CC BY
61
К 160-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ В.С. СОЛОВЬЕВА
УДК 17:130.2:81(47)
ББК 87.74:87.228(2)
«ДИЛЕММА ЛЖИ» В ЭТИЧЕСКОЙ КОНЦЕПЦИИ В.С. СОЛОВЬЁВА
А. БУЛЛЕР
Министерство интеграции земли Баден-Вюртемберг Турештразе, 2, Штутгарт, 70173, Германия E-mail: andreas.buller@gmail.com
В центре внимания предлагаемого исследования вопрос о том, какую роль в обосновании нравственных принципов может/должна играть философия языка. В основу анализа положен текстовый отрывок из работы В.С. Соловьёва «Оправдание добра», исследуется известная ещё со времён И. Канта дилемма о (не)правомочности применения лжи исходя из принципа человеколюбия. Утверждается, что Вл. Соловьёву удалось решить эту дилемму, применив методы нарративного анализа понятий. Рассматривается вопрос
о месте понятия «ложь» в этической концепции Вл. Соловьёва.
Ключевые слова: нарратив и этика, философия языка, ложь, истина, ценность.
THE «DILEMMA OF LIE» IN THE ETHICAL CONCEPT OF V.S. SOLOVYOV
ABULLER Ministry of Integration of Baden-Württemberg
2, Thouretstraße, Stuttgart, 70173, Germany E-mail: andreas.buller@gmail.com
The given research is focused on the question about the role the philosophy of language plays in the establishing of ethical principles. It is based on the analysis of the text fragment from the work by
V.S. Solovyov «The Justification Of the Good», it examines the well-known dilemma since I. Kant’s times over the (im)possibility of lie from the point of view of altruism principle. It is stated that V.S. Solovyov succeeded in solving the quandary only due to the narrativ concept analysis methods. The article explores the question about the place of the «lie» concept in the ethical conception of VS. Solovyov.
Key words: narrative and ethics, Philosophy of language, lie, truth, value.
О «самобытном» или особенном в философии
В работе Вл. Соловьёва «Оправдание добра» (1897) мы найдём несколько очень интересных по своему содержанию страниц, посвящённых анализу понятия «ложь»1. Интересен этот анализ тем, что он предоставляет нам исклю-
1 См.: Соловьев В.С. Оправдание добра. Нравственная философия // Соловьев В.С. Собр. соч. в 10 т. Т. 8. СПб.: Книгоиздательское товарищество «Просвещение», 1914. C. 132-142 [1].
чительную возможность поставить вопрос о самобытном характере русской философии. Но вначале о самом понятии «самобытный».
В «Толковом словаре живого великорусского языка» В.И. Даля «самобыт-ствовать» обозначает «жить самобытно, самосущною жизнш»2. Однако никакая, даже самая своеобразная, философия не может жить «самосущною жизнш», т. е. «сама по себе», независимо от посторонних влияний, изолированно от других философских течений и направлений. Ведь «самобытной» та или иная философия становится лишь тогда, когда она противопоставляется другим философским течениям. Русская философская мысль не составляет исключения -её развитие всегда протекало в тесной связи с западноевропейской философской традицией. В некоторых отношениях русская философия (напр., её религиозное или марксистское направления) была даже более «западной», чем западноевропейская философская мысль. В одном нет сомнений - «самобытный» характер русской философской мысли проявляет себя на общем «фоне» развития мировой философской мысли, который включает в себя самые различные философские концепции, теории, течения и направления.
Заметим, что современному наблюдателю намного проще открыть «самобытные» элементы в культурной или исторической традиции определённого общества, чем установить их в его философском мышлении, развитие которого определяют общие принципы и цели. Ведь в любом обществе метафизика, логика, этика и эпистемология остаются метафизикой, логикой, этикой и эпистемологией. Поэтому с помощью культурно-исторических аргументов мы можем успешно доказать / показать «самобытность» исторической или культурной, но не философской мысли. «Самобытность» философской мысли можно доказать только с помощью философских аргументов. Однако любая философия, какой бы своеобразной и «самобытной» она не была, преследовала во все времена одни и те же познавательные цели, стремилась понять сущность бытия и раскрыть принципы человеческого познания мира. Благодаря константности своих познавательных целей, философия всегда существовала как бы вне времени и вне истории. Мы осознаём её вневременной характер, читая древних или современных философов - Платона, Аристотеля, Августина, И. Канта, Ф. Ницше, Вл. Словьёва, Л. Витгентшейна. Мышление каждого из этих философов является «самобытным» и неповторимым, но неповторимым не в национальном, а в философском плане. Речь здесь идёт именно о философской своеобразности, причины которой настоящий философ будет искать в области философских, а не культурно-исторических аргументов и фактов. Необходимо заметить, что и внутри национальной философии вполне могут существовать «самобытные» течения и направления. Чтобы убедиться в этом, нам достаточно сравнить философские тексты И. Канта с работами Ф. Ницше. И тогда мы довольно быстро придём к выводу, что мышление Ф. Ницше является, по отношению к его предшественникам, довольно свое-
2 Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4 т. Т. IV СПб.: Товарищество М.О. Вольфа , 1909. С. 16 [2].
