CC BY
190
А.В. Крыжан
БЮРОКРАТИЗМ И ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИЯ В МЕСТНЫХ СОВЕТСКИХ УЧРЕЖДЕНИЯХ ЮСТИЦИИ (конец 1920-х - начало 1930-х гг.)
A. Kryzhan
Red Tape and Malpractices in the Local Soviet Institutions of Justice (late 1920s - early 1930s)
В советской историографии деятельность советских учреждений юстиции с первых дней их существования преподносилась исключительно в позитивном ключе, с позиций защиты интересов трудящихся. Действительно, советские суды с первых дней существования разбирали бесчисленное количество дел, возникавших в повседневной жизни граждан нового государства по самым разнообразным поводам (от бытовых склок до притеснений со стороны местных властей). Прокуратуры отстаивали нарушенные права работников, выявляли многочисленные нарушения налогового законодательства. Члены адвокатских коллегий давали консультации, составляли исковые заявления, защищали интересы граждан в суде.
Обыватели относились к новому советскому правосудию с куда большим доверием, чем в дореволюционное время. Потому, прежде всего, что множество новых судебных работников были выходцами из народа и мало чем отличались от них самих, а участвовавшие в судебных процессах народные заседатели вообще воспринимались как «свои». Далее, придя на работу в органы юстиции, бывшие хлебопашцы и рабочие стали буквально воспринимать понятие «правоохранительная деятельность»: предписанные им надзорные функции еще более усиливали рвение в пресечении нарушений правопорядка любыми учреждениями и организациями1, и односельчане могли рассчитывать на то, найдут защиту от притеснений со стороны местных властей. Наконец, судебные участки функционировали в уездах, и вероятность того, что гражданин имел среди участников судебного процесса родственников, односельчан или просто знакомых, была очень велика.
В 1920-е гг. известный советский деятель, экономист С.Е. Кры-жановский писал: «Крестьяне и рабочие успели оценить то обстоятельство, что самые высокие должности в государстве стали доступны людям их среды, их уровня культуры. Сознание это льстит, и низкий уровень образования и воспитания большинства нынешних представителей власти, особенно в местном управлении, делает их
близкими народным массам; от них меньше требуют и им больше прощают»2.
Однако подобная демократичность имела и обратную сторону. Юстиция относится к тем сферам профессиональной деятельности, которые требуют не только наличия теоретических знаний и определенного уровня культуры, но и специфического мировоззрения. Без этого ее нельзя в полной мере освоить на практике. Работа любого юридического учреждения, с одной стороны, предполагает неминуемое столкновение с непредсказуемыми, порой невероятными, коллизиями человеческих судеб, а с другой - ограничивается жесткими формальными рамками закона, одинакового для всех, и организационными процедурами, объективно порождающими то, что было принято тогда и принято сейчас называть «канцелярщиной», «волокитой», «бюрократизмом». В условиях не устоявшейся еще социально-политической системы приток в систему правосудия значительного количества неподготовленных людей не только усиливал волокиту, присущую любой бюрократической системе в любую историческую эпоху, но и порождал новые проблемы.
Основу советской системы юстиции до 1936 г. составляли учреждения и органы, которые делились на две группы: управлявшие сферой юстиции (Народный комиссариат юстиции РСФСР, губернские отделы и уездные бюро юстиции, Советы народных судей) и практически осуществляющие правосудие. До 1922 г. деятельность последних регламентировалась последовательно заменявшими друг друга тремя декретами Совнаркома РСФСР «О суде» и ведомственными циркулярами Наркомюста. Если положения декретов еще претворялись в жизнь, то с распоряжениями наркомата дело обстояло гораздо хуже.
Так, циркуляром Наркомюста от 16 сентября 1920 г. учреждались особые сессии судов - в губернских городах при Советах народных судей, а в уездных городах при бюро юстиции3. В особую сессию могли передаваться для слушания любые дела, в отношении которых признавалось, что они имеют крупное общественное значение. Например, дела по обвинению в должностных преступлениях уездных ответственных работников4. Однако, квартальные отчеты о работе бюро юстиции Грайворонского, Щигровского, Обоян-ского уездов Курской губернии в период с октября 1920 по январь 1921 гг. свидетельствуют о том, что суды особой сессии так и не были созданы5.
