осуществлять их придется, опираясь на бюрократию. Это следующим образом отразилось на общественных настроениях: «Со времен Петра Великого и Анны не было такого трепета в обществе и такого числа пострадавших и наказанных. В ссылке погиб для общественной жизни цвет дворянской молодежи, и эта утрата отразилась не только на настроении дворянства, но и на его силах. Сословие оскудело людьми, и само устранилось от общественной деятельности. Между властью и обществом произошел таким образом как бы разрыв и отчуждение. Конечно, это облегчило для императора Николая переход к бюрократии, но в то же время дурно отразилось на силах самого правительства» [1].
В 1841 г. профессор словесности, член Главного управления цензуры А. В. Никитенко записал в своем дневнике: «Печальное зрелище представляет наше современное общество: в нем ни великодушных стремлений, ни правосудия, ни простоты, ни чести в нравах, словом - ничего, свидетельствующего о здравом, естественном и энергетическом развитии нравственных сил. Мелкие души истощаются в мелких сплетнях общественного хаоса. Нет даже правильного понятия о выгодах и твердого к ним стремления Ум и плутовство -синонимы. Слова: честный человек - означают у нас простака, близкого к глупцу, то же, что и добрый человек. Общественный разврат так велик, что понятия о чести, о справедливости считаются или слабодушием, или признаками романической восторженности Образованность наша -одно лицемерие. Учимся мы без любви к науке, без сознания достоинства и необходимости истины. Да и в самом деле, зачем заботиться о приобретении познаний в школе, когда наша жизнь и общество в противоборстве со всеми великими идеями и истинами, когда всякое покушение осуществить какую-нибудь мысль о справедливости, о добре, о пользе общей клей-
© Каден А.Г., 2008
мится и преследуется, как преступление? К чему воспитывать в себе благородные стремления: ведь, рано или поздно, все равно придется пристать к массе, чтобы не сделаться жертвою» [2].
Итак, основная задача, которую поставил перед собой Милюков, - показать, как Белинский, будучи представителем романтического поколения, «ушел» от приложения к жизни романтического кодекса, выбрался из мира фантазии на «поприще действительности». Ключом к пониманию развития теоретических взглядов Белинского является его «сердечная история».
По мнению Милюкова, Белинский сердцем пережил свои теоретические убеждения, и «всякая перемена взглядов стоила ему тяжелых душевных страданий» [3]. При этом причины его душевных страданий были абсолютно реальны, а «диалектика его мысли вытекала из “диалектики жизни”». Милюков, исследуя этот сложнейший процесс, опирался, прежде всего, на анализ писем Белинского к жене и членам семейства Бакуниных.
Белинский был ознакомлен с фихтеанством в версии М.А.Бакунина. Философское учение Фихте было очень русифицировано Бакуниным и его друзьями. Все человечество было разделено на рубрики, на слои: внизу стояла толпа, обладающая низменной «нравственной точкой зрения»; несколько выше было состояние «прекраснодушия», переходное к третьему, высшему состоянию - «благодати» немногих избранных. Весь внешний мир считался «призрачным», а действительной считалась только «жизнь в духе» - высшие переживания, этические и эстетические. Белинский начал с ультраромантической теории любви, согласно которой любовь была средством для слияния с духом, пронизывающим мир, средством возвыситься до «абсолютной жизни духа». Постигнуть его можно только «в явлении», воплощенном в «образе человеческом», в человеке другого пола. Поскольку природа создала людей расколотыми на две половины, то любовь есть встреча предназначенных друг для друга «половинчатых натур». И только с помощью такой встречи можно было «перейти в полную жизнь духа».
Правда, в ноябре 1837 г. Белинский признал, что «у миродержавного промысла нет лабораторий для подобных двойчаток, нет этой аккуратной и отчетливой
экономии», для каждого существует не одна, а множество родных душ [4].
Огромное влияние на развитие этических взглядов Белинского оказало его знакомство с семейством Бакуниных в их деревне Прямухино. И. И. Панаев вспоминал: «Это замечательное семейство, состоявшее из нескольких сестер и братьев, принадлежало к исключительным, небывалым явлениям русской жизни ... На Белинского, никогда не бывавшего ни в каком женском обществе, такое семейство должно было произвести с самого начала сильное впечатление. В сестрах Бакунина его поразил прежде всего их пытливый взгляд на жизнь, их стремление доискиваться разрешения самых отвлеченных вопросов и то нервическое раздражение, происходившее от мистического настроения, которое он принимал за поэзию» [5].
