CC BY
0ТЕОРИЯ И ИСТОРИЯ КУЛЬТУРЫ, ИСКУССТВА
THEORY AND HISTORY OF CULTURE, ART
УДК: 911.53:912.43:001.57
https://doi.org/i0.52883/26i9-02i4-2022-5-4-37i-390
ЧЕТЫРЕ ТИПА МОДЕЛЕЙ КУЛЬТУРНОГО ЛАНДШАФТА В РАМКАХ ГЕОИНФОРМАЦИОННОГО МОДЕЛИРОВАНИЯ: ЗАДАЧИ, ВОЗМОЖНОСТИ, ОГРАНИЧЕНИЯ
Евгений Юлисович Колбовский
Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова -ИГРАН, г. Москва, Россия, kolbowsky@mail.ru
Аннотация. Геоинформационное моделирование достаточно давно используется для инвентаризации, картографирования, типологии, оценки культурных ландшафтов в процедурах ландшафтного планирования и разработки режимов управления территориями выдающейся культурно-исторической ценности. Однако, в поле зрения исследователей до сих пор преимущественно остаются модели структуры - картографические репрезентации базовых элементов культурного ландшафта, далеко не исчерпывающие содержания понятия «культурный ландшафт» и не характеризующие его как пространство проживания, выживания и переживания. Для решения этой задачи необходимы принципиально иные модели - модели функционирования (отражающие продуктивность окультуренных человеком экосистем), модели отношений (описывающие социальную структуру социума и его взаимодействие с вмещающим ландшафтом) и метафизические модели, позволявшие человеку воспринимать культурный ландшафта как «мир».
Ключевые слова: геоинформационное моделирование культурного ландшафта, модель структуры, модель функционирования, модель отношений, модель метафизическая
Для цитирования: Колбовский Е.Ю. Четыре типа моделей культурного ландшафта в рамках геоинформационного моделирования: задачи, возможности, ограничения // Наследие и современность. 2022. Т. 5. № 4. С. 371-390. https://doi.org/10.52883/ 2619-0214-2022-5-4-371-390.
Научная статья
Исторические науки
Контент доступен под лицензией Creative Commons Attribution 4.0 License. This work is licensed under a Creative Commons Attribution 4.0 License.
© Kolbowsky E.Yu., 2022 © Heritage and Modern Times, 2022
Original article Historical Sciences
https://doi.org/lO.52883/26i9-02i4-2022-5-4-37i-390
FOUR TYPES OF CULTURAL LANDSCAPE MODELS WITHIN GEOINFORMATION MODELING: CHALLENGES, OPPORTUNITIES, LIMITATIONS
Evgeny Yu. Kolbowsky
Lomonosov Moscow State University - IGRAN, Moscow, Russian Federation, kolbowsky@mail.ru
Abstract. Geoinformation modeling has been used for a long time for inventory, mapping, typology, assessment of cultural landscapes in landscape planning procedures and the development of management regimes for territories of outstanding cultural and historical value. However, in the field of view of researchers there are still mainly structural models - cartographic representations of the basic elements of the cultural landscape, far from exhaustive contents of the concept of "cultural landscape" and not characterizing it as a space of residence, survival and experience. To solve this problem, fundamentally different models are needed - functioning models (reflecting the productivity of human-cultivated ecosystems), relationship models (describing the social structure of society and its interaction with the surrounding landscape), and metaphysical models that allowed a person to perceive the cultural landscape as a "world".
Keywords: geoinformation modeling of the cultural landscape, structure model, functioning model, relationship model, sacral model
For citation: Kolbowsky E.Yu. Four types of cultural landscape models within geoinformation modeling: challenges, opportunities, limitations. Nasledie i sovremennost' = Heritage and Modern Times. 2022;5(4):37l-390. (In Russ.). https://doi.org/i0.52883/26i9-02i4-2022-5-4-37i-390.
Введение
Представление о том, что такое культурный ландшафт зависит от того, для каких целей и какими средствами мы пытаемся исследовать ту самую часть реальности, каковая соответствует этому понятию. Геоинформационное моделирование в последние десятилетия все в большей мере становится популярным инструментом исследования культурных ландшафтов, в связи с чем неизбежно возникает вопрос: формирует ли это мощное средство какой-либо особенный подход в данной сфере «единой географии», ибо сложность, многоплановость и эмерджентность культурного ландшафта давно доказана и не нуждается в дополнительном обосновании.
ГИС-моделирование применяется уже практически во всех разделах географической науки: физической географии ландшафтов, социальной
© Колбовский Е.Ю., 2022 © Наследие и современность, 2022
географии, гуманитарной географии, исторической географии и т.д. Только за последние полтора десятилетия увидели свет более двух десятков англоязычных изданий, даже краткий обзор которых потребовал бы написания отдельной статьи.
Следует признать, что на территории Западной Европы накоплен значительный опыт моделирования культурных ландшафтов разных эпох: инициаторами выступили ещё в 1990-х английские краеведы и специалисты по так называемой «ландшафтной археологии» (Landscape Archeology) вдохновлённые книгой Освальда Кроуфорда «Archeology in the Field» [1]. Они создали на базе ГИС Mapinfo развёрнутые классификаторы для традиционных сельскохозяйственных угодий и элементов сельской селитьбы различных эпох, начиная с поздней античности и закачивая последним «парламентским» огораживанием. Впоследствии этот опыт, поддержанный Ландшафтной Конвенцией, был воспроизведён в национальных инвариантах разных регионов Великобритании (Шотландии и Ирландии), и - в страновых инвариантах - в Испании, Франции, Нидерландах, Бельгии.