Положение о судоустройстве РСФСР, утвержденное постановлением ВЦИК РСФСР 22 ноября 1922 г., узаконило на территории РСФСР следующую систему судебных учреждений: Народный Суд в составе постоянного народного судьи, Народный Суд в составе постоянного народного судьи и двух народных заседателей, Губернский Суд и Верховный Суд РСФСР и его коллегии. Губерн-
ский суд действовал в качестве судебного центра губернии, органа непосредственного надзора и кассационного рассмотрения жалоб и протестов на приговоры и решения подведомственных ему народных судов.
В том же 1922 г. были учреждены государственная прокуратура, высший орган которой именовался в Положении о прокурорском надзоре, принятом постановлением ВЦИК РСФСР 28 мая 1922 г., Прокуратурой Республики, и советская адвокатура в форме коллегий правозащитников. Согласно Положению о коллегии защитников, утвержденному Наркомюстом 5 мая 1922 г., коллегии и их президиумы фактически находились под контролем Исполнительных комитетов губернских Советов. Наконец, еще одним детищем судебной реформы 1922 г. стал государственный нотариат, учрежденный декретом Совнаркома РСФСР от 4 октября 1922 г.
В 1923 г. постановлением Президиума ЦИК СССР от 23 ноября был учрежден Верховный Суд СССР, а при нем - Прокуратура Верховного Суда СССР. Республиканские прокуратуры остались в ведомстве республиканских Наркомюстов.
На местах деятельность порожденных судебной реформой су-дебно-следственных учреждений, прокуратур, адвокатских коллегий и нотариата протекала в условиях объективных сложностей и коллизий, порожденных постреволюционным временем. Однако целью настоящей статьи является исследование бюрократизма и злоупотреблений, являвшихся следствием субъективных причин, связанных с безграмотностью, безответственностью, а порой и своекорыстными действиями людей, вовлеченных в столь сложную сферу, как юстиция, в столь сложное время, как период 1920-1930-е гг. в Советской России.
Исследование предпринято на материалах и документах государственных архивов Воронежской, Курской и Тамбовской областей, а также материалах периодической печати Орловской губернии и существовавшей в 1928 - 1934 гг. Центрально-Черноземной области (центр - город Воронеж). ЦЧО объединила территории Воронежской, Курской, Орловской и Тамбовской губерний, делилась на округа во главе с бывшими губернскими центрами, и районы.
Рассмотрим бюрократизм и злоупотребления в работе отдельных звеньев системы юстиции, начиная с самого крупного из них - судебных учреждений.
Настоящим бичом первых советских судов была безграмотность судей, приводящая к ситуациям, которые на первый взгляд можно оценить как курьезные. Постановления содержали формулировки о прекращении производства по делу ввиду «неустановления фамилии и имени обвиняемого» или «невозможности в дальнейшем установить его местопроживание»6.
В марте 1928 г. В газете «Орловская правда» была опубликована заметка «Шемякин суд», подписанная «Н.Б.», в которой высме-
ивался оправдательный приговор, вынесенный судьей Степановым братьям Павловым, подозреваемым в краже семян конопли и ржи из амбаров Россошевского пункта «Хлебопродукта». Несмотря на то, что при обыске у братьев были обнаружены украденные конопля и рожь, судья мотивировал оправдательный приговор тем, что «кража была осуществлена через забор трехметровой высоты и для этого нужна лестница, а у Павловых есть только короткая лестница с тремя порожками и по ней невозможно подниматься и спускаться с мешком конопли»7.
В 1927 г. в Тамбовский губернский суд поступила кассационная жалоба М.В. Фомина: его отцовство было признано вопреки Отсутствию четких доказательств. Кроме того, на одном из заседаний в качестве судебного заседателя была привлечена гражданка Севастьянова, которая не состояла в списках заседателей 1927 г8.
В 1928 г. нарсуд одного из судебных участков Тамбовской губернии признал отцовство гражданина Филатова и взыскание с него алиментов по иску гражданки Шуваловой на основании «установления сходства глазами» с Филатовым дочери Шуваловой, которой было уже 17 лет9.
Случаи, без сомнения, анекдотичны, но они влекли материальные затраты, влияли на судьбы людей. Кроме того, такие курьезы означали, что правонарушитель попросту был избавлен от наказания, что в целом дискредитировало саму идею правосудия. Очевидно, что причиной подобных действий судей могла быть не только безграмотность и отсутствие профессиональных компетенций, но и обыкновенная коррупция.
