CC BY
14
УДК 911.53:912.43:001.57
DOI: 10.24412/1728-323X-2024-1-74-80
КУЛЬТУРНЫЕ ЛАНДШАФТЫ ГОР КАК СОЦИАЛЬНО-ЭКОЛОГИЧЕСКИЕ СИСТЕМЫ (НА ПРИМЕРЕ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА)
Е. Ю. Колбовский, доктор географических наук, профессор, ведущий научный сотрудник кафедры физической географии мира и геоэкологии географического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова, в. н. с. отдела физической географии и проблемы природопользования Института географии Российской академии наук (ИГ РАН), kolbowsky@mail.ru, г. Москва, Россия, Л. А. Петров, аспирант кафедры физической географии мира и геоэкологии географического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова, leonid__petrov_1997@mail.ru, г. Москва, Россия
Аннотация. Исторически освоенные горные территории Северного Кавказа представлены как особые социально-экологические системы, с выраженным своеобразием, проявляющимся во всех структурно-функциональных качествах феномена культурного ландшафта. Общие для европейских ландшафтно-хозяйственных ареалов элементы, такие как «аллод» — родовые и/или фамильные угодья (поля и напашные террасы, сенокосы, и выгоны), и «альменда» — общинные угодья (пастбища и леса общего пользования), присутствуют и в горах. Однако специфические природные условия определяют существенные особенности горных культурных ландшафтов: фрагментарность и разорванность всех видов ландшафт-но-хозяйственного ареала (селитебных, пастбищных, полевых), отведение лучших, зачастую искусственно создаваемых, местоположений под угодья. Особая позиция Северного Кавказа как геополитического фронтира между этносами обусловила существование и длительное сохранение фортификационных строений в составе селитьбы культурного ландшафта. Вековое хозяйствование в условиях гор обусловило неприменимость традиционных метрических единиц измерения и определило необходимость использования локального набора понятий, включающих показатели относительной высоты, крутизны и доступности угодий. Это обстоятельство проецировалось и на функциональные свойства элементов ландшафт-но-хозяйственного ареала, оцениваемых не в единицах пространственной размерности, а во временных затратах (трудоднях) на обработку участка.
Abstract. The historically developed mountain territories of the North Caucasus are presented as special socio-ecological systems, with pronounced originality, manifested in all the structural and functional qualities of the cultural landscape phenomenon. The elements common to European landscape-economic areas are present in the mountains too: they are "allod" represented by ancestral and/ or family lands (fields and tilled terraces, hayfields, and pastures) and "almenda" introduced by communal lands (pastures and public forests). However, specific natural conditions determine the essential features of mountain cultural landscapes such as fragmentation and disorganization of all types of landscape and economic areas (residential, pasture, field) and allocation of the best, often artificially created, locations for farmlands. The unique position of the North Caucasus as a geopolitical "frontier" between ethnic groups determined the existence and long-term preservation of fortification buildings as part of the residential cultural landscape. Centuries-old farming in mountain conditions has determined the inapplicability of traditional metric units of measurement and the need to use a local set of concepts including indicators of relative height, steepness and land accessibility. This circumstance was also projected onto the functional properties of the elements of the landscape-economic area, was not assessed in geometric values, but in the time costs (workdays) for cultivating the plot.
Ключевые слова: историческая геоэкология, среднегорная зона, Центральный Кавказ, отгонное животноводство, ландшафтно-хозяйствен-ный ареал.
Keywords: historical geoecology, the middle mountain zone, the Central Caucasus, animal husbandry, landscape and economic area.
Введение. Культурный ландшафт (КЛ) традиционно трактуется как феномен, интегрирующий свойства вмещающего природного пространства с этнически укорененными практиками природопользования и средствами его адаптации [1, 2]. Эти же свойства в литературе последних десятилетий приписываются и социально-экологическим системам (СЭС) [3, 4], что позволяет интерпретировать КЛ как СЭС для решения ряда исследовательских задач в рамках исторической геоэкологии [5]. В среднегорной полосе Чечни, Ингушетии и Северной Осетии, являющейся традиционным «вмещающим ландшафтом» горских этносов, наиболее актуальными являются вопросы идентификации и оценки унаследованных признаков традиционных культурных ландшафтов, определения характера и скорости процессов их «одичания» (экореабилитации) и выявления факторов трансформации состояния на фоне зна-
чительно увеличивающегося в последние годы туристско-рекреационного воздействия.
