CC BY
50
Н.В.Леонова (Новосибирск)
Белорусский фольклор в контексте сибирских славянских традиций
Славянский фольклорный комплекс сибирского региона образован традициями позднего формирования, сложившимися после XVI в. на основе различных локальных источниковКарта распространения русского, украинского и белорусского фольклора на территории Сибири (и Дальнего Востока) очень сложна по пространственным характеристикам: однородные (по историко-культурным, социальным, конфессиональным и исходно-локальным признакам) культурные элементы редко функционируют в условиях обширных ареалов, чаще они разбросаны отдельными «очагами» по бескрайним зауральским/сибирским просторам, соседствуя, налагаясь, растворяясь среди множества других культурных «очаговых» явлений. Это обстоятельство позволяет говорить о хаотичности синхронного распределения разных по своим локальным истокам фольклорных образований в Сибири, о мозаичности фольклорно-этнографической карты региона в ее современном виде 2.
Несмотря на то, что все бытующие в Сибири народно-песенные традиции относятся к одному классу музыкально-фольклорных систем, поздних и вторичных 3, следует отметить, что фольклор сибирских переселенцев отличается также временной (исторической) многослойностью или полипластовостью, если иметь ввиду, что каждый слой или пласт также состоит из некоторого круга локальных и исторических форм. Обобщая накопившийся к настоящему времени фактологический и аналитический материал, в народно-песенной культуре сибирских переселенцев можно выделить три основных пласта: 1) узколокальные замкнутые традиции русских старожилов, начало которым было положено историческими процессами формирования стабильного некоренного населения Сибири в XVII в.; 2) обширные по охватываемым территориям и в связи с этим относительно менее замкнутые традиции социальных (казаки) и конфессиональных (староверы) групп, появивишихся в Сибири в XVIII в.; 3) «пестро-миграционный» массив новопоселенческих традиций рубежа XIX-XX вв., определивших культурное содержание поселений, широкой полосой расположившихся вдоль Транссибирской магистрали. Совершенно очевидно, что традиции двух первых пластов обладают чертами местного (в Сибири сформированного) своеобразия, тогда
как традиции третьего пласта в жанровом и стилевом отношении сохраняют все существенные свойства материкового (или материнского) первоисточника.
Белорусский фольклорно-этнографический комплекс, несомненно, принадлежит к явлениям третьего пласта традиционной культуры региона. Однако, несмотря на недостаточную укорененность его в сибирской почве, на непредставительность его для демонстрации жанрово-стилевой специфики народного творчества сибиряков, тем не менее, фольклор белорусов Сибири является привлекательным материалом не только в связи с задачами изучения белорусской диаспоры, но и в процессе исследования собственно сибирской проблематики. Анализ белорусского элемента новопоселенческого пласта позволяет выявить способы функционирования подобных ему фоль-клорно-этнографических комплексов в условиях нового для них контекста «мозаичной» народно-песенной культуры Сибири. Учитывая, с одной стороны, масштабы развития фольклорных традиций вторичного формирования в духовной практике последних столетий, и, с другой стороны, ограниченность возможностей в вопросах изучения исторического движения устных форм традиционной культуры, следует признать несомненную актуальность исследования явлений культурной интродукции.
Под культурной интродукцией автор настоящей статьи понимает проникновение отдельных элементов определенной культуры за пределы естественного ареала распространения и их приспособление, адаптацию к новым условиям. Разные исторические пласты сибирского восточнославянского фольклора демонстрируют разные стадии интродуцирования. Новопоселенческий пласт в целом, как и белорусская его составляющая, находятся в начале этого процесса экстремального включения в новую культурную среду и реформирования регионального фольклорно-этнографического комплекса.