В судах процветала волокита. Жалобы, особенно гражданские, рассматривались годами. В Воронежской губернии дело о назначении пособия семье красноармейца Мишина тянулось три года и разрешилось только после вмешательства Отдела общего надзора Прокуратуры Республики, в результате которого было возбуждено уголовное дело «по факту волокиты виновных лиц»10.
Нередко правозащитники, пытаясь хоть как-то сдвинуть дело своих клиентов с мертвой точки, жаловались в прокуратуру или в высшие судебные инстанции11.
Случались и утери судебных дел. Показательный случай произошел в Тамбовской губернии.
В феврале 1923 г. народный суд 8-го участка Моршанского уезда рассматривал дело по обвинению П.А. Толстошеина в краже лошади у С.Д. Долгова. Приговором суда Толстошеин был оправдан, а лошадь передана Долгову. По жалобе Толстошеина приговор был отменен Тамбовским губернским судом и в январе 1924 г. дело передано на новое рассмотрение в народный суд 9-го участка Моршан-ского уезда. Через три года, в апреле 1926 г., от П.А. Толстошеина поступила жалоба в Тамбовский губернский суд о том, что повестки из 9-го участка он так и не получил и настаивает на пересмотре
дела. В губернском суде в результате проведенного разбирательства выяснили, что дело действительно было направлено в 9-й участок с нарочным12.
Прошел еще год. Толстошеин опять пожаловался в губернский суд, а уполномоченный губернского суда по Моршанскому уезду сообщил, что дело «утеряно», поскольку в нарсудах Моршанска и его уездов уголовного дела по обвинению Толстошеина в краже лошади у Долгова не имеется, хотя во входящем реестре за 1924 г. значится его поступление от нарсуда 9-го участка для передачи в другой нарсуд. На запрос губернского суда народный судья 9-го участка ответил, что указанное дело в суд не поступало. Тем не менее, в реестре уполномоченного губсуда было записано, что 7 марта 1924 г. дело направлено в нарсуд 5-го участка. Однако секретарь нарсуда 5-го участка сообщил, что у него не имеется ни данного дела, ни расписки о его получении13.
Уполномоченный губернского суда по Моршанскому уезду вынес постановление о возобновлении дела в 8-м участке, где оно рассматривалось изначально (к тому времени он стал 7-м). 7 декабря 1927 г. нарсуд 7-го участка Моршанского уезда постановил: «Имея в виду давность совершенного (1922 г.), ряд амнистий за время с 1922 г. по настоящее время и нецелесообразность возобновления дела <.. .> в возобновлении указанного выше дела гр. Толстошеину отказать с предоставлением права разобрать дело в гражданском по-рядке»14.
Оправдывая факты регулярных потерь дел, судебные работники пытались переложить вину на почтовых служащих. В июне 1927 г. заведующий Почтово-телеграфной конторой Воронежа обратился с письмом к учреждениям и организациям Воронежа, в котором писал: «При тщательной проверке поступающих жалоб на постановку работы обменного бюро [Учреждение почтового ведомства. - А.К.] установлено, что имеющие место ненормальности происходят только по вине самих же подателей корреспонденции по следующим причинам: адреса пишутся небрежно и очень сокращенно, расшифровать которые не всегда представляется возможным; бумаги с адресом в различные учреждения сдаются сшитыми или сколотыми в одну пачку; сдаются пакеты в использованных конвертах, на которых имеются разные адреса с обеих сторон; поступают бумаги совершенно без адреса, или с адресом, написанным настолько неясно, что даже по догадкам определить, кому следует бумага, очень сложно»15.
Порой судебные работники демонстрировали полную безответственность и бестолковость. В августе 1928 г. Полномочное представительство ОГПУ СССР по Центрально-Черноземной области запросило Воронежский окружной суд о том, не привлекался ли к ответственности и не числится ли по розыску гражданин Капранов Анатолий Моисеевич, работавший в 1920-1922 гг. в Воронежском
художественном техникуме и скрывшийся с казенными деньгами. Окружной суд ответил, что уголовного дела по обвинению А.М. Капранова за 1923-1928 гг. в окружном суде нет, а дела за 1922-1923 гг. сданы в Воронежское губернское архивное бюро. Через несколько дней Полпредство ОГПУ направило суду письмо, в котором указывало, что «дело Капранова у вас имеется и 31 августа уполномоченный ОГПУ ознакомился с этим делом у секретаря Уголовного отдела тов. Никитина». Полпредство ОГПУ потребовало выслать дело и принять меры к сотрудникам суда, приславшим сообщение, не соответствующее действительности. В ответ Воронежский окружной суд сообщил, что «неправильные сведения о судимости Капранова даны вследствие того, что по описи дел за 1924 г. значится Капралов, тогда как на подлинном производстве именуется Капрановым»16.