Объекты исследования. В геолого-геоморфологическом отношении среднегорная полоса расселения Чечни, Ингушетии и Северной Осетии относится к Северо-Юрской депрессии, частично к Известняковому Дагестану. С позиции физической географии рассматриваемый ареал принадлежит к северо-кавказской провинции области Большого Кавказа [6]. Советский этнограф Б. В. Гамкрелидзе рассматриваемую территорию относит к региону Центрального Кавказа, основываясь на принципе единства хозяйственного быта местных сообществ, средства к существованию которых опирались на продукты отгонного животноводства [7].
В контексте данного исследования культурный ландшафт рассматривается как социально-экологическая система, которой присущи четыре груп-
пы свойств [8]: структурные, связанные с набором и взаиморасположением типичных элементов ландшафтно-хозяйственного ареала (ЛХА) — селитебных комплексов, обрабатываемых угодий, горных лесов и пастбищ; функциональные — описывающие критические качества структурных элементов (урожайность зерновых, численность поголовья скота), а также их досягаемость и трудоемкость обработки в рамках конкретного референтного состояния СЭС; социальные — сопряженные с внутриобщинными традициями земле -пользования, правилами наследования и перехода фамильной и родовой собственности, передела угодий, а также разного рода договорными (в том числе неявными) конвенциями использования общинных ресурсов (лесов, мельниц, скотопрогонных троп и пр.); метафизические — определяющие характер и взаиморасположение сакральных мест и объектов, формировавших в историческом прошлом традиции восприятия и переживания ландшафта.
Опыт полевых исследований культурных ландшафтов Северо-Восточного Кавказа, а также проведенный ранее анализ исторических источников [9] позволяют предполагать наличие трех взаимосвязанных пространственных уровней существования и функционирования СЭС горных территорий Северного Кавказа: макрорегиональ-ный, соответствующий паттернам эксплуатации природных ресурсов в масштабе физико-географической страны; микрорегиональный, объединяющий совокупность сельских общин в ареалы этнотерриториальных обществ, границы которых проходили по естественным рубежам; локальный, формирующий ЛХА в виде освоенной локальным сообществом территории с четкими или диффузными границами, представляющей собой различные виды сельскохозяйственных угодий вокруг одного селения или сельской агломерации.
Данная статья посвящена анализу структурно-функциональных особенностей референтного состояния культурного ландшафта среднегорной полосы Центрального Кавказа первой четверти XX века на локальном уровне.
Структура ландшафтно-хозяйственного ареала СЭС. Типичный для европейских культурных ландшафтов набор основных плановых элементов — селитьба, родовые (фамильные) угодья (поля и напашные террасы, сенокосы), общинные угодья (выгоны, пастбища и леса общего пользования) — характерен и для горных районов (рис. 1). Члены Абрамовской поземельной комиссии определили средние величины обеспеченности площадями структурно-функциональных элементов ЛХА для горной части Чечни, Ингушетии и Северной Осетии на одну мужскую
душу (рис. 2, а). Как можно убедиться, пастбища доминировали в структуре ЛХА и занимали от 3/4 угодий, однако в Чечне за счет интенсивно террасированных горных котловин пашни (23 %) и сенокосы (33 %) играли значимую роль.