Усложняющими факторами при наблюдении процесса культурной интродукции белорусских традиций в Сибири являются, во-первых, естественная для развития фольклора растянутость во времени, а, во-вторых, многообразие форм и тенденций ее реализации, обусловленных многообразием же конкретных условий бытования белорусского комплекса на территории региона. В качестве наиболее значимых контекстных элементов выделяются наличие (или отсутствие) этнографической однородности среды бытования отдельной интро-дуцируемой традиции (главная оппозиция данного контекста определяется функционированием белорусского фольклора в условиях «локальных» поселений, образованных по земляческому принципу и способствующих развитию Тенденций локализации и консервации
исходной традиции, или в смешанных поселениях, культурная практика которых содействует развитию процессов культурного взаимодействия)4, а также характер ее жизнедеятельности, сочетание активных и пассивных форм проявления.
Автору уже приходилось писать о народно-песенной культуре белорусов-сибиряков 5. Накопленный материал позволяет сделать выводы о том, что обобщенная система жанров белорусского фольклора в ее специфической форме, с значительным преобладанием обрядовой сферы (календарный и свадебный циклы), в достаточном объеме воспроизводится и на сибирском материале. Репрезентативен функциональный, сюжетно-тематический и музыкально-типологический (состав песенных форм и музыкально-ритмических типов) облик сибирской традиции белорусского происхождения. Фонозаписи даже демонстрационных, по просьбе собирателя состоявшихся певческих актов являют особенности самобытной исполнительской манеры белорусских «гуртов» и певцов-солистов. Таким образом, белорусская фольклорная традиция в Сибири жива и узнаваема среди окружающих ее переселенческих комплексов иного происхождения.
Однако на исходе первого столетия бытия белорусской традиционной культуры в условиях сибирского региона можно констатировать, что «белорусский фольклор Сибири» не равняется «фольклору сибирских белорусов», что свидетельствует о вызревании первых результатов культурной интродукции. Главные события ее связаны с взаимодействием параллельно бытующих в Сибири фольклорных традиций, которое во многих случаях ограничивается заимствованием (или обменом) отдельных репертуарных или жанровых единиц.
В результате фольклор белорусов Сибири пополнился целым рядом русских и украинских песен, состав которых в отдельных белорусско-сибирских традициях различен (обращает на себя внимание также значительно отличающиеся тенденции пополнения женского и мужского репертуара), но принципы отбора заимствуемых явлений вполне единообразны. В репертуаре белорусов, как правило, закрепляются образцы русской и украинской лирики, причем в ее поздних, городских и романсовых, формах (Позабыт-позаброшен с молодых юных лет, Когда б имел златые горы, Вянет-пропадает молодость моя, Зачем я тебя сполюбила, Солнце всходит и заходит, В огороде верба рясна, Посеяла огурочки, Зеленый дубочек на яр похилился и др.). Кроме этого репертуар сибиряков-белорусов пополнился типично русскими частушками и инструментальными наигрышами, которые на современном этапе чаще воспроизводятся в певческой практике, нежели образцы традиционной белорусской песенно-танцевальной сферы. Последнему обстоятельству в немалой степени способствовало
постепенное исчезновение из обихода наиболее самобытных белорусских музыкальных инструментов, таких как цимбалы и народная скрипка (упоминание о которых встречается еще в экспедиционных материалах 1980-1990-х гг.)6 и замена их общеупотребительными в Сибири гармошками и, особенно, балалайками.
Встречное движение певческих традиций сибирских переселенцев привело также к закреплению песен, привезенных из белорусских губерний, в фольклорном репертуаре русских и, в меньшей степени, украинских жителей Сибири. Обращает на себя внимание тот факт, что заимствование белорусских песен происходит в других жанровых областях, наиболее характерных для белорусского фольклора и зачастую отсутствующих или незначительно представленных в традиции воспринимающей стороны. Так белорусские календарные песни прочно закрепились в обрядовой и праздничной практике русских сибиряков-старожилов Омской области, что в отдельных локальных традициях, таких как Атирка Тарского района, привело к формированию интегрированного русско-белорусского календарного комплекса, при сохранении автономных обрядовых традиций семейно-обрядового цикла7. Подобные примеры не единичны, что нашло отражение в календарном «своде» Ф. Ф.Болонева и М. Н.Мельникова8. Несколько белорусских песен, главным образом, «летнего» цикла оказались и в текстовом корпусе «русского календарного» тома 60-томной серии «Памятники фольклора народов Сибири и Дальнего Востока», демонстрируя расширение обрядового репертуара русских сибиряков путем приобщения к культуре белорусов 9.