образным и даже «самобытным». Кант и Нишце писали на одном и том же языке, жили в одном и том же культурно-историческом пространстве, но мыслили они, тем не менее, по разному. По этой причине видеть в философии «национальный феномен» вправе история, но не философия, которая оперирует, всё-таки, универсальными категориями и понятиями. Для того, чтобы выяснить, насколько «самобытным» являлось мышление русских философов, а в нашем конкретном случае мышление Вл. Соловьёва, необходимо обратиться к конкретному анализу универсальных понятий - понятий, которые интерпретировались как в русской философии, так и вне её. Феномен «лжи» относится к категории таких универсальных понятий. Для философии понятие «ложь» важно ещё и по той причине, что познать «правду» философия в состоянии только тогда, когда она выяснит, что есть «ложь». Однако выяснить это оказалось для философии совсем непросто, о чём и свидетельствует дискуссия о «дилемме лжи».
Дискуссия о «дилемме лжи» и её последствия
В любом обществе «ложь» оценивается как действие аморальное и безнравственное. В этом вопросе господствует общественный консенсус. Но как быть с теми ситуациями, в которых люди вынуждены прибегать ко лжи, чтобы спасти жизнь другого человека или других людей? Современниками Канта в этой связи дискутировалась ситуация преследования невинной жертвы, которой удалось укрыться от своих преследователей. В поисках своей жертвы преследователи задали встречному человеку вопрос - не видел ли он её? Человек этот, зная, где укрылась от преследователей их жертва, оказался перед сложной дилеммой - дав преследователям «правдивый» ответ, он тем самым мог подвергнуть опасности жизнь другого человека и даже стать соучастником преступления, а солгав преследователям, он нарушил бы закон, требующий говорить только правду. Попытки решить эту дилемму, опираясь на принципы кантовской философии, не принесли результата. Каковы же эти принципы кантовской философии?
Кант, как известно, обосновывает нравственные законы, опираясь на принципы чистого разума, или принципы a priori. В отличие от своих предшественников, он не пытается искать начала нравственности в «натуре человека» или же в эмпирических «условиях внешнего мира». К нравственной легитимации действий человека он идёт другим путём, а именно, постулируя существование абсолютно доброй воли, которая является «без ограничения» доброй: «нигде в мире», говорит Кант, «да и нигде вне его, невозможно мыслить ничего, что могло бы считаться добрым без ограничения, кроме доброй воли»3 [3, с. 394]. Не имея представления об этой, являющейся «без ограничения» доброй, воле, не было бы никакого смысла и рассуждать о добре.
Однако абсолютно добрая воля существует не «сама по себе», а проявляет себя в субъективной воле человека, которая является лишь «с ограничениями»
3 Перевод наш. - А. Буллер («Es ist überall nichts in der Welt, ja überhaupt auch außer derselben zu denken möglich, was ohne Einschränkung für gut könnte gehalten werden, als allein ein guter Wille».)
доброй. Из этого противопоставления между, с одной стороны, волей абсолютной и совершенной и, с другой стороны, волей ограниченной и несовершенной и родилась кантовская идея человеческой свободы, исходящая из того, что каждая разумная воля - именно по той причине, что она разумна, - должна стремиться стать «без ограничения» доброй волей (принцип практического разума). И в этом субъективном стремлении разумной воли лежит цель любого нравственного действия. Если каждое разумное существо, утверждает Кант, будет поступать разумно, т. е. добровольно следовать законам доброй воли, то человечество достигнет «царства целей». Именно на этих принципах и строится здание кантовской практической философии, фундамент которой, казалось бы, никто и ничто не сможет потрясти. Однако фундамент и этой философии стал давать трещины, когда оппоненты Канта начали подвергать его основательной проверке. Кант не обосновывает, а постулирует существование как доброй воли, так и её законов, утверждает А. Шопенгауэр. Но «кто вам сказал, что есть законы, которым подчиняются все наши действия? Кто вам сказал, что должно произойти то, что не происходит? - Кто дал вам право, заранее это предполагать и таким образом навязывать нам этику в легислативно-императивной форме как единственно возможную?»4 - ставит свой вопрос А. Шопенгауэр [4, с. 18].