Подробные характеристики структуры культурного ландшафта среднегорной полосы Центрального Кавказа содержатся в разных работах [10—12], но они трудно сопоставимы, поскольку составлялись в разные годы и обрабатывались по разным методикам. Приведем в качестве примера данные одного из самых внимательных исследователей Ингушетии В. П. Христиановича [13], демонстрирующие структурно-функциональные особенности культурного ландшафта на локальном уровне. Его статистические данные по структуре землепользования подтверждают абсолютное преобладание пастбищ как вида хозяйственного ареала в культурном ландшафте региона. Площадь пашни всего в восемь раз превышает площадь селитьбы. Почти треть территории была представлена неудобьями, а вместе с лесами — две трети (рис. 2, б).
Селитьба. Селитебные комплексы горной Ингушетии представляли совокупность жилых и боевых башен, в то время как в горной Чечне наибольшее распространение имели плоскокровельные сакли, пристроенные к башням. Для горной части Северной Осетии были характерны все виды жилищ, в том числе и галуаны (замковые комплексы) [15]. Жилые башни в среднем имели 2—3 этажа: на нижнем этаже располагался хлев и сенохранилище, на втором проживали хозяева, а верхний этаж предназначался для обороны и приема гостей. Горские сакли представляли собой вариант жилого дома горизонтальной планировки, состоящего из главной комнаты, кладовой и спальни, вблизи которых располагались хлева и иные хозяйственные постройки [16].
Пашни. Пашни — земледельческий элемент ландшафтно-хозяйственного ареала, в горах Северного Кавказа исторически представленный примыкающими к селитебному комплексу сериями террасированных склонов, крутизна поперечного профиля которых в среднем достигает 12—13°. Распашке подвергались и другие типы местоположений: пологие долинные склоны (Цори), крутые (до 20°) склоны вблизи селитебных комплексов (Салги и Хамхи). Иногда пахотные угодья могли располагаться на удалении от ядра ЛХА, как в случае селения Фуртоуг, расположенного на склоне дождевой тени Джейрахс-кого ущелья, в то время как его обрабатываемые поля располагались на противоположном мезо-фильном склоне, на расстоянии более 1 км от селения. «Кукурузный пояс» Ингушетии занимал
ареалы с диапазоном высот от 1130 м (северные склоны) до 1500 м (южные склоны), которые затем были сокращены в пользу картофеля и овса, ранее возделываемых (вместе с ячменем) на более высоких (до 1900 м) гипсометрических уровнях.
В целом по среднегорной Ингушетии за 10 лет отмечается прирост посевов прочих культур (фасоль и конские бобы) и вытеснение зерновых картофелем в качестве наиболее рентабельного рыночного продукта.
Рис. 1. Культурные ландшафты горных районов Чечни:
A) селитебный комплекс Эрзи, XII в.; Б) напашные террасы с межевыми откосами в Макажойской котловине, Чечня;
B) сенокосы селения Хули; Г) выгон около селения Н. Хули; Д) лес в Джейрахском ущелье; Е) горные пастбища Мец-хальского общества на южном склоне Скалистого хребта
Функциональность полей всегда была ограниченной, что проявлялось в повсеместной нехватке хлебов, как для внутреннего потребления, так и на прокорм скоту. В наиболее благоприятном для земледелия Джейраховском районе собственных запасов хлеба хватало на 128 дней, в других среднегорных ингушских обществах, расположенных выше, — только 60—75 дней [13]. В сред-
негорной Чечне ситуация была сложнее — урожая хлеба (например, в верховьях Шаро-Аргуна) хватало всего на полтора-два месяца [12], в Га-ланчожском районе на четыре месяца [11], примерно на такой же период запасов хлеба хватало жителям Закинского и Нарского приходов Владикавказского округа, расположенных в верховьях Ардона [17].
Леса, дес.
□ Пашня, дес.
□ Сенокосы, дес.
Пастбища и выгоны, дес.