Обращает на себя внимание тот факт, что столь неспешную, лишенную всяческих эмоциональных оттенков канцелярскую переписку окружной суд ведет с ОГПУ, наследником ВЧК. В ответах судебных работников явно не чувствуется стремления как-либо оправдаться в своих действиях или поторопиться с исполнением его требований грозного ведомства. Нужно отметить, что отношения между органами советской юстиции и органами госбезопасности с первых дней существования обеих систем были далеки от дружественных. Противостояние наблюдалось как на местах, так и на высших ступенях управленческой лестницы.
Так, в феврале 1921 г. нарком юстиции Д.И. Курский обратился с письмом к заместителю председателя ВЧК И.К. Ксенофонтову, в котором обращал внимание на то обстоятельство, что к ведению уголовных дел на местах часто параллельно приступают следственные органы юстиции и следственные органы ВЧК, «причем последние нередко не считаются с тем, что дело носит чисто уголовный характер и не включает в себя признаков, которые давали бы повод к рассмотрению этого дела ЧК»17. В результате возникало два уголовных дела, которые либо поступали в один и тот же суд, затягивая делопроизводство, либо вообще рассматривались в разных судах, порождая совершенно абсурдную ситуацию, когда по одному и тому же делу выносились два несогласованных между собой приговора.
Так противостояние двух ведомств само по себе порождало бюрократизм в работе и нежелательные казусы. Ощущая поддержку сверху, Курское губернское совещание деятелей советской юстиции в декабре 1921 г. приняло резолюцию «Губотюст, Губревтрибунал и ЧК», в которой предлагалось ни много ни мало отобрать у ГубЧК судебную функцию, ликвидировать ее следственный аппарат и ограничить ее деятельность лишь репрессивными действиями во время непосредственных восстаний. Местные чекисты в долгу не оставались. В сентябре 1921 г. Курская губернская ЧК обратилась с письмом в губернский комитет РКП(б). Признавая наличие антагонизма и конфликтов, ГубЧК называла в качестве причины этих явлений
несознательность «работающих на местах товарищей. Подчеркивая это слово, комиссия утверждает, что первопричиной происходящих конфликтов является задор, дебоширство, озорство, самовластие, местничество, взаимная грызня»18.
«Непробиваемое» спокойствие воронежских судебных работников 1928 г. имело прочный фундамент. Если в начале 1920-х гг. относящийся к высшим государственным органам Наркомюст и органы управления юстицией на местах не просто осмеливались, а считали своим долгом противостоять специальному чрезвычайному органу, действия которого не были ограничены никакими правовыми рамками, то после реорганизации ВЧК в Главное политическое управление при НКВД РСФСР, а затем и формирования в 1923 г. Объединенного государственного политического управления при СНК СССР, эти учреждения стали восприниматься работниками юстиции как звенья параллельной бюрократической структуры, чем они по форме и являлись. Видимо, рядовым судебным служащим в 1928 г. трудно было увидеть в новом карательном органе ключевой инструмент раскручивающейся репрессивной политики партии большевиков. Поэтому они совершенно спокойно признались, что не нашли нужное Полпредству ОГПУ дело, поскольку «просто ошиблись» в написании фамилии на обложке.
Нарсуды «не боялись» и Финансовых отделов губернских и уездных Исполкомов Советов рабочих и крестьянских депутатов. Например, циркуляр Воронежского губернского финансового отдела, утвержденный пленумом Воронежского губернского суда 3 декабря 1924 г., предписывал нарсудам вести строгий учет постановлений по взысканиям штрафов, налагаемых в судебном порядке, судебных издержек и удовлетворения исковых требований в пользу учреждений, состоящих на госбюджете, и регулярно оповещать Финансовые отделы уездных исполкомов о подобных приговорах и определениях. Однако, по сведениям Воронежского губсуда, некоторые нарсуды этих сведений не предоставляли или делали это несвоевременно, вследствие чего «финорганы не имеют возможности координировать свою работу по взысканию означенных поступлений»19.