Надо заметить, что философия Шопенгауэра легко справляется с «дилеммой лжи», потому что в его философии человека к нравственному действию побуждает не нравственный закон, а «повседневный феномен сострадания, т. е. совершенно непосредственного, независимого от всяких иных соображений участия прежде всего в страдании другого, а через это в предотвращении или прекращении этого страдания, в чём, в последнем итоге, и состоит всякое удовлетворение и всякое благополучие и счастье»5 [4, с. 106]. Жалость и сострадание -это те нравственные мотивы, которые не нуждаются в формальном или «законодательном» обосновании. Если я сострадаю другому человеку, то я немедленно окажу ему помощь, не задумываясь о том, нарушаю ли я требования закона «не лгать» или не нарушаю. Я даже не буду в этом случае ставить на передний план своё собственное «Я» (нарушаю ли я?), а буду всячески стремиться предотвратить страдания другого «Я», воспринимая их как свои собственные. Таков подход Шопенгауэра к «дилемме лжи». А в этической аргументации Канта на переднем плане стоит именно собственное «Я», стремящееся соблюдать нравственный закон и этим сохранять «чистоту» моральных принципов.
Надо сказать, что оппоненты Канта не ограничились анализом теоретических основ его философии, а подвергли эмпирической проверке также его
4 Перевод Ю.И. Айхенвальда («Wer sagt euch, daß es Gesetze giebt, denen unser Handeln sich unterwerfen soll? Wer sagt euch, daß geschehen soll, was nie geschieht? - Was berechtigt euch, dies vorweg anzunehmen und demnächst eine Ethik in legislatorisch-imperativer Form, als die allein mögliche, uns sofort aufzudringen?»).
5 Перевод Ю.И. Айхенвальда («Es ist das alltägliche Phänomen des Mitleids, d. h. der ganz unmittelbaren, von allen andersweitigen Rücksichten unabhängigen Theilnahme zunächst am Leiden eines Ändern und dadurch an der Verhinderung oder Aufhebung dieses Leidens, als vorin zuletzt alle Befriedigung und alles Wohlseyn und Glück besteht»).
принцип безусловного следования закону. При этом «дилемма лжи» сыграла в их аргументации ключевую роль, продемонстрировав практически наглядно, к чему может привести безусловно-бездумное или формальное следование закону. В спор о понятии лжи подключился в конце концов и сам Кант, написавший статью «О мнимом праве лгать из человеколюбия»6 (1797), в которой он отстаивал «законодательные основы» нравственности. Однако и ему не удалось поставить последнюю точку в этой дискуссии. Поэтому когда за решение вышеназванной дилеммы, уже спустя десятилетия, взялся Вл. Соловьёв, то он хорошо понимал, что в этой дилемме «скрывается что-то неладное». Более того, Вл. Соловьёв нисколько не сомневался в том, что «неладное» скрывается здесь в понятии «ложь» («ложный», «лгать»), которое «принимается здесь так, как будто бы оно имело только один смысл, или как будто бы в одном смысле непременно заключался и другой, чего на самом деле нет»7.
Вл. Соловьёв хорошо осознавал, что в споре о понятии «ложь», речь, в действительности, идёт не столько об этом понятии, сколько о принципах моральной философии. Вл. Соловьёв выделил два различных подхода к решению «дилеммы лжи». Первый подход (Кант, Фихте), принципиально не допускающий ложь в какой-либо форме, он называет «формальным», потому что подход этот требует от человека безусловного следования закону «не лги». В этом случае «опрашиваемый обязан был исполнить долг правдивости, не думая о последствиях, которые (будто бы) не лежат на его ответственности»8. Второй подход, допускающий ложь в гуманных целях, Вл. Соловьёв называет «альтруистическим», характеризуя его как «слишком широкий и неопределённый, открывающий дверь всяким злоупотреблениям»9.
Заметим, что в современной интерпретации позиция Канта по вопросу о легитимации лжи не излагается более с такой определённостью, как у Вл. Соловьёва. В кантовской интерпретации лжи современные исследователи выделяют различные нюансы. Так, немецкий учёный Ю. Штольценберг заостряет внимание на кантовском понятии «вынужденной лжи», допускающим ложь как средство «вынужденной защиты». По мнению Штольценберга, Кант видит в «дилемме лжи» прежде всего правовую проблему. Правдивость у Канта есть единственный «источник права» и «необходимое условие практического применения разума». Поэтому всеобщего права лгать, по Канту, быть никак не может. Но суть понятия «вынужденная ложь» заключается в том, что, допуская ложь в исключительных случаях, понятие это вовсе «не является обоснованием всеобщего права лгать», подчёркивает Штольценберг10. Самое главное, утверждает он, что понятие это вполне соотносится с принципом человечности как абсолютной цели. Аргументация Штольценберга, без всякого со-
6 Кант И. О мнимом праве лгать из человеколюбия // Кант И. Избр.: в 3 т. Т. 1 / науч. ред., авт. вступ. ст. и примеч. И.С. Кузнецова. Калининград: Книжное изд-во, 1995. 246 с. [7].