Результаты этой масштабной работы вышли далеко за пределы регионального краеведения и широко использовались для инвентаризации и оценки культурных ландшафтов, прежде всего в общенациональных программах («Historic landscape characterisation» [2, 3] и «Landscape Character Assessment» [4]), а также при разработке «мягких» рекомендаций по управлению ландшафтами, адресованных фермерам, девелопе-рам [5] и специалистам по территориальному градостроительному планированию [6].
В России из-за отсутствия сколько-нибудь заметного заказа, политической воли, а также вследствие развернувшегося с конца 1990-х годов гигантского земельного передела, серьезные работы по моделированию культурных ландшафтов не осуществлялись. Исключение составляют усилия по реконструкции и картографированию исторических ландшафтов в специальных кейсах обоснования территорий с особыми режимами использования (согласно №73-ФЗ «Об охране объектов культурного наследия (памятников истории и культуры) народов РФ») - достопримечательных мест, для которых создавались специальные карты исторических (реконструируемых) культурных ландшафтов [7].
Между тем, потребность в геоинформационном моделировании культурных ландшафтов в России сегодня, несомненно, существует. Традиционная сельская среда огромной страны постоянно и неуклонно утрачивается во всех ее провинциальных и этно-национальных воплощениях (северорусском «таёжном» и южнорусском степном, мордовском и удмуртском, татарском, горном чеченском и дагестанском... - список можно продолжить). Если повторять вслед за известными авторитетами [8; 9]
красивые слова о том, что культурный ландшафт - это колыбель, в которой формируется некое коллективное сознание и национальный «дух», то за метафизику народа российского и составляющих его этносов давно уже следует серьёзно переживать.
«Плач» по уходящей натуре бесполезен, но сохранение традиционной сельской среды хотя бы на немногих уникальных исторических территориях - задача, важностью которой прониклись многие региональные чиновники, девелоперы экономического развития и менеджеры туризма. Не запустевшие до сих пор и не превратившиеся ещё в руины образцы культурных ландшафтов - будь то разбросанные по береговым мысам кенозер-ские деревеньки, поселения сицкарей в бассейне извилистой речки Сить Ярославского Поволжья, или уцелевшие фрагменты древних ополий -неизбежно пропадут, «закроются» от зрителя, перейдя из островков обитаемости-освоенности в «экореабилитированный дикий ландшафт». Отсюда - потребность в осуществлении специальных планов управления культурными ландшафтами, разработка которых невозможна без использования современных средств геоинформационного моделирования.
В связи с распространением на территории РФ современных подходов к оценке объёмов экосистемных услуг актуальной становится и задача определения материальных и, в особенности, нематериальных сервисов культурных ландшафтов. Эта тема, будучи весьма тонкой (ибо как выразить в параметрах «монетарной» экономики сохранение чувства малой Родины, или возможность «эскапизма» от суеты современных мегаполисов), тем не менее, не остаётся без внимания геоинформационных технологий, предлагающих нам «осторожные», но все же вполне осязаемые алгоритмы [10; 11]. В свою очередь, к этой задаче примыкают попытки формализации и внедрения на основе специальных ГИС-моделей так называемого «эстетического ОВОСа» - процедуры определения ценностей и деформаций визуального облика культурных ландшафтов [12].
Наконец, в самые последние годы возникла и получила выражение ещё одна потребность, которую можно сформулировать как удержание и повышение инвестиционной ценности сельских территорий и фрагментов городской среды, ибо выяснилось, что сельская местность и городская среда содержат ощутимый компонент «добавочной стоимости», связанной с ценностями традиционного ландшафта [13].
Обрисованный круг запросов формирует и группы предполагаемых заказчиков и адресатов подобного рода ГИС-моделей, к которым можно отнести дирекции ООПТ и музеев-заповедников, региональные управления архитектуры, проектные институты, разрабатывающие мастер-планы исторических городов и стратегии развития внутреннего туризма. Все это ставит на повестку дня вопрос о том, какие возможности открывает ГИС-моделирование в области исследования культурных ландшафтов.
Предмет моделирования
Растиражированная по многим изданиям схема профессора Шеффилдского университета Кэриса Сванвика [14] наглядно презентует концепт Карла Зауэра, изображая культурный ландшафт как круг понятий-лучей, разбегающихся по четырём генеральным румбам групп компонентов (рис. 1):
1) природные: геология, формы рельефа, климат, почвы, флора и фауна;
2) социально-культурные: землепользование, система расселения, огораживание;
3) перцептивные: память, ассоциации, восприятие;
4) эстетические: цвет, текстура, паттерны, форма, звуки, запахи.
Рисунок 1 - Схема культурного ландшафта К. Сванвика [14]
Современные подходы, основанные на серьёзной математике, теории пространственного анализа и геостатистики, а также инструменты и алгоритмы работы с так называемыми Большими Данными позволяют подступиться к моделированию любой из перечисленных Сванвиком сущностей. Так, например, классификации «Historic landscape characterisation» построены на чередующихся (послойно и в рамках пространственной иерархии) слоях типологического и индивидуального районирования и моделирования мезоформ рельефа (landforms), рисунка расселения, форм полевых угодий и композиций отдельных поселков и деревень [4]. Мыслимы и реализуемы модели ментальных образов культурного ландшафта, довольно давно существуют ГИС-модели эстетической ценности, и даже запахов и ароматов ландшафта. В рамках гу-
манитарной и постструктуралистской географии «разгоняются» социально-политические модели колониальных ландшафтов, демонстрирующие, как экологический кризис зачастую вызывался перенесением «идеального паттерна» культурного ландшафта метрополии в совершенно иные условия порабощенных территорий (тропических островов, экваториальных «джунглей» и т.д.) [15; 16].