В разделе белорусских песен свадебного сборника В. Г. Захарчен-ко и М. Н. Мельникова содержится немало образцов, записанных не от белорусских по происхождению песенниц 10. Наиболее часто в репертуаре русских новопоселенцев (в данном случае — воронежских, орловских) и старожилов закрепляются песни девичника, сиротские, встречи поезда жениха и свадебных столов у молодого. Отдельные русские жительницы полиэтнических сел постепенно становятся естественными и признанными носителями белорусской фольклорной традиции. Так белорусский свадебный обряд д. Ольшанки был записан М. Н. Мельниковым и М. С. Сергейко не только от белорусок Г.П.Старковой, Т.П.Коноваловой, Х.П.Майоровой, но и от калу-жанки А. М. Красниковой, которая сохранила в своей памяти ббль-шую часть песенного репертуара и.
Смешанный репертуар полиэтнических, т. е. неоднородных по составу переселенцев сел нельзя рассматривать в качестве результативного явления, в большинстве случаев он свидетельствует о том, что сложились условия для «запуска» механизма взаимодействия
традиций. Единицей рассмотрения для определения результативности процесса межтрадиционного заимствования является репертуар отдельных песенников и певческих групп12. Экспедиционная практика показывает, что в полиэтнических поселениях нередко встречаются исполнители, которые в силу особой открытости и динамичности раньше других аккумулируют в своем творческом «багаже» явления, принадлежащие разным этническим или этнографическим традициям. Фольклорный репертуар таких песенников можно рассматривать как исходную точку в развитии процесса взаимодействия традиций, как мостик, связующий культуры.
Одной из таких незаурядных песенниц, актуализирующих и динамизирующих процесс культурного интродуцирования в условиях сибирского региона, была А. М. Красникова. Родными для нее были калужские песни, но жизнь бок о бок со смоленскими, могилевскими, гомельскими, черниговскими переселенцами (деревни Новоегорьевка и Ольшанка Коченевского района Новосибирской области) обогатила ее репертуар белорусскими и украинскими песнями. М. Н. Мельников, «открывший» Красникову, анализируя фольклорный репертуар д. Олыпанки, в которой она жила, отмечал: «четко проступает национальная принадлежность при исполнении обрядовых песен, хранящихся только в памяти пожилых людей, но исчезнувших из повседневной жизни. В то же время сложился единый репертуар лирических необрядовых песен. Его основу составляют традиционные русские, белорусские и украинские песни. Значителен пласт песен тюрьмы и каторги, городских песен и песен литературного происхождения. Русские песельники исполняют белорусские и украинские песни, как правило, в русском переводе» 13. Идея автора о дифференцировании обрядового репертуара и интегрировании лирического справедлива и подтверждается не только ольшанским примером. Однако песенный репертуар Красниковой не укладывается в эту схему, поскольку белорусские образцы есть и среди исполнявшихся ею календарных и свадебных песен, а наряду с процессом русификации белорусских (и украинских) песен, очевидно воздействие фонетических и лексических особенностей белорусского (и, в меньшей степени, украинского языка) на словесные тексты русского происхождения. О непродолжительности периода бытования смешанного репертуара свидетельствует не только языковая (дявчина, ведарица, от приходить, карай ж вочки; иногда в одной и той же песне, одни и те же слова звучат то в русской, то в белорусской или украинской форме — наступает и наступая, наступаить; лежить и пяжит; ходил и ходыл и др.) и стилевая пестрота исполняемых песенницей произведений, но и то обстоятельство, что она хорошо помнит, песни
каких традиций поет: «Эту песню могилёвские привезли... А эту смоленские пели. Точно — смоленские». Для нее же эти песни стали ее собственными14.