7 См.: Соловьев В.С. Оправдание добра. Нравственная философия. С. 134.
8 Там же.
9 Там же.
10 См.: Штольценберг Ю. Кант и право на ложь // Кантовский сборник. 2010. № 2 (32). С. 7-16 [5].
мнения, интересна, но она создаёт впечатление, что им предпринимается попытка «убедить Канта с помощью самого Канта».
Вл. Соловьёв прибегает к несколько неожиданному способу решения этой дилеммы, обращаясь к анализу самого слова «ложь». Но что неожиданного может быть в подходе Вл. Соловьёва? Анализом понятий занимались и другие философы. Так, Кант, например, основательно исследовал понятие человеческого долга (Pflicht), а Шопенгауэр всесторонне описал понятие человеческого сострадания (Mitleid). Однако Вл. Соловьёв берётся за основательный анализ именно самого слова «ложь», предварительно извиняясь перед читателем за дотошность своего подхода. «Пусть читатель не сетует на некоторую педантичность нашего разбора», - говорит он11. Нет, мы не сетуем на педантичность соловьёвского разбора, скорее, наоборот, нас очень заинтересовал инициированный им поворот в развитии дискуссии о «дилемме лжи».
О «слове»
Итак, констатировав тот факт, что в «дилемме лжи» речь идёт прежде всего о слове «ложь», Вл. Соловьёв даёт общую характеристику слову, замечая, что слово «есть орудие разума для выражения того, что есть, что может и что должно быть, т. е. правды реальной, формальной и идеальной»12. Слово есть средство / инструмент человека, с помощью которого он в состоянии описать как действительное, так возможное и необходимое. Эти три состояния характеризуют все сферы человеческой жизни. Описывая действительное, человек изображает не только то, что «есть», но и то, что «было», т. е. описывает как настоящее, так и прошлое. Говоря о возможном, он таким образом «строит» нарративную модель своего будущего. Осознавая необходимое, он проникает в сферу идеального, или должного. Именно слово помогает ему охватить и «словесно» выразить дифференции между различными состояниями, которые есть / были или должны быть. Благодаря слову человеческое общество, находясь в настоящем, одновременно может (мысленно) находиться и в прошлом, и в будущем. Благодаря слову люди, находясь в реальной жизни, одновременно находятся и в жизни идеальной или фантастической (science fiction).
Обладая конкретным смыслом, слова привносят свой смысл в те ситуации, которые они описывают. Таким образом, понятия, заключенные в словах, как бы эмоционально / нравственно «окрашивают» человеческие действия в различные (тёмные или светлые) тона. Характерная черта человеческих понятий заключается в том, что они способны сохранять свои «значения» независимо от тех ситуаций, которые они описывают. В этом их неоценимое достоинство. Благодаря семантической стабильности понятий, мы, например, безошибочно обозначаем те места «сырыми», где есть влага, а «сухими», где её нет. Следуя той же самой логике, мы называем все те ситуации «ложью», где присутствует
11 См.: Соловьев В.С. Оправдание добра. Нравственная философия. С. 134.
12 Там же. С. 132.
явное несовпадение или противоречие между обозначением и обозначаемым. В разбираемой нами дилемме подобное несовпадение / противоречие, без всякого сомнения, существует. Если бы его здесь не было, то не было бы и необходимости дискутировать о «дилемме лжи». Поэтому, хотя это звучит парадоксально, прежде чем отрицать присутствие лжи в определённом действии человека, мы должны вначале его установить. А установить факт лжи человек может, только опираясь на критерии формального характера. И именно эта способность человека - уметь установить или открыть факт несовпадения / противоречия или факт лжи в определённом действии - является необходимой предпосылкой для нравственной оценки человеческих действий. Подчеркну -является предпосылкой, но не самой оценкой действий. Ведь одна формальная констатация факта несовпадения / противоречия не является ещё «нравственным суждением» о нём. Мы не в состоянии оценить с нравственной точки зрения взятый вне всякого контекста факт о том, что «Х» дал «У» ложную информацию. Прежде чем оценивать этот факт с нравственной точки зрения, необходимо знать, в каких условиях он был осуществлён. Ведь «Х» мог дать «У» ложную информацию, даже и не подозревая о том, что его информация ложна. Именно этот момент и выделяет Вл. Соловьёв. Дефинируя ложь как «противоречие между чьим-нибудь изъявлением о некотором факте и действительным существованием или способом существования этого факта»13, Вл. Соловьёв в то же время указывает на такие ситуации, в которых подобное противоречие возникает непреднамеренно и неосознанно. Человек может, растерявшись, «рассказывать небылицы», он может «по незнанию» применять для обозначения предметов фальшивые иностранные слова, но в этом случае он не лжёт, а искренне принимает ложь за истину, считает Вл. Соловьёв. И хотя мы вынуждены в вышеназванных ситуациях констатировать наличие несоответствия / противоречия, мы, тем не менее, никак не можем утверждать, что здесь налицо и факт нравственной лжи.