Осетия Ингушетия Чечня А
=я
о н б о
оду
о
т Ит
=я
о н б о
оду
И
« л ат я о ооо М К о К
К 3° &
а
а ^
^ о
ку
и
ида
ща о
И
Десятин
Скалы, ос ыпи, овраги
Дороги
Лес
24734
Кладбища
106
Кустарник I 1701
29365
Разные пастбища
28247
Сенокосы ^Л 3470
Пашня и пахатные участки I 474
Усадьбы
53
7
6
5
4
3
2
1
0
8
0 10000 20000 30000
Б
Рис. 2. Статистические данные: А) подушевая структура элементов ЛХА в трех регионах на 1907 г. (по Г. К. Мартиросиану [14]); Б) структура земельного покрова среднегорной Ингушетии на референтное состояние 1926 г. (по В. П. Христиановичу [13])
Сенокосы. Экономическая нецелесообразность и непосильность поддержания горного зернового хозяйства после революции 1917 года и миграции горцев на плоскость привели к тому, что заброшенные пахотные угодья трансформировались в сенокосы, являвшиеся важнейшим элементом среднегорных ЛХА Северного Кавказа, поскольку от их наличия непосредственно зависела допустимая численность поголовья скота. Как правило, сенокосы располагались на более крутых участках: если для пахотных земель пороговое значение крутизны склонов составляет 20°, то для покосных угодий — 30°; средние значения крутизны по рассмотренным В. П. Христианови-чем ЛХА для пашни — 11°, а для сенокосов 19°. Наиболее ценными являлись лесные и поливные сенокосы, продуктивность которых была максимальной среди аналогичных угодий — до 200 пудов сена с 1 га. Горные сенокосы позволяли собрать 50 пудов с гектара, суходольные — 15.
Пастбища. Основное занятие горцев — скотоводство, определялось господством пастбищных угодий в ЛХА любого отдельного селения и общины в целом. Пастбища разделялись на ближние, так называемые выгоны, и отдаленные от поселений горные летние пастбища. Выгоны занимали, как правило, крутые каменистые или осыпные склоны вблизи селитьбы. Пастбища были представлены широким спектром субальпийских и альпийских лугов, приуроченных к склонам разной высоты экспозиции. Выделяются три ландшафтно-хозяйственных пояса горного скотоводства: нижний «молочный» выпаса дойных коров (1400—1700 м, редко — до 2000 м), средне-высотный «мясной» выпаса ялового и рабочего скота (от 1500 до 2200 м) и верхний «альпийский» выпаса мелкого рогатого скота (от 2000 м до границы нивально-гляциального пояса).
Пути сообщения. Основные пути сообщения в культурном ландшафте среднегорной полосы были простыми вьючными тропами, идущими вдоль ущелий по скелетным поймам и низким террасам рек, поднимающимися на склоны, пересекающими перевалы по сланцевым ступеням, доступных только для прохода ишаков. На исходе Кавказской войны солдатским трудом были прорублены сквозь леса и скалы основные колесные дороги по долинам Терека и Ассы, Чанты- и Ша-ро-Аргуна, «Царская д орога» в Ботлих мимо озера Кезеной-Ам через Керкетский перевал. Эксплуатация и поддержание этих путей всегда являлось проблемой в связи с паводками, смывающими перекинутые через реки мосты, осыпями, обвалами и снежными завалами в зимние время.
Особенности системы пространственных координат в горных СЭС. Яркая особенность вос-
приятия структуры СЭС горцами — относительность пространственных координат: культивирование понятий близости/дальности и размерности с включением параметров высоты, крутизны и доступности, что, в свою очередь, потребовало использования функциональных единиц измерения, выраженных во временных отрезках и трудозатратах вместо привычных десятин. Размеры единицы пашни («кхай») рассчитывались по количеству ч асов или суток необходимых на вспашку данного участка, при этом действительная размерность поля варьировалась от 1/8 до 1/4 десятины, а в Джейрахском обществе — до 0,5 десятины. В случае покосных угодий также существовали различные способы определения единицы площади «цен»: в Джейраховском обществе она устанавливалась по площади скашиваемого травостоя за единицу времени в сутках, а в Хам-хинском — по количеству собранных копен сена.
Место локального уровня в общей иерархии СЭС Северного Кавказа. Проведенные авторами полевые исследования на территории Северной Осетии, Чечни и Ингушетии позволили установить иерархию и взаиморасположение трех уровней СЭС.