Как заметил Милюков, Белинский действительно воскрес в Прямухине, и причиной этому были непосредственные и новые для него ощущения, вызванные «гармонией» прямухинской жизни. Однако сами ощущения были отнюдь не «гармоничны»: чем больше идеализировал Белинский «гармонию и блаженство» прямухин-ской жизни, тем более явным для него становилось собственное «недостоинство» «бесприютного бедняка, не прирученного семейной лаской, болезненно самолюбивого и болезненно робкого, с сердцем, не облагороженным правильным воспитанием, с умом, не культивированным правильной школой». К этому прибавлялись неразделенное чувство к одной из сестер и «грозный призрак внешней жизни» (т.е. материальной нужды).
Для Белинского было важно определить свое личное положение, ведь поскольку между «нравственной точкой зрения» толпы и состоянием «благодати», в котором находились избранные, не было середины, то к кому следовало причислить себя самому Белинскому? С одной стороны, он убежден, что дух должен торжествовать над материей, с другой: «Иногда приходит мне мысль, очень подлая, если она есть глухой голос моего эгоизма (т.е. способ самооправдания); мысль, что, т.к. развитие человека (совершается) во времени и в обстоятельствах общественных, то уж не должно ли мне быть именно такой дрянью, каков я есть, чтобы жить недаром для общества, среди которого я рожден? Ведь все, что ни
есть, есть вследствие законов необходимости, и должно быть так, как есть?» [4: 222]. По мнению Милюкова, здесь впервые «глухой голос собственного эгоизма подсказывает Белинскому практическое приложение знаменитого гегелевского положения, что “все действительное разумно”». Постепенно, шаг за шагом, к осени 1837 г. формируются «элементы переворота». Бакунин презрительно отзывался о заботе Белинского «о гривенниках». Белинский отвечает резкой критикой бесцеремонного отношения Мишеля к приятельскому карману, начиная догадываться, что «действительность» совсем не там, где ищет ее Бакунин.
Осенью Бакунин познакомил Белинского с философскими идеями Гегеля. По мнению Милюкова, это помогло Белинскому утвердиться в его мыслях. Мировой дух Гегеля, развивающийся в «конкретной» действительности и сообщающий ей «необходимость» и «разумность», одинаково оправдывал существование высокого и низкого, возвышенного и пошлого, совершенного и несовершенного как различных «моментов» проявления одной и той же абсолютной субстанции. Таким образом, «подлая» мысль Белинского, что и ему найдется пусть и скромное, но законное местечко в этом бесконечно развивающемся мире конкретных явлений, казалось, получала в новом учении философское оправдание.
Такое толкование гегелевской действительности, как считает Милюков, освобождало Белинского от «немощи и отчаяния» и окончательно давало ему «твердость и силу». Но подобное понимание абсолютно не устраивало Бакунина, для которого это означало лишь неспособность возвыситься до истинной жизни духа. В результате он и присоединившиеся к нему Боткин и Аксаков объявили Белинскому, что у того нет эстетического чувства, что он не имеет права писать и печататься - «по недостатку объективного наполнения». Однако эти нападки привели к неожиданному результату: Белинский окончательно в себя уверовал, нашел в себе силу «опереться на самого себя».
На фоне этого чувства новый удар, нанесенный Бакуниным Белинскому (Мишель в письме Боткину исключил его из числа своих друзей), привел к перевороту, назревавшему в Белинском с осени 1837 г.,
наконец, свершился. Бакунин дал ему новое доказательство того, что можно жить «в духе» - и совершенно не понимать явлений действительности. Милюков отметил, что философский авторитет Бакунина быстро падал, а личность его входила в рамки явлений действительности, внутри которой для Белинского все становилось понятно и законно. В письме к Бакунину, отметив свое освобождение от тяжелого, но необходимого для него гнета авторитета Мишеля, Белинский писал: «Ограниченность есть условие всякой силы ... Так и человек: его достоинства есть условие его недостатков, его недостатки есть условие его достоинств. Меня оскорбляло твое безграничное самолюбие, а теперь оно для меня залог твоего высокого назначения ... Да, я теперь люблю тебя таким, каков ты есть, люблю тебя с твоими недостатками, твоею ограниченностью ... Мишель, люби и ты меня таким, как я есть ... уважай мою индивидуальность, мою субъективность, будь снисходителен к самой моей непросветленности. Люби меня в моей сфере, на моем поприще, в моем призвании, каковы бы они ни были ... Друг М., мы оба не знали, что такое уважение к чужой личности ... Я простил тебя за все, потому что понял необходимость всего, что было» [4: 242 - 243].