Как представляется автору, возможные шаги на пути моделирования культурного ландшафта сводятся к моделям четырёх типов, связанных между собой, и последовательно наполняющих наше знание о предмете: модели структуры, модели функционирования, модели отношений, модели метафизические.
Модели структуры
1. Модели структуры отображают геометрические формы и взаимное расположение основных составляющих культурного ландшафта, обобщённо зафиксированных в схеме «идеального сельского мира» Брайана Робертса [17] - селитьбы, ближайших полей с межевыми элементами, отдалённых пастбищ, пойменных сенокосов вдоль рек и общинных лесов на периферии. Эта общеевропейская схема, безусловно свойственная и России (что, кроме всего прочего, делает нас европейцами - как бы мы не открещивались от этого звания при сегодняшнем состоянии отечественных умов), чаще всего и воспроизводится ГИС-реконструкциями на основе старых картографических источников и полевых исследований.
Модели данного типа предшествуют любым другим в последовательном научном анализе, и в пределах необъятного отечества могут выступать предметом исследования ещё многие-многие годы, ибо мы далеко не «выбрали» еще ни региональной (в физико-географическом смысле), ни этнической, ни пространственно-иерархической специфики. Например, где-нибудь в Удмуртии рядом друг с другом существуют русские, удмуртские и татарские деревни - но готовы ли мы сказать, чем различается пространственная композиция самих поселений и их ланд-шафтно-хозяйственных ареалов? С другой стороны, наибольшее количество моделей предложено сегодня для локального уровня (отдельное селище, деревня, или фрагмент «городской ткани»), но почти нет моделей структуры на уровне, соответствующем бывшей волости или уезду.
Модель структуры - основа картографирования, инвентаризации и типологии культурного ландшафта - оперирует с тремя типами пространственных элементов, которые могут быть обработаны алгоритмами геостатистики [18]:
- локусы (points), точечные элементы, главной характеристикой которых является их локализация (например, расположение церкви в композиции села или мельницы в русле реки);
- ареалы, площадные элементы, обладающие границами и конфигурацией, позволяют фиксировать сельскохозяйственные угодья различных видов с их параметрами (площадью, формой, характером межевых границ), кварталы селитьбы и т.д.;
- треки, линейные элементы, передающие свойство направления (векторности) и имеющие длительность, таковы, например, дороги.
Реконструкция модели структуры производится в рамках так называемых Исторических Геоинформационных Систем (HIGIS) и предполагает сочетание привязки оцифровки и анализа исторических карт с дешифрированием современных фотопланов и космоснимков, дополняемых полевыми исследованиями.
Несмотря на кажущуюся простоту создания моделей структуры, такого рода модель не может быть сведена к простой оцифровке исторической карты (например - прекрасных листов А.И. Менде, выполненных в середине XIX в. на многие губернии центральной России). Реконструируя ценный фрагмент исторической местности, мы, прежде всего, ставим задачу раскрытия унаследованных признаков в облике современного ландшафта, каковой практически всегда является палимпсестом - термин, введённый Освальдом Крофоуфордом и популяризированный другим известным автором - Хаскинсом в классическом труде «Making the English landscape» [19]. Также как в античности на куске пергамента делали неоднократные записи, стирая старые тексты и нанося новый, любой ареал культурного ландшафта подвергался неоднократному реосвоению (например - вторичной колонизации), в ходе которого его структура могла значительно или даже полностью трансформироваться.
Подобные «перекройки» культурных ландшафтов могли вызываться как сменой этносов (в пограничных геополитически конфликтных зонах), так и сменой социальных условий (т.е. изменением надстраиваемой над моделью структуры модели отношений). Трансформации подвергались:
- размеры и форма элементарных сельскохозяйственных угодий (например - от земельных «полос», «шматов» и «конов» сельской общины до крупных контуров крупных землевладельцев и арендаторов);
- назначения угодий (от пашни - к пастбищам);
- виды и характер межевых границ (от валунов и каменных груд - к канавам и каменным стенкам);
- размеры и открытость-замкнутость частных владений (например, при разделении по наследникам, разорении и выморачивании);
- конфигурация и надёжность дорожной сети - свойства, контролировавшие доступность территории;
- характер использования звеньев долинно-речной сети с участками регулируемых и подпруженных мельничными плотинами русел и системой локального судоходства.
Сами изменения могли быть медленными и незаметными на протяжении жизни одного поколения или быстрыми и катастрофическими (Тюдоровская секуляризация монастырских земель в Англии, XVI века, или отмена крепостного права в России в 1861 г.).
Но так или иначе перед создателями модели структуры культурного ландшафта всегда стоит проблема выбора: на какой именно этап исторического освоения («timedepth») следует ориентироваться при реконструкции и/или восстановлении традиционного ландшафта. Бельгийский географ Марк Антроп [20] полагает, что для понимания европейского ландшафта важно иметь возможность репрезентации для трех исторических периодов: до XVIII века («расцвет»), период распространяющейся индустриализации, период после Второй мировой войны. Однако в действительности «палимпсест» всегда локален и для многих регионов - многослоен, поэтому произвести выбор «референтного» ландшафта совсем непросто, за исключением тех случаев, когда необходимо реконструировать культурный ландшафт на момент какого-то исторического события (например, при реконструкции полей исторических битв - Куликова поля, Бородинского сражения, Аустерлица и др.).
В других случаях мыслимы четыре ситуации (табл.) каждая из которых диктует свое решение.