Локальный уровень СЭС формировался в пределах фрагментов ущелий — долин основных рек, разделенных контрфорсными (т. е. поперечными к основным — Скалистому, Боковому, Пастбищному) хребтами. Подобная «заданность» определялась, с одной стороны, историей освоения, с другой — геоморфологическим строением долин: чередованием суженных и расширенных участков. Суженные участки образуются близким схождением противоположных контрфорсов главных хребтов и формируют непригодные для освоения «теснины» ущелий. Поэтому очагами освоения на локальном уровне послужили расширенные участки (в том числе — котловины), для которых характерно наличие нижних выположенных частей склонов (иногда со стабилизированными осыпными шлейфами), двух-трех террас и серии более-менее выраженных поверхностей выравнивания, возвышающихся над днищем ущелья на сотни метров. Именно на локальном уровне формировался ландшафтно-хозяйственный ареал (ЛХА) как ч етко конфигурируемая г раницами освоенная локальным социумом (земельные общества) территория, объединяющая различные виды угодий вокруг одного или нескольких близко расположенных и связанных селений.
Микрорегиональный уровень объединял совокупность локальных земельных (фамильных) общин в ареалы родовых обществ, которые исторически были разделены главными водораздельными хребтами и, таким образом, обычно занимали
все пространство ущелий. На данном уровне формировалась природно-хозяйственная специализация обществ и соответствующий ей спектр культурно-ландшафтных комплексов (КЛК), под которыми авторы понимают «срастающиеся» в границах общества сочетания однотипных по функциональным свойствам структурных хозяйственных элементов, ресурсы которых могут эксплуатироваться несколькими селениями, т. е. фактически располагаться на пересечении нескольких смежных ЛХА. К таким комплексам относятся, прежде всего, все три ландшафтно-хо-зяйственных высотных пояса животноводства: нижний пояс КРС, средневысотный пояс мясного животноводства и верхний «альпийский» пояс овцеводства. На территориях с сохранившимися естественными широколиственными (буковыми) и хвойными насаждениями к КЛК относились и общинные леса.
Макрорегиональный пространственный уровень формировался за счет функциональной особенности основной отрасли хозяйства — животноводства, поскольку существовала устойчивая традиция сезонных перегонов многочисленных (в сотни голов) КРС и овечьих отар по двум направлениям с востока (территории современного
Дагестана) в сторону Центрального Кавказа и с юга (территории Грузии) на север.
Известно [7], что средние (с «плоскости» в горы) и дальние перегоны в значительной степени истощали часть локальных выпасов и выгонов, что вызывало постоянные конфликты землепользования между СЭС локального, микрорегионального и макрорегионального уровней.
Заключение. Рассмотрение феномена культурного ландшафта среднегорной полосы Северной Осетии, Ингушетии и Чечни как социально-экологической системы на референтное состояние между последней ч етвертью XIX и первой ч етвер-тью XX века позволило выявить основные структурные элементы ЛХА и обнаружить сходство структуры и функционирования типичного набора компонентов с общеевропейскими аналогами. Однако горный рельеф вносит свои коррективы, формируя сложную кластерно-дисперсную мозаику угодий различного хозяйственного назначения с выраженной вертикальной зональностью. В свою очередь, критическая значимость геоморфологических и позиционных факторов определяет наличие уникальных и проявлявшихся на уровне сельской общины систем измерения и оценки обрабатываемых земель.
Библиографический список
1. Antrop M., Van Eetvelde V. Landscape Perspectives: The Holistic Nature of Landscape // Springer, Landscape Series, 29. 2017. - 436 p.
2. Matless D. Landscape and "englishness". — London, Reaktion Books, 1998. — 368 p.
3. Historical Ecology. Learning from the Past to Understand the Present and Forecast the Future of Ecosystems. Coordinated by Guillaume Decocq. — ISTE Ltd and John Wiley & Sons, Inc. 2022. — 304 p.