Немало нарушений допускалось и в Следственных отделах нарсудов. Согласно Положению о судоустройстве РСФСР, следователи при следственных отделах судов именовались народными следователями. Губернские прокуроры вынуждены были указывать народным следователям на то, что обвинительные заключения часто грешат не только против элементарных указаний статей применяемых кодексов, «но и против требований самой простой логики. Обвинение часто строится на одних только априорных предположениях нарследователя, и в них пестрят слова "по-видимому", "очевидно", "надо полагать", без ссылки на конкретные данные»20.
Так, в марте 1928 г. в Тамбовский губернский суд поступила кассационная жалоба К.П. Лугина и О.К. Бабайцевой, приговоренных
к лишению свободы на 3 месяца за торговлю водкой. В жалобе они указывали, что свидетельские показания о продаже им водки кем-либо или о том, что они сами продавали водку, в деле отсутствуют. Свидетели лишь «слышали» об этих фактах от третьих лиц, причем одна из свидетельниц признала, что «находится с подсудимой в ссоре с угрозами о мщении»21.
Нарушения имели место и в деятельности адвокатов. По Положению о коллегиях защитников, утвержденному Наркомюстом 5 июля 1922 г., коллегии защитников создавались при губернских советских народных судах. Членами коллегии защитников могли быть лица, имевшие практический стаж работы в органах советской юстиции не менее двух лет, либо выдержавшие испытание в особой комиссии, возглавляемой председателем совнарсуда. Члены коллегии защитников каждой губернии избирали президиум, численностью от трех до семи человек сроком на один год. Президиум коллегии рассматривал заявления о вступлении или об отчислении из членов коллегии защитников, контролировал исполнение членами коллегии своих обязанностей, устанавливал порядок назначения бесплатной и платной защиты, организовывал консультации для оказания юридической помощи населению, наблюдал за деятельностью своих уездных уполномоченных, распоряжался имуществом и денежными суммами коллегии. На ведение дела члена коллегии защитников могла уполномочить либо нотариально заверенная доверенность учреждения, нуждающегося в юридических услугах, либо ордер президиума на защиту в суде рабочих и служащих.
Из всех работников юстиции члены коллегии защитников, в силу специфики своей деятельности, были самыми образованными, поэтому курьезы в их профессиональной деятельности встречались не столь часто. Нарушения большей частью имели профессиональный характер: неявка на дежурства, заведомо неправильные утверждения в кассационной жалобе, нарушения дисциплины в отношении президиума (например, неявка на собрание членов коллегии защитников или не вовремя представленный отчет), неправильный способ ведения дел, выступления в суде без ордера, неуместные выражения в кассационной жалобе22. К примеру, Президиум Тамбовской губернской коллегии защитников сетовал на «продолжающиеся до сих пор единоличные нетактичные поступки товарищей: бесцельное пребывание в кулуарах суда с целью вербовать клиентов, не совсем удовлетворительное знакомство с делами, опаздывания на суд-заседания, отсутствие чуткого и отзывчивого подхода при даче бесплатных консультаций, написание в жалобах непроверенных фактов и т.п.»23
Между тем уездные и губернские, а с 1928 по 1934 гг. - областные, окружные и районные прокуратуры зачастую ограничивались лишь выявлением правонарушений, не принимая в дальнейшем никаких мер по их пресечению. Так, в 1932 г. прокуратурой Централь-
но-Черноземной области были установлены факты несвоевременной выплаты работникам зарплаты на ряде государственных предприятий, в том числе по причине расходования фондов зарплат не по назначению. Однако никаких санкций областной прокуратурой не было применено. Однако, это не помешало областному прокурору в распоряжении, опубликованном в газете «Коммуна», издаваемом в Воронеже органе обкома ВКП(б), Облисполкома и Облпрофсове-та Центрально-Черноземной области, указать на «недостаточность борьбы со стороны райпрокуроров с этим недопустимым явлением и неиспользование райпрокурорами предоставленных им по закону прав: возбуждение судебных исков о взыскании зарплаты и обращение взыскания на все средства предприятия или учреждения и привлечения руководителей, виновных в расходовании фондов зарплаты не по назначению, к уголовной ответственности»24.