В этот момент осознания происшедших внутренних перемен Белинский во второй раз посещает Прямухино. Эта поездка освободила Белинского от того преклонения, к которому его обязывали сердечные воспоминания первой поездки, и он начал признавать для себя возможность другой любви, более «простой» и «нормальной». Вскоре отношения между Белинским и семейством Бакуниных оборвались на несколько лет, а когда возобновились, то характер их был совсем иной.
На основании анализа «сердечной истории» и философских исканий Белинского Милюков делает ряд выводов, которые во многом противоречили устоявшимся мнениям.
Если раньше увлечение Белинского теорией «разумной действительности» изображалось как результат влияния его друзей, то Милюков заключает, что Белинский выработал свою теорию в противоположность воззрениям друзей. Если общепринятой точкой зрения было то, что Бакунин - «философский друг» - внушил эту теорию Белинскому, то Милюков показал,
что Мишель считал ее в обработке Белинского искажением своей подлинной мысли и доказательством низменности натуры последнего. Наконец, по мнению Милюкова, Белинский с самого начала осознавал разницу его социального положения и его друзей, что и послужило первым толчком к созданию им особой теории.
Милюков показал, что на деле «разумная действительность» Белинского сохранила очень мало философского и была реакцией его натуры против отвлеченности кружковых теорий. Для Белинского это было средством выбраться из «фихтеанской» метафизической действительности на широкое поле «конкретной» действительности - хотя бы под знаменем Гегеля.
Третий вывод Милюкова базировался на первых двух. В отличие от своих предшественников, Милюков доказывал, что фатализм Белинского не вытекал сам собой из гегельянства. Это было не неизбежной данью немецкой метафизике, а просто чертой биографии Белинского, объясняемой особенностями его личной истории.
По мнению Милюкова, это «первый зрелый плод, органически созданный его жизнью; первый прочный результат тяжелой борьбы за мировоззрение, наиболее подходившее к его психическому складу».
Таким образом, для Милюкова очень важно было показать, что процессы развития русской общественной мысли имели надежное основание в обществе, не были чем-то инородным и случайно или намеренно занесенным в сознание мыслящего слоя. Не умаляя влияния немецкой классической философии на русских мыслителей, Милюков сумел показать на примере Белинского, насколько их теоретические выкладки были порождением, в первую очередь, осмысления собственной жизни и личной истории.
Литература
1. Платонов, С.Ф. Учебник русской истории / С.Ф. Платонов. Спб., 1914. С. 410 - 411.
2. Никитенко, А.В. Моя повесть о самом себе и о том, чему свидетель в жизни был: записки и дневник (1804 - 1877гг). Спб., 1905. Т. I. С. 309.
3. Милюков, П.Н. Из истории русской интеллигенции: сб. ст. и этюдов / П.Н. Милюков. Спб., 1903. С. 82.
4. Белинский, В.Г. Полное собрание сочинений / В.Г. Белинский. М., 1956. Т. 11. С. 211.
5. Панаев, И.И. Литературные воспоминания / И.И. Панаев. М., 1950. С. 148.
6. Белинский, В.Г.Полное собрание сочинений / В.Г. Белинский. М., 1956. Т. 11. С. 222.
7. Белинский В.Г. Указ. соч. С. 242 - 243.
Т.Н. ОРЕШКИНА (Волгоград)
ВОССТАНОВЛЕНИЕ КУЛЬТУРНОПРОСВЕТИТЕЛЬСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ СТАЛИНГРАДА И ОБЛАСТИ В 1943-м - НАЧАЛЕ 1950-х гг.
Анализируется материальный ущерб социокультурной сферы Сталинграда и области за годы Великой Отечественной войны. Показана государственная политика в области восстановления и деятельности культурнопросветительских учреждений в рассматриваемый период.
Во все времена уровень развития культуры и ее институтов, формирующих культурную жизнь (культурно-просветительские учреждения: клубы, библиотеки, избы-читальни, музеи, кинотеатры, театры), определял степень развития общества. Особенно усиливалась роль этих учреждений в жизни общества в критические для него моменты. А региональная культура являлась отражением всех проблем и трудностей послевоенной эпохи, направленности социокультурной политики властей.
В течение длительного времени Великая Отечественная война и первое послевоенное десятилетие считались одними из хорошо изученных периодов истории советского общества. Количество работ, посвященных различным проблемам данного периода, в том числе и деятельности культурно -просветительских организаций, огромно. Они носят как научно-публицистический, так и научно-теоретический характер. В советское время исторические исследования чаще всего затрагивали проблемы партийного руководства культурным строительством (Борисанов И.А. Коммунистическая партия Советского Союза в борьбе за культурное строительство в СССР в годы четвертой пятилетки (1946 - 1950 гг.):
© Орешкина Т.Н., 2008