4. Zeder M. A. Domestication as a model system for niche construction theory // Evol Ecol (2016) 30. — P. 325—348.
5. Колбовский Е. Ю. Культурный ландшафт как объект исторической геоэкологии // Исторический подход в географии и геоэкологии: Мат. VII Межд. науч.-обр. конф. по исторической географии. — Петрозаводск: Изд-во ПетрГУ, 2023. — С. 37—44. — DOI: 10.33933/rshu/g1c23-4.
6. Физико-географическое районирование СССР. — М.: Изд-во Моск. ун-та, 1968. — 574 с.
7. Гамкрелидзе Б. В. Социально-культурные проблемы скотоводства горцев Центрального Кавказа: Дис. ... докт. ист. наук. — Тбилиси, 1983. — 423 с.
8. Колбовский Е. Ю. Четыре типа моделей культурного ландшафта в рамках геоинформационного моделирования: задачи, возможности, ограничения // Наследие и современность. — 2022. — Т. 5, № 4. — С. 371—391. — DOI: 10.52883/2619-0214-2022-5-4-371-390.
9. Петров Л. А. Исторические маршруты путешественников XIX—XX вв. как ценный ресурс для развития рекреации в среднегорно-высокогорной зоне Нагорной Чечни // Проблемы и перспективы развития туризма региональный аспект: Мат. межрег. науч.-практ. конф. студентов и молодых ученых. — Грозный: ЧГУ, 2021. — С. 153—159. — DOI: 10.36684/46-2021-1-153-159.
10. Иваненков Н. С. Горные чеченцы // Терский сборник. — Владикавказ: Изд. Терского областного статистического комитета. — 1910. — Вып. 7. — 223 с.
11. Иванов М. А. Верховья р. Гехи // Известия КОИРГО. — 1902. — Т. 15, № 5. — С. 271—302.
12. Россикова А. Е. Путешествие по центральной части Горной Чечни // Записки КОИРГО. — 1896. — Кн. 18. — С. 139—228.
13. Христианович В. П. Горная Ингушетия: К материалам по экономике альпийского ландшафта // Труды Северо-Кавказской ассоциации НИИ. — 1928. — Ростов-на-Дону. — Вып. 2, № 36. — С. 34—54.
14. Мартиросиан Г. К. Нагорная Ингушетия: Социально-экономический очерк. — Владикавказ: Изв. Инг. НИИ краеведения, 1928. — 154 с.
15. Керцева Г. Н. Архитектурный комплекс в селе Галиат как пример североосетинских усадеб в условиях горного ландшафта // Культурное наследие Северного Кавказа как ресурс межнационального согласия: сб. науч. ст. — 2019. — С. 223—234.
16. Красильников Ф. С. Кавказ и его обитатели: географическо-этнографические очерки. — М.: Лит.-изд. отдел Наркома по просвещению, 1919. — 128 с.
17. Северная Осетия в революции 1905—1907 годов: Документы и материалы / Под ред. М. С. Тотоева. — Орджоникидзе: Северо-Осетинское кн. изд., 1955. — 364 с.
CULTURAL LANDSCAPES OF MOUNTAINS AS SOCIO-ECOLOGICAL SYSTEMS: A CASE STUDY OF THE NORTH CAUCASUS
E. Yu. Kolbovsky, Ph. D. (Geography), Dr. Habil, Professor, Lomonosov Moscow State University; Institute of Geography, Russian Academy of Sciences (IG RAS), kolbowsky@mail.ru, Moscow, Russia,
L. A. Petrov, Postgraduate, Department of World Physical Geography and Geoecology, Faculty of Geography, Lomonosov Moscow State University, leonid_petrov_1997@mail.ru, Moscow, Russia
References
1. Antrop M., Van Eetvelde V. Landscape Perspectives: The Holistic Nature of Landscape. Springer, Landscape Series, 29. 2017. 436 p.