27 августа 1932 г. в газете «Коммуна» появилась редакционная заметка «"Льговская законность" еще в силе». В ней рассказывалось, что в 1930 г. почтовая контора Льгова заключила договор с горсоветом о предоставлении шести квартир во вновь строящемся доме местным работникам связи. Согласно договору, горсовету было выплачено за квартиры 25 тыс. руб. Когда строительство дома было завершено, выяснилось, что оплаченные связистами квартиры уже заняты ответственными работниками райисполкома, в том числе и его председателем тов. Федоровым. Дело дошло не только до облисполкома, но и до ВЦИК РСФСР, которые потребовали от горсовета незамедлительно вернуть связистам квартиры. Вместо этого председатель горсовета тов. Жданкин ложно проинформировал ВЦИК, что квартиры почтовой конторе предоставлены. На этом этапе вмешалась прокуратура, которая передала дело Жданкина в суд. Решение суда нельзя признать бесспорным: за обман ВЦИКа председатель горсовета был приговорен к 6-ти месяцам принудительных работ условно с трехгодичным испытательным сроком, однако комизм ситуации заключался в том, что злосчастные квартиры были переданы по акту тому же Жданкину, а фактического выселения незаконных жильцов так и не произошло.
Прокуратура прореагировала на подобное решение суда следующим образом: «предложила старшему судье Фолтареву, чтобы он, в случае неосвобождения квартир к 1 сентября немедленно, на основе постановления ВЦИКа выселил жильцов из квартир почтового ведомства без предоставления жилой площади. Одновременно прокуратура передала материал о самоуправстве предрика тов. Федорова в облисполком для наложения на него дисциплинарного взыскания».
Вопрос, заданный редакцией газеты, был правомерен: «Почему областная прокуратура игнорирует распоряжение ВЦИКа, который приказал в десятидневный срок обеспечить выполнение договора? Передача квартир на бумаге, в то время как требовалось фактическое предоставление квартир работникам связи, является по сути дела
новой самовольной оттяжкой осуществления директивы ВЦИК, на этот раз со стороны прокуратуры»25.
Работе государственных нотариальных контор был присущ не столько бюрократизм, сколько намеренные финансовые нарушения. Это объяснялось отчасти тем, что в условиях нэпа клиентами нотариальных контор часто становились лица, которые и сами не прочь были дать нотариусам «подработать», а кроме того, бывшие частные нотариусы привычно рассматривали нотариальные сборы как источник своего заработка. Схем перевода нотариальных сборов в собственный карман было несколько. Например, помимо платы за совершение нотариальных действий, конторы взимали сборы за техническую работу - составление проектов, актов, договоров и т.д. Однако бывали случаи, когда нотариальные конторы вместо сведений о количестве сборов за техническую работу, указывали в отчетах, что граждане приносили уже готовые документы, а сборы за техническую работу присваивались нотариусами и их помощниками. Был и другой вариант: собранные нотариальные сборы шли на оплату содержания конторы по смете, утверждаемой пленумом губернского суда, а остаток должен был сдаваться в казну раз в три месяца, а если сборы были значительными, то и чаще. Но нотариусы часто этого не делали, и, по прошествии трех месяцев, остатков либо уже не было, либо они были минимальными.
В июле 1924 г. житель Воронежа А.М. Скоморох подал жалобу в губернский суд на деятельность городской нотариальной конторы, в которой утверждал, что один из ее работников через несколько месяцев после открытия конторы купил дом «в несколько сотен червонцев»26. Жалоба была составлена со знанием дела и возымела действие: в конторе была проведена ревизия. Выводы ревизии не дают однозначного ответа на вопрос о том, прав ли был жалобщик в своих обвинениях. Ревизия действительно обнаружила нарушения в хранении денежных сумм и несвоевременную сдачу денег в кассу Наркомфина, что привело «к незначительному ущербу казне». Однако размер ущерба в акте не указан27.
Немало претензий к органам юстиции возникало и у губернских Рабоче-крестьянских инспекций, местный аппарат Наркомата рабоче-крестьянской инспекции РСФСР, особенно по вопросу борьбы с должностными преступлениями чиновников и руководящих работников учреждений и организаций. Для решения этого вопроса в середине 1920-х гг. в губерниях начали создаваться междуведомственные комиссии по изучению должностных преступлений, включавшие представителей РКИ, органов юстиции и ОГПУ. Однако попытка объединения усилий различных органов в борьбе с должностными преступлениями не дала значительного эффекта.
Так, в Воронежской губернии междуведомственная комиссия при губернской Рабоче-крестьянской инспекции по изучению должностных преступлений была образована в 1924 г. Через три года, в
марте 1927 г., постановление комиссии констатировало нарушения по всем направлениям: в следственных органах дела рассматривались по 5-7 месяцев и дольше, суды необоснованно приговаривали обвиняемых к условным наказаниям и имели высокий процент сумм, не взысканных по исполнительным листам. Были претензии и к прокуратуре: по мнению комиссии, слишком малочисленными были выступления прокурорских работников на показательных процессах и выездных сессиях28.