Из сказанного следует, что факт нравственной лжи невозможно установить, опираясь исключительно на критерии формального характера, а его можно определить лишь в контексте конкретных человеческих действий, т. е. зная намерения и последствия. Неслучайно в словарях и энциклопедиях, характеризуя понятие «ложь», выделяют в нём тот момент, что в лживом действии человек всегда сознательно / намеренно искажает истину (в «Толковом словаре живого великорусского языка» В. И. Даля ложь характеризуется как «слова, ръчи, противныя истинъ, лганьё»14. А в «Большом энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона» понятию «ложь» даётся следующее определение: «Ложь - въ отличие отъ заблуждешя и ошибки - обозначает сознательное и потому нравственно принудительное противоръч1е истинъ»15).
13 См.: Соловьев В.С. Оправдание добра. Нравственная философия. С. 135.
14 Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. С. 622.
15 Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. В 86 т. Т. ХУ11Л СПб.: Семёновская типолитография (И.А. Ефрона), 1896. С. 911 [6].
Прибегая ко лжи, человек структурирует и формирует действительность, оказывая таким образом непосредственное влияние на неё. Но если слова в состоянии структурировать и формировать действительность, то тогда мы вынуждены в каждом конкретном случае ставить вопрос о том, какую действительность сконструировал человек, применяя ложные слова? Для этого, однако, мы должны уметь воспринимать слова в действии, т. е. видеть их в ситуации конкретной «коммуникативной игры», в которой одно и то же слово может выполнять различные функции и иметь самые разные последствия. По этой причине мы не можем изначально, или a priori, оценивать те действия человека, в которых присутствует несовпадение / противоречие или формальный факт «лжи», как безнравственные, потому что для нравственной оценки человеческого действия одного формального присутствия «лжи» явно недостаточно. Необходимо также знать, какую роль она сыграла в конкретном человеческом действии и какие последствия оно имело.
«Традиционная философия»16, запрещающая всякое применение «ложных знаков», этого понять не смогла. Традиционная философия абсолютно права, считая, что ложь не только препятствует общественной коммуникации, но и разрушает человеческое общежитие: «Правдивость в показаниях, которых никак нельзя избежать, есть формальный долг человека по отношению ко всякому, как бы ни был велик вред, который произойдёт отсюда от него или для кого другого; и хотя тому, кто принуждает меня к показанию, не имея на это право, я не делаю несправедливости, если искажаю истину, но всё-таки таким искажением, которое поэтому должно быть названо ложью (пусть не в юридическом смысле), я нарушаю долг вообще в самых существенных его частях: т. е. поскольку это от меня зависит, я содействую тому, чтобы никаким показаниям (свидетельствам) вообще не давалось никакой веры и чтобы, следовательно, все права, основанные на договорах, разрушались и теряли свою силу, а это есть несправедливость по отношению ко всему человечеству вообще» [7, с. 238]. Кант понимает под ложью любое несовпадение между обозначением и обозначаемым. Для него ложь в любой ситуации остаётся ложью. При этом Кант исходит, как считает Симоне Дитц, из «вышестоящего „права человечества“ в любой момент и без ограничения доверять словам другого, потому что без соблюдения этого права человеческий язык обесценился бы»17 [8, с. 122]. Но я не думаю, что в этом случае «язык обесценился бы», скорее всего обесценились бы межчеловеческие отношения, но сам факт обращения к языку я считаю в этом случае очень важным. Проблема лжи не является только проблемой языка, но она проявляет
16 Понятие «традиционная философия» употребляется нами в относительном смысле, имея в виду все те философские течения и направления, для которых человеческие слова и понятия являются своего рода «знаками», выполняющими функцию обозначения действительности.
17 Перевод наш. - А. Буллер («Dass Kant ein Recht zur Lüge dennoch ablehnt, begründet er, wie wir bereits gesehen haben, mit einem übergeordneten „Recht der Menschheit" den Worten der anderen jederzeit und ohne Einschränkung vertrauen zu dürfen, weil er glaubt, dass ohne dieses Recht die Sprache selbst entwertet würde».)