В тех случаях, когда практика заимствования выходит за рамки отдельных исполнительских инициатив и приобретает «всеобщий» (в пределах узколокальной традиции) характер, происходит формирование составных певческих репертуаров, объединящих песни разных традиций по принципу функциональной и жанрово-тематической дополнительности (комплементарности), и даже интегрированных фольклорно-этнографических комплексов с функциональным и жанровым параллелизмом разных по истокам составляющих песенного репертуара. Примером подобного комплекса является белорусско-русская свадебная традиция, зафиксированная в с. Мошково Новосибирской области, самое подробное описание которой выполнено со слов пензенских по происхождению сестер Давыдовых (М. И. Агеева, Ф.И.Зуева, П.И.Конурина)15. Интегрированная свадебная традиция представляет собой стройное, драматургически цельное и завершенное действо с устойчивым последованием обрядовых и фольклорных элементов. Певческий репертуар мошковской свадьбы включает более тридцати песен (без учета повторений отдельных величальных, ко-рильных и лирических образцов) и объединяет произведения двух фольклорных традиций — русской и белорусской, с некоторым превалированием последней. Основу эмоциональной и смысловой оппозиции объединенного репертуара выражают два белорусских политекстовых напева цезурированного музыкально-ритмического типа -«праздничный» (координированный с силлабическим стихом структуры 5 + 3) и «драматический» (структура стиха: 5 + 5 + 6/7). Русские песни по стилевым характеристикам заметно отличаются от белорусских образцов и относятся к разряду сегментированных и смешанных музыкально-ритмических форм, опирающихся на стиховые образования тонического и полиструктурного вида.
До сих пор речь шла о процессе преодоления рамок национального фольклорного репертуара, получившем толчок к развитию в практике уже сибирского бытования, т.е. о новейших тенденциях приспособления поздних сибирских традиций к условиям региональной культурной среды. Однако будет справедливым отметить, что среди сибирской «мозаики» переселенческого фольклора есть синтетические (русско-бе-лорусские) обобщенные фольклорно-этнографические системы доси-бирского происхождения. Одна из подобных традиций зафиксирована сибирскими собирателями в селах Бергуль, Морозовка, Платонов-ка Северного, а также в деревне Макаровка Кыштовского района Новосибирской области (в настоящее время Морозовка и Платоновка
исчезли с карты района, жители их разъехались, но «платоновская» традиция продолжает свое развитие в р. ц. Северное)16.
Жители этих деревень — русские старообрядцы, приехавшие в Сибирь в начале XX в. из Витебской и Виленской губерний, которые стали их местом жительства со второй половины XVIII в. Места их прежнего обитания установлены весьма приблизительно, обычно указываются северно-русские (новгородско-псковский регион) и среднерусские («Москва») территории. Староверы Васюганья, называющие себя «кержаками», являются носителями богатейшей фольклорной традиции, до конца XX в. сохранявшейся в активной певческой практике. Основу их певческого репертуара составляют, русские песни, белорусский период прибавил к ним несколько волочебных («Идем, брядем вдоль улицы» / «Пойдем, братцы, вдоль улицы», «Хозяюшка, Христос сын Божий воскрос»), «трансформированный обряд „посада" в свадебной игре» 17 и «крутухи», разновидность песенно-танцеваль-ного фольклора. Словесные тексты русских и белорусских песен не противопоставлены — белорусские песни заметно русифицированы, но отдельные фонетические элементы белорусского языка проявляются как в белорусских, так и в русских песнях, что особенно заметно в речевой и певческой практике старейших песенниц. Нередко на протяжении одной песни элементы белорусской и русской фонетики «мерцают», неоднократно сменяя друг друга:
Все люди живут, как цвяты цвятут...