Таблица - Типы референции для модели структуры культурного ландшафта
(дано по [21])
«Формула» Типы референции Содержание
Refuges: «different place, same time» «Убежище» - (другое место - то же время) Информация о композиции и конфигурации элементов может быть получена из другого хорошо сохранившегося (в другом месте) культурного ландшафта
Archeology: same place, different time «Археология» (то же место - другое время) Специальные исследования на месте позволяют понять, как выглядел ландшафт в прежнее время
Different place, different time «Аналогия» - другое место, другое время Данные из другого места со схожими историческими и пространственными условиями позволяют использовать метод аналогии
Same place, same time (auto reference) «Сам себе референт» - тоже время, тоже место Благодаря сохранению исторических признаков референтный ландшафт очевиден
Другая серьёзная проблема разработки модели структуры заключается в некорректности наложения исторических слоёв - как это делают в технике LandCover/LandUseChange с разновременными снимками Landsat. Методология Исторических Геоинформационных Систем предполагает не простой оверлей, а разработку переходных классификаторов: каждая старая карта отражает не просто ландшафт, но представление о нем съёмщика, поэтому прямые сравнения типа «было - стало» зачастую невозможны. Картографы разных эпох использовали различные «модели состава» культурного ландшафта, отражавшие:
1) Различия в природной обстановке (там, где на межевом плане последней четверти ХУШв. было «озерцо», на карте середины XIX века вполне может оказаться «болото»);
2) Различия в землепользовании (на месте былого сенокосного луга может быть пашня, или пастбище на месте пашни, или лес на месте луга и т.д.);
3) Общее усложнение мозаики землепользования - каждая последующая эпоха (если не брать периоды заброса и запустения - что тоже бывало в нашей, и не только, истории) отличалась от предыдущей более развёрнутым спектром видов землепользования;
4) Различие в восприятии (так, съёмщик-землемер XVIII века полагал водяные мельницы важным объектом и пытался наносить их аккуратно, а для топографа второй половины XIX века «меленки» могли уже не представлять никакого особого интереса).
Несколько упрощая ситуацию, можно утверждать, что от века к веку в самом землепользовании и отражающих его картографических источниках происходит «развёртывание» обобщённых понятий более ранних эпох к более определённым типам позднего времени (например, от «сенокоса» к сенокосам «сухим чистым», «мокрым закочка-ренным», «заливным» и т.д. - рис. 2 а, б). Однако помимо «развёртывания» со сменой эпох происходит и диверсификация - появление совершенно новых видов землепользования, таких, например, как многопольная система в сельской местности или дифференциация мор-фотипов застройки в городах. Оба этих феномена - развёртывание и диверсификация - могут быть учтены в рамках модели структуры только посредством разработки специальных ключей перехода, которые представляют собой сравнительные матрицы классификаторов.
Модели функционирования
2. Модели «(функционирования» позволяют раскрыть параметры производящего потенциала и использования ресурсов, воспроизве-
сти технику ухода и обустройства культурного ландшафта, т.е. выявить набор свойств, превращающих освоенное человеком пространство из «паттерна» во вмещающий ландшафт. К сожалению, весь круг обстоятельств, связанных с жизнеобеспечивающими функциями КЛ пока еще мало исследован географами: эту функцию они доверили по умолчанию историкам и... поэтам: («Вот они те леса, где полно черники... Реки, где ловят рукой белугу»), и - напрасно!
а) б)
Рисунок 2 а, б - Межевой план а) фрагмент межевого плана б) легенда к межевому плану, включающая 13 видов сельхозугодий (полей с выпаханными «бровками», лесов, сенокосов) ландшафтно-хозяйственного ареала кенозерской деревни
«Кормящие» функции культурного ландшафта могут быть оценены в рамках особых моделей функционирования, но последние потребуют привлечения целого спектра показателей, которые не содержатся на старых картах и которых не получить дешифрированием ДДЗ. Как ни изумительны карты А.И. Менде или Ф.Ф. Шуберта, но без экономических примечаний к ним, без земской статистики не удаётся воссоздать исторические «экоси-стемные сервисы» ландшафта: урожай хлебов, приходившийся в «соху», достаточность сенокосных угодий, возможность содержания крупного рогатого и мелкого скота (а также тягловых лошадей), наличие хоть каких-то ресурсов для поддержания местных ремесел и т.д. и т.п. Иными словами, все то, что определяло выживаемость крестьянской семьи и общины в целом. Недаром опросные листы разосланных (сразу после отмены крепостного права) в разные концы Европейской России инспекторов русского им-
ператорского географического общества включали множество вопросов, касавшихся, прежде всего, «сермяжной правды» выживаемости крестьянина в конкретном культурном ландшафте.
Вот лишь несколько примеров (в орфографии и синтаксисе первоисточника): «Крестьяне промышляют хлебопашеством или иным чем? Каковы сенные покосы травою? Лес растёт строевой или дровяной, какой именно породы, в отрубе и вышине какой меры? Нет ли садов, прудов и других угодий, отдаваемых в оброк, и в какую цену? Сколько дворов крестьянских, однодворческих и нет ли каменных домов или мазанок и много ли за каждым владельцем по последней р е-визии и в наличности душ? Нет ли на оных речках мельниц, где именно, о скольких поставах, равно и о толчеях, сколько вымалывают в каждые сутки, и кто оными довольствуется?». Ну и, наконец, извечное для «русского мира»: Женщины сверх полевой работы упражняются в рукоделии и прядут ли лен, шерсть, ткут ли холсты, сукна и поскони для своего потребления или на продажу? (Вопрос в чем «упражнялись» сверх полевой работы мужчины, почему-то не возникал.).
Основное значение модели функционирования заключается в наполнении контуров ГИС-модели (полигонов, линий и точек) критически важными параметрами, характеризующими культурный ландшафт не просто как вместилище, но как пространство жизни. По крайней мере для второй половины XIX века такая возможность существует: ибо мы знаем [22], что экономика крестьянского хозяйства пореформенной эпохи определялась приблизительно на 50% обеспеченностью и урожайностью земельных угодий, на 20% наличностью и качеством жилых и производственных построек, на 15% численностью продуктивного и производственного скота; оставшиеся 5% приходились на орудия труда и простейшие транспортные средства.