себя исключительно в языке. Это и осознал Вл. Соловьёв, для которого слова не просто «обозначают» действия, а сами участвуют в них. Этого, к сожалению, не смогла осознать так называемая традиционная философия. По этой причине, запрещая применение «ложных знаков», традиционная философия вынуждена была в то же время допускать и исключения из этого строгого правила, потому что она никак не могла сказать «Стоп! Применять ,ложные знаки‘ запрещено!» тем, кто применяет «ложные знаки» в целях спасения человека / человечества. Но именно по этой причине традиционная философия оказалась перед неразрешимой дилеммой: требуя безусловного следования закону «не лгать», она была вынуждена допускать и исключения из него. Однако «закон с исключениями» не является безусловным. Чтобы каким-то образом выбраться из созданной ей же самой дилеммы, традиционная философия предложила называть все те случаи и действия, в которых ложные знаки применяются с добрыми намерениями (в целях спасения человека / человечества), «исключениями из закона», не осознавая того факта, что речь при этом идёт вовсе не об «исключениях», а о коммуникативных ситуациях, в которых человеческие слова только и начинают приобретать своё настоящее значение. Ведь слова не приносят свой изначальный смысл в человеческие действия, а они приобретают его «в действии», проявляя таким образом свою полисемическую натуру. Слово демонстрирует нам всё богатство своих семантических оттенков только в живой коммуникации. Хотя в реальной жизни, т. е. в живой коммуникации, мы, надо заметить, вовсе не стремимся познать всё богатство семантических оттенков такого понятия, как «ложь», а предпочитаем иметь дело с правдивыми высказываниями. Потому что «когда отдельный человек употребляет слово для выражения неправды ради своих эгоистических (не индивидуально-эгоистических только, напр., семейных, сословных, партийных и т. д.) целей, то он нарушает права других (так как слово есть общее достояние) и вредит общей жизни» [1, с. 133].
Но как мне поступать, если мои оппоненты, преследуя исключительно безнравственные цели, только и ожидают от меня, что я расскажу им «правду» о том, где скрывается их потенциальная жертва? Должен я действительно рассказать им «правду», поставив под угрозу жизнь другого человека? Но не будет ли тогда моя «правда» лживой?
С другой стороны, мы вынуждены в целях адекватного обозначения действительности применять понятие «ложь» ко всем, без исключения, ситуациям, в которых присутствует несоответствие / противоречие между существующим и изъявленным о нём. В «дилемме лжи» такое несоответствие / противоречие, без сомнения, присутствует. Мы сами, давая ложный ответ преследователям невинной жертвы, создаём это противоречие. Но наше ложное, а иначе мы его назвать никак не можем, высказывание не является в этом случае лживым, подчёркивает Вл. Соловьёв: «В нашем примере ответ на вопрос убийцы несомненно ложен, но осуждают его как лживый, ибо формальная ложность чьих-нибудь слов сама по себе к нравственности не относится и её осуждению подлежать не может. А лживость подлежит такому осуждению как выражение безнравственного в каком-либо смысле намерения, ибо в чём же другом может быть её отличие от простой ложности?» [1, с. 138].
Происходя из одного и того же корня, родственные понятия «ложный» и «лживый» неизбежно включают в себя идентичный элемент, указывающий на факт наличия несоответствия / противоречия между изъявленным и существующим. Однако подобное несоответствие / противоречие может служить как моральным, так и аморальным целям, иметь как нравственный, так и безнравственный характер. Задача моральной философии, и этим она, между прочим, и отличается от лингвистики, состоит в том, чтобы оценить факт конкретного несоответствия / противоречия с нравственной точки зрения. В отличие от лингвистики, практическая философия никак не может ограничиться одной только формальной фиксацией факта несоответствия / противоречия в определённом действии человека, она должна ещё и оценить этот факт с нравственной точки зрения. Для этого она, однако, должна эмансипироваться от лингвистики. Только «эмансипированная» философия в состоянии прийти к выводу, что в той дилемме, где кантианцы категорически отвергают «ложь», а альтруисты, наоборот, легко допускают её, «оба эти фальшивые решения одинаково устраняются третьим, истинным: так как здесь не было лжи (в нравственном смысле), то употребление этого невинного средства, как необходимого для предупреждения убийства, было в данном случае вполне обязательно» [1, с. 139].
Феномен лжи в философской концепции Вл. Соловьёва
Вопрос о «месте» понятия лжи в философской концепции Вл. Соловьёва может, на первый взгляд, показаться необоснованным. Ведь даже непосвящённому ясно, что в этической концепции, которая нацелена на оправдание добра, понятие лжи никак не может занимать почётного места. Однако и игнорировать это понятие философия, а особенно антропологически ориентированная философия, никак не может. Именно феномен лжи проявляет суть человека как существа «ещё не состоявшегося», потому что способностью (не)лгать обладает только существо разумное и одновременно несовершенное.
Несмотря на тот факт, что животные, чтобы спасти свою жизнь или же поймать добычу, используют самые различные «техники обмана», назвать их технические хитрости «ложью» никак нельзя. Само животное не в состоянии установить в собственных действиях «факт лжи», а самый безнравственный человек, прибегая ко лжи, хорошо осознаёт, что он использует «методы лжи». Кроме того, животное никогда не будет испытывать угрызений совести по отношению к своей добыче, сожалея о её преждевременной кончине. Человек же в состоянии испытывать не только угрызения совести, но и жалость к другим живым существам.