Вот как первой акно — во чистб поле,
А другое акно — на синё моря...
Ты васпой, васпой, ой, салавей лясной...18.
Изучение подобного материала интересно тем, что возраст взаимовлияния фольклорных традиций, начавшегося в Белоруссии и нашедшего свое продолжение в Сибири, больший по сравнению с собственно сибирскими явлениями и, следовательно, дает возможность сопоставления двух временных стадий развития процесса.
Завершая описание отдельных фактов интродуцирования (включения) белорусского фольклора в традиционный культурный комплекс сибирского региона, необходимо хотя бы несколькими словами обрисовать контекстный стилевой комплекс по его отношению к рассматриваемой в настоящей статье традиции. Сибирская фольклорная «мозаика» содержит, с одной стороны, большое число близких для белорусской народной певческой культуры явлений, к таким жанрово-стилевым параллелям к белорусским традициям в сибирском фольклорно-этнографическом комплексе относятся западнорусские (прежде всего, смоленские)1Э, отдельные (или в некоторой
степени) украинские и южнорусские комплексы. Несомненное глубинное родство отмечает традиции ГБЧ-региона (гомельско-брян-ско-черниговского), их присутствие в сибирском новопоселенческом фольклоре увеличивает круг типологически однородных по отношению к белорусским традициям культур, взаимно облегчающих совместное функционирование в новых условиях.
С другой стороны, среди сибирских переселенческих фолыслор-но-этнографических комплексов есть явления, которые по отношению к белорусскому стилевому типу следует рассматривать в качестве жанрово-стилевой оппозиции. К оппозиционному ряду относится старожильческий комплекс, а также в известной степени среднерусские и поволжские новопоселенческие традиции. Включение белорусских певческих образцов в оппозиционные по стилевому устройству системы, более затруднительны, а потому более редки и более заметны, о чем речь шла выше.
Перемещение этнокультурных традиций в новое географическое и культурное пространство — типичное, или, во всяком случае, широко распространенное явление в развитии традиционной культуры. Исследователей при обращении к подобным явлениям в первую очередь привлекают узко локализованные и замкнутые диаспорные традиции. Однако саморегуляция переселенческой культуры не ограничивается рамками диаспорного типа, о чем свидетельствуют процессы, протекающие в экстремальных условиях сибирского региона. Результаты рассмотрения в настоящем выступлении белорусской фольклорной традиции, определение направленности и некоторых механизмов ее интродуцирования в новую, чрезвычайно неустойчивую культурную среду, представляются достаточно актуальными и при изучении других этнокультурных традиций переселенческого типа.
Примечания
Путилов Б. Н. Фольклор и народная культура. СПб., 1994. С. 149-150; Леонова Н. В. Фольклорные традиции сибирских переселенцев // Музыкальная культура Сибири: В 3-х т. Традиционная культура сибирских переселенцев. Новосибирск, 1997. Т. 1. Кн. 2. С. 3-7. Мельников М. Н. Региональное своеобразие фольклора сибиряков // Полевые исследования. Русский фольклор. Л., 1984. Т. XXII. С. 68-76. Дорохова Е., Енговатова М. Региональные песенные системы как объект структурно-типологического исследования // Россия и Европа: диалог научных направлений: Материалы международной научной конференции (г. Руза, 1999). Рукопись. С. 9-12.
4 Леонова Н. В. Процессы развития фольклора русского, украинского и белорусского населения Барабы и Верхнего Приобья // Музыкальное творчество народов Сибири и Дальнего Востока. Новосибирск, 1986. С. 183-201.