Перенос хотя бы части параметров, характеризующих указанные свойства в геоинформационную модель (укосы с десятины лугов разного качества, урожайность зерновых на полях, занимающих разные элементы мезорельефа, эффективность выпаса скота, «выход» древесины с десятины «строевого» леса, запас дров с аналогичного участка леса «дровяного» и т.д.) - задача, пока выполнявшаяся в России лишь в самом общем виде для крупных регионов [23] и остававшаяся без внимания в последние годы. Иными словами, дальнейшее развитие методологии Исторических Геоинформационных Систем - в соединении ГИС-модели культурного ландшафта с базами данных исторических статистических источников разного рода - от «экономических примечаний» (каковые, например к старым межевым планам «дач» непросто даже и прочесть) на локальном уровне отдельного поселения, до волостной и уездной статистики.
Модели отношений
3. Модель отношений характеризует уклад, социальные связи и, не в последнюю очередь - невидимые социальные границы в пределах культурного ландшафта. При всей важности функциональных моделей они не исчерпывают всего содержания культурного ландшафта, включавшего еще и напряженность социального поля, описанию которого столько внимания уделили апологеты «тотальной школы» (Фернан Бро-дель и Жак ле Гофф) а также структуралисты и постструктуралисты, имевшие в своих рядах и известных географов - Дениса Коусгрова [24], И-Фу-Туана [25], Джея Эпплтона [26] и др.
Пожалуй, наиболее глубоко и тонко свойства исторической социальности ландшафта охарактеризованы в замечательной книге Айана Уайта [27], показавшего, как один и тот же вмещающий ландшафт мог перекраиваться под воздействием сил по отношению к нему совершенно внешних (геополитических, социально-экономических, фискальных и т.д.). Цветущая (казалось бы) средневековая деревня с уравнительным земельным правом и общинным землевладением вытеснялась на меловые пустоши и уступала место коттеджам арендаторов, огороженным пастбищам и размежеванным полям, а те, в свою очередь, после многих десятилетий ухода и окультуривания вдруг захватывались новыми хозяевами жизни, разводившими внушительных размеров стада овец и строившими прядильные мануфактуры и заводики по производству швейных игл.
Социальная модель призвана объяснить, как в пределах одной и той же физико-географической местности одним лишь переключением «контроллера» человеческих отношений изменялись и производственные (жизнеобеспечивающие) функции, и экологические свойства ландшафта. Только построив такие модели, мы начинаем понимать, что сам по себе культурный ландшафт был ни хорош, ни плох для обитающего в нем народонаселения. Иными словами, ландшафт мог внушать современникам ощущение убогости и безысходности, когда позволял едва сводить концы с концами, жить в нищете и продавать будущий урожай за нищенские кредиты, выдаваемые спекулянтом-арендатором или скаредным управляющим. И напротив, ландшафт мог восприниматься как «рай земной», если его обитатели могли собирать достойные урожаи, с выгодой продавать их на рынке, держать по нескольку коров и лошадей, заниматься ремеслом, покупать мануфактуру и фабричные изделия, откладывать на будущее и посылать детей учиться в город.
ГИС-инструментарий мало пригоден для социальных моделей, скорее в рамках ИГИС можно сравнивать модели структур, порождённые разными социальными отношениями. В принципе, в модели отношений могут быть выделены угодья, уход за которыми совершался в рамках особых форм общинного взаимодействия - «патриархального социализма», к которым в конце XIX века кроме ставшего классическим (растиражи-
рованным в литературе, а позднее в кинематографе) примером совместного сенокошения, относились и супряга, и тяжкий труд по вывозу удобрений на поля, и многое другое (рис. 3 а, б). Уникальным проявлением модели отношений можно считать исторические формы «заповедания» - выделения земель, изъятых из любых видов использования, к каковым относятся, например, повсеместно распространённые боровые сосняки на речных террасах в окрестностях крупных исторических российских сел.
Разумеется, возможности ГИС-моделей отношений ограничены. Так мы можем отобразить картину чересполосицы землевладения сельской крестьянской общины, но не можем «подшить» к контурам полей недовольство крепкого середняка, который заботливо вспахивал свою полосу, выбирая камни, разрыхляя бороной почву перед посевом, а через год получал в результате жеребьёвки участок из рук нерадивого бездельника и пьяницы: а такое было, было! Неравенство трудового вклада членов общины и разная производительность домохозяйств являлись не единственной, но одной из важных причин распада сельских общин в дореволюционной России.
Модель структуры вместе с моделью функционирования позволяют выявить признаки социального неблагополучия и несправедливости экономических (земельных - прежде всего) отношений. Так в России на рубеже XIX-XX вв. наблюдался кризис культурного ландшафта, внешними проявлениями которого стали перерубленные леса, оказавшиеся в собственности у крестьян и обнищавших помещиков, «съёжившиеся» выпасы и остро ощущавшаяся недостаточность сенокосных угодий (определившая кризис животноводства), снизившаяся урожайность полей и общее, и почти повсеместное падение качества и уровня жизни домохозяйств.
