CC BY
32
1081
ПРАЗДНИК
ОБЩЕСТВО
ПРЯМЫЕ ИНВЕСТИЦИИ / №12 (68) 2007
Екатерина ДАНИЛОВА
Елочка, гори!
Сергей покрутил в руках газетный лист. Сколько же нынче придурков! Он еще раз перечитал объявление: «Потомственный Дед Мороз выполнит любые пожелания накануне Нового года. Посредников просьба не беспокоиться. Снегурочки нет. По вызову не работаю. Телефон: 8 31122008».
Настроение у него было скверное — на работе шла реорганизация, и блестящие перспективы, о которых говорил генеральный, начинали рассасываться, как легкое опьянение после первой ложки солянки. Теперь стало ясно, что на направление, которое ему посулили, поставят приятеля главного акционера. Сережа уже посмотрел в эти ласковые глаза и понял, что ему не жить. Из-под него уже выдернули трех лучших начальников отделов, переведя их на новые сектора (на самом деле — те же самые, но под другим руководителем). Он никогда не боялся увольняться, зная, что всегда найдет себе работу, но тут, как назло, они влезли в ипотеку, теща застряла в дорогой клинике с переломом ребра (какого лешего надо было лазить вытирать пыль на антикварный столик на одной ножке?), строительство загородного дома затянулось — газовщики заломили сумасшедшие деньги за подключение отопления. Но дело даже не в этом. Это место было скроено под него, — он сам придумал это направление, сам разогрел клиентов. Это было бы почти независимое положение плюс куча денег, плюс перспектива партнерства. Но парень, которого поставили на его место, был, как говорится, вхож, и с этим невозможно ничего поделать.
«Уволюсь», — злобно думал Сережа. Тем более злобно, чем с большей ясностью осознавал — никуда он не денется, жалкое существо, зависимое от теплого пола и свежевыжатого сока. Комфорта ему захотелось, загородного дома с джакузи! Так вот теперь и терпи. Он хотел крикнуть секретаршу, но махнул рукой — конечно же, она на корпоративном банкете. Сам заварил в приемной чай, выудил со дна ящика сигареты (слабак, а еще думал, что сможешь бросить курить), с наслаждением затянулся и набрал странный номер.
— Але, — хриплым голосом откликнулась трубка.
Сережа ощутил себя полным идиотом. Следующей его фразой должна была стать «Это Дед Мороз?» Он закашлялся.
— Если бросил курить, так не кури, — сварливо продолжил голос в трубке. — А то до астмы допрыгаешься. У врача давно был?
— Давно, — растерянно сказал Сережа.
— Я тоже, пожалуй, закурю, — сказал невидимый собеседник. Сережа услышал шлепок брошенной на стол сигаретной пачки и щелчок зажигалки. Пауза — невидимка затянулся и продолжал:
— Ну что, жрут тебя на работе-то?
— Жрут. А главное — все равно ведь без меня не поднимут это направление, — выпалил Сережа. — Я к этому шел всю жизнь. Я все придумал и рассчитал, я выучил людей. Обидно просто, — неожиданно по-детски пожаловался он. — Собственно, это единственное, чего мне в жизни по-настоящему хотелось.
ПРЯМЫЕ ИНВЕСТИЦИИ / №12 (68) 2007
ПРЯМЫЕ ИНВЕСТИЦИИ /№12 (68) 2007
И тут зазвонил мобильник. Звонила жена Лиля.
— Сейчас я тут отвечу, — сказал Серый придурку в трубке, — да, Лиль...
— Ты, главное, не волнуйся, Сережа, все хорошо, — сказала жена и заплакала.
— Что случилось?! — заорал Сережа.
— Да все хорошо, правда. Все хорошо.
— Ты где?
— Я в больнице, Петьку отвезла только что...
— Что???
— Ну помнишь, от ремонта остались доски, стояли за дверью в прихожей. Я не знаю, как это получилось. То ли он бегал за собакой и дверью хлопал...
Сергей как в бреду представил три бруса за дверью и пушистый затылок годовалого сына.
В общем, он упал и они упали. Сереж, ты не бойся. Только пальчик на правой ручке сломан. В двух сантиметрах от его головы упали, Сереж. Он так плакал, пальчик распух...
Она еще что-то лепетала в трубке. Сережа как оглушенный этими самыми досками сидел с двумя телефонами в руках, перед глазами его плыл детский пух на затылке. Жив. Только пальчик. Жив. Он плакал горячими счастливыми слезами и не сразу услышал хриплый крик в трубке:
— Эй, ты! Так у тебя все хорошо, что ли?
— Хорошо, — сказал Сергей и отключил телефон.
— Вот придурок, — сказал заросший седой щетиной дед, заваривая в черной от чифиря чашке крепкий чай, — сам не знает, чего хочет.
Крохотная комнатка, в которой он обитал, была больше всего похожа на дворницкую. В углу стояли метлы и лопаты, рядом — несколько санок с отломанными алюминиевыми спинками. На стене — календарь с голыми девушками и надписью: «Снегурка—ню». В углу бился в электрической истерике старенький «ЗИЛ». На колченогом столе, покрытом замурзанной клеенкой, мостились электрочайник, банка с окурками, пустые пачки из-под папирос, раскрошенный батон хлеба, полбатона «докторской», почти опустошенная пол-литра, телефонная книга и, собственно, сам допотопный телефон с выпадающим из трубки на красно-зеленой проволочке микрофоном. И тут телефон опять зазвонил, дед снял трубку, подхватив на лету выпавшую деталь.