2. Matless D. Landscape and "Englishness". London, Reaktion Books. 1998. 368 p.
3. Historical Ecology. Learning from the Past to Understand the Present and Forecast the Future of Ecosystems. Coordinated by Guillaume Decocq. ISTE Ltd and John Wiley & Sons, Inc. 2022. 304 p.
4. Zeder M. A. Domestication as a model system for niche construction theory. Evol Ecol. 2016. No. 30. P. 325—348.
5. Kolbovsky E. Y. Cultural Landscape as an Object of Historical Geoecology. Historical approach in geography and geoecology: Proc. of the 7th Int. scientific-ed. conf. in historical geography. Petrozavodsk: Petr. SU Publ., 2023. P. 37—44 [in Russian]. DOI: 10.33933/rshu/g1c23-4.
6. Fiziko-geograficheskoe rajonirovanie SSSR [Physical geographical zoning of the USSR]. Moscow, MSU Publ., 1968. 574 p. [in Russian].
7. Gamkrelidze B. V. Socialno-kulturnye problemy skotovodstva gorcev Centralnogo Kavkaza [Socio-cultural issues of cattle breeding among the highlanders of the Central Caucasus]. Thesis for Post Doctoral Degree in History. Tbilisi, 1983. 423 p. [in Russian].
8. Kolbovsky E.Yu. Four types of cultural landscape models within geoinformation modeling: challenges, opportunities, limitations. Heritage and Modern Times. 2022. Vol. 5. No. 4. P. 371—391 [In Russian]. DOI: 10.52883/2619-0214-2022-5-4-371-390.
9. Petrov L. A. Historical Routes of Travelers of the 19th and 20th Centuries as a Valuable Resource for the Development of Recreation in the Middle and High Mountains of Chechnya. Problemy i perspektivy razvitiya turizma regionalnyj aspekt: Mat. mezhreg. nauch.-prakt. konf. studentov i molodyh uchenyh. Grozny: ChSU, 2021. P. 153—159 [in Russian]. DOI: 10.36684/ 46-2021-1-153-159.
10. Ivanenkov N. S. Gornye chechentsy [The Mountain Chechens]. Terskiy sbornik, 1910. No. 7. 223 p. [in Russian].
11. Ivanov M. A. Verkhovya r. Gehi [Upper reaches of the river Gekhi]. Zapiski KOIRGO, 1902, vol. 15, No 5, pp. 271—302 [in Russian].
12. Rossikova A. E. Puteshestviye po tsentral'noy chasti Gornoy Chechni [Journey through the central part of Mountainous Chechnya]. Zapiski KOIRGO, 1896. No. 18. P. 139—228 [in Russian].
13. Christianovich V. P. Gornaya Ingushetiya. K materialam po ekonomike alpijskogo landshafta [Mountain Ingushetia. On materials on the economics of the alpine landscape]. Trudy Severo-Kavkazskoj associacii NII, 1928. Rostov-on-Don. Vol. 2, No. 36. P. 34—54 [in Russian].
14. Martirosian G. K. Nagornaya Ingushetiya: Socialno-ekonomicheskij ocherk [Nagorno-Ingushetia: Socio-economic essay]. Vladikavkaz: Izv. Ing. NIIkraevedeniya, 1928. 154 p. [in Russian].
15. Kertseva G. N. Architectural Complex in the Village of Galiat as a pattern of North Ossetian Estates in the Conditions of Mountain Landscape. Kul'turnoe nasledie Severnogo Kavkaza kak resurs mezhnatsional'nogo soglasiya, 2019. P. 223—234 [in Russian].
16. Krasilnikov F. S. Kavkaz i ego obitateli: geografichesko-etnograficheskie ocherki [The Caucasus and its inhabitants: geographical and ethnographic essays]. Moscow, Literary and Publishing Department of the People's Commissariat for Education, 1919. 128 p. [in Russian].
17. Severnaya Osetiya v revolyucii 1905—1907 godov: Dokumenty i materialy [North Ossetia in the Revolution of 1905—1907: Documents and materials]. Ordzhonikidze, North Ossetian Book. Publ., 1955. 364 p. [in Russian].