Модели, которые фиксирует такие изменения, могут быть созданы для более высоких (не локальных) пространственных масштабов: уездного, губернского, и, есть основание полагать, что появление подобных моделей отношений поможет пролить свет на недоосмысленный и трагический для России феномен социальной катастрофы, повлекшей за собой революцию и гражданскую войну. Казалось бы, прекратившая крепостничество великая реформа должна была коренным образом изменить «модель отношений». Однако, как писал А.В. Островский, «освобождая крестьян, помещики не только наложили руку на имевшиеся земельные резервы, но и пошли на сокращение площади сенокосов, лугов и лесов, которыми крестьяне располагали до реформы» [22]. Само «освобождение», т.е. перевод помещичьих крестьян на выкуп, продолжалось более 40 лет - до 1906 г. Согласно реформе, оно могло быть осуществлено либо в виде нормированного законом взыскания барщины и оброка, либо в виде добровольного или обязательного соглашения с крестьянами о выкупе ими наделов, и, наконец - в виде предоставлении им надела в полную собственность даром без выкупа. Стоит ли говорить, что таких «одарённых» барской милостью ревизских душ по 32 губерниям России оказалось менее 5% [26].
а) прибегавших к взаимопомощи
■ нл
■I 15 - 4]
б) использовавших наёмную рабочую силу
Рисунок 3 а, б - Отображение сохраняющихся отношений «патриархального социализма» и зарождавшихся капиталистических отношений в сельской общине на уровне 1880-1890 гг. в процентах домохозяйств
а)
б)
Рисунок 4 а, б - Модели отношений (в разрезе губерний), косвенно демонстрирующих неблагополучие дворянской усадьбы в 1913 г.
Но и сами помещики не превратились в счастливых капиталистов и «эффективных менеджеров». Судьба уникального образца традиционного русского культурного ландшафта - дворянской усадьбы - едва ли не центральная тема гуманитарной географии, наследовавшей традиции русской литературы. Лишь немногие уцелевшие, знаковые для культурного пространства России усадьбы сохранились до нашего времени, реконструированы и охраняются государством.
Но могла ли быть у дворянской усадьбы другая судьба даже в дореволюционную эпоху? Для ответа на этот вопрос необходимо построить для разных губерний «модели функционирования» и «модели отношений», и тогда выяснится, что под общим этим понятием («дворянская усадьба») скрываются три разных сущности: имения без строений, имения только с жилыми строениями (т.е. «дачи» в нынешнем понимании этого слова) и имения с жилыми и производственными строениями (скотные дворы, конюшни, амбары, мельницы и проч.). Разумеется, шансы на выживание могли сохраняться только у последней категории «экономических усадеб», характеризовавшихся определённой, как бы мы сегодня выразились, «фондовооружённостью».
Модель отношений (рис. 4 а, б) показывает нам, что «дворянская усадьба» прекратила своё существование прежде всего как экономический элемент культурного ландшафта, утратив и производственные, и, затем, рекреационные функции, и уже затем подверглась разрушению и опустошению.
Модели метафизические
Модель метафизики культурного ландшафта - это производное трёх охарактеризованных выше моделей структуры, функционирования и отношений. Модель метафизики связана с ними тесными нитями и, в тоже время, независима от них, поскольку является выражением переживания человеком своей причастности не только к Богу, но и к стихиа-лям Природы, к Миру и главным его ипостасям, которые всюду - свои (бескрайний лес, море или озеро, горы или вулканы, реки).
Казалось бы, любой, даже самый изощрённый инструментарий геопространственной статистики и моделирования здесь не пригоден. Простое картографирование церквей и часовен, конфигурирование приходских общин, вычисление близости от жилья до сакральных объектов - все эти содержательные (в принципе) алгоритмы останутся действиями в рамках все тех же моделей структуры и функционирования.
Но географы полагают (см., например, работу Ю.А. Веденина и М.Е. Кулешовой «Заповеданное Кенозерье» [28]) возможным говорить о «структурированности сакрального пространства», имея ввиду под
«структурой» не обычные метрики размерности, формы и расстояний, но соотношение и взаимодействие местоположений сакральных объектов: деревянных церквей, часовен и обетных крестов, святых рощ и аллей, погостов и могильных камней.
Сакральными, по мнению цитируемых авторов, являются и локу-сы обитаемого пространства - части ландшафтно-хозяйственного ареала приозёрных «кустов деревень», формирующего не просто «модель структуры», но одухотворённую композицию. В этой композиции все важно: плоскость озёрного зеркала и небесный свод, задающие траекторию «взгляда», прихотливые очертания берегов, дальняя линия горизонта и боковые контрфорсы склонов холмов, сквозные прозоры на шатры и «луковки» церквей. Метафизика культурного ландшафта Кенозерья уникальна еще и тем, что в его пространстве реализовались как бы вложенные друг в друга разномасштабные «миры»: от субпространства отдельной деревни до «куста» деревень на островном мысу, от «куста» до связанных «линией взгляда» мысов, островов и побережий, наконец от них - до гигантской видимой полусферы; все это вместе, вероятно, создавало особую среду, которая воспринималась и переживалась обитателями вне рамок повседневных бытовых нужд.
Остаётся открытым вопрос о том, насколько такая одухотворённость задавалась необычностью - суровостью или даже маргинальностью природных условий в целом, и вмещающего ландшафта - в частности. Но тем более удивительно, что подобную сакрализацию пространства мы встречаем и в совершенно ином высокогорном ландшафте горной Чечни, где в полной изоляции в верховьях Аргунского ущелья на скалах ещё в средние века был заложен «город мёртвых» - жертв массовой эпидемии, постигшей горный народ. Другие, обычно (из «мирного» времени) сложенные из камней погребальные сооружения подняты на такую высоту в горы, что и сегодня не каждый мужчина способен подняться туда за светлое время суток, что называется «налегке». Метафизика всегда и везде означала известную свободу от «физики» - поэтому бессмысленно измерять «крутизну» склона или относительную высоту над уровнем ближайшего водотока: здесь спрятаны иные смыслы.