5 Леонова Н. В. Белорусский фольклор // Музыкальная культура Сибири: В 3-х т. Традиционная культура сибирских переселенцев. Новосибирск, 1997. Т. 1. Кн. 2. С. 34-51; Леонова Н. В. Жанровый состав и стилевая типология свадебного фольклора белорусов Сибири // Народная культура Сибири: Материалы IX научно-практического семинара Сибирского регионального вузовского центра по фольклору. Омск, 2000. С. 72-74; Леонова Н. В. Проблемы изучения фольклора белорусов Сибири // Гуманитарные науки в Сибири. 2000. № 3. С. 84-87.
6 Леонова Н. В. Белорусский фольклор // Музыкальная, культура Сибири. С. 51.
7 Фольклор Западной Сибири / Сост. Т. Г.Леонова. Омск, 1974. Вып. 1. С.4, № 1, 7, 65,104.
8 Календарно-обрядовая поэзия сибиряков / Сост. Ф. Ф. Болонев, М. Н. Мельников. Новосибирск, 1981.
9 Русский календарно-обрядовый фольклор Сибири и Дальнего Востока: Песни. Заговоры /Сост. Ф. Ф. Болонев, М. Н. Мельников, Н. В.Леонова. Новосибирск, 1997. № 302, 324, 325, 330,334, 347.
10 Захарченко В. Г., Мельников М. Н. Свадьба Обско-Иртышского Междуречья: Этнографическое описание свадебных обрядов, тексты и напевы песен/Редакция Е. В.Гиппиуса. М„ 1983. № 142,143, 145-148, 152-154, 162, 164,167.
11 Там же. С. 64-71.
12 Леонова Н. В. К вопросу о взаимодействии восточнославянских песенных традиций в свадебном фольклоре Барабы и Верхнего Приобья // Сибирский фольклор. Новосибирск, 1980. С. 18.
13 Мельников М.Н. Поиски сокровищ: Записки фольклориста. Новосибирск, 1985. С. 103-114 (раздел «Самородки»),
14 Мельников М.Н., Захарченко В. Г. Песни сибирской деревни Ольшанки, напетые Анной Мефодьевной Красниковой. Новосибирск, 1971 (1973, 1987). Рукописи.
15 Материалы фольклорной экспедиции Новосибирского госпединститута 1977 г. в Мошковский район Новосибирской области (Государственный архив Новосибирской области. Фонд М. Н. Мельникова); Материалы музыкально-этнографической экспедиции Новосибирской госконсерватории 1979 г. (Архив традиционной музыки консерватории: А 009); Леонова Н. В. Типология русско-белорусских свадебных напевов села Мош-ково (среднее Приобье) // Сибирский фольклор. Новосибирск, 1981. С. 138-151.
16 Мельников М.Н. Село Бергуль// Сибирский фольклор. Новосибирск, 1981. С. 152-155; Мельников М. Н., Смоленцева С. В., ЛямкинВ.В. Песни
села Бергуль: Песни, сказания, частушки, детский фольклор. Новосибирск, 1996. Хрестоматия сибирской русской народной песни: Детский народный календарь / Сост. В. И. Байтуганов, Т. Ю. Мартынова. Новосибирск, 2000; Байтуганов В. И. Песенно-танцевальный фольклор с. Макаровка Кыштовского района Новосибирской области в народном календаре // Русские Сибири: культура, обычаи, обряды. Новосибирск, 1998. С. 71-96; Фурсова Е. Ф. Одежда жизненного пути (по материалам старообрядцев-федосеевцев Васюганья) // Гуманитарные науки в Сибири. 1998. № 3. С. 86-87.
17 Мельников М.Н. Село Бергуль// Сибирский фольклор. Новосибирск, 1981. С. 152.
18 Материалы музыкально-этнографической экспедиции Новосибирской консерватории в Северный район Новосибирской области, июль 2002 г., с. Северное. № 78.
19 Леонова Н. В. Сибирские календарные напевы в контексте европейско-рус-ских вариантов // Вопросы музыковедения. Новосибирск, 1999. С. 179-189.