Воронежский губернский суд признавал недостатки в борьбе с должностными преступлениями: «В карательной политике судов <.> наблюдаются слишком мягкие меры репрессии, несоответствующие тому ущербу, который причинен растратчиком. Кроме того, из дел, прошедших через Губсуд, усматривается, что карательная политика слишком неравномерна - в одном случае нарсуд за ничтожную растрату в несколько десятков рублей подвергает лишению свободы на продолжительный срок, а в другом случае - за довольно крупную растрату - налагает слишком мягкое наказание»29. Губернский суд предъявлял судам и другую претензию: те не обеспечивают гражданских исков в делах о растратах, из-за чего растратчики успевают избавиться от своего имущества и причиненные ими убытки остаются невозмещенными. Часто суды отправляли дело на доследование без мотивированного определения, ограничиваясь лишь общей фразой - «ввиду неясности дело обратить к дознанию»30.
Немало фактов бюрократизма в работе органов юстиции вскрывалось и в ходе рассмотрения заявлений, направляемых в Бюро жалоб при губернских РКИ, членами которых были работники местных прокуратур. Сами бюро являлись, скорее, дополнительным звеном бюрократической машины, поскольку их работа процесс рассмотрения жалоб нисколько не ускоряла. Так, в 1926 г. в Валуйском уезде Воронежской губернии «имущественный раздел крестьянина Кудрявцева дошел до таких пределов, что жалобщик обвиняет весь советский и прокурорско-следственный аппарат в волоките, жалобщиком было направлено в бюро жалоб 11 заявлений с просьбой ускорить рассмотрение и 3 заявления в Центральное бюро жалоб»31.
Дело об увольнении с должности счетовода Хавского отделения сельскохозяйственной опытной станции Халькина рассматривалось с августа 1925 г. до конца 1926 г. Конфликт достиг такой напряженности, что вмешались губернские РКИ и прокуратура, а также Центральное бюро жалоб и Прокуратура Республики32.
Таким образом, в 1920-1930-е гг. главным недостатком в работе губернских органов юстиции являлась традиционная для любого государственного аппарата бюрократическая волокита. Она усиливалась специфическими для той эпохи факторами. Прежде всего тем, что на смену подготовленным юристам-профессионалам и грамотным делопроизводителям пришли новые работники. В лучшем случае их главным достоинством была «революционная созна-
тельность», а в худшем - это были люди, которым надо было просто выжить в стране, еще не вышедшей из революционного катаклизма. Безграмотность и безответственность работников юстиции не только усиливали бюрократизм и проволочки, но и порождали злоупотребления, приводили к тому, что неправильно проведенное следствие, абсурдные судебные решения, вынесенные без опоры на закон, нарушения адвокатской этики и иные негативные явления в этой сфере пагубно влияли на судьбы людей и подрывали доверие «простых обывателей» к Советской власти.
Примечания
1 Крыжан А.В. Восприятие органов юстиции гражданами Советской России в первые постреволюционные годы // Научная дискуссия: вопросы социологии, политологии, философии, истории. М., 2012. С. 19.
2 О характере государственного строя в России (из записок С.Е. Кры-жановского 1926 г.) // Вопросы истории. 2008. № 3. С. 8.
3 Государственный архив Курской области (ГАКО). Ф. Р-451. Оп. 1. Д. 7. Л. 7.
4 ГАКО. Ф. Р-451. Оп. 1. Д. 22. Л. 41.
5 ГАКО. Ф. Р-451. Оп. 1. Д. 13. Л. 8.
6 ГАКО. Ф. Р-144. Оп. 1. Д. 3. Л. 14.
7 Н.Б. Шемякин суд // Орловская правда. 1928. 3 марта.
8 Государственный архив Тамбовской области (ГАТО). Ф. Р-524. Оп. 1. Д. 858. Л. 213.
9 Там же. Л. 112.
10 Государственный архив Воронежской области (ГАВО). Ф. Р-3253. Оп. 1. Д. 2. Л. 90-92.
11 ГАТО. Ф. Ф. Р-524. Оп. 1. Д. 829. Л. 75.
12 Там же. Л. 11-12.
13 Там же. Л. 14, 16.
14 Там же. Л. 7.
15 ГАВО. Ф. Р-410. Оп. 1. Д. 45. Л. 38.