Метафизичны и многие другие детали и объекты культурного ландшафта гор. Пастбища и нагорные террасы более-менее содержательно можно подвергнуть «параметризации» в рамках ГИС-модели (опять-таки - модели структуры и модели функционирования), но совершенно не впишутся в эту модель «сторожевые» и боевые башни, строившиеся в местах примечательных и, вероятно, «знаковых» для сообществ. Несмотря на распространённое мнение об их высоком оборонительном потенциале, очевидно, все же, что башни - прежде всего предмет гордости, символ величия, объект родового наследования: именно в
этом их сакральное значение, именно по этой причине в их возведение и поддержание вкладывался непредставимый (ныне) по сложности труд. Единственный параметр, который хоть как-то помогает осмыслить (и измерить!) их локализацию - это связующие висты или прозоры: из одного ущелья в другое, из одной котловины в другую, с одного контрфорса хребта - в другой.
Видимость, открытость или закрытость - это важные свойства метафизики любого обитаемого пространства, и как раз эти свойства современные ГИС позволяют исследовать подробно и доказательно: важно только отделять результаты, относящиеся к «физике» - например те же визуальные бассейны (viewsheds), от результатов, характеризующих «смыслы», «настроения», «одухотворённость». Но за пределами такого рода опытов, ГИС-технология с ее все более усложняющимися алгоритмами и скриптами пока мало что может предложить. Интересная «дверца», которая чуть-чуть приоткрылась нам в последние 10 лет - возможность использования пресловутых Big Data для моделирования и понимания предпочтений наших современников, попавших в пространство унаследованного культурного ландшафта, но это - уже совсем другая «материя» и метафизика.
Литература
1. Crawford O.G.S. Archaeology in the Field. Phoenix House, 1953. 280 p.
2. Croft A., Munby J., Ridley M. Kent Historic Landscape Characterisation. English Heritage. Oxford Archaeological Unit May 2001. 178 p.
3. Dewar M., Pushman R., Historic Landscape Characterisation. Buckinghamshire & Milton Keynes County Archaeological Service 2006. 54 p.
4. Lambrick G., Hind, Wain I. Historic Landscape Characterisation in Ireland: Best practice guidance. An Chomhairle Oidhreachta / The Heritage Council 2013. 93 p.
5. Landscape Character Assessment: Guidance for England and Scotland, Countryside Agency and Scottish Natural Heritage, 2002.
6. Martin J., Farmer A. Landscape Character Assessment in Ireland: Baseline Audit and Evaluation, Heritage Council Associates 2006. 89 p.
7. Ландшафтно-экологические исследования Москвы для обоснования территориального планирования города. Низовцев ВА. (ред.), Кочуров Б.И., Эрман Н.М., Мироненко И.В., Логунова Ю.В., Костовска С.К., Ивашкина И.В., Родина В.О. М.: Прометей. 2020. 342 с.
8. Лихачев Д.С. Поэзия садов: к семантике садово-парковых стилей». Л.: Наука, 1982. 343 с.
9. Разумовский Ф.В. Кто мы? О земле, земном отечестве и государстве: грани русской цивилизации. М.: Белый город, 2013. 528 с.
10. Langemeyer L., Calcagnia F., Barya F. (2018) Mapping the intangible: Using geolocated social media data to examine landscape aesthetics / / Land Use Policy 77 (2018) 542-552.
11. Колбовский Е.Ю. Эстетическое значение экосистем. Экосистемные услуги России: Прототип национального доклада. Т. 2. Биоразнообразие и экосистемные услуги: принципы учёта в России /Ред. Е.Н. Букварёва, Т.В. Свиридова. М.: Изд-во Центра охраны дикой природы, 2020. С. 95-105.
12. Guidelines for Landscape and Visual Impact Assessment / The Landscape Institute with the Institute of Environmental Management/ Spon Press & Taylor and Francis group/ London and New York. 2002. 166 p.
13. LangemeyerJ., Calcagni F., Baró F. Mapping the intangible: Using geolocated social media data to examine landscape aesthetics. Land Use Policy, Volume 77, 2018, P. 542-552.
14. Swanwick C. Landscape Character Assessment. Guidance for England and Scotland. Edinburgh: The Countryside Agency, John Dower House, 2002, 84 p.
15. Conron J., American Picturesque, University Park: Pennsylvania State University Press. 2000.
16. Auerbach J. The picturesque and the homogenisation of Empire. The British Akt Journal. 2004. Volume No. 1. P. 47-54.
17. Roberts B. K. Landscapes of Settlement: Prehistory to the Present. London: Psychology Press, 1996. 181 p.
18. Колбовский Е.Ю., Медовикова У.А. Оценка эстетических свойств ландшафтов для управления территориями выдающейся культурно-исторической и природной ценности //Известия Русского географического общества, т. 48, 2016, №3, с. 61-75.
19. Hoskins W.G. The Making of the English Landscape. Hodder and Stoughton. 1955. 240 p.
20. Antrop M. Why landscapes of the past are important for the future. Landscape and Urban Planning, 2005. 1-2, pp. 21-34.
21. Palang H., Soovali H., Antrop M., Setten, S. European rural landscapes: Persistence and change in a globalising environment. Dordrecht: Kluwer Academic Publishers. 2004. 482 p.
22. Островский А.В. Российская деревня на историческом перепутье. Конец XIX -начало XX в. М.: Товарищество научных изданий КМК. 2016. 431 с.
23. Осипов В.В. Гаврилова Н.К. Аграрное освоение и динамика лесистости Нечерноземной зоны РСФСР. М.: Наука, 1983. 108 с.