— Ну?
— Он ушел и уже никогда не вернется, — сказал в трубке измученный девичий голос.
— А надо?
— Очень, — выдохнула девушка в трубке. — Я его люблю.
— Слушай, вы ведь в прихожей так и разговаривали? Посмотри, мне кажется, у него из кармана одна бумажка выпала. Глянь, девуля.
— А вы трубку не положите?
— Нет, не волнуйся, ты там повнимательней поищи.
Девушка брякнула трубу на стол и начала перетряхивать вещи
в прихожей. Прямо у самой двери она обнаружила конверт. Изучив его, она поняла — из Омска. Он — тоже был из Омска. Из конверта выпала повестка на задолженность по уплате алиментов за несколько лет. И короткое письмо: «Максим, ты можешь не писать и не звонить мне — я взрослый человек и пока еще сама себя кормлю и обслуживаю, хотя здоровье, конечно, уже не то. Но поддерживать Лену с ребенком ты обязан. Ты прекрасно знаешь, что из-за инвалидности Анечки Лена не работает. Они живут только тем, что я им даю. По рассказам общих знакомых я знаю, что ты хорошо зарабатываешь. И жалеешь денег для больной дочери. Мама».
Девушка перечитала письмо еще раз. Верить в эту муру не хотелось. Но подпись «мама», новые имена, суровый тон письма. По-
чему-то так некстати вспомнились пять тысяч евро, одолженные им полгода назад. И эта последняя брошенная фраза: «Ну что тебе еще надо?»
— Ну, так чего? Возвращать тебе твоего Максима?
— Не знаю, — задумалась девушка,— а вам еще раз можно позвонить?
— Да звони, девуля, — дед метнул трубку на рычажки и принялся искать стопарик в хламе на столе. — А ведь не знает еще, голуба, что он к начальнице пошел. Старая, думает, корова, сейчас от его синих глаз растает. Джордж Клуни хренов. — Дед опрокинул пятьдесят грамм и задумался. — А может, и растает...
Телефон опять залился трелью.
— На проводе, — солидно представился дед.
— Нет, вы скажите. Когда это безобразие кончится? — старушка на другом конце провода была на хорошем взводе. — Пенсии копеечные, а всем дай. Медсестра пришла — за укол заплати. Мастер из жэка пришел — заплати. Колбаса по пятьсот рублей...
— Так то копченая, — встрял старичок.
— А что, пенсионеры копченки не хотят? В кино не хотят? Двести рублей сеанс! Килограмм моркови — сорок рублей. И, главное, гнилье еще подсовывает. За эти-то деньги!
Ага, на продавщицу перекинулась, догадался дед.
— Так ты, подруга, чего хочешь-то? Пенсию тебе что ль увеличить?
— А ты что ли можешь?
— Да я еще больше могу. Ты там только в тумбочке под телевизором документы для пенсии посмотри — все есть.
Старик отключил телефон, а старушка, обнаружив в трубке короткие гудки, чертыхнулась, но на всякий случай полезла в пакет под телевизором. Так, вот инвалидное свидетельство, вот справка из жэка, вот социальная карта москвича. И еще какой-то желтый листочек. Она развернула его, с замиранием сердца узнав знакомый почерк, казалось, забытый за десятилетия, стертый в памяти годами, обидами, болезнями, болью разлуки.
«Милая Маруся, — прочитала она, и мелкая дрожь рыданий пробежала по ее членам. — Где бы ни был я, всегда в моем сердце будет любовь к тебе. Твои серые глаза и нежная улыбка плывут передо мной, когда я закрываю глаза после еще одного дня, проведенного здесь. Я помню твою нежную руку с заусенцем на мизинчике, которую я целовал при расставании. Когда-нибудь, когда ни меня уже не будет, ни тебя, мы встретимся там, где нет ЧК, автоматчиков с собаками, лагерной баланды. Там будет светло, и теплый ветер будет перебирать твои волосы...».
Старуха плакала, в байковом старом халате, некрасиво скрючившись, — как будто опасаясь, что из ее нутра выскочит боль, бывшая ее сутью. И это были слезы счастья встречи. И слезы по прошедшей жизни. В которой было много страшного. Но было и это полуистлевшее письмо, затерявшееся пятьдесят лет назад...
Телефон надрывался в каптерке, как сумасшедший.
— Ну хватит, — проворчал дед и выдернул провод из розетки. Свистнул овчарку, которая, свернувшись кольцом, лежала около входа, и вышел на улицу.
Метель завывала и гнала сухой жесткий снег. Народ бежал по домам, скользя на тротуарах и прижимая к себе праздничные кульки. Кто-то даже раньше времени начал запускать фейерверки.
— Волк! Волк! — раздался отчаянный подростковый голос.
Пес весь подался вперед, замер и рванул в самую метель.
— Волчушка, родной, нашелся, мой хороший, — приговаривал мальчик в синей аляске, обнимаясь со скулящим от счастья псом и покрывая его большую голову поцелуями.
— Мама, папа, он нашелся! — закричал он двум взрослым фигурам, запутавшимся в метели.
— Счастья все хотят, — бормотал старик, возвращаясь в свою каморку, — Загадывают. А че загадывать-то. Вот оно, рядом. Ш