К тому же животный мир знает только одну цель - цель собственного выживания, которой и служат все его «техники обмана». При этом животное, прибегая к обману, никоим образом не скрывает своих животных намерений. Поэтому оно никогда и не лжёт. На что и указывает А. Шопенгауэр, замечая, что напротив нас существует «природа, которая, всё-таки, никогда не лжёт...»18 [9, с. 38]. Однако
18 «Hingegen die Natur, welche doch nie lügt...» [9].
и человек тоже является «природой». Тот же самый Шопенгауэр утверждает, что «мы сами - природа»19 [9, с. 38]. Но человек обладает особой природой, которая способна сожалеть, стыдиться и раскаиваться в результате содеянного. В натуре человека сочетаются два различных элемента - элемент природный и элемент нравственный. Наличие этих элементов указывает на переходный характер человеческого состояния. Являясь частью животного мира, человек вовсе не обязан жить и действовать по его законам. Несмотря на то, что человек является частью природы, нравственная цель человека заключается в его нравственном самосо-вершенствовании20. В этой позитивно понятой переходности, открывающей человеку перспективу божественного развития, и заключается главный смысл философии Вл. Соловьёва. Но если человек начинает применять те «техники лжи», от которых он, казалось бы, уже навсегда отказался, то тогда он опять стремительно приближает себя к животному состоянию, в котором другой является для него лишь «добычей». Но в этом случае его «внутренние сигналы тревоги» - человеческие чувства стыда и совести - напоминают ему о его особой роли и его неприродной сущности21.
«Ложь» и «стыд» имеют под собой одну общую основу, а именно, человеческую. Как способность ко лжи, так и чувство стыда являются чисто человеческими качествами, которым нет места ни в животном, ни в божественном мире. Однако, являясь типично человеческими качествами, ложь и стыд посылают внешнему миру совершенно различные «сигналы» - если чувство стыда возвышает человека над животным миром, то ложь, наоборот, приближает его к животному состоянию, ускоряя его нравственное падение.
В новейшей истории ложь стала «системным понятием», охватывающим действия множества людей на самых различных уровнях. Однако в какой бы форме ложь себя не проявляла, сущность её остаётся одной и той же - в «лжи» своё неприглядное лицо демонстрирует нам зло, гримасы которого мы можем наблюдать повсеместно в этом мире. Но и для добра везде есть место в этом мире. Борьба между добром и злом ещё не окончена, и её исход никому не известен. Но разве может философия оставаться в стороне от этой борьбы?
Список литературы
1. Соловьев В.С. Оправдание добра. Нравственная философия // Соловьев В.С. Собр. соч. в 10 т. Т. 8. СПб.: Книгоиздательское товарищество «Просвещение», 1914. 722 с.
19 «denn wir selbst sind ja die Natur» [9].
20 См. об этом: Соина О.С. Вл. Соловьев о самосовершенствовании человека // Минувшее и непреходящее в жизни и творчестве В.С. Соловьева: материалы Междунар. конф., 14-15 февраля 2003 г. Сер. Symposium. СПб., 2003. Вып. 32. С. 244-248 [10]; Янчуновская И.В. Идея совершенства и проблема совершенствования в нравственной философии В.С. Соловьёва: автореф. дис. ... канд. филос. наук. М., 2001. 23 с. [11].
21 См.: Беккер М. Изложение чувства стыда и самосознания человека в «Оправдании добра» Вл. Соловьева // Александр Иванович Введенский и его философская эпоха: сб. науч. ст. СПб., 2006. С. 196-203 [12]; Душин О.Э. Модели совести: Фома Аквинский и Владимир Соловьёв // Вопросы философии. 2005. № 3. С. 149-160 [13].
2. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4 т. СПб.: Товарищество М.О. Вольфа, 1909. 853 с.
3. Кант И. Основоположения метафизики нравов. Гамбург, 1994. 394 с.
4. Шопенгауэр А. Две основные проблемы этики, рассмотренные в двух академических конкурсных сочинениях. Гамбург, 1979. 189 с.
5. Штольценберг Ю. Кант и право на ложь // Кантовский сборник. 2010. № 2 (32). С. 7-16.
6. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. В 86 т. Т. XVIIA СПб.: Семёновская типолитография (И.А. Ефрона), 1896. 497 с.
7. Кант И. О мнимом праве лгать из человеколюбия // Кант И. Избр.: в 3 т. Т. 1 / науч. ред., авт. вступ. ст. и примеч. И. С. Кузнецова. Калининград: Книжное изд-во, 1995. 246 с.
8. Дитц С. Искусство лгать. Речевая способность и её моральная ценность. Гамбург, 2003. 174 с.