24. Cosgrove D. Social Formation and Symbolic Landscape. London, 1984. 293 p.
25. Tuan Yi-Fu. Landscapes of Fear. New York: Pantheon Books. 1979. 272 p.
26. Appleton J. The Experience of Landscape. London: John Wiley. 1975. 311 p.
27. Whyte Ian D. Landscape and History since 1500. Reaktion Books: University of Chicago Press. 2004. 256 p.
28. Веденин Ю.А., Кулешова М.Е. «Заповеданное Кенозерье» в системе категорий выдающейся универсальной ценности ЮНЕСКО. Наследие и современность. 2019. №2. С.132-145.
References
1. Crawford O.G.S. Archaeology in the Field. Phoenix House, 1953. 280 p.
2. Croft A., Munby J., Ridley M. Kent Historic Landscape Characterisation. English Heritage. Oxford Archaeological Unit May 2001. 178 p.
3. Dewar M., Pushman R. Historic Landscape Characterisation. Buckinghamshire & Milton Keynes County Archaeological Service 2006. 54 p.
4. Lambrick G., Hind, Wain I. Historic Landscape Characterisation in Ireland: Best practice guidance. An Chomhairle Oidhreachta / The Heritage Council 2013. 93 p.
5. Landscape Character Assessment: Guidance for England and Scotland, Countryside Agency and Scottish Natural Heritage, 2002.
6. Martin J., Farmer A. Landscape Character Assessment in Ireland: Baseline Audit and Evaluation, Heritage Council Associates 2006. 89 p.
7. Landshaftno-evkologicheskie issledovaniya Moskvyv dlya obosnovaniya territo-riaFnogo planirovaniya goroda. Nizovcev V.A. (red.), Kochurov B.I., E'rman N.M., Mironenko I.V., Logunova Yu.V., Kostovska S.K., Ivashkina I.V., Rodina V.O. M.: Prometej. 2020. 342 s.
8. Lixachev D.S. Poevziya sadov: k semantike sadovo-parkovyvx stilej». L.: Nauka, 1982. 343 s.
9. Razumovskij F.V. Kto myv? O zemle, zemnom otechestve i gosudarstve: grani russ-koj civilizacii. M.: Belyvj gorod, 2013. 528 s.
10. Langemeyer L., Calcagnia F., Barua F. (2018) Mapping the intangible: Using geolocated social media data to examine landscape aesthetics. Land Use Policy 77 (2018) 542-552.
11. Kolbovskij E.Yu. Evsteticheskoe znachenie evkosistem. Evkosistemnyve uslugi Ros-sii: Prototip nacionaFnogo doklada. T. 2. Bioraznoobrazie i evkosistemnyve uslugi: principyv uchyota v Rossii /Red. E.N. Bukvaryova, T.V. Sviridova. M.: Izd-vo Centra oxranyv dikoj priro-dyv, 2020. S. 95-105.
12. Guidelines for Landscape and Visual Impact Assessment / The Landscape Institute with the Institute of Environmental Management/ Spon Press & Taylor and Francis group/ London and New York. 166 p.
13. Langemeyer J., Calcagni F., Baro F. Mapping the intangible: Using geolocated social media data to examine landscape aesthetics. Land Use Policy, Volume 77, 2018, P. 542-552.
14. Swanwick C. What is landscape? / Landscape Character Assessment. Guidance for England and Scotland. Edinburgh: The Countryside Agency, John Dower House, 84 p.
15. Conron J., 2000, American Picturesque, University Park: Pennsylvania State University Press.
16. Auerbach J. The picturesque and the homogenisation of Empire. The British Akt Journal. 2004. Volume No. 1. P. 47-54.
17. Roberts B.K. Landscapes of Settlement: Prehistory to the Present. London: Psychology Press, 1996. 181 p.
18. Kolbovskij E.Yu., Medovikova U.A. Ocenka evsteticheskix svojstv landshaftov dlya upravleniya territoriyami vyvdayushhejsya kuTturno-istoricheskoj i prirodnoj cennosti //Izvestiya Russkogo geograficheskogo obshhestva, t. 48, 2016, №3, s. 61-75.
19. Hoskins W.G. The Making of the English Landscape. Hodder and Stoughton. 1955.
240 p.
20. Antrop M. Why landscapes of the past are important for the future. Landscape and Urban Planning, 2005. 1-2, pp. 21-34.
21. Palang H., Soovali H., Antrop M., Setten S. European rural landscapes: Persistence and change in a globalising environment (). Dordrecht: Kluwer Academic Publishers. 2004. 482 p.
22. Ostrovskij A.V. Rossijskaya derevnya na istoricheskom pereputve. Konecz XIX -nachalo XX v. M.: Tovarishhestvo nauchnyvx izdanij KMK. 2016. 431 s.
23. Osipov V.V., Gavrilova N.K. Agrarnoe osvoenie i dinamika lesistosti Necherno-zemnoj zonyv RSFSR. M.: Nauka, 1983. 108 s.
24. Cosgrove D. Social Formation and Symbolic Landscape. London, 1984. 293 p.
25. Tuan Yi-Fu. Landscapes of Fear. New York: Pantheon Books. 1979. 272 p.
26. Appleton J. The Experience of Landscape. London: John Wiley. 1975. 311 p.
27. Whyte Ian D. Landscape and History since 1500. Reaktion Books: University of Chicago Press. 2004. 256 p.
28. Vedenin Yu.A., Kuleshova M.E. «Zapovedannoe Kenozerve» v sisteme kategorij vyvdayushhejsya universaFnoj cennosti YuNESKO. Nasledie i sovremennost. 2019. № 2. S. 132-145.
Сведения об авторе Колбовский Евгений Юлисович, доктор географических наук, профессор, ведущий научный сотрудник географического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова,
Author of the publication
Evgeny Yu. Kolbovsky, Doctor of Geography, Professor, Leading research fellow, Lo-monosov Moscow State University, Faculty of Geography, Leading research fellow at the