16 ГАВО. Ф. Р-3253. Оп. 1. Д. 5. Л. 12-17.
17 ГАРФ. Ф. А-353. Оп. 4. Д. 28. Л. 37.
18 Крыжан А.В. Взаимодействие местных органов юстиции с советскими, партийными и чрезвычайными органами // Научные ведомости Белгородского государственного университета: История. Политология. Экономика. 2007. Вып. 3. № 4(35). С. 118.
19 ГАВО. Ф. Р-410. Оп. 1. Д. 32. Л. 61.
20 ГАКО. Ф. Р-144. Оп. 1. Д. 3. Л. 77.
21 ГАТО. Ф. Р-524. Оп.1. Д. 858. Л. 97.
22 ГАТО. Ф. Р-1. Оп. 1. Д. 557. Л. 6.
23 Там же.
24 Распоряжение Прокурора Центрально-Черноземной области // Коммуна (Воронеж). 1932. 8 марта.
25 «Льговская законность» еще в силе // Коммуна. 1932. 27 авг.
26 ГАВО. Ф. Р-661. Оп. 1. Д. 46. Л. 16.
27 Там же. Л. 15.
28 ГАВО. Ф. Р-661. Оп. 3. Д. 18. Л. 3.
29 ГАВО. Ф. Р-661. Оп. 3. Д. 18. Л. 10.
30 Там же. Л. 11.
31 ГАВО. Ф. Р-661. Оп. 1. Д. 98. Л. 32.
32 Там же.
Автор, аннотация, ключевые слова
Крыжан Анна Викторовна - канд. ист. наук, доцент Регионального открытого социального института (Курск)
В статье исследуются бюрократизм и злоупотребления в работе местных учреждений юстиции Центрально-Черноземной области в конце 1920-х - начале 1930-х гг.). В это время для органов юстиции было характерно общее стремление обеспечивать законные права советских граждан и отстаивать их в случае нарушения. Однако анализ ранее неизвестных архивных документов показывает, что в работе учреждений было много проявлений бюрократизма, а также злоупотреблений. Делается выводу, что безграмотность, некомпетентность и безответственность работников юстиции усиливали характерную для любой бюрократической системы волокиту и создавали почву для злоупотреблений. Бюрократизм и злоупотребления напрямую влияли на повседневные аспекты жизни людей и их судьбы, а кроме того порождали или усиливали недоверие населения к Советской власти.
Советская власть, Народный комиссариат юстиции, ОГПУ, Центрально-Черноземная область, Воронежская губерния, Курская губерния, Орловская губерния, Тамбовская губерния, суд, прокуратура, адвокатура, нотариат, бюрократия, бюрократическая волокита, служебные злоупотребления
References (Articles from Scientific Journals)
1. Kryzhan A.V. Vzaimodeystvie mestnykh organov yustitsii s sovetskimi, partiynymi i chrezvychaynymi organami. Nauchnye vedomosti Belgorodskogo gosudarstvennogo universiteta: Istoriya. Politologiya. Ekonomika, 2007, vol. 3, no. 4(35), p. 118.
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
2. Kryzhan A.V. Vospriyatie organov yustitsii grazhdanami Sovetskoy Ros-sii v pervye postrevolyutsionnye gody. Nauchnaya diskussiya: voprosy sotsi-ologii, politologii, filosofii, istorii [Scientific Discussion: Issues of Sociology, Political Science, Philosophy, and History]. Moscow, 2012, p. 19.
Author, Abstract, Key words
Anna V. Kryzhan - Candidate of History, Senior Lecturer, Regional Open Social Institute (Kursk, Russia)
The article investigates red tape and malpractices in the work of local institutions of justice in Central Black Earth Region in late 1920s - early 1930s. At that time the judicial bodies were aimed at ensuring soviet citizens' legitimate rights and securing them in case of their violation. However, the analysis of previously unfamiliar archive documents found a lot of examples of bureaucracy, malpractice and power abuse in the work of these institutions. It is concluded that red tape accompanying any bureaucratic system as well as malpractices were caused and nurtured by judicial workers' incompetence and negligence. People were directly affected by bureaucracy and malpractice in their everyday life, feeling increasingly mistrustful of the Soviet authorities.
Soviet power, People's Commissariat of Justice, Joint State Political Directorate (OGPU), Central Black Earth Region, Voronezh province, Kursk province, Orlov province, Tambov province, court of justice, prosecutor's office, public defender's office, notary office bureaucracy, red tape, malpractices