9. Шопенгауэр А. О смерти. Мысли о последних вещах / науч. ред. и авт. вступ. ст. Эрнст Циглер. Мюнхен, 2010. 106 с.
10. Соина О.С. Вл. Соловьев о самосовершенствовании человека // Минувшее и непреходящее в жизни и творчестве В.С. Соловьева: материалы Междунар. конф., 14-15 февраля 2003 г. Сер. Symposium. СПб., 2003. Вып. 32. С. 244-248.
11. Янчуновская И.В. Идея совершенства и проблема совершенствования в нравственной философии В.С. Соловьёва: автореф. дис. ... канд. филос. наук. М., 2001. 23 с.
12. Беккер М. Изложение чувства стыда и самосознания человека в «Оправдании добра» Вл. Соловьева // Александр Иванович Введенский и его философская эпоха: сб. науч. ст. СПб., 2006. С. 196-203.
13. Душин О.Э. Модели совести: Фома Аквинский и Владимир Соловьев // Вопросы философии. 2005. № 3. С. 149-160.
References
1. Solov’ev, VS. Opravdanie dobra [The Justification of the Good], in Solovyov, VS. Sobranie sochineniy v 10 t., t. 8 [Collected Works in 10 vol., vol. 8], Saint-Petersburg: Knigoizdatel’skoe tovarishchestvo «Prosveshchenie», 1914, 722 p.
2. Dal, VI. Tolkovyy slovar’ zhivogo velikorusskogo yazyka, v 4 t. [Dictionary of Russian language, in 4 vol.], Saint-Petersburg: Tovarishchestvo M.O Vol’fa, 1909, 853 p.
3. Kant, I. Osnovopolozheniya metafiziki nravov [Fundamental Principles of the Metaphysics of Morals], Gamburg, 1994, 394 p.
4. S^openhauer, A Dve osnovnye problemy etiki, rassmotrennye v dvukh akademicheskikh konkursnykh sochineniyakh [The Two Fundamental Problems of Ethics], Hamburg, 1979, 189 р.
5. Shtoltsenberg, Yu. Kant i pravo na lozh’ [Kant and right to lie], in Kantovskiy sbornik, 2010, no. 2 (32), pp. 7-16.
6. Entsiklopedicheskiy slovar’ Brokgauza i Efrona, v 86 t., t. XVIIA [Brockhaus and Efron Encyclopedic Dictionary], Saint-Petersburg: Semenovskaya tipolitografiya (I.A Efrona), 1896, 497 р.
7. Kant, I. O mnimom prave lgat’ iz chelovekolyubiya [On a Supposed Right to Tell Lies from Benevolent Motives], in Kant, I. Izbrannoe v 3 t., t. 1 [Selections, in 3 vol., vol. 1], Kaliningrad: Knizhnoe izdatel’stvo, 1995, 246 р.
8. Ditts, S. Iskusstvo lgat’. Rechevaya sposobnost’ i ee moral’naya tsennost’ [The art of telling lies. Speech ability and its moral value], Gamburg, 2003, 174 р.
9. Schopenhauer, A O smerti. Mysli o poslednikh veshchakh [About death. Thoughts and insights into the last things], Myunkhen, 2010, 106 р.
10. Soina, OS. Vl. Solovyov o samosovershenstvovanii cheloveka [Solovyov about self-perfection of human beings], in Materialy Mezhdunarodnoy konferentsii «Minuvshee i neprekhodyashchee v zhizni i tvorchestve VS. Solov’eva» [Past and enduring in life and art of VS. Solovyov: International conference proceedings, February, 14-15 2003], Saint-Petersburg, 2003, issue 32, pp. 244-248.
11. Yanchunovskaya, I.V Ideya sovershenstva i problema sovershenstvovaniya v nravstvennoy filosofii VS. Solov’eva. Avtoreferat diss. kand. filos. nauk [The idea of perfection and the problem of perfectibility in Solovyov’s ethical philosophy. Abstract cand. of philosophy diss.], Moscow, 2001, 23 p.
12. Bekker, M. Izlozhenie chuvstva styda i samosoznaniya cheloveka v «Opravdanii dobra»
Vl. Solov’eva [Interpretation of shame and human consciousness in «Justification of the Good» by V. Solovyov], in Sbornik nauchnykh statey «Aleksandr Ivanovich Vvedenskiy i ego filosofskaya epokha» [Aleksandr Ivanovich Vvedenskiy and his philosophical era: collection of scientific articles], Saint-Petersburg, 2006, pp. 196-203.
13. Dushin, O.E. Modeli sovesti: Foma Akvinskiy i Vladimir Solov’ev [The models of conscience: Thomas Aquinas and Vladimir Solovyov], in Voprosy filosofii, 2005, no. 3, pp. 149-160.
